Горлицкий прорыв и начало Великого отступления русской армии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Горлицкий прорыв и начало Великого отступления русской армии

После Перемышля немцы считали, что союзная Австро-Венгрия находится в кризисном состоянии, ряд ее армий на Восточном фронте, по мнению Большого Генерального штаба, доживал свои последние дни. Русское вторжение на Венгерскую равнину могло привести к распаду этой страны, а следовательно, ее необходимо было спасать1. Сделать это, по мнению Э. фон

Фалькенгайна, необходимо было до того, как в войну вступит Италия. Попытки немцев убедить Вену уступить что-либо из пограничных территорий итальянцам не увенчались успехом, и после этого переход бывшего союзника на сторону Антанты уже не вызывал в Берлине сомнений. В связи с этим германское Верховное командование отказалось от своих первоначальных планов в пользу пассивной обороны в Карпатах с целью сэкономить силы для нанесения удара по Сербии. Центр тяжести переносился на русский фронт2.

Положение австро-венгерской армии было чрезвычайно тяжелым, но и русские войска также находились далеко не в блестящем состоянии. Они понесли большие потери, в результате которых сил армейского корпуса едва хватало для прикрытия фронта длиной в 30 км. Снарядный запас составлял только 200 выстрелов на орудие. Сильных резервов за тонкой линией русской обороны не было. Усугубляло положение и то, что части, привыкшие к победам, без особого внимания относились к укреплению собственных позиций, смотря, например, на колючую проволоку как на препятствие для своего будущего наступления, а не как на способ обороны. Сказывались и местные условия. Окопы в районе Горлице, на участке будущего прорыва, были отрыты «для стрельбы стоя со дна окопа». Углубить их не было возможности из-за высокого уровня грунтовых вод и мягкого лессового грунта.

Саперам приходилось постоянно вести борьбу с оползанием окопов во время весенних дождей. Естественно, при таких условиях не могло быть и речи о создании надежных укрытий от артиллерийского огня. Русское Верховное командование, кроме того, не имело достоверной информации о том, куда перебрасываются немецкие дивизии с того же Северо-Западного фронта. До начала своего наступления противник предпочитал держать их в ближайшем тылу3.

На участке будущего прорыва находился вытянутый на 30 км русский 10-й корпус, лишенный резервов и тяжелой артиллерии. Русская военная разведка упустила сосредоточение германо-австрийского кулака. Правда, со второй половины февраля штаб 3-й армии генерала Р. Д. Радко-Дмитриева информировал Н. И. Иванова и его нового начальника штаба В. М. Драгомирова о сосредоточении противником тяжелой артиллерии на участке фронта 3-й армии, но к этой информации не прислушались. А. А. Брусилов перед встречей с Верховным главнокомандующим и императором в Самборе получил письмо от Р. Д. Радко-Дмитриева, который просил обратить внимание командования на угрожающее положение на участке его армии. А. А. Брусилов отказался, сославшись на плохие отношения с Н. И. Ивановым, и посоветовал обратиться к генералу Ю. Н. Данилову4.

В это время Ставка продолжала надеяться на возможность продолжения Карпатской операции. Сам Николай Николаевич (младший) в апреле 1915 г. более всего был занят организацией поездки императора в Галицию. Тем не менее опасения за растянутый почти на 600 км Юго-Западный фронт и надежда на то, что в ближайшее время ему все же удастся продолжить наступление в Венгрию, привели к переброске сюда 3-го Кавказского корпуса. Генерал Н. И. Иванов расположил его в тылу 9-й армии, очевидно, надеясь использовать этот резерв для возобновления боев в Карпатах5. Расчет австро-германского командования строился именно на предположении о том, что русские войска будут и дальше втягиваться в горы.

Общий план германо-австрийского контрнаступления первоначально был предложен Ф. Конрадом фон Гётцендорфом. В начале апреля 1915 г., после непродолжительного обсуждения, для прорыва был выбран участок между Верхней Вислой и подножием Бескид, в районе Горлице – Тарнов6. Удар должен был отсечь армии Юго-Западного фронта, пытавшиеся прорваться на Венгерскую равнину7. План был хорош. Чем глубже русские войска погружались в Карпаты, тем опаснее для них становилась угроза окружения, избежать которой в случае прорыва они могли только путем спешного отхода с занятых с таким трудом позиций. 12 апреля план прорыва 11-й германской армии был представлен Вильгельму II. В тот же день кайзер утвердил его, а 13 апреля Э. фон Фалькенгайн известил об общем замысле предстоящей операции Ф. Конрада фон Гётцендорфа и пригласил его приехать в Берлин для более детальной проработки плана8. Для своего наступления немцы, по свидетельству Э. фон Фалькенгайна, выбрали именно тот момент, когда русские войска были уже расстроены9.

Уже вечером 13 апреля последовало согласие австрийской стороны. «Предложенная вашим сиятельством операция, – писал Ф. Конрад фон Гётцендорф, – соответствует моим давнишним желаниям, не осуществившимся за недостатком сил. Необходимо введение возможно более крупных сил, чтобы обеспечить успех»10. 14 апреля начальники австрийского и германского Генеральных штабов встретились и после непродолжительного совещания пришли к полному согласию. Первоначальной задачей наступления было признано вытеснение наших войск из Западной Галиции и снятие угрозы Венгрии11. «Планы начальника австро-венгерского Генерального штаба генерала Гётцендорфа, – вспоминал М. Гофман, – поскольку мне с ними приходилось иметь дело, были все хороши, чего отнюдь нельзя сказать о планах нашего Верховного командования; несчастье этого гениального человека состояло в том, что у него не было аппарата для осуществления его планов»12. И вот теперь у него появился такой аппарат. В обстановке совершенной секретности была собрана 11-я армия, в которую вошли лучшие соединения германской армии: Гвардейский, 10-й армейский, 41-й резервный и Сводный корпуса13.

Обстановка на англо-французском фронте позволяла германскому командованию пойти на такой шаг. Попытки союзников в очередной раз перейти в наступление под Ипром были пресечены немецким контрударом, когда впервые на Западном фронте была проведена газобаллонная атака. Выступ в районе этого города имел принципиальное значение как для англичан и французов, так и для немцев. Его ликвидация могла выровнять для последних неудачное положение, сложившееся в результате «бега к морю», и поставить под угрозу порты на побережье, через которые шло снабжение английской армии и остатков бельгийских войск. Кроме того, возросшая германская активность на Западном фронте имела еще одну цель – замаскировать готовящийся по России удар. В начале апреля немцы во Франции усиленно распространяли слухи о том, что войска П. фон Гинденбурга перебрасываются на Западный фронт с востока.

Одновременно для того, чтобы скрыть свои намерения и доказать моральное право на использование запрещенного оружия в Европе, 14 апреля в германском официальном коммюнике было заявлено об использовании французами под Верденом снарядов с удушающим газом14. Интересно, что для первой газовой атаки под Варшавой немцы не сочли необходимым прибегнуть и к такого рода оправданию. Следует отметить, что даже этот случай не изменил позиции русского Верховного главнокомандующего по вопросу о допустимости газовой войны: он был категорически против использования отравляющих веществ и изменил свою точку зрения на них только после того, что случилось под Ипром15. 22 апреля 1915 г. немецкое командование организовало масштабную газовую атаку под Ипром. За пять минут на участке фронта длиной 4 мили (около 6 км) из 4 тыс. баллонов было выпущено 168 тонн хлорина. Эффект был потрясающим. «Сотни людей, – писал командующий Британским экспедиционным корпусом фельдмаршал

Дж. Френч военному министру Г Китченеру, – оказались в коматозном или предсмертном состоянии»16.

Были отравлены 15 тыс. человек, из которых 5 тыс. умерли. Причем оборонявшиеся союзники, вопреки всем закономерностям этой войны, в этих боях потеряли значительно больше людей, чем атаковавшая их 4-я германская армия. Только у англичан потери составили 59 тыс. человек, в два раза больше немецких. Две французские дивизии – марокканская и территориальная, одна британская и одна канадская во время атаки бежали с линии фронта. Немцы атаковали в респираторах и в первые часы атаки захватили около 2 тыс. пленных и 51 орудие17. В какой-то момент между немецкими войсками и Ипром оставалось чуть более 3 км открытого пространства, в то время как резерв англо-французского командования состоял всего из четырех батальонов18. Несмотря на эти блестящие результаты, немцы не смогли использовать их с полной силой и ликвидировать ипрский выступ. Повторение газовых атак с 23 апреля не привело к желаемому результату.

Безусловно, одной из причин этого было отсутствие у германской стороны стратегического резерва, отправленного на Дунаец. 11-я армия создавалась, когда фронт практически перестал двигаться, половина ее корпусов была составлена из дивизий, сформированных в марте – апреле 1915 г. за счет изъятия четвертых полков из состава дивизий Западного фронта. Войска и командование имели значительный опыт ведения боевых действий в условиях окопной войны19. К началу мая «вторая битва под Ипром» стала затихать. Подготовка перехода в контрнаступление заняла у германского командования шесть недель после падения Перемышля20. Перевозка германских корпусов 11-й армии с Западного фронта началась 17 апреля, в 20-х числах апреля они начали прибывать на Восточный фронт, а 25–28 апреля сменили на позициях австро-венгерские части. Германские части прибывали вместе со своей артиллерией21.

Для обеспечения секретности перевозок немецким командованием был разработан план операции «Клаузевиц». В соответствии с ним имитировалась переброска частей в Восточную Пруссию (куда прибывали лишь головные части идущих на русский фронт эшелонов – ландвер и ландштурм) и на Западный фронт (здесь движение концентрировалось по двум железнодорожным линиям, создавалась иллюзия перегрузки, эшелоны шли в прямой видимости друг друга и т. п.)22. Каждому корпусу при перевозке выделялось по одной транспортной линии в соответствии с пропускной способностью австрийских железных дорог – 20 поездов в сутки23. При размещении прибывших в Галицию частей австро-германское командование стремилось соблюдать максимально высокий режим секретности: из района будущей атаки были выселены местные жители, немецкие рекогносцировочные партии переодевались в австрийскую форму24.

Не будет преувеличением утверждение, что для прорыва германское командование выделило свои лучшие части под лучшим командованием: 22 апреля в штаб армии прибыл ее новый командующий Август фон Макензен25. Э. Людендорф вспоминал: «Генерал фон Макензен был назначен командующим новой 11-й армией, которая состояла главным образом из войск, переброшенных с запада. В начале мая он должен был нанести фланговый удар в Западной Галиции и разбить русских, которые, не считаясь с потерями, вели наступление в Карпатах. Макензен был утонченный человек, но в то же время блестящий солдат, и его подвиги навеки останутся в истории. Начальником его штаба был назначен полковник фон Сект, который до сего времени состоял начальником штаба фон Лохова. Благодаря остроте мысли и ясному чувству меры он представлял одну из наиболее выдающихся личностей этой войны»26.

В помощь 11-й армии выделялся австро-венгерский 6-й корпус под командованием генерала Артура Арца фон Штрауссенберга, в состав которого входили весьма боеспособные части: галицийская 12-я и 39-я венгерская пехотные и 11-я кавалерийская дивизии. Таким образом, и австрийская сторона выделила для наступления лучшие части. Поляки и венгры охотно сражались с русскими войсками. Тем не менее австро-венгерский корпус был помещен германским командованием между Гвардейским и Баварским корпусами – первый являлся элитой прусской пехоты, второй отличился еще в начале войны взятием Льежа27. Войска 11-й армии активно практиковались в тылу над приемами преодоления русской обороны, ее штабы завершали подготовку к прорыву.

«С русской стороны положение было иное, – вспоминал участник этих событий. – Центр и правый фланг 3-й армии составляли пассивный участок Юго-Западного фронта с задачей прикрыть наступление в Венгрию со стороны Н. Сандец. Войска 3-й армии проделали весь галицийский поход и никакой особой подготовки к противодействию прорыву не имели. Еще менее подготовлены были штаб и командование. Незначительное количество артиллерии, испытывавшей к тому же острый недостаток в снарядах, хронический некомплект пехотного вооружения и бестолковое руководство в значительной степени облегчали германцам разрешение их задачи. Однако исключительная стойкость русской пехоты, бессмысленно растрачиваемой командованием, потребовала больших усилий и крупных жертв от германских войск»28.

Вплоть до 14 (27) апреля русское командование имело смутные представления о том, что творится за линией вражеских окопов. Очевидно было одно – идет смена австрийских частей, но кем и в каких размерах, оставалось неясным. Штаб 10-го корпуса требовал от командира 31-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта П. А. Кузнецова активизировать действия своих разведывательных партий. Поиск оказался безрезультатным, так как противник резко усилил охранение29. Тем не менее, несмотря на всю секретность, русские войска и командование армии почувствовали приближение атаки противника: он постепенно активизировал свои действия, проводил ночные атаки и прочее30. Появились и немецкие пленные из частей, переброшенных из-под Ипра31. На присутствие германцев и подготовку прорыва указывали и другие признаки.

«В течение недель… велась редкая, но систематическая артиллерийская пристрелка по нашим позициям и тылам, – вспоминал генерал Б. В. Геруа. – Появились новые виды снарядов – шрапнель с двойным разрывом, более мощные гранаты. Летали чаще аэропланы, как бы разглядывая сверху наше расположение и делая съемки вдоль и поперек укрепленной полосы. Никто им не мешал: своя авиация почти отсутствовала, противоаэропланных батарей не существовало. И лишь пехотные солдаты развлекались, стреляя в небо из ружей и извещая беспорядочной трескотней выстрелов о появлении над головами неприятельских летчиков. Наконец, противник производил усиленные разведки нашей передовой линии. Захваченные нами пленные принадлежали иногда к новым частям, появившимся перед фронтом корпуса. Некоторые из более разговорчивых пленных показывали, что прибыли сильные подкрепления, артиллерия и, главное, германцы, которых до того не было на этом участке фронта»32.

25 апреля штаб 11-й армии приказал войскам начать занимать исходное положение, а на следующий день было произведено распределение артиллерии. 29 апреля А. фон Макензен издал приказ о начале прорыва всеми корпусами 1 мая 1915 г.33 16 (29) апреля в 00 часов 15 минут штаб Юго-Западного фронта получил сообщение о том, что на участке Севского полка начали появляться местные жители, которых германцы выгоняли перед наступлением, – поскольку оно было близко, необходимость строгого соблюдения секретности отпала. В три часа ночи немецкий батальон действительно атаковал позиции севцев, но был отбит34. Доклады в штаб армии и фронта ничего не меняли: перед войсками по-прежнему ставилась одна и та же задача – пассивная оборона без подкреплений. Между тем русские части были растянуты буквально в ниточку, 10-й корпус занимал 50 верст, в среднем на один батальон приходилось по одной версте фронта, без резервов, без корпусной артиллерии, без запаса снарядов35.

«Дух войск бодрый, – информировал 17 (30) апреля штаб фронта инспектировавший позиции под Горлице офицер. – В ожидании атаки люди спокойно продолжали свою работу по укреплению позиции. Появление германцев, как и следовало ожидать, оказало на людей известное действие. «Белый с красным дым разрывов лучше белого германского», – говорили солдаты. Германцы сразу заставили их быть более осторожными и бдительными как в окопах, так и в сторожевой службе, благодаря своей активности»36. 1–6 мая произошел германо-австрийский прорыв под Горлице – Тарновом. Подполковник Г Брухмюллер организовал невиданный на Восточном фронте артиллерийский удар. В течение первых четырех часов обстрела 610 германских орудий выпустили около 700 тыс. снарядов, в том числе и химических37. На участке прорыва противник создал огромное преимущество в силах: Сводному, Гвардейскому, 41-му и 10-му германским, 6-му австрийскому корпусам (126 тыс. человек) противостояли 70, 31, 61 и 9-я пехотные дивизии, резервом которых служили 7-я кавалерийская и не в полном составе 63-я пехотная дивизии (всего 60 тыс. человек)38.

Наступление Сводного корпуса (18 батальонов) поддерживали 60 легких и 56 тяжелых орудий, 41-го (18 батальонов) – 96 легких и 32 тяжелых орудия, 6-го австрийского (28 батальонов) – 100 легких и 32 тяжелых орудия, Гвардейского (24 батальона) – 96 легких и 24 тяжелых орудия. Всего в 11-й армии было 352 полевых и 144 тяжелых орудия, в 4-й австро-венгерской армии – 350 легких и 103 тяжелых орудия. Кроме того, в 10-м корпусе имелось 96 легких и 12 тяжелых орудий, в 11-й венгерской кавалерийской дивизии – 18 легких орудий39. В результате плотность на один километр фронта составляла у наступающей германо-австрийской группировки – 3600 человек, 17,6 орудия, 7,4 пулемета, 2,7 миномета; у оборонявшихся – 1714 человек, 4,1 орудия, 2,9 пулемета и ни одного миномета40. Но цифры не дают полного представления о преимуществе, созданном немцами, которое было не только количественным и материальным.

Грохот артиллерии вскоре после начала обстрела перерос в сплошной гул. В подготовке прорыва принимали участие 210-мм крупповские и 305-мм шкодовские гаубицы. Взрывы их снарядов подымали землю на десятки метров41. «Этот гром, этот вулкан огня, – вспоминал один из австрийских генералов, – были чем-то абсолютно новым для нас, австрийцев, с нашей слабой артиллерией и ограниченным запасом боеприпасов»42. Тем более в новинку этот обстрел был для тех, на кого он направлялся. Психологический эффект оказался весьма велик, врач тылового госпиталя вспоминал: «Жалкой детской хлопушкой кажется наша артиллерийская пальба рядом со зловещим грохотом этих потрясающих взрывов. Снаряды летят по воздуху с таким страшным гудением и рвутся с такой ужасной силой, что об их направлении можно судить по звуку. Временами треск разорвавшегося снаряда напоминает грохот падающих домов»43. Английский корреспондент Б. Пейрс, оказавшийся свидетелем обстрела, писал: «Вся местность была покрыта разрывами снарядов, которые сносили окопы и людей»44.

Немецкая пехота наблюдала за бомбардировкой, стоя на брустверах своих окопов. «Артиллерия противника не смогла организовать какой-либо отпор, – сообщал германский отчет об операции. – Несколько батарей, которые предприняли такую попытку, немедленно были принуждены к молчанию подавляющим огнем»45. Против 140 тяжелых германских и австро-венгерских орудий у русской армии было на этом участке фронта только шесть из 105 имеющихся. Дневной расход боеприпасов на гаубичную батарею в 3-й армии был установлен в 10 выстрелов46. Каждая батарея немецкой полевой артиллерии перед наступлением получила на позиции по 1200 снарядов, тяжелой – 600 снарядов, а сверхтяжелой – 500 снарядов47. Кроме того, специально для разрушения окопов наступавшие использовали 70 мощных минометов48. Каждый неприятельский корпус получил по два легких, одному среднему и одному тяжелому минометному отделению (последнего не хватило только для 6-го австрийского)49.

Если австро-германское наступление и ожидалось, то масштабы артиллерийской подготовки к нему были абсолютно неожиданны. «В непрестанной долбежке наших позиций, – вспоминал начальник штаба 31-й пехотной дивизии, – принимали участие, кроме обыкновенных полевых орудий калибров 3 и 4,5 дм, гаубицы и мортиры в 6, 8 и 9 дм. Наша жалкая числом и мощностью артиллерия, несмотря на ее героические усилия, была беспомощна против этой лавины стали, чугуна и свинца. На фронте 31-й дивизии удалось взять в плен германского офицера и найти на нем карту с нанесенными германо-австрийскими батареями. Будучи эшелонированы по дальности и калибрам, они стояли в несколько рядов, точно в колонне»50. Эта колонна активно использовала и новые приемы артиллерийской борьбы. Сам Г Брухмюллер отмечал: «Огневой вал сначала был использован на Восточном фронте при атаке мелких войсковых соединений, а затем и в крупных операциях. Уже при прорывах в 1915 году… пехота продвигалась вслед за огневым валом»51.

Однако даже при таком ошеломляющем, не поддающемся математическому учету превосходстве в материальных средствах немцам не удалось сразу же прорвать русский фронт. Ставка поначалу не осознала масштабов случившегося. «В районе Тарнова и южнее артиллерийский огонь достиг большой силы, – гласило ее сообщение от 19 апреля (2 мая), – и отдельные бои ведутся со значительным напряжением»52. Когда после окончания артиллерийского обстрела баварская пехота двинулась в атаку на то, что осталось от русских позиций, она была отбита ружейно-пулеметным огнем с большими потерями53. 11-я баварская дивизия так и не смогла выполнить поставленную перед ней задачу54. Та же картина повторилась на фронте почти всех атакующих корпусов, и пехота противника вынуждена была откатиться назад. Вновь в дело вступила артиллерия55. Все началось заново. К полудню от русских позиций не осталось практически ничего, но пехота продолжала держаться56.

«Тот, кто в Великую войну сражался против русских, – писал майор Курт Гессе, – сохранит навсегда в своей душе глубокое уважение к этому противнику. Без тех технических средств, какие мы имели в своем распоряжении, лишь слабо поддерживаемые артиллерией, должны были сыны сибирских степей неделями и месяцами выдерживать с нами борьбу. Истекая кровью, они мужественно выполняли свой долг, не чувствуя, как и мы, ненависти к своему противнику»57. Только к концу первого дня наступления с большими потерями немцы овладели первой линией окопов, причем на ряде участков русские войска переходили в контратаки58. Отход произошел организованно, войска не оставили ни одного орудия. Между тем в сумерках отходили остатки частей, существовавших еще при рассвете, отходили, преследуемые авиацией противника.

Штаб 3-й армии получил информацию о том, что атаки противника были отбиты, но при этом подчеркивалась серьезность положения. 19 апреля (2 мая) Р. Д. Радко-Дмитриев известил командира 10-го армейского корпуса генерал-лейтенанта Н. И. Протопопова об отправлении подкреплений, в том числе и 3-го Кавказского корпуса, и потребовал одного – держать фронт до их подхода любой ценой: «Ваши позиции слишком прочны, вам даны достаточные резервы, у противника против вас не может быть более

2– 3 дивизий»59. В 16 часов 10 минут, то есть через три часа после приказа командующего армией, Н. И. Протопопов приказал 31-й дивизии отходить на вторую позицию. Ближе к полуночи 19 апреля (2 мая) Р. Д. Радко-Дмитриев начал осознавать масштабы происходящего, как и то, что 10-й корпус не продержится до подхода 3-го Кавказского.

Он сообщил о своем видении ситуации генералу Н. И. Иванову: «В общем, положение дел представляется мне в следующем виде. Германцы подвезли к линии Балница, Горлице, Ценжковице не менее двух корпусов, сюда же перевезены с Карпат и, вероятно, с Буковины и с левого берега Вислы

3– 4 австрийские дивизии, а может быть, и больше. Эти новые подкрепления в связи с имевшимися на Бяле и Дунайце значительными силами образовали сильную армию, которая и добивается отбросить нас к Сану и тем устранить угрозу Венгрии со стороны Дуклы и Мезолаборча. Мне представляется, что неприятель сильно ослабился на фронте 4-й и 5-й наших армий, а может быть, и в районе Мариамполь, Августов, Ломжа. Не будет ли признано возможным при этих условиях оказать нам более солидную поддержку, которая, по моему мнению, может быть непосредственной – переброской еще одного корпуса из Буковины или из-за Вислы в район Дембица, Ясло или же косвенной – решительным переходом в наступление 4-й армии вдоль левого берега Вислы и переправой через эту реку где-нибудь между устьями Ниды и Раба. Считаю долгом донести, что войска X корпуса дрались доблестно, о чем свидетельствуют их огромные потери, но невозможность противодействовать губительному ураганному артиллерийскому огню противника сломила их силу сопротивления»60.

Германский историк и участник этих событий отмечал: «В результате боев 2 мая: ценою пятерного превосходства в пехоте, еще большего превосходства в артиллерии, ценою громадных потерь, ценою целого дня боя пяти корпусов безусловно высокого качества удалось овладеть только первой линией русских позиций с продвижением на глубину в 3–5 км. Русский 10-й корпус, оборонявшийся против всех пяти германских корпусов, не был еще разбит… Он сильно пострадал, понеся большие потери, но все же на второй линии позиции готовился к боям следующего дня. Прорыв был только начат. Поскольку он не был распространен безостановочно на вторую линию позиций, командование 11-й германской армии не вправе было ожидать легких условий наступления на следующий день. Между тем Макензен рассуждал иначе. Все командиры корпусов донесли, что бой 2 мая закончен преследованием бегущего противника. Однако командарм не учел, что нигде это преследование не было доведено до конца и поэтому потеряло всякую ценность. Русским была предоставлена ночь, в течение которой их никто не трогал»61.

Ставка пока еще не беспокоилась. Ее официальное сообщение от 20 апреля (3 мая) гласило: «В Галиции сражение между Вислой и Карпатами развивается с прежним упорством. Германцы ввели в боевую линию новые значительные силы, поддержанные весьма многочисленной артиллерией. Неприятель при повторных массовых атаках понес огромные потери. Некоторые наши части после упорных боев отошли на вторую линию укреплений»62. Войска 10-го корпуса действительно еще продолжали держаться на второй линии обороны. Проблема заключалась в том, что она была весьма слабо подготовлена для решения столь сложной задачи. Но даже в этих условиях надлом у оборонявшихся еще не наступил. Уже 3 мая для овладения второй линией окопов А. фон Макензену пришлось ввести в бой свой единственный резерв – 10-й корпус. К вечеру 3 мая окопы были захвачены, а 4 и 5 мая фронт фактически прорван. К вечеру последнего дня немцам удалось выйти на рубеж реки Вислока. Переправлявшиеся через реку русские войска бомбила германская авиация63.

До 3 мая Николай Николаевич ожидал, что положение будет восстановлено, и рассчитывал решить дело переброской одного корпуса – 3-го Кавказского. Сообщая об этом генералу Р. Д. Радко-Дмитриеву, он ставил перед ним задачу «энергичного восстановления положения». Никаких выводов относительно находившихся в Карпатах и за ними войскам еще не было сделано. Командующий 3-й армией заверял Верховного главнокомандующего, что его войска сделают все возможное для выхода с честью из создавшегося «крайне тяжелого положения»64. Однако в тот же день, 20 апреля (3 мая), мнение великого князя начало меняться. В этот день он обратился к Н. И. Иванову: «При положении, занятом 9-й армией, и соотношении сил с противостоящим ей противником, безусловно складывающимся в нашу пользу, я признаю вполне возможным и уместным переброску XXIII корпуса в район действий 3-й армии. В том маловероятном случае, если бы 9-я армия оказалась без этого корпуса в трудном положении, я в виде крайней меры мог бы усилить ее частью десантного корпуса, сосредоточенного в Одессе и Севастополе (речь идет о 5-м Кавказском корпусе. – А. О.)»65.

Главнокомандующий Юго-Западным фронтом, который в это время продолжал готовиться к наступлению в Заднестровье, предложил собственное решение проблемы за счет Северо-Западного фронта. Н. И. Иванов не хотел ослаблять 9-ю армию переброской 23-го корпуса, тем более что, по его расчетам, она могла занять не менее двух недель. Что касается 5-го Кавказского корпуса, то главнокомандующий Юго-Западным фронтом готов был уступить его соседу66. Между тем потери 3-й армии были чрезвычайно тяжелыми, для примера можно назвать части, по которым пришелся этот удар: 10-й корпус, в двух дивизиях которого к 19 мая осталось соответственно 1 тыс. и 900 человек, и 12-я сибирская дивизия – 2 тыс. человек. Германская армия наступала со средним темпом 10 км в сутки67. Из официального сообщения Ставки от 23 апреля (6 мая) уже можно было сделать вывод о том, что происходит на фронте: «В Галиции сражение между Вислой и Карпатами продолжалось до 22 апреля с большим упорством. Под прикрытием сильного артиллерийского огня неприятель продолжал накапливаться на правом берегу Дунайца… Вследствие превосходства неприятеля в огне тяжелой артиллерии наши войска несут значительные потери. Однако и неприятель при своих атаках жестоко страдает от нашего шрапнельного и ружейного огня»68.

Утром 24 апреля (7 мая) командир 61-й пехотной дивизии генерал-майор П. Н. Симанский отчитался о результатах трехдневных боев: «Осталось примерно в Седлецком полку 5 офицеров и 150 нижних чинов, в Луковском полку – 6 офицеров и 160 нижних чинов, в Холмском полку – 5 офицеров и 200 нижних чинов, в Ставучанском полку – 1760 нижних чинов и в Дунайском полку – 4 офицера и 120 нижних чинов. В число офицеров входит и командир полка. Люди три дня не ели (говорю о 61-й дивизии, которая три дня дралась) и переутомлены до того, что почти засыпают на ходу. Если бы 52-я пехотная дивизия подошла раньше, все же весь отряд сумел бы удержаться. Пленных взято 4 офицера и 580 нижних чинов. Потери неизвестны. Против нас дрались 56, 57, 3, 100, 11-й гонведные, 20-й и 28-й ландштурменные полки. Свидетельствую о безусловной доблести войск, три дня дравшихся под огнем тяжелой артиллерии противника, наносящей громадные потери и тяжелые раны. 61-я дивизия свято исполнила приказ командующего армией: от нее имеются ныне лишь жалкие остатки, она умерла на позиции»69.

3-я армия начала отступление, которое поначалу приняло беспорядочный характер. Большие потери сказывались на настроении отступавших: «Тяжелое уныние закралось в душу солдата. Не страх, а печальное раздумье. Аэропланы, осадные орудия, немецкие хитрости и глупая бестолочь начальства поразили армию мертвящей апатией. Конечно, всех больше задергана пехота»70. В первые дни прорыва связь штаба армии с корпусами была потеряна, а вместе с ней генерал Р. Д. Радко-Дмитриев потерял контроль над подчиненными ему войсками71. Переподчинение 3-го Кавказского корпуса отступавшей армии не могло уже поправить положения, тем более что его части, перебрасывавшиеся по железной дороге, вводились в бой по частям. Естественно, удержать позиции по Вислоке 3-й корпус не смог.

Тем временем Ставка и штаб Юго-Западного фронта требовали от 3-й армии не отступать ни на шаг. Но и этого было мало: несмотря на тяжелейшее положение 3-й армии, от нее требовали перейти в контрнаступление72. Более того, Ставка уже начала сообщать о том, что оно началось: «Между Вислой и Карпатами упорное сражение продолжается. 23 апреля атаки неприятеля, сохраняющие характер лобовых ударов, почти на всем фронте сражения не имели успеха. Неприятель, потери которого огромны, обнаруживает некоторые признаки утомления. Наши контратаки участились»73. Большинство мемуаристов и исследователей подвергают эти решения критике. Однако у командования Юго-Западного фронта в сложившейся ситуации не оставалось выбора – необходимо было выиграть время.

К 11 мая 1915 г. 3-я армия была разбита, некоторые из шести ее корпусов, даже усиленные ранее дополнительными дивизиями, не превышали 10 тыс. человек, а численность одного 24-го корпуса, даже вместе с 12-й Сибирской дивизией, была не более 5 тыс. человек. Части при отступлении перемешались, оно стало хаотичным. Показателем этого может служить простой факт: только за преследование одним корпусом армии эрцгерцога Иосифа-Фердинанда были взяты пленные из 51 (!) русского полка74. Всего же, по германским данным, со 2 по 12 мая 1915 г. союзники захватили в плен 140 тыс. русских солдат, 100 орудий и 300 пулеметов. Прорыв, который в первый день равнялся 40 км в ширину и нескольким в глубину, достиг 300 км75. Обороняться 3-я армия уже могла.

Это было естественным следствием решения штаба фронта о подготовке вторжения в Венгрию, в результате которого пехотные дивизии оказались втянуты в Карпаты без достаточного прикрытия фланга. Осознание масштаба произошедшего пришло не сразу. 24 апреля (7 мая) 1915 г. прошло совещание главнокомандующих фронтами с Верховным главнокомандующим и его штабом в Холме. «Удар, нанесенный нам на Дунайце, очень силен, – подводил его итоги в письме к С. Д. Сазонову князь И. А. Кудашев, – но это не то, что Сольдау или разгром X армии. Немцы и австрийцы сосредоточились с большими силами, и под их напором пришлось отступить. Потери наши очень велики, но велики и потери немцев»76. Первым и, надо признаться, верным выводом, который сделала Ставка, было решение приостановить наступление в Карпатах.

Впрочем, Ю. Н. Данилов был уверен, что положение вскоре станет «вполне прочным». «В общем, – заключал директор дипломатической канцелярии при глаковерхе, – настроение в Ставке не такое подавленное, как я видел после прежних наших неудач»77. М. В. Алексеев видел обстановку по-другому. 30 апреля (13 мая) 1915 г. он писал сыну: «У Иванова в сотрудничестве с Драгомировым дела не пошли. Кто виноват – судить не мне и не теперь, но в армии Радка Дмитириева (так в письме. – А. О.) дела приняли тяжелый, нехороший оборот, что отразилось на всем фронте неблагоприятно. Шесть месяцев трудов, усилий, жертв пошли насмарку. Плохо работал Радко, еще хуже Добровольский, оказавшийся негодным начальником штаба. Иванов обратился за это время в мокрую курицу. Драгомиров изнервничался и заменен другим. Но все это – личное. Скверно, что совокупными усилиями они постоянно портили дело и довели до нехорошего результата на всем протяжении»78.

Германо-австрийское наступление грозило отрезать русские войска в Карпатах, их положение могло перерасти в угрожающее. К счастью, немецкое командование столкнулось со сложностями, воспитанными многолетним преклонением перед идеей Канн. Войска и командиры прежде всего стремились сомкнуть фланги, а не энергично преследовать отступавшие русские армии79. Тем не менее парировать австро-германский удар фланговым движением из Карпат было невозможно, командование 3-й армии вынуждено было вводить прибывавшие резервы во фронтальные контратаки, которые не ликвидировали прорыва, хотя несколько приостановили его80.

Армиям Юго-Западного фронта приходилось спешно оставлять с таким трудом захваченные позиции. Части 8-й армии выводились из Карпат ускоренными маршами. При отступлении с этих позиций в некоторых частях оставалось по пять патронов на винтовку и по два снаряда на орудие81. Отступать приходилось под ударами противника. Условия горной войны благоприятствовали фланговым обходам. 23–24 апреля (6–7 мая) 1915 г. 48-я стрелковая дивизия генерала Л. Г Корнилова оказалась в окружении на Дуклинском перевале. Ее командир лично возглавил прорыв, а затем и арьергард отходившей дивизии. Получив ранение в руку, он не сумел догнать отступавших и через несколько дней с горстью солдат был захвачен австрийцами82.

Ставка сообщила о случившемся 25 апреля (8 мая): «При нашем отходе на дуклинском направлении большие силы неприятельской армии заняли путь отступления 48-й дивизии и окружили ее со всех сторон, но дивизия эта, руководимая своим доблестным начальником генералом Корниловым, проявила в полной мере свои славные боевые качества и, пробившись с большими потерями по трупам заградившего ей дорогу неприятеля, 24 апреля присоединилась к родному корпусу»83. Значительная часть одной из лучших дивизий 8-й армии была уничтожена, ее командир попал в плен, что было признано Ставкой 5 (18) мая 1915 г.84 В своих воспоминаниях А. А. Брусилов приписал это поражение невыполнению Л. Г. Корниловым приказа об отступлении85. Как мне представляется, эта версия, весьма популярная в советской историографии, как минимум, недостаточно подтверждена и, уж во всяком случае, не учитывает реальной обстановки на фронте86. Почему А. А. Брусилов дал такую версию трагедии 48-й дивизии, остается только догадываться.

Русские войска быстро отходили с гор на равнину. Условия отступления иногда были фантастически тяжелыми. Перед уходом из Самбора А. А. Брусилов отдал распоряжение поджечь все нефтяные вышки в районе Дорогобыча. «В это время весь Дорогобыч пылал, – вспоминал офицер штаба 8-й армии, – а все небо чернело от копоти, поднимавшейся от горящих вышек»87. Отходя из района подожженных нефтяных промыслов, войска попадали под «нефтяные» черные дожди, делавшие дороги еще менее проходимыми88. В результате нефтедобыча здесь была остановлена почти на два года89. Первоначально Юго-Западный фронт предполагали отвести за Сан и Днестр, однако удержаться на этом рубеже ослабленным предыдущими боями войскам не удалось.

С трех сторон к Перемышлю – важнейшей коммуникационной точке в тылу русских войск в Карпатах подходили австро-венгерские и германские корпуса. «В течение двух месяцев, – писал швейцарский исследователь крепостной войны, – в продолжение которых русские занимали крепость, они вообще не имели ни времени, ни необходимых средств для приспособления разрушенных укреплений и крепости к обороне»90. Крепостная артиллерия средних калибров и полевые орудия Перемышля были австрийскими, и боеприпасы к ним пришлось завозить из Львова. Крепость нуждалась в пулеметах, горной, противоштурмовой артиллерии. Что касается тяжелой артиллерии, то в начале мая она только еще грузилась в Ровно. Комендант крепости генерал-лейтенант С. Н. Дельвиг 27 апреля (10 мая) извещал главнокомандующего фронтом о том, что войска заняли форты в сторону приближавшегося противника. Сил для обороны даже этих укреплений не хватало, в Перемышле не было достаточного количества офицеров крепостной артиллерии.

Бригада осадной артиллерии, прибывшая из Бреста и составившая ядро русского гарнизона крепости, имела наполовину некомплект офицеров. В случае осады большей частью батарей командовать пришлось бы фейерверкерам и даже рядовым. В гарнизоне находились только три офицера Генерального штаба, не хватало и топографов91. 30 апреля (13 мая) над крепостью и городом появилась австрийская и германская авиация, начались бомбежки92. В тот же день генерал-адъютант Н. И. Иванов принял решение считать Перемышль полевой, заблаговременно укрепленной позицией, которую следует оборонять только до угрозы отсечения от основных сил фронта93. Ставка еще надеялась на благоприятный исход событий и 1 (14) мая выпустила следующее сообщение: «В Западной Галиции напряжение боев 27-го апреля ослабло, наши войска постепенно стягиваются к линии реки Сана для занятия более сосредоточенного расположения»94.

Атаковавшие в этот день западные форты Перемышля австро-германцы были отбиты с потерями и вынуждены остановиться. Казалось, центр тяжести наступления переместился к Сану95. 2 (15) мая Ставка сообщила: «К 1-му мая вся третья армия развернулась на Сане; в соответствии с этим пришлось также приступить к ныне уже заканчивающейся перегруппировке соседних армий, дабы согласовать занимаемый ими фронт. Хотя нам пришлось при этом отойти с Карпат, но одновременно с сим путем решительного наступления в Восточной Галиции мы достигли весьма существенных результатов на нашем левом крыле, которое нанесло австрийцам на Днестре тяжелое поражение на фронте свыше 150 верст. В течение 5 дней с 26 апреля нами захвачено в этом районе до 20 000 пленных, неприятель вынужден к полному отступлению за Прут»96.

На самом деле и успехи, и передышка были временными. Отступавшие русские войска аккуратно уничтожали за собой линии железной дороги, без которых противник не мог использовать тяжелую артиллерию, особенно 210-мм и 305-мм гаубицы. Австро-германские инженерные части восстанавливали в среднем по 5–6 км железнодорожного пути в сутки97. Это существенно замедляло темпы наступления. Без поддержки тяжелой артиллерии австрийцы несли большие потери и поэтому предпочитали не наступать, а обороняться98. 14 мая передовые части 2-й австро-венгерской армии генерала Э. фон Бем-Ермоли были уже в 70 км от крепости99.

5 (18) мая Ставка сообщила: «Под Перемышлем сильный артиллерийский огонь; причем неприятель бомбардирует западные форты»100. Захватить крепость одним ударом противнику не удалось. 21–27 мая прошли в боях на подступах к ней101. Бои носили исключительно тяжелый для русской армии характер, как никогда сказывалось превосходство противника в тяжелой и дальнобойной артиллерии102.

8 (21) мая сообщение Ставки гласило: «Между Перемышлем и большим Днестровским болотом напряжение неприятельских атак достигло 6 мая высшего предела»103. О характере боев можно судить по словам Н. Н. Янушкевича, обращенным к В. А. Сухомлинову: «Положение не улучшается. Причина та же. Надо терпеть до улучшения. Вчера на участке одного из полков немцы выпустили 3 т тяжелых снарядов! Снесли все. А у нас было выпущено едва 100. Знаю, что тяжело Вам это читать, но долгом считаю Вас ориентировать. Но есть и хорошее знамение: появилось искреннее и глубокое озлобление и жажда мести»104. «Помню сражение перед Перемышлем в середине мая, – писал А. И. Деникин. – Одиннадцать дней жестокого боя 4-й стрелковой дивизии… Одиннадцать дней страшного гула немецкой тяжелой артиллерии, буквально срывавшей целые ряды окопов вместе с защитниками их. Мы почти не отвечали – нечем. Полки, измотанные до последней степени, отбивали одну атаку за другой штыками или стрельбой в упор; лилась кровь, ряды редели, росли могильные холмы. Два полка были уничтожены – одним огнем. Когда после трехдневного молчания нашей единственной шестидюймовой батареи ей подвезли пятьдесят снарядов,

06 том сообщено было по телефону немедленно всем полкам, всем ротам, и все стрелки вздохнули с радостью и облегчением»105.

Русская армия пыталась нанести контрудар и «обойти обходящего». Однако утомленные боями и, самое главное, не имевшие достаточного запаса патронов и снарядов войска не могли справиться с этой задачей. Резервов также не было. Практически по всему фронту наблюдалась одна и та же картина: днем пехота вела бои с наседавшим противником, ночью отступала. По мере приближения к границе волнение среди солдат нарастало – никто не хотел допустить немцев в пределы России. Ряд успехов имел 3-й Кавказский корпус. Поначалу он сдерживал противника на плацдарме под Саном и прикрывал отход остальных частей за Сан. Затем кавказцы и сами отошли на восточный берег реки и вскоре нанесли контрудар у города Сенявы по последовавшим за ними австрийцам. В ночь с 13 на 14 (с 26 на 27) мая войска В. А. Ирмана провели ночную атаку, закончившуюся полным успехом. Понеся большие потери, 15 (28) мая австрийцы ушли за Сан, взорвав за собой мосты106. В боях 14–17 (27–30) мая на восточном берегу Сана у Сенявы 3-й Кавказский корпус захватил 7 тыс. пленных, шесть тяжелых, 11 полевых орудий и 30 пулеметов107. Однако частный успех В. А. Ирмана ничего не менял в общем положении дел.

25 мая под Перемышль прибыли 305-мм шкодовские гаубицы, а 30 мая они начали обстрел русских позиций108. Это решило судьбу русской обороны.

31 мая противник захватил форты № 10 и 11, а 1 июня австрийцы прорвались к городу и захватили форт № 7, правда, подоспевшие подкрепления выбили их оттуда109. Изменить общую ситуацию это уже не могло, была ускорена эвакуация. К полудню 18 (31) мая из крепости были выведены все обозы и артиллерия, и Перемышль удерживали только отряды прикрытия110. В ночь на 3 июня он был оставлен. Двухнедельные бои закончились. Части 8-й армии отошли в порядке, но с большими потерями, предварительно взорвав мосты через Сан, обеспечив вывоз артиллерии и запасов, кроме хлеба, который был сожжен111. «Из всех фортов нами были удержаны лишь восточные – Седлисские, – вспоминал А. А. Брусилов. – В общем крепость досталась неприятелю совершенно разоруженная, без каких бы то ни было запасов; насколько мне помнится, в руки врагу попали лишь четыре орудия без замков, которые были унесены»112.

Вскоре после назначения генерала М. В. Алексеева главнокомандующим Северо-Западным фронтом в Седлеце состоялось совещание великого князя с главнокомандующими113. Необходимо отметить, что поддержка Николая Николаевича имела определенное значение для М. В. Алексеева. В глазах гвардейского генералитета он по-прежнему, как и перед войной, не имел достаточного влияния. Начальник штаба Северо-Западного фронта генерал А. А. Гулевич (бывший командир Преображенского полка), который находился со своим непосредственным начальником в весьма сложных отношениях из-за того, что тот прекратил считаться с кем-либо, кроме М. С. Пустовойтенко и В. Е. Борисова, заявил, что М. В. Алексеев после отставки станет «ничто», тогда как он и после отставки останется Гулевичем114.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.