ГЕНШТАБ БЫЛ ПРОТИВ ВВОДА ВОЙСК

ГЕНШТАБ БЫЛ ПРОТИВ ВВОДА ВОЙСК

(вспоминает о начале событий в Афганистане бывший руководитель оперативной группы Министерства обороны СССР генерал армии Валентин Иванович ВАРЕННИКОВ)

Для того чтобы мы четко и ясно представляли, что же произошло, и чтобы не допустить просчетов и ошибок в оценке нашей истории, хотел бы, чтобы мы смотрели на события 1979 года глазами 1979 года.

Это очень важный фактор. Почему? Потому что это позволяет правильно оценить и действия наших политических руководителей, и действия военных там, и всех остальных, которые были связаны с решением этих задач.

Мы в Генеральном штабе, когда было первоначально принято решение о вводе войск, высказались очень категорично против такого решения.

Для нас было много непонятно с этим вводом, если говорить о том, какой путь прошел афганский народ, зная, что у него было три войны с англичанами, которые каждый раз терпели сокрушительное поражение.

И такой момент, как отношения между нашими народами. Это были отличные отношения. Они были такими, что после слова «Аллах» вторым было слово «шурави». И это импонировало нам. Мы заслужили у них большой авторитет. Входящие в Афганистан войска встречали с цветами. И сейчас нельзя об этом забывать. Это было действительно так. Но кроме этого были и другие вопросы, которые дополнительно накладывали тяжелый отпечаток на решение о вводе войск.

В частности, мы не знали глубоко традиций, устоев, нравов афганского народа. Ведь там же каждое племя и даже род — это совершенно самостоятельное по организации и автономии образование.

И если кто-то хотел бы приехать в это племя для встреч или переговоров, он обязан предварительно согласовать, а если идут туда с оружием да без разрешения, то получат отпор.

И это все надо было очень четко и ясно представлять. Мало того, исламский фактор должны были учитывать, многие другие моменты.

Это для нас было сложно, и мы чувствовали, что, если введем войска, на пользу это не пойдет, надо решать как-то политическими путями. Хотя афганцы действительно обращались многократно, было 12–15 таких обращений, в том числе и Амин обращался с просьбой, чтобы ввели войска против оппозиции, которая все время их душила там, и они постоянно вели боевые действия.

Люди, которые возглавляют оппозицию, взять, в частности, Гульбеддина Хекматьяра, — это лица, которые думают только о себе, а не о народе. Когда-то он был в составе партии, куда входил и Наджибулла, и тот же Кармаль, потом он из этой партии вышел, выступил против существующего режима. Да, когда выступали против короля, они действовали вместе. Потом он выступал против Дауда, затем ему не нравилась эта партия, он против нее выступил. То есть он все время проводил линию, чтобы себя поставить на трон. Кстати, там многие считают, что они уже готовые президенты. Хорошо их знаю и знаком с ними.

Мы очень настоятельно просили руководство не делать этого шага, найти все-таки какой-то путь, который политическим методом мог бы развязать затянувшийся узел.

В принятии решения принимал участие министр обороны Д. Ф. Устинов, попавший на свой пост чисто случайно. Он так и не понял, что такое Вооруженные Силы, хотя как технократ он, конечно, был на высоте. Он предварительно сориентировал Генеральный штаб, то есть руководство сказало, очевидно, будем вводить, потому что настоятельно просят афганцы.

На заседание узкого круга руководителей поехал начальник Генерального штаба Николай Васильевич Огарков. И пытался их убедить, что не надо этого делать. Он потом рассказывал о содержании этой беседы.

Несмотря на то что он аргументированно выложил, что не следует принимать подобное решение, оно было принято (известно, что Устинов после выступления Огаркова попросил его выйти из помещения…).

Коль решение принято, мы были обязаны, как Генеральный штаб, сделать все необходимое, чтобы не допустить каких-то конфликтов, потерь, ущерба. И нашей стране, и тем более Афганистану, куда входили наши войска.

Мы поступили таким образом, что альтернативой такого ввода является постановка наших войск гарнизонами в ряде районов, не вмешиваясь во внутренние дела, не проводя никаких боевых действий.

В этом была альтернатива. Считаю, что это было разумно. При этом мы настаивали также на том, чтобы возможно больше помогать населению, чем только способны, то есть продолжать наши дружеские отношения.

И, наконец, не наращивать количество войск. С этим согласились, и начался ввод. Ввод проведен был очень организованно.

Очевидно, многим известно, что были задействованы десантные войска и войска, которые выдвигались по сухопутным направлениям. Первоначально как будто бы так и получалось, как мы и хотели, то есть стать гарнизонами, и не было у нас никаких конфликтов… Однако мы почувствовали, что может быть где-то провокация, и она может привести к тяжелым последствиям. Так и получилось.

В первые же дни в артиллерийском полку 20-й пехотной дивизии убили несколько наших военных советников. Естественно, так просто оставить это было нельзя. Были приняты меры. Коль были приняты меры, ясное дело, что это стало гласностью сначала в том районе, а затем и в других районах. И как снежный ком начали наращиваться боевые действия.

Мы, конечно же, об этом очень сожалеем, но коль наращиваем боевые действия, то мы были вынуждены наращивать и войска, привлекать новые силы. Для провокаций активно использовались религиозные моменты: верные — неверные, угроза исламу и т. д. Поэтому главарями банд были в основном представители руководства духовенства, муллы. А слово муллы — это закон, это слово Аллаха, и каждый, конечно же, шел выполнять поставленную ему задачу.

Отдельная тема разговора — это Хафизулла Амин.

Когда к власти пришел Амин, мы почувствовали, что это фигура очень опасная. Она опасна была в первую очередь для афганского народа. Он занимался массовым уничтожением, ликвидацией всех тех, кто ему неугоден, с одной стороны, с другой стороны, он опасен был и для нас как руководитель, лидер страны по соседству с нами, в плане того что он мог не выполнить те договорные обязательства, которые у нас имелись. И он мог это сделать в то время. Поэтому надо глазами 1979 года смотреть на всю ситуацию.

Мы не могли исключить, что тот же Амин пригласил бы на территорию некоторые подразделения американцев, которые могли бы разместить свои контрольные органы на севере Афганистана с таким расчетом, чтобы просматривать все, что делается на наших полигонах, где испытывалось ракетное и оружие ПВО, ВВС…

Это для нас было опасно. И поэтому, конечно, ставя себя в положение руководства, это действительно один из факторов, который, может быть, и послужил причиной принятия решения на ввод войск на территорию Афганистана.

Что же касается других моментов, как, например, принести дух социализма, вряд ли кто-либо об этом думал в то время. Нет, конечно. А вот эта сторона дела, то есть безопасность нашего государства, обеспечение такой безопасности, — это присутствовало, несомненно.

Иногда некоторые товарищи, в том числе из тех, которых я глубоко уважаю, почему-то проводят аналогию нашего ввода в Афганистан с тем, что произошло когда-то у американцев с Вьетнамом.

Что это тоже трагично, так же преступно, незаконно, и так далее, и тому подобное. С этим категорически нельзя согласиться. И вот почему.

Ни по целям, ни по задачам, ни по методам действий, ни по итогам того и другого нет ничего похожего, ничего общего. Мы входили туда не для захвата, а для стабилизации, выполняя просьбу, действительно же это так!

Там же никого не просили, они Северный Вьетнам крошили в пух и прах. Мы ставили перед собой задачу стабилизировать обстановку и помочь народу, там же была настоящая война.

Методы действий были совершенно разные. Особенно если взять, допустим, вторую половину всей афганской эпопеи, период проведения политики национального примирения, то в этом участвовали не только афганцы, а в ряде случаев не столько афганцы, сколько советские. Чтобы навести порядок и примирить этих афганцев, сам лично встречался со многими главарями банд и уговаривал их.

Кстати, у нас с Юлием Михайловичем (бывший посол СССР в РА Воронцов) есть общее письмо Ахмад-шаху. Мы написали ему, конечно, с ведома Наджибуллы, что мы хотим встретиться с ним, приедем без охраны с одним переводчиком. И договоримся, чтобы не было никаких распрей и столкновений на перевале Саланг, через который проходит главная магистраль страны.

Мы делали все необходимое для того, чтобы примирить противоборствующие стороны.

Что касается Амина, то он просил ввода войск, он боялся оппозиции, это действительно так. Амин — это очень коварный человек. Он сегодня вас просит, а завтра скажет американцам, что отказывается от этой просьбы, и попросит их о помощи. Вот в чем дело. И это коварство сбрасывать со счетов было нельзя, мы этот момент учитывали. И когда уже он обратился, а мы чувствовали, что он по характеру человек коварный, то я думаю, что именно поэтому и появилось такое политическое решение о вводе войск.

Принимала это решение узкая группа лиц, и сказать сейчас, от кого конкретно исходила инициатива, кто настоял, как вел себя Брежнев, невозможно. Нет сейчас людей, которые могли бы что-то сказать по этому поводу и доказать. По мере поступления просьб афганской стороны в ЦК КПСС мы постоянно отговаривали от принятия подобного решения.

Ясное дело, это решение родилось с большим трудом и нежеланием. Хотя и оппозиция в Афганистане располагала довольно крупными силами, и была реальная опасность для режима, который существовал в то время.

Но лишь потому, что к власти пришел Амин, и от него можно было ожидать тяжелых шагов, которые могли отразиться на безопасности нашего государства, они наконец решились на такой шаг.

Решение принимали четыре человека — руководители нашего государства, письменное или устное, это одна сторона вопроса. Но главное, решение было принято и дано распоряжение министру обороны ввести войска. Министр собрал нас и сказал, что принято решение отдать приказ, и все пошло в соответствии с тем положением, которое существует у нас в Генеральном штабе. В Генеральном штабе имеются документы: как мы вводили войска, как мы планировали, когда, кому, куда, в какое время, по какому направлению, к какому сроку, все это у нас расписано до деталей, все задачи, все это у нас законно. А на Верховном Совете несколько месяцев спустя объявили, чтобы узаконить ввод, хотя они уже были введены. Тогда это было нормой. И Горбачев следовал этой норме. Это было неправильно, не цивилизованно, но это было…

Мы, военные, не могли сами сделать без политического руководства ни одного шага. Скажу, что начиная с 1984 года, а вернее, может быть, даже с конца 1983-го, мы сами, военные, выходили на руководство нашего государства с предложениями разрешить это только политическим путем. Военным путем эту проблему не решить. Было видно, что чем дальше, тем больше столкновений и тем больше привлекается сил и средств. Это было понятно каждому. И мы, военные, настоятельно требовали постепенного вывода войск и настояли на выводе шести полков в 1986 году, а не по настоянию Горбачева.

С конца 1984 года меня вызывали на заседание комиссии по Афганистану (эта комиссия была создана при Политбюро ЦК КПСС). Ее возглавлял министр иностранных дел. В свое время это был Громыко, а потом стал Шеварднадзе.

С 1985 года я работал в составе этой комиссии на постоянной основе, вплоть до вывода войск.

Кстати сказать, я оставался, а Наджибулла выезжал в отпуск к нам в Советский Союз в Крым.

Если говорить о Горбачеве, то, как только он стал генсеком, наши военные, конечно же, стали стимулировать политическое решение афганской проблемы. В результате шесть полков были выведены, у нас в Союзе практически родилась политика национального примирения. Она была поддержана Наджибуллой и его окружением. Это было в 1985 году, а войска оставались и при Горбачеве до 1989 года…

Мы-то постоянно продолжали помогать во всем, но решительных действий с нашей стороны не было. Решения и наши практические действия в 1989 году были позорными. Вводили войска мы на основании двухсторонних соглашений, а выводили с привлечением США и Пакистана по настоянию Шеварднадзе. Мое предложение было следующим: ликвидируем мы какой-то свой гарнизон, и зеркально ликвидируется на той стороне, на территории Пакистана какой-нибудь военный объект. То ли арсенал, то ли центр подготовки, то ли лагерь, то ли что-нибудь такое. Кстати, так исторически сложилось, что у нас было 183 военных городка, а на той стороне был 181 объект, так что это вполне приемлемо было.

Очень правильный вывод, что Афганистан, по сути дела, явился полигоном для испытания оружия и военной техники как для СССР, так и для США. Приобретался боевой опыт, происходила модернизация того, что там находилось.

Мы входили в Афганистан друзьями, находились там друзьями, уходили друзьями и остаемся таковыми. В этом никакого сомнения нет. Я летал в Афганистан уже после вывода войск. Был в Кабуле, был в Кандагаре, с переводчиком одним. Ходил к афганцам, встречался с губернатором… Как видите, я жив и здоров, вернулся оттуда, это непростой фактор.

А потом эти встречи с главарями банд в каких-то укромных местах, засекреченных, это тоже непростое дело, однако они не захватили меня заложником, хотя могли бы это сделать многократно и получить выкуп какой-то, да и сыграть на этом политически. Но они этого не сделали. Потому что среди афганцев есть очень много людей, которые реально и правильно оценивают ситуацию.

По моему мнению, в том, что произошло в первые годы нашего пребывания там, в том числе и при вводе, во многом повинен Бабрак Кармаль. Ведь он лучше знал свой народ, он лучше знал традиции и обычаи, он должен был подсказать, где имеются силы духовные, социальные, которые мы должны были использовать, чтобы умиротворить. Он же этого не сделал. Наоборот, он старался как-то подтолкнуть нас к действиям, больше и больше, чтобы себя оградить и создать условия безопасности для своей личной жизни…

Он очень неудачный лидер оказался. Он оказался позером, думающим только о себе. Секрета нет, он мог принять позу перед зеркалом и сказать: а чем я не Ленин?..

Он мог говорить, говорить, много говорить и ничего не делать, не решать никаких задач. У нас, кстати, тоже некоторые умели очень долго и пусто говорить, но совершенно не решать никаких задач.

О Бабраке как о лидере сложилось самое мрачное представление и сожаление, что совершена ошибка, что он был поставлен у руля.

Не могу судить, от кого конкретно исходила инициатива о вводе войск, говорить о ком-то с моей стороны было бы сейчас некорректно. Генеральный штаб патологически не переносил этого решения, но он был вынужден быть исполнителем или быть во главе исполнения этого решения. Политическое решение определило наши дальнейшие действия. Мы же выполняли поставленную нам задачу.