36. Горлицкий прорыв

36. Горлицкий прорыв

Фалькенгайн и Конрад, в отличие от Гинденбурга и Людендорфа, сперва вообще не ставили перед собой глобальных задач. Планируя удар в Галиции, они намечали лишь прорвать фронт у местечка Горлице, заставить русских отступить от Карпат и предотвратить вторжение в Венгрию. Но готовилась операция тщательно, а вместе с тем скрытно и очень быстро, чтобы наше командование не успело обнаружить опасность и отреагировать. Эшелоны направлялись к станциям выгрузки кружными путями, а на участке прорыва усиленно велась разведка, офицеры изучали передний край. Здесь создавалась новая 11-я армия Макензена из 3 отборных германских корпусов, в том числе Гвардейского, и 6-го австрийского, тоже лучшего, он состоял из венгров. Кроме того, Макензену подчинили 10-й германский корпус и 4-ю австрийскую армию. Группировка насчитывала 357,4 тыс. штыков и сабель, 1272 легких и 334 тяжелых орудий, 660 пулеметов и 96 минометов. Завезли больше миллиона снарядов. Остальным армиям, действовавшим против Юго-Западного фронта, 1-й, 3-й, 2-й и Южной (все смешанные, австро-германские), предписывалось сковывать русских на своих направлениях, а если они начнут отходить — атаковать и преследовать.

На пути у Макензена стояла 3-я армия Радко-Дмитриева — 219 тыс. бойцов, 675 легких и 4 тяжелых орудия, 600 пулеметов. Но для прорыва выбрали участок в 35 км, сконцентрировали тут побольше войск, и достигли превосходства по живой силе и пулеметам в 2,5 раза, а по артиллерии в 6 раз. Впрочем, это только по количеству стволов, а по силе огня — и считать не приходится. 3-я армия израсходовала боеприпасы в прошлых боях, в ней был даже установлен лимит: по 10 выстрелов в день на батарею, по 25 патронов на винтовку. Подготовку к удару все-таки обнаружили. С 25 апреля Радко-Дмитриев слал в штаб фронта тревожные доклады. Но он уже заслужил репутацию нытика. Постоянно считал положение своей армии самым тяжелым, требовал подкреплений. На этот раз его поддержал и Брусилов, доносил о накоплении врагов.

Очевидно, Алексеев озаботился бы этими сигналами. Однако новый начальник штаба фронта Драгомиров качествами своего предшественника не обладал. Вместе с главнокомандующим Ивановым они рассудили, что немцы всегда наносят главные удары по флангам. Значит, и теперь следует ожидать наступления на юге, на участке 9-й армии. Как раз там Южная армия Линзингена пробовала прорваться в прошлый раз. А против 3-й противник готовит лишь демонстрацию, хочет обмануть. Но и сам Радко-Дмитриев, получая информацию об опасности, ограничился одними докладами наверх. Не предпринял ничего теми силами, которые у него имелись. Не эвакуировал тылы, не усилил оборону, не подготовил запасных рубежей. Позиции армии состояли лишь из 3 линий окопов на расстоянии 2–5 км друг от друга. Блиндажей было мало, проволочные заграждения стояли перед первой линией и кое-где перед второй. Занимали окопы солдаты 10-го и 9-го корпусов, резерв из пехотной и кавалерийской дивизий находился далеко в тылу.

А 1 мая в совершенно необычное время, в 21 час, на русских обрушился ливень снарядов. Немцы предусмотрели несколько режимов артподготовки. Ночью их батареи периодически делали паузы — саперы резали проволоку. С рассветом снова шквальный огонь. В 9.00 пушки замолчали и ударили минометы, накрывая окопы навесным огнем. Потом пушки ударили наискосок, вдоль позиций, а в 10.00 перенесли огонь в глубину. Поднялась пехота. Германское командование полагало, что ей уже делать будет нечего, пойдет триумфальным маршем — на каждый метр фронта выпустили 5 снарядов. Но все расчеты сразу пошли насмарку. Русская оборона ожила!

Пулеметы косили неприятельские цепи. Немцев и венгров заставили залечь. Мало того, им еще и пришлось отбивать яростные контратаки наших солдат. Инструкции Макензена требовали быстрого безостановочного рывка. Вместо этого устраивали вторую, третью артподготовку, снова шли на штурм. А войск на участок прорыва собрали много, пускали их в густых цепях, и землю трупами устилали тоже густо. Германская артиллерия начала приспосабливаться, сосредотачивала массированный огонь на отдельных пулеметах, группах пехоты. Выделили орудия, чтобы продвигались вперед за атакующими. За день враг овладел лишь первой линией окопов. Но 3 мая столь же упорный бой разгорелся на второй линии, 4 мая на третьей. И только к вечеру 5 мая 3 неприятельских корпуса, навалившись на 10-й русский, проломили его оборону и вышли к р. Вислока.

Врага задержали на четверо суток… Увы, они остались не использованными. Ведь в это же время, 2 мая, немцы нанесли удары по всему фронту — против 4-й, 2-й, 1-й русских армий, атаковали 10-ю, ворвались в Прибалтику. Внимание Ставки оказалось отвлечено, а Иванов и Драгомиров ничуть не обеспокоились. Именно тот факт, что корпуса 3-й армии стойко держатся, подтверждал их вывод: у противника на этом участке сил немного, проводится только демонстрация. В те самые дни, когда немцы и австрийцы пробивались на северном крыле фронта, на юге 9-я и 11-я русские армии были брошены в наступление! В штабе фронта были уверены, что они наступают на главную вражескую группировку, которая сосредотачивается в Буковине.

Спохватились лишь после того, как войска Радко-Дмитриева были отброшены за Вислоку. Начали перебрасывать к нему резервы, 3-й Кавказский корпус и кавалерию. Забрали у Брусилова и передали в состав 3-й армии 24-й и 21-й корпуса. Приказали контратаковать и выправить положение. Но Радко-Дмитриев растерялся. Даже собственные резервы он направил в бой, когда неприятель преодолел его позиции. Было уже поздно. Остатки 9-го и 10-го корпусов, принявших основной удар, больше не представляли реальной силы, отступали в полном беспорядке перемешавшимися батальонами и ротами. Немцы хлынули в прорыв и расширяли его, громили отходящих русских.

А вместо того, чтобы собрать прибывающие соединения в кулак и нацелить во фланг продвигающемуся неприятелю, командование армии и фронта бросало их в лобовые контратаки по частям, по мере того, как они подходили. Совершив форсированный марш, появился гвардейский кавалерийский корпус Хана Нахичеванского. На глазах отступающих войск он под бешеным огнем ринулся в конную атаку. Сам вид несущейся на врага массы всадников настолько воодушевил пехотинцев, что они повернули, поднимались с земли даже раненые. Вместе с конницей побежали на немцев и отбросили их к Вислоке. Но противник углублялся на соседних участках, обтекал, и успех свелся к нулю. Точно так же поодиночке выдвигались навстречу германцам дивизии 3-го Кавказского корпуса, шли в штыковые, задерживали врага. А немцы по очереди давили их таранными ударами.

Радко-Дмитриев молил о разрешении уходить за Сан. Верховный Главнокомандующий категорически запретил. Ведь тогда пришлось бы отводить назад и соседние армии, 4-ю, только что одержавшую блестящую победу, 8-ю, удерживающую карпатские перевалы. А по донесениям штаба Юго-Западного фронта, в 3-й армии войск теперь было предостаточно. Но Радко-Дмитриев уже утратил управление ими. Да еще и усугубил положение. Начал разъезжать на машине по дорогам или рассылать через адъютантов приказы тем, кого удалось найти — командирам полков, бригад, минуя их непосредственных начальников. А эти начальники отдавали другие приказы и безуспешно искали командарма. Пошла полная неразбериха, армия превратилась в сборные отряды, а где и толпы. Одни старались выбраться на восток, другие сдавались.

Горлицкий прорыв и его развитие

Но и командование противника проявило себя далеко не лучшим образом. Возможность добить 3-ю армию оно упустило. О каком-либо маневрировании даже не вспоминало. Гнало свои части на лобовые штурмы, и они несли очень ощутимый урон. Там, где немцы и австрийцы встречали сопротивление, они останавливались, пятились — хотя нашим воинам порой приходилось отбиваться только штыками. Неприятель подтягивал артиллерию, засыпал героев снарядами и лишь после этого снова атаковал. Наступление развивалось крайне медленно, русским позволяли беспрепятственно отходить на следующие рубежи. Однако к 11 мая беда коснулась уже всего Юго-Западного фронта. Прорыв углубился, противник обходил фланги 4-й армии Эверта, оборонявшейся севернее, и 8-й Брусилова, действовавшей южнее. Ставка дала команду на общий отход. Войска Эверта отводились на 50 км назад, к Ново-Мясту и Сандомиру, Радко-Дмитриева и Брусилова — на линию р. Сан, 11-я армия Щербачева на Стрый, 9-я Лечицкого к Днестру.

При этом попала в тяжелое положение 48-я дивизия Корнилова, одна из лучших. Она сражалась в горах на Дуклинском перевале. Когда 24-й корпус передали в 3-ю армию, оставалась там же, стойко отразила все атаки. А в хаосе отступления приказ об отходе ей прислали с запозданием. По равнине продвигались 2 германские дивизии и перекрыли выходы из гор. А через перевал следом за полками Корнилова уже выступили австрийские части. При 48-й дивизии находился санитарный отряд Николая Родзянко, сына председателя Думы. Персонал работал тут долго, успел изучить места, и Родзянко предложил Корнилову выйти из кольца окольными тропами. Но его войска отстали, растянулись на 20 км, и начдив не мог бросить их. Вернулся со штабом к полкам, а санитарному отряду приказал уходить.

Родзянко сумел вывезти к своим всех раненных, тыловые подразделения и часть обозов дивизии, был за это награжден орденом Св. Владимира с мечами. А неприятели обнаружили маневр санитаров, перерезали последние тропы. Корнилов организовал прорыв и сам прикрывал его с горстью храбрецов. Большинство его подчиненных пробились, вынесли знамена дивизии и ее полков. Но почти весь отряд прикрытия полег в неравном бою, Корнилов был ранен осколком. Он и офицеры его штаба, отстреливаясь, вырвались чуть ли не из рук врага и скрылись в горах. Несколько дней прятались, лесами пробирались к своим. Изголодавшись, вышли к селению за продуктами, и австрийцы захватили их в плен.

С 8-й армией противник пытался проделать то же самое, что с 48-й дивизией. На перевалах австрийцы наседали атаками, чтобы задержать русских в горах, пока Макензен не зайдет им в тыл. Но Брусилов оказался предусмотрительнее Радко-Дмитриева. Еще в начале сражения он отправил на восток лазареты, обозы. А отойти приказал скрытно. Солдаты до последнего момента вели работы по усилению обороны. В окопах остались подвижные команды с пулеметами, какое-то время вели огонь, остальные войска ночью снялись с позиций. Заранее были намечены пути движения, шли быстро и оторвались от врага, благополучно выбрались из ловушки.

А на левом фланге фронта по прежнему приказу Иванова 11-я и 9-я армии наступали, одерживали победы. Теснили Южную армию Линзингена, атаковали перевалы Лесистых Карпат, начали штурм крепости Черновицы. Австрийцы остановили русских огнем крепостной артиллерии, но Щербачев и Лечицкий не понимали, зачем же отходить, бросать занятую территорию? Брусилову пришлось созваниваться со Щербачевым и объяснять — если его войска замешкаются, им уже не дадут спуститься с перевалов. Да и спуститься-то было не просто. Корпуса 11-й армии втянулись на узкие горные дороги, им требовалось время, чтобы выбраться назад. Между тем, противник обнаружил, что 8-я армия отступила. Через оставленные перевалы на равнину выходили 2-я и 3-я австрийские армии, поворачивали на юг, нацеливаясь запереть в Карпатах армию Щербачева.

На стыке армий действовала 4-я Железная дивизия Деникина с двумя приданными полками. Она прикрыла отход соседей, приняла удар на себя. Отбивала атаку за атакой, враг подводил все войск, все больше артиллерии, поливал обороняющийся отряд снарядами. Задачу выполнили, 11-я армия успела проскочить. Но Железная дивизия понесла жестокие потери, приданный ей Архангелогородский полк был зажат в полукольцо и погиб почти полностью.

К 13 мая остатки 3-й армии заняли позиции на р. Сан к северу от Перемышля, 8-я армия к югу. Радко-Дмитриев был смещен, вместо него назначили командира 12-го корпуса генерала Леша (корпус принял Каледин). Оборону на Сане поручили Брусилову, ему подчинили и 3-ю армию. А Фалькенгайн как раз в это время собирался прекратить операцию! Поставленную цель достигли, русских от Карпат прогнали. Но Макензен и его начальник штаба фон Сект кое-как уговорили ставку продолжить наступление. Доказывали, что надо пользоваться моментом, пока Юго-Западный фронт разгромлен и не получил подкреплений.

Ставка согласилась с их доводами, и Макензен перегруппировал свой ударный кулак к г. Ярослав. Подступы к нему прикрывал 24-й корпус, а в нем осталась одна поредевшая 49-я дивизия. На него двинулись лавины немцев, отбросили за Сан и взяли город. Германский гвардейский корпус 17 мая форсировал реку и захватил плацдарм, вклинился между 24-м и 3-м Кавказским корпусами. Возобновились атаки и на других участках. А тот небольшой запас снарядов, который Брусилов сумел сохранить в своей армии, тоже иссяк.

Деникин писал о битве под Перемышлем: «11 дней жестокого боя 4-й Железной дивизии… 11 дней страшного гула немецкой артиллерии, буквально срывающей целые ряды окопов вместе с защитниками их… И молчание моих батарей… Мы почти не отвечали — нечем. Даже патронов на ружья было выдано самое ограниченное количество. Полки, истощенные до последней степени, отбивали одну атаку за другой — штыками или стрельбой в упор; лилась кровь, ряды редели, росли могильные холмы… Когда после трехдневного молчания нашей единственной 6-дюймовой батареи ей подвезли 50 снарядов, об этом сообщено было по телефону немедленно всем полкам, всем ротам; и все стрелки вздохнули с радостью и облегчением». «В первый и единственный раз я видел храбрейшего из храбрейших Маркова в состоянии, близком к отчаянию». Марков выводил из шквала огня остатки 13-го полка, а рядом шел командир 14-го. Осколком снаряда ему снесло голову. Туловище, из которого хлестала кровь, стояло еще несколько мгновений. А Марков, залитый кровью соседа, зашагал дальше…

Несмотря ни на какие трудности, на всех участках 8-й армии вражеские атаки были отражены. Ставка подкрепила ее, прислала из своего резерва 5-й Кавказский корпус. А на южном фланге фронта германо-австрийская группировка пыталась преследовать 9-ю и 11-ю армии, прорваться через Днестр. Но они нанесли встречный контрудар, разбили неприятеля и обратили в бегство. Однако севернее Перемышля враг продолжал теснить повыбитую 3-ю армию, занял несколько плацдармов за Саном. Выправить положение контратаками не удавалось, немцы соединили плацдармы, в их руках оказалось 70 км берега. Макензен сделал передышку, переправляя сюда дополнительные силы, и 24 мая сражение закипело снова.

От Перемышля на восток вела единственная железная дорога. Противник нацелился с севера и с юга выйти к станции Мостиска, перерезать магистраль и окружить крепость вместе с гарнизоном, расквитаться за мартовское поражение. Впрочем, крепости уже не существовало. Форты разоружили, орудия и запасы вывезли. В Перемышле оставалась небольшая часть артиллерии и 3 тыс. ополченцев для охранной службы. Но ведь его взятие праздновали с таким торжеством! Сдать город — ох как порадуется пропаганда врага, поднимется дух его войск. Подорвется престиж русских перед союзниками, взвоет своя «общественность».

Военные вопросы мешались с политическими, и комендант Перемышля Делевич получал указания то грузить оставшуюся артиллерию в поезда, то вернуть на позиции. В конце концов, он взмолился, чтобы не изматывали солдат погрузками и разгрузками, дали четкий приказ, защищаться или эвакуироваться? О том же запрашивал Брусилов. Но штаб фронта отвечал весьма уклончиво — то «смотреть на Перемышль только как на участок фронта, а не на крепость», то «удерживать, но не защищать во что бы ни стало». Командарм стал действовать по собственному усмотрению. С юга противнику так и не удалось переправиться через Сан. Но с севера немцы расширяли плацдарм, приближались к железной дороге. Брусилов отправил сюда большую часть гарнизона из города.

К нему вдруг прислали подмогу, целых два корпуса, 2-й Кавказский и 23-й, их Ставка только что перебросила с Северо-Западного фронта. Но Иванов и Драгомиров сами спланировали операцию — приказали 8-й армии свежими соединениями нанести контрудар на Любачув. Брусилов возражал, что это неразумно: ему давали направление на вершину выступа германского плацдарма, а правильнее было бить с фланга, под основание. Нет, штаб фронта настоял на собственном плане. Корпуса пошли в лобовую атаку на неприятельские позиции, их встретил огонь множества артиллерии и пулеметов. Русские цепи повыбили, прижали к земле, продвинуться они не смогли ни на шаг.

А из Перемышля ушли мало-мальски боеспособные части, осталось несколько рот необученных ополченцев с запасниками-прапорщиками вместо командиров. Переполошились, считали себя уже окруженными, брошенными на произвол судьбы. Немцы переплывали через Сан, стали резать проволоку у прибрежных фортов. Обезумевшие от страха солдаты не только не мешали им, а даже не позволяли стрелять своей артиллерии, чтобы не вызвать ответный огонь. Подразделения неприятеля начали просачиваться в город, и в ночь на 3 июня Брусилов приказал оставить его. В крепости бросили лишь 4 орудия со снятыми замками. Загромыхали взрывы, наши саперы взорвали самые сильные форты. Врагу достались развалины.

Но резонанс и впрямь был колоссальный. Российская «общественность» возмущалась и хваталась за головы, союзники укоризненно «сочувствовали», немецкие и австрийские газеты трубили о беспримерной победе. Хотя Брусилов в тот момент считал, что избавился от тяжелой и ненужной обузы. Фронт сокращался на 30 км, войск у командующего армией теперь было достаточно, и он рассчитывал наконец-то остановить противника. Не тут-то было. Иванов и его штаб ударились в панику. Докладывали в Ставку, что кампания проиграна, немцы вот-вот ворвутся на Украину и надо укреплять… Киев. Да и вообще Россия должна «прекратить всякую военную активность до восстановления своих сил».

Они по-прежнему были убеждены, что какая-то другая неприятельская группировка собирается в горах на южном фланге, ждали оттуда нового, еще «более главного» удара. Дескать, с юга немцы и австрийцы будут окружать весь фронт. У Брусилова начали отбирать войска. Указали, что Перемышль пал, значит, его направление становится второстепенным. 5-й Кавказский корпус передавался в 3-ю армии, 21-й выводился во фронтовой резерв. А 2-й Кавказский и 23-й перебрасывали в 9-ю для отражения мифического прорыва на юге. Брусилов протестовал, что ослаблять его армию нельзя, иначе будет потерян не только Перемышль, но и Львов. Но ему категорически подтвердили — выполнять приказ.

Макензен даже надеяться не мог, что ему обломится такая удача. С русского фронта снимались 3 корпуса! Между 8-й и 3-й армиями возникал разрыв, и закрыть его было нечем, кроме кавалерии. Сюда немедленно двинулись крупные австро-германские силы. За несколько дней они углубились на 20–30 км, взяли г. Немиров, обошли правый фланг Брусилова и левый — Леша. Наши войска снова вынуждены были отступать, выбираться из обозначившихся мешков. Старались хотя бы задержать врага. То там, то здесь разгорались неравные бои. Под Рава-Русской врага отбросил лихой атакой Одесский уланский полк, под Львовом Стародубский драгунский. 11-й и 12-й полки донских казаков не только сшибли немцев и австрийцев, но и захватили их батареи.

Но вокруг Львова сжимались тиски трех армий — с севера теснил Макензен, с запада 3-я австрийская, с юга выходила 2-я австрийская. Из города началась эвакуация тыловых учреждений. А 22 июня неприятель перерезал железные дороги на Варшаву и Миколаев, оставались свободными лишь магистрали на Дубно и Галич. Наши войска получили приказ оставить Львов. Вину за его сдачу Иванов попытался свалить на Брусилова. Тот вспылил, отбил Верховному Главнокомандующему телеграмму с просьбой об отставке. Великий князь Николай Николаевич взял его под защиту, выразил благодарность за действия в боях.

В Ставке уже понимали, что Иванов оказался совершенно не на месте. Справлялся лишь до тех пор, пока рядом был Алексеев. Но… Иванов когда-то был воспитателем юного Николая II, крестным царевича, имел солидные связи при дворе. Его почему-то любила и «общественность», и его оставили на своем посту. У него только изъяли из подчинения две армии, 3-ю и 4-ю, передали их в состав Северо-Западного фронта. А с должности сняли начальника штаба Драгомирова, вернули командовать корпусом. Но забирать на освободившееся место кого-нибудь из талантливых командующих армиями тоже не хотелось, и начальником штаба фронта неизвестным образом сумел стать генерал Саввич. Он военного опыта совсем не имел, раньше служил в жандармском корпусе, зато был энергичным, решительным, и сочли — справится, сумеет взбодрить раскисшего Иванова.

Ситуация оставалась крайне тяжелой. Отступление, шквалы вражеского огня, отсутствие боеприпасов, подрывали дух солдат. Они паниковали, заражались слухами об обходах. В некоторых подразделениях обессилевшие и ошалевшие люди впадали в полную прострацию, шли сдаваться. В других уже при начале артобстрела бросали позиции и катились прочь. А к снарядному голоду добавилась еще и беда с винтовками. Пока наступали, подбирали трехлинейки убитых и раненых, захватывали трофейные. Теперь этого не было. Если у кого-то винтовка сломалась или потерялась в бегстве, заменить ее стало нечем. На фронт прибывали маршевые пополнения, тоже с голыми руками. При полках росли команды безоружных солдат. Они околачивались при обозах, становились разносчиками слухов и паники. Но те части, где сохранилось толковое руководство, продолжали драться героями.

Когда 8-я армия отошла к Бугу, Брусилов приказал 12-му корпусу Каледина нанести короткий контрудар. Немцы уже разохотились, что разгромленных русских остается только гнать и брать в плен. Двигались даже без разведки и охранения. Они жестоко поплатились. Дивизии Каледина расшвыряли и уничтожили их авангарды. Остальные соединения 8-й армии без помех переправились через реку, принялись укреплять позиции. Макензен опомнился, собрал побольше сил. Немцы обрушились как раз на 12-й корпус, измотанный и понесший потери в контратаках. Откинули с берега, форсировали Буг, заняли плацдарм. Каледин докладывал — одна из дивизий «сломалась». При малейшем натиске бросает окопы, а начдив издергался, пал духом и не может справиться с подчиненными. Брусилов резервов не имел. Единственное, что он мог сделать, сразу сместил растерявшегося командира. Послал вместо него своего начальника артиллерии генерала Ханжина (позже, в гражданскую, командовал армией у Колчака). Ханжин сотворил, казалось, невозможное. Подъехал к бегущим солдатам, остановил их, собрал вокруг себя и сам повел в штыковую. Немцев разбили и погнали вспять.

А Брусилов издал приказ, очень похожий на те, какие будет издавать Сталин в 1941 и 1942 гг. Писал, что фронт приблизился к границам России, отступать дальше — значит пустить противника на родную землю. «Пора остановиться и посчитаться наконец с врагом как следует, совершенно забыв жалкие слова о могуществе неприятельской артиллерии, превосходстве сил, неутомимости, непобедимости и тому подобном, а потому приказываю: для малодушных, оставляющих строй или сдающихся в плен, не должно быть пощады; по сдающимся должен быть направлен и ружейный, и пулеметный огонь, хотя бы даже и с прекращением огня по неприятелю, на отходящих или бегущих действовать таким же способом…»

Что ж, это была суровая, но необходимая мера в условиях любой войны. Покарать или напугать карой десятки и сотни деморализованных, чтобы не погибли десятки тысяч. И помогло, приказ подействовал. 8-я армия действительно остановилась, первая на своем фронте. Враг здесь больше не смог продвинуться. Южнее отошли на линию Днестра и его притоков 11-я и 9-я армии. Немцы и австрийцы еще несколько раз пробовали штурмовать позиции то на одном, то на другом направлении. Но напор уже слабел. Очистить австро-венгерские владения они так и не смогли, русские удержали восточные районы.

За 2 месяца непрерывного сражения нашим войскам пришлось оставить территорию от 100 до 300 км. 3-я армия, принявшая первый, самый страшный удар, потеряла 140 тыс. человек убитыми, раненными, пленными. В дивизиях 8-й армии осталось по 3–4 тыс. активных штыков. Но и для противника операция отнюдь не стала «триумфальным маршем». Он потерял не меньше, чем русские. В одной лишь армии Макензена из первоначальных 136 тыс. человек погибло, отправилось в госпитали и в плен 90 тыс., две трети личного состава.

И кто мог предвидеть, что в колоннах измученных солдат шагал по пыли и зною человек, которому через 29 лет довелось рассчитаться за Горлицкий прорыв своим прорывом? Рядовой Павел Рыбалко. Он, как и все, отступал, окапывался, кричал «ура» в рукопашных. Ему еще предстояло стать маршалом бронетанковых войск, командующим 3-й Гвардейской танковой армией, и в один день, 27 июля 1944 г., отбить у немцев Львов и Перемышль.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.