VI Письмо Конарского к матери накануне дня его смерти

VI

Письмо Конарского к матери накануне дня его смерти

Милая матушка, братья, семья моя и все вы, кто меня любил, кому душа моя обязана счастливейшими минутами жизни и всеми лучшими воспоминаниями, – простите меня за слезы и страдания, которые испытали вы потому, что я жил на этом свете. В ту минуту, когда вы будете читать это письмо, участь моя, вероятно, уже решится. Генерал П. и Военный суд обещали мне, что эти строки дойдут до вас. Может статься, природа победит философию и всевозможные рассуждения, потому что сердце и права природы сильнее всего, что я могу с полной откровенностью здесь высказать. Но я желал бы, по любви моей к вам, чтобы спокойствие и сила духа, какие я в это мгновение чувствую, были присущи и вам, когда вы станете читать это письмо. Я бы желал перелить в вас всю мою душу, ибо тогда вы имели бы спокойствие и отвагу, которые я надеюсь сохранить до самой смерти. Сегодня сообщили мне приговор, осуждающий меня на смерть. Я готов вас утешать, как и те, которым угодно, не зная меня, являться ко мне с утешением, кто находит в этом какую-то потребность. Утешают меня, не ведая, что мне это утешение вовсе не нужно. Мне бы следовало сделать то же самое в отношении вас, ибо знаю, что вы нуждаетесь в утешении; но, бывши целую жизнь искренним и чистосердечным человеком, не хочу фальшивить и теперь, и объявляю вам прямо и откровенно, и надеюсь, вы мне верите, что настоящий приговор не только меня не смущает, напротив, я ему рад. Если б вы взглянули на меня в эту минуту, вы бы прочитали на моем лице, что я не лгу. И эта же самая искренность заставляет меня добавить, что если б в самом деле случилось, как говорят, что меня помилуют и смертный приговор будет заменен заключением в крепость, телесным наказанием, либо ссылкой в Сибирь, – тогда я был бы истинно несчастлив, и ваши слезы и сострадания над моей судьбой были бы вполне справедливы. Ведь вы, конечно, все убеждены, вместе со мной, что лучше раз умереть, мгновенно расстаться с жизнью, при пособии палача, нежели умирать медленной смертью, в течение нескольких десятков лет, где-нибудь в каземате или рудниках Нерчинска. Да и вы ничего не потеряете от такого приговора, каков мой: однажды меня оплачете, однажды пожалеете обо мне (уж этого никак не могут вам запретить); затем останется вам воспоминание, правда, печальное, но услаждаемое убеждением, что я ничем себя не запятнал и погиб, облитый не только вашими слезами, но и слезами множества друзей, потому что, могу сказать, я имел друзей во время жизни: меня любили почти везде, где я жил. Так как это письмо, по всем вероятностям, будет последнее, которое вы от меня получите, то я считаю моим долгом сказать тебе, моя матушка, как матери, в устранение огорчений, которых могу быть поводом после моей смерти, – считаю долгом сказать тебе, что умираю с чистой и спокойной совестью. Если же после моей кончины злость и недоброжелательство или грубая ограниченность начнут тебя преследовать унижением моей чести, не то неблаговидным изображением иных моих действий на этом свете; если найдутся люди, которые захотят, чтобы ты пережила и эти страдания, не верь им, матушка: совесть моя чиста во всех отношениях, и нет никакой грязи на моей жизни. Я согрешил перед лицом власти – и за это рассчитываюсь головою; но перед лицом человечества, перед лицом чести и правоты, несмотря на ужасные минуты, которые прожил, перед лицом самого Бога, матушка, – кроме тех грехов, которых чтобы избежать, нужно быть более, нежели человеком, кроме этих грехов, за все другие не буду судим, не понесу, вероятно, и кары.

Еще одна просьба к вам ко всем, потому ко всем, что я знаю, вы люди бедные, и ты, матушка, и ты, брат. И хоть тут дело идет не о большой сумме, но я вас так много утруждал подобными просьбами, и другим, может статься, это было подчас весьма не по сердцу… болезненное чувство, которое я испытываю при воспоминании обо всем этом, заставляет меня объясниться прямо и откровенно…

Я остался должен 50 прусских талеров в Лейпциге и 100 франков в Швейцарии. Отдайте, пожалуйста, эти долги. Это последняя милостыня, которой прошу у вас. Адреса прилагаются. У кредитора в Лейпциге попросите извинения, что так поздно расплачиваюсь, и выразите ему мою искреннюю признательность. То же самое выразите и кредитору в Швейцарии. Не могу еще не попросить вас, чтобы вы, если обстоятельства позволят, поклонились от меня и той, которая, по чувству моего сердца, по выбору души моей, стала вам родственницей, стала частью вашего семейства. Я любил ее и, несмотря на все душевные потрясения, какие перенес в последние дни, люблю и до сих пор. Не знаю, дозволит ли ей растерзанное сердце долго обо мне помнить. Я ничуть не требую этого и нисколько не удивился бы, если б она меня забыла. Ведь все ее семейство из-за меня под арестом. Само собой разумеется, что я не имел бы другой жены, если б остался жить. Кланяйтесь же ей и всему ее семейству и попросите у них, от моего имени, прощение за все слезы и страдания, какие они претерпели по причине заключения моего в тюрьму. Ты, брат, я знаю, любишь нашу бедную матушку: помни же, что она много вынесла в своей жизни от людей! Справедливо ли? Это рассудит Бог. Помни, что сверх своих обязанностей в отношении к ней, ты принимаешь на себя и мои обязанности. Смерть моя пускай не останавливает тебя на пути к женитьбе. Не носи отнюдь траура по мне. Не знаю твоей избранной, а потому замечу только, чтобы ты не забывал, что, кто женится, тот налагает на себя обет на всю жизнь; но ты человек с умом, опытен, а потому, вероятно, будешь счастлив. Прими же, мой милый Станислав, благословение от вашего Симона оттоле, где, вместе с нашим отцом и всеми теми из нашей семьи, кто оставил уже этот мир, я буду ожидать всех вас, свободный и покойный; ибо здесь, на земле, во время, которое проживаем, когда нужно вынести адские муки, чтоб быть честным человеком, – жизнь в тягость. Ты скажешь когда-нибудь своим детям, брат, что на этом свете жил Симон, брат твой, который был честен и который любил бы их… Если Бог даст тебе сына, назови его Янушем, – имя, которое я долго носил; а дочери дай имя Эмилия, дорогое моему сердцу. Что касается моих вещей, которые здесь находятся, мне сказали, что они поступят в казну. Хоть эти тряпки, без сомнения, никому не нужны, однако может случиться, что вам их не отдадут. Оставляю это на волю судеб.

Матушка! Милая матушка! Имей силы, имей дух перенести удар, который тебя ожидает. Помни, что с тобой остается брат мой и что ты обязана сохранить себя для его детей. Что бы он стал делать, когда бы ты, предавшись отчаянию, покинула его сиротой. Со мной кончено, и толковать обо мне не стоит. Но бедный брат мой, оставшись на этом свете один, жил бы, терзаясь тоской, и наши души, смотря на его страдания, также бы страдали. Я же, хотя и один иду на тот свет, перенесу эту разлуку, потому что издавна к ней привык. Живите счастливо и свободно! О, если б вы испытали хоть половину счастья, отвечающую половине моих страданий!.. Прощайте и не жалейте обо мне, ибо не о тех надо жалеть, что идут туда, а о тех, кто остается здесь. Любите друг друга, живите в добродетели и будьте счастливы в душе своей, и смерть вам будет так же легка, как и мне. Милый брат мой! Не гонись за избытками и не желай более того, что имеешь, – и Бог благословит твой дом. Не знаю, когда меня казнят, но мне все равно: сегодня, завтра, через неделю или через месяц. Спокойной ночи вам, дорогие моему сердцу! В Румбовичах, подле могилы тетушки, положите камень, без всяких надписей и простой, так как я жил просто, не по-барски: положите его на память обо мне. Я буду ходить туда с тетушкой и утешаться вашим счастьем, не то – плакать о вашей недоле. Верю в моего Бога, что это будет мне дозволено; а потом, когда и вы соединитесь со мною, мы будем ходить туда все вместе и шутя

вспоминать о наших бедствиях и страданиях, испытанных нами в земную нашу жизнь. Ксендз говорит, что я буду расстрелян сегодня. Прощайте! Надейтесь на милосердие Божие так же, как и я надеюсь.

Симон Конарский

Данный текст является ознакомительным фрагментом.