Ответные удары

Ответные удары

После выхода войск 8-й армии к Городокской позиции и занятия обороны А. А. Брусилов со своим штабом переехал во Львов, разместившись во дворце бывшего австрийского наместника Галиции. Понимая, что в его руках оказались судьбы тысяч горожан самых разных национальностей и религий, Брусилов своим указом объявил свои требования и то, что притеснений для соблюдающих их не будет, в том числе и в отношении контрибуции. При этом униатский митрополит, враждебно настроенный по отношению к России, по приказу командующего армией вначале был посажен под домашний арест, а затем выслан в Киев. Затем он приказал проверить все тюрьмы и освободить политических арестантов, посаженных австрийскими властями за симпатии к России.

А. А. Брусилов с чинами штаба 8-й армии, август 1914 г.

Занимаясь делами гражданского характера, А. А. Брусилов в то же время готовился и к возможному отражению ответного удара противника. Позже он писал, что «из различных источников разведки мне было известно, что противник, отступивший от Львова… остановился на гродекской позиции, на правом берегу реки Верещица, и что к этим войскам подошли значительные подкрепления, но в каком размере – мне было неизвестно. Я считал, однако, что подкрепления должны были быть серьезными и что противник, конечно, знавший, что 3-я армия пошла на Раву-Русскую, а у Львова осталась лишь 8-я армия, вероятно, сам перейдет в наступление. Эта мысль тем более была вероятна, что мосты на Верещице, разрушенные вначале австрийцами при отступлении, деятельно исправлялись, устраивались новые переправы и несколько сильных авангардов перешло на левый берег Верещицы». В этой обстановке перед командующим 8-й армией стоял вопрос – к какому виду боевых действий готовиться, к оборонительным или наступательным. Поразмыслив, он решил перейти в наступление. Но австрийские войска 28 августа также начали наступление. Вспыхнуло встречное сражение, в ходе которого выяснилось, что противник превосходит по силам русские войска, особенно по количеству тяжелой артиллерии. Кроме того, Брусилов ошибся в отношении направления главного удара противника. «К вечеру выяснилось, что потери наши велики, вперед продвинуться сколько-нибудь значительно мы не могли, – пишет он в своих воспоминаниях. – Все корпусные командиры доносили, что окапываются, причем некоторые из них прибавляли, что сомневаются в возможности удержаться на месте против подавляющих сил противника, его сильнейшего артиллерийского огня и многочисленных пулеметов».

Брусилов приказал войскам оставаться на своих местах и начал подтягивать резервы. Одновременно он запросил о помощи штаб Юго-Западного фронта и штаб 3-й армии. Однако все его просьбы о помощи услышаны не были. Более того, командующий Юго-Западным фронтом в ответной телеграмме посоветовал «тратить боевые припасы, особенно артиллерийские снаряды, очень осторожно». Последнее больше всего возмутило Алексея Алексеевича.

Но еще больше его возмущала неисполнительность отдельных подчиненных командиров. В качестве примера в своих мемуарах он приводит случай с 48-й пехотной дивизией генерала Л. Г. Корнилова, которая, не выполнив его приказ, «была отброшена за реку Щерик в полном беспорядке и потеряла 26 орудий». Чтобы спасти положение на этом участке, Брусилов приказал направить туда 12-ю кавалерийскую дивизию генерала А. М. Каледина. Он пишет: «Чтобы остановить напор противника, генерал Каледин спешил три полка… Но так как спешенные части 12-й кавалерийской дивизии, очевидно, не могли остановить наступавшего многочисленного врага, то в этой крайности Каледин пустил в конную атаку семь вышеперечисленных эскадронов/своего резерва. – Авт./, которые самоотверженно и бешено кинулись на врага. Эта атака спасла положение: наступавшие австрийцы в полном беспорядке ринулись назад…».

Таким образом, действия 12-й кавалерийской дивизии спасли положение. Но так как свои воспоминания Брусилов писал уже после октябрьских событий 1917 года, состоя на службе у большевиков, он также не мог не «боднуть» и генерала А. М. Каледина. Он тут же пишет: «Я поставил Каледину в вину то, что он вначале спешил семнадцать эскадронов, хотя он не мог не сознавать, что максимум 2000 стрелков не могут остановить не менее двух-трех дивизий пехоты. Вместо этой неудачной полумеры не лучше ли было бы, выбрав момент, атаковать австрийцев всеми 24 эскадронами в конном строю при помощи конно-артиллерийского дивизиона и дивизионной пулеметной команды?»[22].

29 августа в штаб 8-й армии поступила информация о сосредоточении крупных сил австрийцев на ее центральном участке для того, чтобы, начав там наступление, овладеть Львовом. Брусилов, в свою очередь, к угрожаемому участку, занимавшемуся 7-м и 8-м армейскими корпусами, начал стягивать все имевшиеся у него резервы. В результате этого к рассвету 30 августа в центре оперативного построения 8-й армии было сосредоточено около 85 батальонов пехоты с их артиллерией из 152 батальонов пехоты, участвовавших в этом сражении, то есть больше половины всей армии. Туда же был направлен и единственный дивизион тяжелой артиллерии, находившейся в резерве командующего. После этого Брусилов приказал своей ударной группировке перейти в наступление «не потому, что они тут же разгромят неприятельские полчища, сосредоточенные против них, но в надежде, что такое наступление именно в том месте, где австрийцы рассчитывали неожиданно нанести нам всесокрушительный удар, собьет их с толку, они растеряются в большей или меньшей степени и перейдут от наступления, которое грозило бы нам тяжелыми последствиями, к обороне».

На современном военном языке такое решение командующего нельзя назвать иначе как авантюрой. Переходить в наступление на противника, готового к наступательным действиям, не зная точно его состава, замысла и боевых возможностей, ощущая недостаток в артиллерии и боеприпасах, – на что можно рассчитывать? Видимо, только на то, что на какое-то время враг сам будет ошеломлен наглостью русских войск и изменит свои планы. Но как? Его находящаяся на огневых позициях артиллерия немедленно откроет встречный огонь, а развернутая для атаки пехота заляжет и встретит наступающих кинжальным пулеметно-артиллерийским огнем. Печальный конец такого наступления предугадать не сложно.

Так оно и получилось. «7-й и 8-й корпуса продвинулись недалеко, и громадные силы противника скоро остановили наш порыв». О том, какой ценой было за него заплачено, Брусилов умалчивает. Но в австрийских архивах имеется такой документ: «Утром 30 августа русские на львовском направлении перешли в наступление. Мы не ждали этого наступления, так как сами готовились наступать. У нас все для этого было готово, и потребовалось немного времени для переноса огня. Артиллеристы снарядов не жалели, и вскоре к ним подключились пулеметные команды и пехота, встретившая противника залповым огнем. Потери русских были ужасными».

Но цель была достигнута – израсходовав свои резервы, австрийцы ненадолго вынуждены были перейти к обороне. Однако вечером того же дня они все же перешли в наступление. Правда, к тому времени уже стало известно, что несколько севернее наступление 3-й армии на Рава-Русскую развивается успешно, в связи с чем штаб Юго-Западного фронта высказал предположение, что и на львовском направлении от активных действий противник откажется. Так оно и получилось. В ночь на 31 августа австро-венгерские войска отошли к западу, за реку Верещицу, разрушив на ней все мосты. Войска 8-й армии, еще не оправившиеся от неудачной утренней атаки, противника не преследовали.

События конца августа 1914 года в полной мере показали всю сложность человеческих отношений, возникающих на временно оккупированной территории. Брусилов пишет, что во время жестокого трехдневного сражения жители города Львова, в особенности поляки и евреи, «чрезвычайно волновались мыслью о том, в чьи руки они попадут, то есть останутся ли у нас или вновь придут австрийцы». К тому времени уже было обнародовано воззвание Верховного главнокомандующего к полякам, в котором им была обещана автономия, но после победы. Но евреи, которые в России находились в то время в угнетенном положении, а в Австрии пользовались всеми правами граждан, нетерпеливо ждали, что русских разобьют. Украинское население Львова было более сдержанно в своих симпатиях к австрийцам, кроме представителей политической партии так называемых «мазепинцев», которая смогла сформировать в составе австрийских войск из своих ставленников несколько легионов.

1 сентября из Ставки пришел приказ о назначении командира 8-го корпуса генерала Радко-Дмитриева командующим 3-й армией в связи с назначением генерала Рузского командующим Северо-Западным фронтом. Перед Брусиловым остро встал вопрос о назначении командира 8-го армейского корпуса. Он предложил назначить на эту должность генерал-лейтенанта Н. А. Орлова, который командовал 12-й дивизией 12-го корпуса, командиром которого раньше был Брусилов.

Николай Александрович Орлов был грамотным офицером, но отличался несколько строптивым характером. Он окончил Михайловское артиллерийское училище и Николаевскую академию Генерального штаба, участвовал в русско-турецкой, русско-японской войнах и боях в Китае 1900 года, был известен как талантливый военный преподаватель и ученый, продолжительное время служил в Главном штабе. В то же время многие помнили, как в 1900 году командир бригады генерал-майор Орлов был назначен командующим Забайкальской казачьей пешей бригадой, получил высочайший выговор за неисполнение возложенного на него поручения. Правда, это не помешало ему затем стать командиром дивизии. За этим человеком тянулась молва о том, что во время русско-японской войны он также вел себя не лучшим образом. Но Брусилов, который сам не участвовал в этой войне и не особенно жаловал ее ветеранов, судил об Орлове исключительно по совместной службе в 12-м армейском корпусе и высоко ценил его организаторские качества. Это и стало решающим фактором при назначении.

Вскоре после этого все армии Юго-Западного фронта продолжили наступление, но оно было приостановлено из-за крайне плохой работы тылов – Львовский железнодорожный узел не справлялся с вопросами снабжения замыкавшихся на него армий Юго-Западного фронта. Поэтому до конца сентября соединения просто стояли на достигнутых рубежах, отдыхая и набираясь сил для дальнейших действий.

После событий конца августа и начала сентября 1914 года в военных кругах России укрепилось мнение о Брусилове как о талантливом военачальнике, способном правильно оценить обстановку, разгадывать замысел врага и упреждать его действия. За успешное руководство войсками в Городокской операции 19 сентября 1914 года он был удостоен ордена Святого Георгия 3-й степени.

Пока войска 3-й и 8-й армий топтались на своих позициях, войска специально созданной 11-й армии (командующий – генерал Селиванов) осадили крепость Перемышль. Овладению этой крепостью русское командование придавало большое значение, поэтому общее командование всей группировкой войск было поручено генералу Рузскому.

Крепость Перемышль представляла собой мощную систему долговременных оборонительных сооружений. Форты этой крепости были построены за 20–30 лет до войны и были вооружены главным образом устаревшими артиллерийскими орудиями. Но этих фортов насчитывалось порядка 60 единиц. Кроме того, уже после начала войны усилиями 20 тысяч рабочих крепость была приведена в боевое состояние. На подступах к Перемышлю было построено 30 оборонительных узлов, 200 огневых позиций для артиллерии, вырыто 50 километров окопов, установлено 1000 километров проволочных заграждений. Гарнизон крепости составляли бригада ландштурма, четыре пехотных полка, два саперных полка и два батальона крепостной артиллерии.

11-я армия только находилась в стадии формирования, а о самом Селиванове Брусилов был также невысокого мнения. «Это был старый человек, выказавший в Японскую кампанию не столько военные дарования, сколько твердость характера во время восстания во Владивостоке при революционном движении, охватившем всю Россию в 1905–1906 гг., – писал он. – Он был человек упрямый, прямолинейный и, по моему мнению, мало пригодный к выполнению возложенной на него задачи».

Андрей Николаевич Селиванов.

Но желание овладеть крепостью было огромным. До прибытия Селиванова командовать осадной армией было поручено генералу Щербачеву, который предложил Брусилову с ходу штурмовать эту крепость. Брусилов, видимо, помня историю со Львовом, тут же поддержал эту идею. Неизвестно, чем бы закончился этот штурм, но, пока русские войска к нему готовились, австрийская армия, с целью спасения Перемышля, 21 сентября сама перешла в наступление.

Для отражения этого наступления австрийцев Брусилов был вынужден отказаться от штурма крепости и бросить свои силы против нового противника. И на этот раз он действовал своим излюбленным методом: вместо того чтобы встретить врага хорошо подготовленной обороной, сам перешел в контрнаступление. На этот раз ему сопутствовал успех. Австро-венгерские части, наступавшие на Перемышль с юга, оказались в условиях гористой местности, на которой «глубокие колонны австрийцев, не имея возможности своевременно развертываться, должны были принимать бой при невыгодных для них условиях своими головными частями». Говоря проще – им был навязан бой в невыгодных условиях, на неподготовленной для этого местности. Но и русские войска не смогли на этой местности вести наступление. К первым числам октября обе стороны были вынуждены перейти к обороне. Брусилов писал: «Тут впервые с начала этой кампании вверенной мне армии пришлось около месяца вести позиционную войну при крайне невыгодных для нее условиях».

На других направлениях наступление противника продолжалось. Противнику удалось прорвать фронт русских войск в стыке между 11-й и 8-й армиями, и Брусилову с трудом удалось восстановить положение. До конца октября 8-я армия, твердо стоя на своих позициях, прикрывала подступы к Львову с юга. Ряды защитников постоянно таяли, но пополнений практически не было. И только благодаря вмешательству Ставки Юго-Западный фронт направил на усиление 8-й армии дополнительные части.

В конце октября воздушная разведка доложила, что противник начал оттягивать свои тылы на запад. Уже позже стало известно, что поражение войск левого фланга 4-й австро-венгерской армии под Сандомиром и переход русских войск в наступление от Варшавы на Силезию и Краков заставили командование противника 22 октября принять решение об отводе войск за Карпатский хребет. Брусилов немедленно отдал приказ о переходе в наступление. Удалось несколько продвинуться вперед, захватить новых пленных, орудия и обозы.

Вереница непрерывных боев сильно обескровила соединения 8-й армии. Брусилов пишет: «За три с лишком месяца с начала кампании большинство кадровых офицеров и солдат выбыло из строя, и оставались лишь небольшие кадры, которые приходилось спешно пополнять отвратительно обученными людьми, прибывшими из запасных полков и батальонов. Офицерский же состав приходилось пополнять вновь произведенными прапорщиками, тоже недостаточно обученными. С этого времени регулярный характер войск был утрачен и наша армия стала все больше и больше походить на плохо обученное милиционное войско»[23].

Несмотря на это, 8-я армия продолжала наступать. Она успешно форсировала реку Сан. Но противник отошел на заранее подготовленные позиции, прикрывавшие проходы через Карпаты, и занял по отношению к 8-й армии фланговую позицию. В это время штаб Юго-Западного фронта, видимо, плохо разобравшись в обстановке, прислал Брусилову приказ ускорить наступление на Краков, действуя совместно с 3-й армией. Алексей Алексеевич отказался выполнять этот приказ, направив в ответ письмо с разъяснениями. Он писал, что в это самое время его войска всеми силами уже атакуют армию противника, занявшую фланговую позицию.

Пленные австрийцы, захваченные войсками 8-й армии в Галиции.

Надо сказать, что данный отказ выполнить директиву фронта отрицательно повлиял на общую обстановку. Три корпуса 8-й армии оказались втянутыми в 10-дневное сражение в Прикарпатье. Противник же, связав корпуса 8-й армии боем, сам смог направить три свои корпуса против 3-й армии, действовавшей в районе Кракова. В ответной телеграмме командующий Юго-Западным фронтом вынужден был указать Брусилову на непозволительность самовольных действий вопреки замыслу вышестоящего командования.

И тут выяснилось, что с этим замыслом командующий 8-й армией просто не был знаком. Брусилов пишет: «Должен оговориться, что с начала войны я никак не мог узнать плана кампании». Более того, он считал, что его не знает и командующий Юго-Западным фронтом генерал Н. И. Иванов. Алексей Алексеевич полагал, что «никакого нового плана войны создано не было и войска действовали лишь случайными задачами, которые определялись обстановкой». Командующему казался очень странным тот факт, что русские войска стремились только вперед, не обращая внимания на фланги, на то, «что мы удлиняем наши пути сообщения, растягивая наши войска до бесконечности по фронту, не имея достаточно сильных резервов». Сегодня такое положение любому грамотному военному человеку должно показаться не только странным, но и преступным. Но в то время, когда опыта проведения фронтовых операций еще не было, рассчитывать на другое было сложно.

Во второй половине ноября 8-я армия потеснила противника на южную сторону Карпат, заняв все основные перевалы. Но эти бои были очень тяжелыми. Каждая вершина была заранее хорошо укреплена. Оборона строилась в три-четыре яруса. А наступление на эту оборону, как пишет Брусилов, «нужно было вести с наивозможно меньшей тратой снарядов и патронов, выбивая шаг за шагом противника с одной вершины на другую». Поэтому вполне понятно, что потери русских войск были огромными.

Основная тяжесть боев в этот период выпала на долю 8-го корпуса, которым командовал назначенный на должность его командира по протекции Брусилова генерал Орлов. И тут выяснилось, что эта кандидатура была подобрана неудачно. Брусилов пишет: «Странное было положение этого генерала: человек умный, знающий хорошо свое дело, распорядительный, настойчивый, а между тем подчиненные войска не верили ему и ненавидели его». Такое отношение между командиром и подчиненными не могло способствовать повышению боевых возможностей соединения, и Брусилов провел собственное расследование. «Оказалось, что офицеры его не любят за то, что он страшно скуп на награды, с ними редко говорит и, по их мнению, относится к ним небрежно; солдаты его не любили за то, что он с ними обыкновенно не здоровался, никогда не обходил солдатских кухонь и не пробовал пищи». Для командира корпуса это были серьезные обвинения. В то время видимая сторона работы любого военачальника имела особое значение. В войсках всегда ценились «отцы-командиры», которые шли в атаку впереди своих подчиненных, часто общались с солдатами и в любое время были доступными для офицеров. Орлов, видимо, был другим человеком.

Но Брусилов не спешил с окончательными выводами и довел начатое расследование до конца. Выяснилось, что все не так уж и плохо. Генерал Орлов «в действительности заботился и об офицере, и о солдате, он всеми силами старался добиваться боевых результатов с возможно меньшей кровью и всегда ко мне приставал с просьбами возможно лучше обеспечивать их пищей и одеждой. Но вот сделать, чтоб подчиненные знали о его заботах, – этим он пренебрегал или не умел этого».

Разобравшись в этом деле, Брусилов неоднократно имел беседы с Орловым. Тот слушал командующего, но должных выводов не делал. «Он просто не умел привлекать к себе сердца людей, – писал Брусилов, – но как командир корпуса с поставленной задачей справлялся успешно». Правда, спустя месяц Брусилов был вынужден отстранить Орлова от командования корпусом, сменив его генералом В. М. Драгомировым.

Схема 5. Кампания на Восточноевропейском театре войны 1914 г.

Возникали и более серьезные проблемы. Одна из них была связана с действиями войск 24-го армейского корпуса генерала Цурикова и, в частности, с его 48-й пехотной дивизией Л. Г. Корнилова. Дело было в том, что Корнилов, имея приказ временно приостановить наступление в Венгерскую равнину, «увлекаемый своей жаждой отличиться и своим горячим темпераментом», самовольно решил проникнуть туда вслед за 2-й Сводной казачьей дивизией, которая совершала «набег» на эту местность с целью «произвести там панику и быстро вернуться назад».

Итак, 48-я пехотная дивизия генерала Л. Г. Корнилова самовольно проникла в Венгерскую долину. Бок о бок с ней действовала и 4-я стрелковая бригада генерала А. И. Деникина. Думается, что если бы их действия более тесно сочетались с действиями Сводной казачьей дивизии и были поддержаны главными силами 8-й армии, то результат проходившей тогда Галицийской битвы был бы куда более значителен.

По приказу генерала Н. И. Иванова основные силы 8-й армии повернули на север. В итоге инициатива Корнилова и Деникина оказалась наказуемой. Опомнившиеся австрийцы и пришедшие им на помощь германцы дружно навалились на соединения, оказавшиеся в Венгерской долине.

Брусилов был сильно рассержен самовольством Корнилова и Деникина. Отругав командира 24-го корпуса, он приказал немедленно вернуть войска с Венгерской долины обратно в Карпаты. Вечером 27 ноября в штаб 48-й дивизии поступил приказ на отход в северо-западном направлении. Но время было упущено. Дивизии пришлось отступать по единственно свободной крутой горной дороге, занесенной снегом.

Австрийцы наседали. У местечка Сины им удалось перерезать маршрут отхода русских войск. В этих условиях Л. Г. Корнилов, чтобы дать возможность своей артиллерии пройти через селение, собрал до батальона пехоты и лично повел его в контратаку. Благодаря этому на другой день дивизия прорвалась из кольца окружения, не оставив противнику ни одного орудия и приведя с собой более двух тысяч пленных, захваченных в Венгерской долине.

Позже об этих событиях генерал А. И. Деникин писал следующим образом: «Ген. Брусилов питал враждебные чувства к ген. Корнилову… В своих воспоминаниях, написанных при большевиках, Брусилов возвел на 24-й корпус, и в особенности на Корнилова несправедливые обвинения. 24-му корпусу якобы было приказано им «не спускаться с перевалов». Корнилов же «из-за жажды отличиться и горячего темперамента… по своему обыкновению, не исполнил приказа своего корпусного командира и, увлекшись преследованием, попал в Гуменное, где был окружен и с большим трудом пробился обратно, потеряв 2 тысячи пленными, всю артиллерию и часть обоза»… Брусилов, по его словам, хотел предать Корнилова военному суду, но по просьбе командира корпуса генерала Цурикова ограничился выговором в приказе… им обоим».

Оценивая сложившуюся ситуацию, А. И. Деникин считал, что причина поражения дивизии Корнилова заключалась в том, что «войска 24-го корпуса проникли глубоко в расположение противника… Операция сулила большой успех, но над ней уже нависла катастрофа. Движение дивизии Корнилова почему-то ничем не было обеспечено с востока».

Опасность положения 48-й дивизии хорошо сознавал и Цуриков, который по этому вопросу связался с Брусиловым по телефону в ночь на 23 ноября. Выслушав командира корпуса, Брусилов ответил, что наступление в Венгерскую долину «вовсе не входит в его расчеты»[24].

Казалось бы, небольшой эпизод на фоне событий большой войны. Но он говорит о многом. Ссылаясь на воспоминания Брусилова и мемуары Деникина, мы имеем два совершенно противоположных взгляда на одни и те же события. Одно пишет Брусилов, находившийся в сотне километров от места боев, и время его воспоминаний относится к советскому периоду, другое – А. И. Деникин, непосредственный участник боевых действий, во время работы над своими мемуарами находившийся в эмиграции в Париже. Кому верить – не ясно. Но тот факт, что командир 48-й пехотной дивизии не знал об истинной задаче Сводной казачьей дивизии, действующей перед фронтом его войск, не лучшим образом характеризует командующего 8-й армией и командира 24-го армейского корпуса. В то же время нельзя одобрить и самовольные действия командира 48-й дивизии, который решился на наступление, не зная замысла штаба армии и корпуса. И если со стороны Брусилова это можно рассматривать как служебную халатность, то действия Корнилова явно тянут на воинское преступление. Но в то время по отношению к генералам такие формулировки применялись крайне редко.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.