Глава XVIII.
Глава XVIII.
Необходимость осторожности в деле объединения народностей Туркестанского края. — Разница между веротерпимостью и покровительством. — Что такое коран? — Проповедь огня и меча. — Меры Екатерины II к ограждению мусульманства от ересей. — Печатание мусульманских книг в Петербурге и Казани. — Указные муллы. — Охота за бухарскими муллами в районе Форта № 1. — Мусульманская пропаганда между крещеными татарами, чувашами и черемисами. — Постройка мечетей на казенный счет. — Как держат себя туркестанские чиновники из татар? — Возможно ли теперь православное миссионерство в Средней Азии? — Роль Запада по отношению к Востоку. — Вопросы. — Миссии русских. — Введение нашего законодательства. — Образование туземцев. — Реисы изъяты из обращения. — Просьба туземцев о введении в их школах русского языка. — Коммиссия для составления учебников. — Вопрос о введении русского алфавита. — Политика равноправности.
Преимущество однородности в составе государства перед разноплеменностью, разноязычностью и разноверностью считаются аксиомой. Распространяться об этом мы и не будем. — Объединение чуждых народностей редко может быть начато с религии, а чаще всего происходит чисто внешним образом: — с усвоения ими господствующего языка, а также с подчинения их общим для всего государства законам.
Способы объединения не могут быть одинаковы для всех: не везде, не всегда и не ко всем народностям может быть применена именно та или другая система. — Условия Туркестанского края таковы, что по отношению к нему всякие меры должны применяться с особенно строгою обдуманностью и осторожностью. — Мы должны помнить, что наши ошибки могут вызвать строгую ревизию. Неподкупным ревизором нашим — будет Англия...
С другой стороны ошибки, наделанные Англиею в Ост-Индии должны предостеречь нас от повторения. Если Англии приходится делать опыты, то мы можем пользоваться готовыми выводами, не повторяя опыта со всеми его неприятностями. Поступая с должною осторожностью, мы будем иметь на своей стороне то преимущество, что роль ревизора достанется нам. — Англичане не желают нашей ревизии — это и весьма естественно, — но командировка ревизора от них не зависит: — этим распорядится история. — Англичане, могут только вызвать эту командировку, они могут поторопить историю...
Мы знаем, например, что в Ост-Индии действуют издавна несколько миссионерских обществ, которые считают теперь своих последователей сотнями тысяч. Как же смотрит на дело миссионерства Россия?
Прежде всего Россия держится великого принципа полной веротерпимости. Правда, в разные периоды нашей исторической жизни, принцип этот понимался различно, но уже самое стремление Петра I привлечь иностранцев в Россию должно было поставить вопрос о веротерпимости на твердую почву.
У нас, однако-же, смешивали иногда веротерпимость с покровительством, а между тем это две вещи разные. Если я скажу: воруйте то что хотите и как хотите, не мешайте только другим, это и будет веротерпимость. Скажите же, что вы признаете мусульманство, разрешаете его последователям исполнять обряды, но при этом требуете, чтобы эта религия не вводила новых догматов и свято сохраняла завещанное ей пророком, если для этого вы будете печатать, на свой счет, кораны и распространять их, по возможно дешевой цене, если вы будете строить мечети и школы для образования мулл, если вы будете выдавать, по экзамену, дипломы на звание муллы и затем создадите для таких мулл монополию, устраняя силою всяких, непризнанных конкуррентов, если наконец вы будете преследовать всякую ересь, возникающую в среде мусульманства — это уже выйдет не веротерпимость, а самое ярое покровительство.
Основою правовых, нравственных и бытовых отношений мусульманина — служит коран. Он же и краеугольный камень знания. В нем заключается, по мнению «правоверных» — мудрость всех веков и всех народов. Вне корана — все вздор, все суемудрие!
Напомним здесь анекдот об Омаре, приказавшем сжечь знаменитую Александрийскую библиотеку: на вопрос, что делать с книгами — Омар отвечал: «если в этих книгах сказано то-же, что и в коране, то оне не нужны, ибо в коране все есть, если же в них сказано не то, что в коране — то оне вредны, а потому... сжечь их».
В первые века мусульманства именно так и должен был смотреть каждый истый мусульманин на все не коранное.
Коран — враг нововведений, враг исследования, враг движения вперед в деле науки. Все басни, сказки и чудеса, завещанные пророком, принимаются до сих пор как непреложная истина. Самый ученый мусульманин будет трактовать о семи-этажных небесах и подкрепит свои доводы ничем иным как кораном.
Что человек может, с помощью Аллаха, пролезть сквозь паутину, не прорвав ее, и что луну можно рассечь саблей — это не подлежит сомнению. Если вы напомните, что не всякое чудо удается и, что например, гора не всегда идет, по приказанию, на встречу, мусульманин возразит самым торжественным тоном, что в подобном случае пророк совершил еще большее чудо: он сам пошел к упрямой горе!
Самый сильный и естественный враг всех допотопных теорий и легенд о первых днях земного шара, — сам земной шар. Это раскрытая книга. Трещины горных кряжей, обрывы, пещеры — вот ее листы. Читать может всякий, посвященный в тайну письмен природы. Ключ к этому дают: окаменелости, напластования, отступления водопадов и т. п.
Отсюда разлад: геология насчитывает целые триллионы лет для образования известных пластов, а мусульмане, хранители еврейских преданий, записанных сорок веков назад, отстаивают свои семь дней и восьмое тысячелетие.
Казалось бы, что согласить все противоречия нетрудно: стоит только вспомнить, что для Предвечного нет ни времени, ни пространства; а потому наш мелкий счет на дни, месяцы и годы совершенно не пригоден по отношению к Нему: то, что мы называем днем, — в эпоху мироздания обнимало миллионы лет.
Магомет, усвоивший, как известно, еврейские предания, ввел в коран много и своих собственных изобретений. Нам нет надобности распространяться о видениях эпилектика (известно, что Магомет страдал падучею болезнью), но мы не прочь выписать, например, такое место: «о верующие! убивайте неверных всюду, где бы их ни встретили, если они откажутся принять мусульманство. Сражайтесь за ислам — религию Бога. Он осыплет вас за то милостями и пошлет вам счастье. Не ты убиваешь неверного, а Бог. Когда пускаешь стрелу — не ты пускаешь, а Бог!»
И так: проповедь огня и меча... смерть неверным...
Казалось бы, что чем меньше таких книг попадет в руки, невежественной и склонной к увлечениям, массы — тем лучше. Однако-же, правительство Екатерины II отнеслось к делу иначе: решено было, в видах охранения чистоты мусульманства, ввести в России печатание мусульманских книг и устранить, таким образом, ошибки переписчиков. Печать у мусульман считалась грехом и книги обыкновенно переписывались, отчего, во-первых, вкрадывались описки, а во-вторых, книги стоили дорого. Мы победили предубеждение своих татар сначала тем, что такова царская воля, а затем дешевизною казенных изданий.
На первый раз в 1797 году напечатано было в Петербурге только 3,600 экз. корана, но в начале нынешнего столетия, типография перенесена была в Казань и дела пошли блистательно. Для примера возьмем хоть период с 1853 по 1859 год, период, захватывающий и «священную войну» Турции с Россией. В это семилетие, как бы в помощь прокламациям турецкого султана, казанская типография выпустила в обращение до 326,000 книг. В том числе: корана 82.300 экз., гафтиэка (извлечение из корана) 165.900; шераит-эль-имана, или катехизиса 77.500. Катехизис этот продается по 2 коп. за книжку, но есть и такие брошюрки, которые продаются по 1/2 копейки {92}!
Нет сомнения, что если-бы такое же усердие было приложено и к распространению христианских книг, то... но возвратимся к мусульманству.
Другая мера для охранения чистоты мусульманского учения заключалась в запрещении отправлять обязанности муллы лицам, не достаточно подготовленным. Степень подготовки определялась экзаменом в оренбургском магометанском духовном собрании и, выдержавший испытание, получал указ областного правления. Отсюда и пошло название «указный мулла». Хотя указные муллы и уличались, по временам, в зловредности действий {93}, тем не менее монополию их усердно охраняла наша местная администрация. Когда в пятидесятых годах нынешнего столетия до Оренбурга дошел слух, что среди наших киргиз ведется сильная пропаганда мусульманства бухарскими муллами, то коменданту форта № 1 (ныне Казалинск) предписано было ловить этих мулл по аулам и задавать им острастку... Комендант объявил киргизам, что за каждого, представленного к нему муллу он будет платить по 3 р. — Началась охота и киргизы пригнали к коменданту сразу целый табун.
Муллам сделано было должное внушение, чрез казаков, и обещано удвоить порцию внушения, если они попадутся в другой раз. Комендант однако-же увидел, что его фонды не выдержат сравнения с усердием киргизов и понизил плату до полтинника за муллу. Усердие все-таки не охладело, и киргизы, таким образом, скоро избавились от стеснительных намазов, от длинных нравоучений и, главное, от дани незванным проповедникам.
Теперь ловля мулл хотя и не практикуется, но официальное распоряжение об этом не отменено и потому все дело зависит от взгляда уездного начальника: явится какой-нибудь Деоклитиан и киргизам снова откроется источник дохода!
Такое поведение киргиз весьма понятно: они, в сущности, вовсе не мусульмане — скажу больше: они не держатся никакой религии.
Понятное дело, что для нас выгоднее сохранить первобытного человека в его первобытном виде, чем отдать его в жертву растлевающему и мертвящему исламизму.
«Если даже наши указные муллы, из под самых рук русской администрации, в ее глазах, учат народ вовсе не в духе веротерпимости, если ужь и они подают иногда поводы к беспорядкам, чего же ожидать от выходцев из Бухары?
Наши указные муллы, однако-же, не довольствуются своей паствой и весьма деятельно ведут пропаганду даже между крещеными татарами, чувашами и черемиссами. По одним только официальным сведениям таких «крещеных» отпало в мусульманство в 1862 г. в одном Чистопольском уезде (Казанской губернии) более 3.000 чел. В 1866 г. во всей губернии отпало до 10.000. Отпадают целые деревни.
При наборе 1855 года множество рекрут татар бежало из партии в Бухару и Ташкент, так как сражаться с единоверцами им нельзя... После войны началось переселение крымцев в Турцию, вслед за ними потянулись и казанцы... Словом, услуги указных мулл довольно двусмысленны.
Мы, однако, не остановились на книгах и муллах — мы настроили и мечетей. Правда: это дело вышло не так удачно, потому что приходилось не раз охранять выстроенные нами мечети от посягательств самих мусульман...
Известен, например, случай разрушения построенной нами мечети (на Кавказе) из-за того, что русские мастера белили стены кистями, а кисти были щетинные, ну а щетина свиная! Кто-то шепнул, что мечеть с умыслом осквернена {94}...
В Иркутске у казенной мусульманской мечети тоже весьма долго стояли русские часовые. В Омске тоже. Самые постройки отличаются ненужною роскошью. Так и видна в них инженерная замашка «изводить деньги».
Оренбургская мечеть, построенная на башкирские деньги, почти всегда заперта. Я ни разу не мог попасть внутрь этого роскошного здания, а посещал Оренбург 8 раз! Русский часовой караулит зараз и губернаторский дом и мечеть.
От простых российских мусульман мы ничего и не ждем особенного, но от мусульман чиновных, конечно, можно бы было требовать чего-нибудь и более безукоризненности произношения: «ля ильля иль алла»...
Мы знаем, однако-же, что некоторые переводчики из татар, в разговорах с азиятскими послами, иначе не называют русских как идолопоклонниками, образа называют бут — идол, а не сурет — портрет, церкви наши называют бут-хана — капище, а не урус-мечет — русский храм. — Известно также, что офицер из мусульман, занимавший пост начальника самаркандского отдела, ходил в мечеть в халате и чалме...
Не редкость услыхать соболезнования о том, что туземцы не дорожат своими мечетями и продают их, вместе с садами, русским, или что в Ура-тюбе мечеть обращена в русскую церковь, а в Самарканде в клуб...
Все эти разговоры, однако-же, ни к чему не ведут: мечеть у мусульман едва ли почитается особенною святыней, разве ужь в ней покоится какой-нибудь «аулия» — святой. Туземцы не только делают в своих мечетях склады хлеба, но иногда пользуются ими и просто как лучшим помещением в селении для какого-нибудь пиршества.
Фанатизма не расшевелить подобными вещами до тех пор, пока туркестанская администрация будет держаться, усвоенного ею взгляда на дело христианской пропаганды.
До сих пор мы не только не допускали проповеди «Слова» мусульманам, но даже отвергали все просьбы туземцев, которые хлопотали о принятии их в православие.
Благовидным предлогом отказа служило незнание просителями русского языка, а следовательно, и невозможность «огласить» неофита словом истины. Попытка одного из членов алтайской миссии, в 1870 году, завязать сношения с Туркестаном и положить здесь начало миссионерской деятельности не увенчалась успехом. Все доводы идеалиста были разбиты практическою мудростью опыта. Что за беда, что опыт этот не наш, а принадлежит англичанам, тем еще лучше, ибо мы за него не платим! За свои проповеди англичане приобрели всеобщую ненависть, развили в народов религиозный фанатизм и создали, таким образом, для себя неисчислимые затруднения в будущем.
Фанатизм питается именно нападками на религию и потому он составляет, так сказать, законную реакцию всякой чужой пропаганде. Приведу здесь слова одного авганца, близко знакомого и с англичанами и с русскими: «каждое воскресенье английские муллы выходят на базар доказывать, что Хазрети-Исса (Христос) больше нашего Пейгамбера (пророка) и что их вера настоящая, а наша ничего не стоит...
«Пейгамбера всячески поносят, кормят его грязью... вы русские этого не делаете, слух об этом дошел и в Индию — все вас за это хвалят».
Какая выгода для Англии приобрести сотню тысяч плохих христиан, — мало понимающих суть новой религии и перемешавших старые понятия с новыми, — когда, со временем, за и их придется поплатиться сотней тысяч хороших христиан, выписанных из Англии?
Честный мусульманин, не преступающий ни одной йоты наших гражданских законов — на наш взгляд — лучше плута христианина, хотя бы тот и соблюдал все точки и запятые религиозных установлений.
Калмыки, солоны и сибо, спасшиеся к нам из Кульджи от ножа разнузданных фанатиков мусульман, переходили в православие — сотнями; но ведь это идолопоклонники, а с язычеством легче ладить, чем с мусульманством. Наши обряды не были для них чем-нибудь необычайным, неожиданным: у них точно также, при богослужении, употребляются образа, ладон, восковые свечи {95}... Для мусульман же первую препону и составляют именно образа: так как божество изображать нельзя — ни кистью, ни резцом,
Радушный прием у нас еще ярче выставил солонам разницу между изуверами мусульманами, резавшими их как баранов, и христианами, приютившими их голодных и полуживых. Выбор был не труден.
Много доводов, много вопросов мог бы привести здесь поборник православия.
Восток — колыбель христианства... На восток алтарями смотрят наши церкви... К востоку лицом становится на молитву странник. На восток головою хороним мы своих мертвых. — Но что теперь восток? — Исламизм задавил здесь всякое движение: ничего кроме непроглядной тьмы, ничего, кроме закоснелого, мертвого застоя мы здесь не встретим!
Восток, оказавший когда-то услугу человечеству — сам теперь ждет того же от запада.
С запада пришли мы в сердце Средней Азии, с запада пришла с нами «Великая Истина», готовая озарить лучом своим народы, бродящие во тьме невежества — зачем же мы так ревниво бережем светоч ее для одних себя, зачем отталкиваем всякого мусульманина, жаждущего познать истину?
Не потому ли, что здравая политика требует крайней осторожности в деле распространения христианства, в среде завоеванных народов? Не потому ли, что христианству, как религии всепрощения, любви и мира, неприлично воздвигать свое здание на успехах оружия? Не потому ли, что «Слово» должно покорять сердца независимо от оружия? Не потому ли, наконец, что у нас нет миссионеров, или, что наша собственная вера оскудела и в проповедниках нуждается, еще более, какая-нибудь своя великорусская губерния?
Вопросы эти сами на себя и отвечают. Не распространяясь поэтому — заметим только, что проповедники «Слова» должны проникать далеко за пределы войны, куда не могли бы достигать ни гром пушек, ни победные звуки труб и литавр, ни стоны умирающих… Тогда все, «оглашенные Словом», видели бы в проповеднике не предтечу огня и меча, а кроткого пастыря, явившегося к ним лишь во всеоружии слова.
Проповедь, под защитою штыков, с акомпанементом пушек — принесет не пользу, а вред.
Как бы то ни было, а средне-азиятские мусульмане давно уже успокоились относительно своей свободы совести. Но действительно ли мы бездействуем, действительно ли не проводим наших христианских начал в быт, общественный строй и сознание средне-азиятцев?
Нет, не бездействуем.
При громе пушек и кликах победы, грозно и торжественно вносим мы сюда наши гражданские законы, а это уже шаг к христианству. Наше Уложение основано на началах христианства, идея возмездия «око за око» не имеет здесь места. Запрещая и карая воровство, убийство, лжесвидетельство и т. д. — законы наши карают все то, что противно и самой идее христианства. Искореняя рабство, мы приготовляем нашему закону и нашей религии — незыблемый памятник.
Не подлежит, конечно, ни спору, ни сомнению, что христианство смягчает нравы, облагороживает человечество, дает больший простор исследованию и проч., но для пропаганды еще не настало время. Прежде надобно приготовить почву — иначе всякий прохожий растопчет посеянное, птицы поклюют, солнце иссушит, терний заглушит!
Почва подготовляется школой. Прежде всего, значит, мы должны позаботиться о школах для туземцев. Мы должны ввести в них обучение русскому языку. Мало того — мы должны ввести в употребление и наш алфавит.
Образование туземцев ведется, с искони, самым несложным и самым притупляющим способом: ученик зубрит в долбяжку непонятный ему текст корана {96} и завершает эту долбню несколькими стихотворениями Гафиза, Саади и Фердоуси. Последнее, впрочем, далеко не во всех школах. Такое обучение требует 8 — 9 лет. Понятно, что никакой прогресс тут невозможен. Степень успешности занятий того или другого ученика выразится разве только в меньшем или большем числе лет, просиженных в школе, над зубрением корана. Очевидно, что поддерживать такой ненормальный порядок народного образования не может быть в видах русской цивилизации, тем более, что и сами туземцы сознают бесплодность своей школьной науки.
Со введением ныне действующего «Проекта Положения об управлении в Семирченской и Сыр-Дарьинской областях» уничтожилось много туземных особенностей, мешавших неуклонному действию русской интеллегенции. В ряду наиболее вредных особенностей, устраненных Положением, была духовно-полицейская должность реиса, которому были подведомы как преступления против благочиния и общественного порядка, так и против нравственности, установленной кораном и против религиозной обрядности. Словом, это был важный полицейский чин, разъезжавший по городу со свитою и расправлявшийся с каждым виноватым тут же, на месте преступления. Страшная дара {97}, беспрестанно мелькавшая в воздухе, хлесткие удары, щедро раздаваемые направо и налево, сознание, что ни одна вина не укроется от ревнивого глаза того или другого агента, спокойно расхаживающего в толпе — все это поддерживало авторитет реиса и развивало в народе ханжество и лицемерие. Но у реиса, сверх уличных обязанностей, были еще и более важные — по наблюдению за общественным и домашним воспитанием. Реис был, так сказать, «попечитель учебного округа», а при обязательности обучения, существовавшей среди оседлого населения, он получил право вмешиваться даже в семейный быт. Никто из туземцев не был застрахован от дары, — под тем или другим предлогом она падала на его спину: то не послал сына в школу, то пропустил намаз, то не выразил должного почтения к старшим.
Если еще полицейские обязанности могли быть оставлены реисам, то ужь ни в каком случае нельзя было сохранить за ними права наблюдения за воспитанием. Обязательность обучения — дело бесспорно хорошее, когда школа действительно учит чему-нибудь, но современная мусульманская школа, по своей бессодержательности и закоснелой рутине, — только притупляет способности детей! Уменье читать и писать — единственный практический результат девятилетнего курса школы — не оправдывают такой затраты времени и труда.
Русской администрации не было причины поддерживать бесполезное для нее учреждение. Решено было исподоволь упразднить должность реиса. Эта цель теперь уже достигнута самым легким способом: должность объявлена незамещаемою. Таким образом, каждый реис знал, что он был последним и что после него никого уже не выберут. Сознание своей ненужности и отсутствие всякого поощрения за усердие, — охладило реисов к делу; с другой стороны, множество, учрежденных русскими, должностей с порядочным содержанием — указывало им на лучший исход. Мало по малу все они передали свои дары, как эмблему духовно-полицейской власти, в руки русских начальников
И так, реисы «изъяты из обращения», а мусульманские школы предоставлены сами себе. Дело тотчас и выяснилось: школы стали пустеть. Народ, значит, сознавал неудовлетворительность их. В то-же время в массу проникло сознание о преимуществах русского образования, о необходимости для своих детей, как русских граждан, такой подготовки, которая бы давала им возможность идти в уровень с новыми требованиями и быть полезными как себе, так и обществу. Одиночные примеры поступления детей туземцев в русские школы, не смотря на совершенное незнание русского языка, доказываюсь это как нельзя лучше. Нет сомнения, что запустение мусульманских школ будет все усиливаться, а в таком случае мы должны позаботиться заменить их чем-нибудь лучшим, мы должны, на развалинах рухнувшей кафедры, создать свою, новую, способную провести в отупелый и закоснелый мусульманский мир живую науку, живые знания. На это нас вызывают даже сами туземцы. В начале 1871 года несколько почетных жителей города Ташкента и Кураминского уезда подали генерал-губернатору адрес о переформировании одного из ташкентских медресе (высшее училище) на русский образец, со введением в число преподаваемых предметов и русского языка. При этом купец Сеид-Азим пожертвовал, на случай необходимых перестроек и ремонта, 2,500 р. сер. Генерал-губернатор встретил это заявление весьма сочувственно и учредил коммиссию из всех наличных переводчиков, под председательством автора настоящих строк.
На коммиссию возложено было: 1) выработать правила транскрипции туземных наречий русскими буквами, 2) составить руководства для обучения в среднеазиятских школах русскому языку и 3) составить транскрибированную христоматию для народного чтения.
Честь такого лестного поручения была для меня тем дороже, что я давно уже занимался составлением учебников по восточным языкам и теперь мог применить к делу свои небольшие знания. К сожалению, переводчики, назначенные в нашу коммиссию были очень заняты по своим непосредственным служебным обязанностям и потому не могли уделять много времени для предстоявшей нам работы. Видя безуспешность наших заседаний, я, наконец, перестал собирать коммиссию и занялся делом один.
Вопрос о транскрипции был уже разработан мною еще в 1866 году, когда я составлял параллельные словари и разговоры для изданного мною в 1867 году «Толмача» {98}. Как тогда, так и теперь я нахожу, что русский алфавит способен изобразить почти все звуки тюркских наречий и что если мягкое х и мягкое у лучше передаются: первое французским h, а второе французским u, — то это еще не достаточный резон, чтобы вводить эти буквы в наш алфавит. Да и вообще всякое введение новых букв, заимствованных из чужих языков, только пестрит алфавит, несколько не объясняя дела, в особенности для людей, незнакомых с этими языками. Звука нарисовать нельзя и потому никакой значек не откроет секрета произношения, пока читающий не услышит его от знающего. Даже и русские буквы, но с разными прибавками, кавычками и т. п. затрудняют чтение, почти до невозможности одолеть читаемое.
Что касается до руководства к обучению русской грамоте, то, познакомившись с лучшими методами, я остановился на руководстве г. Столпянского, к одновременному обучению письму и чтению.
Применяясь к условиям, в которых будут стоять будущие учителя и их ученики, я перевел на узбекское наречия все те фразы, которые, так сказать, обязательны для учителя и без которых дело вести нельзя. Так составилось «Руководство для учителей.» Затем я составил и «Русскую азбуку для школ в средней Азии». Оба эти учебника напечатаны в начале 1875 года на счет туркестанского генерал-губернаторства. Христоматии также печатаются.
Таким образом ничто не мешает уже сделать первый шаг.
Пока предположено открыть в Ташкента школу для подготовления учителей или учительскую семинарию, затем будут учреждены уездные школы для детей туземцев. Можно надеяться, что дело пойдет, если и будущие генерал-губернаторы отнесутся к нему с тою же искренностью и с тем же доброжелательством, с какими относится генерал фон-Кауфман.
Пройдет, каких-нибудь, сотня лет и русский язык сделается для туземцев таким же обычным, каковы узбекский и таджикский. Тогда пусть являются и миссионеры. Являться же на проповедь без совершенного и всестороннего знания туземных наречий — значит рисковать, что вместо пшеницы посеешь плевелы и вместо истинной религии насадишь ересь.
Если ужь вопрос о том, как писать имя Спасителя — мог розбудить раскол, то что же будет с проповедником, который, чуть не за каждым словом будет заглядывать в словарь или обращаться к толмачу?
Правда, и теперь возможны миссионеры, вполне отвечающие условиям, но это только из туземцев, а значит, и слово теперь должно быть растянуто на весьма продолжительный срок времени.
Во всяком случае все мероприятия наши по вопросу об ассимиляции народностей Туркестанского края принадлежат будущему. Но есть одно мощное средство, которое всегда применялось в России немедленно ко всем присоединяемым к ней народам — это мощное средство: равноправность.
Перед таким, искони усвоенным нами, христианским космополитизмом не существуют: «ни раб, ни свободь, ни грек, ни варвар, ни скиф, ни иудей».
Наша политика, по отношению к покоренным народам, есть политика гражданского равноправия. Житель, только что занятой Кульджи, только что взятых Ташкента, Самарканда и т. д. делается сразу таким же русским гражданином, каков например житель Москвы, да еще пожалуй и с большими льготами.
Финляндия, Ост-Зея, Польша пользуются такими правами, каких коренная Русь еще не скоро дождется. Наш великорусский крестьянин платит чуть не втрое более, чем например поляк, а получает назад, в виде школ, больниц, дорог, мостов, — чуть-ли не вдесятеро менее. Азиятские подданные наши платят всего до 1 руб. 10 коп. с души, не несут ни постойной, ни подводной, ни рекрутской повинностей — и за всем тем, пользуются широкими привиллегиями по части самоуправления, через выборных, и народного суда по обычаю.
Если такой путь ведет к укоренению наших начал, ведет к тому, что теперь истый мусульманин начинает держаться, относительно своего ближнего, как повелевает русский закон, а следовательно, как подобает доброму христианину — то значит путь этот хорош и наша миссия не бесплодна.
Политика наша, по отношению к завоеванным странам, отличалась всегда особенным великодушием и, так сказать, самопожертвованием. Такая политика проведена по всей нашей истории и составляет одно из ее блистательных отличий.
В этой-то политике, в этом христианском космополитизме и заключается наша сила.
В этом и наша будущность.
КОНЕЦ.