Глава XVII.
Глава XVII.
Азиятский обычай подносить подарки. — Ценность силяу пропорциональна уважению. — Ошибка Бековича и Музаффар-Эддина. — Вымогательство подарков. — Меры правительства против наплыва послов. — Как изворачивается туркестанский генерал-губернатор? — Неудобства системы подарков. — Будет ли опасно положение консулов в ханствах? — Пример Никифорова. — Облачаться ли в халаты? — Дипломатические тонкости азиятцев. — Затруднительное положение коканского и кашгарского послов в Петербурге. — Как держали себя наши послы в старину? — Иван Хохлов и Борис Пазухин. — Почему русских послов не трогают?
Освоиваясь с Азией, мы, вместе с тем, кое что и усвоиваем себе азиятского... Положим, это ведет к сближению с побежденными, но видь наша сила в том и заключается, что мы на них не похожи. Возьмем, например, обычай преподносить, при каждом случае, подарки или силяу. Обычай этот пришелся весьма по вкусу многим русским.
Ходячая фраза о том, что надо уважать народные обычаи и в особенности те, которые касаются религиозных верований — приходится весьма кстати любителям силяу. Не смысля ни аза в деле мусульманства, и боясь оскорбить, как-нибудь, деликатное чувство подносителя, наш русский пионер не знает как и выпутаться, под час, из расставленных сетей.
— Мой папаш кончал, уверяет какой-нибудь почтенный аксакал, — наш закун такой: силяу надо.
— Да у нас-то закона такого нет, чтоб силяу брать... возражает русский.
— Нельзя, тюря. Это обида — весь народ знает, что я пошел к тебе.
В Азии все держится на силяу. Русский купец не может явиться ни в одно ханство, не запасшись силявом для хана и его приближенных. Послы не смеют показаться и на глаза без богатых подарков.
Обмен подарками сделался необходимою принадлежностью дипломатических сношений с азиятскими властителями. Ценность подарков служит мерилом уважения и страха. Известно, например, как обиделся хивинский хан, когда Бекович Черкасский представил ему, присланный от Петра I, бархат, не цельным куском, а разрезанным на концы — в 5 аршин. Бекович потом со слезами упрекал пресловутого князя Саманова за эту операцию — он точно предчувствовал участь, которую готовил ему раздраженный деспот.
В 1742 г., при Неплюеве, султан Барак из Ср. Орды, отправил послов ко Двору и сам хотел приехать в Оренбург, но обиделся ничтожностью подарков, привезенных чиновником и откочевал.
В 1759 г. губернатор Давыдов не дал хану обычных подарков, тот уехал разобиженный и киргизы начали грабить. Тогда правительство, не смотря на доводы Давыдова, назначило жалованье не только хану, но и братьям его — грабежи и прекратились в 1761 году. Жалованье выходило как бы данью.
Жалкие подарки, присланные бухарским эмиром в 1866 г. оренбургскому генерал-губернатору, показав как пренебрежительно относится эмир к главному вершителю судеб Средней Азии, стоили бухарцам двух крепостей: Ура-тюбе и Джизака...
Англичане также испытали, что значат плохие подарки. Посольство, явившееся в Бухару, одновременно с нашим (Бутенева), потерпело фиаско именно из-за подарков. Хуттон говорит об этом следующее: «презрение Наср-Уллы к английскому посольству зависело от ничтожности подарков, посланных ему полковником Шелем; сами по себе они были почти оскорблением: они состояли из серебрянных часов и 2-х кусков сукна, на сумму не более 6 фунтов (40 р.).»
Наши агенты бывают иногда поставлены в необходимость прятать все свои вещи от внимательных взглядов посетителей. Бывали примеры, что хан узнавал от приближенных о той или другой принадлежности хозяйства нашего агента — и выпрашивал ее себе в силяу. Один агент наш был таким образом совершенно обобран Якуб-беком: даже походная кровать и револьвер, без которых, казалось, немыслимо самое путешествие, даже и эти вещи пришлось отдать алчному деспоту. Еще черта: туземец, подносящий вам в силяу фунт винограду, иногда тут же и напомнит, что и вы обязаны отплатить ему хоть бы одним коканом.
Русское правительство, так сказать, делает уступку азиятским обычаям и с давних пор приняло систему подарков.
Ханы сделали из этого доходную статью и посылали послов чуть не ежегодно. Такой разорительный для нас порядок был, в свое время, устранен распоряжением: не допускать азиятских послов чаще одного раза в три года, а затем самые сношения с азиятскими владетелями возложены были на главных начальников пограничных областей. Затем уже только в особенно важных случаях азиятские послы допускались к Высочайшему двору.
На подарки, приемы послов и содержание их отпускается более или менее крупная сумма. Туркестанский генерал-губернатор получает, на этот предмет, 35,000 рублей, но этой суммы далеко не хватает на покрытие действительных расходов по приему посольств и приобретению подарочных вещей. Вследствие этого генерал-губернатор вынужден бывает отдаривать одного — подарками, полученными от другого, или назначать эти подарки в продажу, чтобы на вырученные деньги приобретать на месте, необходимые для ответных подарков вещи.
Второй способ приходится предпочитать уже потому, что при нем невозможны такие забавные случаи, какие, говорят, встречались прежде: бухарский эмир в клячах, присланных ему в подарок из Кокана, узнает тех самых кляч, которых он сам подарил перед тем ташкентскому беку. Клячи, под дорогими попонами, успели сделать несколько визитов и воротились в прежнюю конюшню!
Случается и так, что присланные в Ташкент, со всех концов, халаты — перемешают как-нибудь, и в Бухару попадают не коканские халаты, а бухарские же и таким образом выходит, будто подарок не принят и возвращается обратно.
Что ни говори, а каждый добросовестный человек признает эту систему подарков, весьма неудобною, а под час и скользкою. Высшим начальникам на подарки отпускается известная сумма, которая вся и расходуется, да еще с плюсом от продажи части, полученных в обмен вещей. Оставшиеся вещи не составляют собственности казны, так что любитель, не тратя ни гроша, может составить себе изрядную коллекцию на казенный счет.
Каждому агенту, отправляемому в ханства, генерал-губернатор, в свою очередь, отпускает на подарки часть, ассигнованной ему суммы, агент повторяет ту-же процедуру и если он любитель, то воротится не с пустыми руками.
Чаще всего командировки в ханства выпадают, конечно, на долю дипломатического чиновника. Это его монополия. Понятно, конечно, что и подарки ему идут не в пример прочим...
Коканский хан пожаловал, между прочим, г. Струве в чин токсабы — фельдмаршала коканских войск — и подарил бархатный мундир с золотыми эполетами, украшенными жемчугом и драгоценными камнями. Говорят даже, что токсаба получает вакуфные земли...
Если-бы мы, согласно заключенным трактатам, имели в ханствах постоянных агентов-консулов, то, конечно, командировки чрезвычайных послов из Ташкента сделались бы ненужными. Каждый легко поймет, какие выгоды приобретают государства, содержа у соседей постоянный надзор. У нас, однако-же, по отношению к ханствам, смотрели до сих пор иначе и в учреждении консульств видели гораздо больше неудобств чем выгод.
Нам кажется, что самая главная невыгода заключается в том, что значение дипломатического чиновника непременно умалится, а это, конечно, отразится и на «внешних знаках» почтения и любви, которую питают к нему ханы.
Как бы то ни было, но до сих пор консульства считались риском, а за то пост дипломатического чиновника представлялся весьма выгодным местом. Мы полагаем, однако-же, что для дела гораздо лучше было бы, если-бы этих выгод не существовало.
Система подарков имеет еще и другое неудобство: ханы смотрят на командировки к нам своих агентов, как на выгодную аферу. Подарки их состоят исключительно из местных произведений, которые при монополии, присвоенной ханами, едва ли стоят им особенно дорого; в ответ же они получают бархат, атлас, парчу, бронзу, серебрянные и золотые изделия и т. п. Выходит нечто вроде меновой торговли, в которой все выгоды остаются на стороне ханов. Вот почему они шлют в Ташкент агента за агентом, извлекая каждый раз известный барыш.
Агенты также получают подарки и потому приближенные ханов усиленно добиваются чести съездить послом. Командировка имеет вид награды на чужой счет, поэтому она выпадает чаще на долю интриги, родства, кумовства, чем на долю способностей и знания. Следствием этого является то, что почти все эти командировки не приносят никакой пользы для скрепления связи, для ознакомления с соседней страной и для уяснения взаимных отношений.
Нельзя сказать, конечно, что подарок непременно закупает берущего в пользу дающего, тем не менее в деле дипломатических сношений не мешало бы почаще вспоминать известное изречение: «timeo Danaos et dona ferentes», «боюсь Данайца даже и предлагающего дары». Но ужь если допустить уступку, то разве только для простых подарков, принимать же деньги не только предосудительно, но и позорно...
Еще обмен вещами, произведениями своих стран, обращиками своих мануфактур, может, так или иначе, быть допущен, хотя бы в видах ознакомления соседей с нашею промышленностью, но обмен деньгами просто бессмыслен: это выйдет простое перекладывание их из кармана в карман. Поэтому принятие денежной субсидии больше похоже на взятку, чем на что другое. Если есть личности, готовые принять или даже попросить «рублик на память», то мы все хорошо знаем, что это за личности и, конечно, весьма мало склонны желать, чтобы наши дипломатические агенты уподобились им.
Сам генерал-губернатор не раз, и весьма категорически, заявлял требование, чтобы агенты остерегались принимать деньги. Однажды коканский хан предложил субсидию полк. Ш***, тот донес об этом генерал-губернатору и просил указаний, ответ не замедлил и, конечно, отрицательный. В другой раз бухарский эмир прислал генералу Абрамову за Карши или Шахрисябз 2.000 золотых тиллей; не желая обидеть эмира, Абрамов принял деньги, но внес их в казначейство, где они были записаны в государственный доход. Не смотря на это, генерал-губернатор сделал Абрамову замечание и подтвердил отнюдь не принимать впредь никаких субсидий, ни под каким видом.
Против учреждения консульств в ханствах приводят обыкновенно опасность, в какой будет постоянно находиться горсть русских, среди враждебного населения.
Мы могли бы указать несколько примеров того, как горсть русских умудрялась держать в респекте целый город. Вспомним, хоть посольство Ермолова в Персии.
Азиятцы делаются наглыми и дерзкими, как только заметят, что вы их боитесь, они не упустят случая воспользоваться вашею беспечностью, доверчивостью или оплошностью. Но если вы их не боитесь, если вы «себе на уме», если вы всегда готовы, если врасплох вас не захватишь, — вас будут уважать.
«Кесмедигин эли ёп» — «Целуй руку, которую ты не в силах отрубить» говорит турецкая пословица. В этом совете весь секрет азиятской политики.
Грибоедов мог бы выйдти победителем, если-бы не зарывался, если-бы соединял настойчивость с осмотрительностью.
Если этих качеств нет в распорядителе, то его не спасет даже и целое войско. Бекович, поддавшийся на удочку самого нехитрого устройства и разделивший свой трех-тысячный отряд на мелкие части, для разведения по хивинским деревням — погубил и себя и свое войско, а между тем с такими силами он мог бы завоевать все хивинское ханство.
Лучшим же ответом на все опасения может служить поведение капитана генерального штаба Никифорова, посланного в 1841 году, в Хиву для заключения договора после неудачной экспедиции Перовского. Не говоря уже о том, что Никифоров с первого же шага, пошел в разрез с общепринятыми в Азии обычаями, в отношениях послов с ханскими министрами, но он, сверх того, крайне сурово обращался с этими сановниками и с приближенными хана, когда те не вовремя являлись к нему со своими любезностями.
Под влиянием особых обстоятельств (spiritus vini) Никифоров делался обыкновенно раздражительным и тогда, без всяких церемоний, приказывал казакам выпроваживать гостей в шею!
Министров это озадачивало и наводило на них уныние, простой же народ громко высказывал свое удивление и почтительно сторонился перед задорным послом. Впечатление было тем сильнее, что при Никифорове было всего только 12 казаков, а помощи ему ждать было не откуда. {88}
Никифоров не давал потачки и самому хану: спорил с ним резко и грозил разными бедами. Когда же увидел, что переговоры затягиваются и ни к чему не ведут, он прервал их декларацией, в которой определил новую границу нашу и грозил смертною казнью всякому хивинцу, схваченному за этой чертою.
Если припомнить при этом, что незадолго до того два английских агента Стоддарт и Конноли были казнены в Бухаре, а двое других Шекспир и Аббот чуть не подверглись той-же участи в Хиве и спаслись, только благодаря ходатайству русского агента, то придется признать поведение Никифорова весьма смелым.
Мы уже говорили в своем месте о другом нашем агенте, подпоручике Виткевиче, случайно попавшем в Бухару и преспокойно разъезжавшем по улицам в офицерском мундире. Опять таки это случилось до занятия Сыра, а мы знаем, что позднейшие наши миссии, являвшиеся в Бухару после таких погромов как самаркандский и зерабулакский — не осмеливались появляться на улицах без предварительного разрешения, другими словами — без свиты из туземцев.
Особенною деликатностью в этом отношении отличился один полковник, посланный в Бухару в 1870 году.
Куш-беги предупредил этого сверх-штатного дипломата, что-де «пусть ваши люди зря не выезжают: вы гости и мы заботимся, чтобы не вышло какого-нибудь неудовольствия... между нашими много развратников, весьма необузданных, так что нельзя управлять ими без палки, тюрьмы и палача».
Члены посольства считали себя молодыми и красивыми мужчинами и потому убоялись показываться на глаза туземным ловеласам, без туземной же свиты, напоминающей народу о палке, тюрьме и палаче! Наша миссия, впрочем, могла утешать себя мыслию, подсказанною тем же Куш-беги, что-де смотреть все равно нечего — кругом одна глина, а «наше войско не обучено и дурно вооружено, смотреть ученье, может быть, составляет тамашу для узбеков, но для русских будет забавно и неприятно».
Этих доводов было достаточно, чтобы погасить пыл любознательности, столь свойственный туристам и наша миссия засела в четырех стенах, выезжая только официальным образом.
На торжественной аудиенции, когда эмир предложил обычные подарки, наш полковник настоял, не смотря на протесты членов миссии, чтобы все они облеклись в пожалованные халаты и, в таком наряде, проехались по городу. Пусть, говорит, народ знает, как нас принял эмир!
Рассказывают даже, что один из юнейших членов миссии г. Б — в, на прощальной аудиенции, так низко наклонился над поданнной ему рукой эмира, что со стороны могло казаться, что дело не ограничилось одним поклоном и пожатием руки. Сам Б — в, однакоже, упорно отвергал всякое подозрение в излишнем подобострастии.
Все это, конечно, должно было возбудить самые разнообразные толки в среди представителей русской интеллигенции в крае. Легко себе представить, что общее впечатление было не весьма благоприятно для миссии.
Совершенно иначе поступил, в подобном случае, другой полковник, посланный в 1871 г. для выражения эмиру соболезнования по случаю смерти его любимого сына Тюря-Джана. Далекий от всякой политики и дипломатических тонкостей, посол этот отказался, на отрез, надеть халат и объяснил бухарцам, что русскому офицеру неприлично да и нельзя покрывать, данную ему Белым Царем, одежду — ничем иным, кроме форменного же плаща.
Бухарцы сослались было, на то, что даже генерал Струве и тот делал уступку и надевал халат. На это им отвечено, что Струве не военный и что ему это можно. Бухарцы больше и не настаивали.
Мы слышали, что г. Вейнберг, заменивший г. Струве — придерживался во время первой поездки своей в Кокан последней же системы, т. е. в халат не облачался и на основании того же довода.
Вопрос о том: облачаться в парчевые ризы или нет, может показаться пустяками, о которых не стоит и говорить, но если на это смотреть глазами азиятцев — а иначе смотреть мы и не имеем права, — то это будет далеко не пустяки.
Халат здесь — награда, это своего рода орден. Конечно, было бы весьма странно если-бы кто нибудь стал ходатайствовать о разрешении «принять халат и носить по установлению», но тем не менее мы знаем пример такого разрешения: военному губернатору Семирченской области генералу Колпаковскому, за помощь, оказанную им китайцам, спасавшимся к нам от таранчей и дунганов, китайский император пожаловал почетный халат с драконами, высшую награду, какой только может удостоиться простой смертный. На принятие этой награды испрошено было Высочайшее разрешение.
Если признать жалованный халат наградою, то придется признать за ханами и право награждать русских чиновников и тогда церемония облачения будет иметь смысл. Если смотреть на халат как на простой подарок, то облачение, конечно, не нужно — достаточно перекинуть его через руку или передать тотчас слуге — факт принятия подарка будет на лицо.
Считая халат наградою — мы увеличиваем значение дающего и умаляем значение принимающего. Считая же это простым подарком — мы ставим и того и другого в отношения равных. Нам нет никакой надобности возвышать значение ханов на счет представителей русского имени. Ханы должны привыкнуть смотреть на себя, как на «временно исправляющих должность» занимающих свой пост до тех пор, пока это угодно туркестанскому генерал-губернатору.
То что на наш взгляд кажется обыкновенно пустяками, то, в глазах азиятца, имеет зачастую весьма важное значение. Какой-нибудь бухарский дипломат превозносится своими до седьмого неба за самую ничтожную уловку, которая бы, однако-же, придала ему кажущееся преимущество перед русским. Самый утонченный этикет, о котором русскому простодушию не придет и в голову — расставляется вокруг него как тенета. Один неверный шаг — и азиятец торжествует: он перехитрил, взял верх!
Расскажу, для примера, хоть такой случай: на границу нашей территории выслан офицер для встречи бухарского посла... азиятский этикет требует, чтобы при встрече с начальником, или со старшим, или вообще с уважаемым лицом — подчиненный, младший или готовый к услугам непременно слезал с лошади и пропускал мимо себя «большого человека». Равные должны слезть одновременно. Наш офицер знал этот обычай и потому при встрече с послом, когда тот вынул уже ногу из стремени и собирался слезть на руки своих слуг — офицер сделал то-же самое и соскочил с коня. Бухарец только того и ждал и преспокойно уселся опять на седле, точно и не думал слезать, а только поправлялся! Офицер очутился не совсем в ловком положении, но делать было нечего: пришлось снести торжествующее взгляды и улыбки, которыми так и сияли лица всей бухарской миссии.
В 1869 году в Петербурге сошлись: коканский посланник Мирза-Хаким и кашгарский Мирза-Шади. Осматривая вместе разные достопримечательности Петербурга — эти послы никак не могли поладить с корридорами, лестницами и дверьми. Надобно сказать, что Якуб-бек кашгарский был генералом коканских войск и потому Худояр-хан никак не хочет допустить мысли, что теперь Якуб-бек не только равен ему по званию, во еще и вполне независим... Поэтому и представитель коканского хана — Мирза-Хаким старался игнорировать кашгарского посла, не замечал его присутствия и, так сказать, осматривал все сам по себе. Мирза-Шади держался той же системы, но ни тому, ни другому это вполне не удавалось, в особенности когда дело доходило до дверей, лестниц и корридоров. Кто первый войдет, кому идти впереди? вот роковые вопросы, стоившие гамлетовского «быть или не быть». Оба посла так мало расположены были уступить в этом, так торопились опередить друг друга, что однажды, при мне, завязли в дверях, где была отворена только одна половина и где впору было пройдти одному Мирзе-Шади в его меховом халате, запущенном в широчайшие кожаные штаны!
Нам русским все это казалось весьма забавным, а для бедных послов это был вопрос государственной важности.
Очутись в подобном положении европейские дипломаты — они бы, конечно, постарались казнить друг друга самою утонченною предупредительностью — Азия смотрит на это иначе. — Волей неволей мы и сами должны принимать в соображение азиятские понятия — не для того, чтобы им придерживаться, а для того, чтобы не попасть впросак, с излишнею утонченностью и вежливостью, которые легко могут быть перетолкованы, как заискивание и раболепство.
Кого, как и где встретить, как принять, как проводить — это целая наука для восточного человека: к одному он выйдет за ворота, подержит стремя, отведет коня под навес, другого встретит на пороге, придерживаясь за живот и кланяясь чуть не в пояс, для третьего только привстанет с ковра, четвертому только кивнет головой, пятого вовсе не заметит.
В этом лабиринте оттенков легко заблудиться и наделать промахов: почтить излишним вниманием человека неважного, а какую-нибудь «особу» — оскорбить каким-нибудь пустяком, ускользнувшим из виду.
Выйдти из такого затруднения можно только одним способом: не делать, в своих приемах, слишком резких отличий и всех принимать, по возможности, одинаково.
Азиятцы более уважают того, кто скуп на любезности, чем того, который без разбора расточает их направо и налево.
В заключение настоящей главы я считаю уместным указать несколько образчиков того, как смотрели на обязанности посланника наши деды и отцы.
В 1620 году к Иман-Кули-хану бухарскому послан был дворянин Иван Данилов Хохлов {89}. — В наказе послу, между прочим, предписывалось: что если для допущения к хану с него будут требовать каких-нибудь пошлин, то отнюдь их не давать, а выехать обратно; если хан пригласит к столу, то принять это приглашение не иначе, как под условием, чтобы притом других чужестранных послов не было {90}, а если будут, то чтобы они сидели ниже нашего. — Хохлов благополучно доехал до Самарканда и здесь был принят ханом. При входе во двор, один из придворных хотел взять из рук Хохлова царскую грамоту — но посол не дал ее. Сказав хану приветствие и поклон от русского царя и видя, что хан не встает при имени и поклоне царском — посол заметил ему, что в подобных случаях, из уважения к имени Его Царского Величества, все государи обыкновенно встают. — Хан тотчас извинился, оправдываясь тем, что русских послов у них давно уже не было, и что он заслушался государевой речи, а потому и забыл встать; причем уверял, что это произошло ненарочно и не из неприязни или неуважения.
В 1669 году царь Алексей Михайлович послал два посольства: одно в Хиву, а другое в Бухару. Последнее состояло из двух братьев Пазухиных: Бориса и Семена.
Предуведомленные накануне приема, в конце декабря, послы требовали, чтобы, во-первых, при этом не было у хана других послов, а во-вторых, чтобы за ними присланы были лошади. На возражения, что это в Бухаре не принято и ни для каких послов не делается — Борис отвечал, что в России бухарским послам дают лошадей с царской конюшни, а потому и бухарцы должны делать то же самое, по отношению к русским послам.
Делать было нечего и хан прислал упрямому послу своего коня. Свита же и Семен Пазухин ехали на своих собственных. Хан принял их весьма торжественно: трон, т. е. четвероугольный рундук с 6-ю ступенями, был покрыт золотою парчею, — до 100 человек сановников и приближенных сидели на коврах по правую и левую стороны трона. Сначала пристав перечислял и записывал присланные царем «поминки», затем ханский церемонимейстер потребовал у посла царскую грамоту, но Борис не дал, говоря, что по указу государя он никому не вручит ее, кроме самого хана. После долгого спора, Борис потребовал, чтобы об этом доложили самому хану. Тот согласился принять грамоту лично. — Посла взяли под руки два придворных и он взошел по ступеням трона. Хан приподнялся на встречу и с честью принял грамоту, которую, не читая, положил перед собою. Тут посол объявил о поминках царских, сказал приветственную речь и потребовал освобождения русских пленных. Хан предложил послам сесть между его сановниками и заключил прием несколькими обычными вопросами о времени их отправления, о пути и т. п.
Через месяц, условившись предварительно по вопросу об этикете и вызвав беков из ближайших городов, хан устроил в честь русского посольства парадный обед. Посол наш был предупрежден, что других послов за столом не будет. — Во время обеда хан, прежде чем самому отведать кушанье присылал их от себя послу. — Девять потешников забавляли обедавших и пели; затем приведен был носорог. После обеда за здоровье хана пили кумыс.
Перед отъездом наши послы получили от хана 9 русских пленных, с уверением, что остальных он пришлет, когда из России вернется посол его Мулла-Фар. — Кроме того, Пазухины выкупили еще 22 человек (средним счетом по 27 р. за каждого). — Прощальная аудиенция происходила 20 октября 1670 года, и также торжественно, как приемная. Хан объявил, что с грамотою своею он посылает к царю особого посла, но Пазухин возразил, что они не могут возвратиться к государю без грамоты и потому, просят доверить ее им. Хан согласился и затем простился с послами.
Таким образом, русские послы 17-го столетия, умели поддерживать свое достоинство едва-ли не лучше послов 19-го, не смотря на то, что границы наши в то время не выдвигались еще так далеко в глубь Азии, а разные бурги мало кому были известны даже по названию {91}.
Надобно заметить, что до сих пор не было еще примера, чтобы русских агентов постигала в средне-азиятских ханствах такая же участь, какая постигала например англичан, итальянцев и т. д. — Не страх удерживал азиятских деспотов от кровавой расправы, а нужда: Россия была нужна им своими товарами. Множество туземных купцов то и дело ездили в Казань и Астрахань, некоторые по долгу заживались здесь, а не то и вовсе оставались, ради привиллегий; которые им предлагало наше правительство.
В Сибири бухарцы составляли даже особое привиллегированное сословие, вроде дворянства. Кроме того, никто не извлекал, из торговли с русскими, столько выгод, сколько сами ханы. Начать с того, что обыкновенно из каждого каравана все лучшее отбиралось на хана, оценивалось весьма дешево и обменивалось на ханские товары, — которые, на оборот, ценились дорого — барыш поэтому был двойной и, значит, верный. Затем следует прибавить и то, что зякет (пошлина таможенная), в 1/40 часть со стоимости привезенного товара, — поступал в полное распоряжение ханов. Понятно, что ссориться с Россией им было невыгодно.Теперь, ко всем этим условиям, прибавилось еще и то, что мы сами пришли в самое сердце Средней Азии; за плечами нашего посла мелькают теперь русские штыки и потому ссориться с нами стало еще невыгоднее. Казалось бы, что все это должно было поддержать в наших агентах уверенность в личной безопасности, а между тем на деле мы нередко видим противное.
Нам остается теперь только пожелать настоящим и будущим агентам русским в Средней Азии побольше настойчивости и упрямства, побольше сходства, в этом отношении с Хохловым и Пазухиным, которые прекрасно выполняли главный завет наказа: «а ты будь своим русским умом крепок»!