§ 3. Дагестан в планах противоборствовавших сторон со времени ликвидации иранского гнета до начала вторжения Надир-шаха Афшара

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

§ 3. Дагестан в планах противоборствовавших сторон со времени ликвидации иранского гнета до начала вторжения Надир-шаха Афшара

Дагестан, расположенный на западном берегу Каспия – стыке Европы и Азии, издавна привлекал внимание соседних держав – Ирана, России и Турции. Занимая выгодное географическое положение между упомянутыми странами, Приморский Дагестан представлял собой не только богатую природными ресурсами часть Кавказа, но и имел первостепенное стратегическое значение. Древний город Дербент, замыкавший узкий проход между морем и горами, испокон веков являлся важным пунктом, связывавшим Восточную Европу с Передней Азией. Военно-стратегическое и торговое значение Дербентского прохода между двумя континентами было одной из причин неоднократного вторжения завоевателей в Дагестан.

«Дагестан… по географическому своему местоположению, – писал местный исследователь Д.-М. Шихалиев, – был путем всем древним народам, не раз чрез него проходившим по военным и мирным видам из Азии в Скифию и обратно. Недаром Дербенд назван Темир-капу (железные врата) или по-арабски Баб-ал-абваб (врата врат)… Путь в южную Азию для этих диких народов… был самый удобный чрез Дагестан… Против этих набегов еще в глубокой древности была воздвигнута Дербентская стена, которую возобновляли и поправляли неоднократно и персидские правители – Сасаниды и багдадские халифы… Скифы, хазары и Золотая Орда, одни за другими, врывались и опустошали славное ширванское царство, защищение которого и ограждение от набегов было предметом забот многих из государей, царствовавших на Востоке. В свою очередь, Аксак-Темир два раза провел через Дагестан свои полчища; шах Надир посетил край этот со своими войсками, крымские ханы не раз проходили чрез него, помогая туркам в войне против персиян. Русские, под предводительством императора Петра Великого, чрез Дагестан впервые познакомились с Закавказьем; словом, Дагестан был одним из первых путей всех древних и новейших народов, проходивших через Кавказские горы из Азии в Европу и обратно».[228]

Роль Дагестана во взаимоотношениях России, Ирана и Турции была неоднозначной и зависела от многих факторов: стратегических планов соперничавших держав, объективных возможностей для их реализации, внешнеполитической ориентации владетелей и старшин, отношением дагестанских народов к политике противоборствовавших сторон и местной феодальной элиты, особенно в вопросах, имевших или обретавших внешнеполитический характер. Анализ политической ситуации в Дагестана с учетом упомянутых факторов может высветить общий фон, на котором происходили описываемые события.

Такой анализ следует начать с антииранских восстаний, ускоривших вмешательство соперников Ирана в кавказские дела и падение Сефевидской династии в самом Иране. Преимущественное внимание к антииранским восстаниям важно и потому, что в начале 90-х гг. появились отдельные газетные публикации о предводителях восстаний (Сурхай-хан Казикумухский, Дауд-бек Мюшкюрский)[229], не лишенные фактических ошибок и освещающие их роль с субъективных позиций. Между тем объективная оценка роли дагестанских владетелей в антииранской борьбе во многом проясняет их действия не только в период борьбы против владычества Сефевидов, но и нашествий Надир-шаха Афшара.

Предводителями антииранских восстаний, охвативших в 1707–1712 гг. Джаро-Белоканы, Цахур, Табасаран и Северный Азербайджан, выступили Хаджи-Дауд Мюшкюрский, Сурхай-хан Казикумухский, Ахмед-хан Кайтагский и Али-Султан Цахурский, поставив себе целью, по мнению Г. Алкадари, «организовать убийство и уничтожить в Нухинском, Ширванском и Кубинском уездах поставленных шахом Хусейном ханов и служащих».[230]Но, кроме этих мотивов, как заметил А. Неверовский, они воспользовались возможностью отложиться от Ирана, особенно тем, что «предприимчивым людям было открыто свободное поприще приобретения новой власти, новых владений».[231]

С этой целью осенью 1712 г. во главе повстанческих сил до 30 тыс. человек они напали на Шемаху, но не смогли ее взять. После этой неудачи Ахмед-хан под влиянием шамхала Адиль-Гирея воздержался от дальнейшей борьбы, а Сурхай и Али-Султан вернулись в свои владения. О позиции самого Адиль-Гирея в это время И. Гербер сообщает: «Когда бунт в Дагестане и Ширване начался, то Шамхал по своей мочи трудился оное утушить, токмо ни добротою, ни силою то учинить не мог».[232]Однако по мере нарастания антииранских восстаний Адиль-Гирей стал отходить от Ирана и пошел на сближение с Россией. Касаясь этого зигзага в политике тарковского владетеля, тот же автор подчеркивает, что шамхал, видя бессилие шаха подавить эти восстания, «и потому такому бунту конца не будет… обрадовался, что Россия намерена с войском в Персию вступить».[233]В марте 1717 г. Адиль-Гирей принял российское подданство.

Отношение дагестанских владетелей к антииранским восстаниям зависело от решаемых ими конкретных задач. По существу остался в стороне от них аварский нуцал Умма-хан. Не вмешиваясь в бурные события своего времени, правитель Аварии занялся подчинением своей власти близлежащих «вольных» обществ и владений. Отмечая усиление власти аварского хана над своими подданными, И. Гербер писал, что «они подвластны различным князьям… Знатнейший из них усмей авар называется, а особливое имя его Ума-хан».[234]

Более глубокие причины «нейтралитета» Аварии в этих событиях, обращая внимание на ее географическое положение и труднодоступность для завоевателей, вскрывает другой источник. «Хотя по времени шах персидский и султан турецкий владели некоторыми ханствами в Грузии, – отметил генерал-майор Энгельгардт в «Замечаниях против списка подполковника Скалона», – но Авария никогда не подвергалась быть данниками или чем-нибудь зависимым от сих держав (Ирана и Турции. – Н. С.), как Тарки, Дербент и протчие, которые просили шаха персидского утвердить их властителями по наследству получаемых ими краев, без чего народ им не повиновался. По воинственной нравственности сего народа, Авария и тогда почиталась неприступною и заставляла сии державы по необходимости иметь союзные сношения с оною, дабы от нее получать надежное наемное войско».[235]

Не принимали участия в антииранских восстаниях находившиеся под угрозой постоянных нашествий табасаранские владетели майсум и кадий. Тот же автор писал о табасаранцах, что «они имеют собственного своего князя, который называется Махсум. Тогдашний назывался Мугамед, а Кади Рустан бек. Оба они находились прежде в подданстве у Персии и зависели от султана Дербентского».[236] В отличие от них, по мере развития антииранского движения предводители Рутула добились независимости и пошли на сближение с Сурхаем.

Обуславливалось это тем, что наибольших успехов в это время добился правитель Лакии. Воспользовавшись ослаблением Ирана и создавшейся благоприятной обстановкой, Сурхай-хан расширил границы своего владения от Кумуха, Кюре и Самура до Кубы. «В это время значение Казикумуха достигло высокой степени, – отмечает А. В. Комаров. – Все владетели обществ искали дружбы и покровительства Чолак Сурхай-хана».[237]

Неоднозначные внешнеполитические ориентиры выбрали кумыкские князья. Постепенно отворачиваясь от Ирана в период спада антииранского движения, наиболее последовательными сторонниками России выступили шамхал Адиль-Ги-рей и аксаевский владелец Султан-Махмуд. Северокумыкские эндиреевские владетели, занятые распрями с кабардинскими князьями, поставили себя в натянутые отношения с Россией. Буйнакский владелец Муртузали, соперничая с Адиль-Гиреем в борьбе за власть, склонился на сторону казанищенского Умалата, оставшегося сторонником Ирана. Находившийся под влиянием кайтагского уцмия Ахмед-хана отемышский владетель Султан-Махмуд, совершив нападение на представителей российского посольства в 1718 г., осложнил взаимоотношения с Россией. Оставшись в одиночестве, Дауд-бек совершал вылазки против иранцев, но был пленен и просидел в дербентской тюрьме до освобождения своими единомышленниками в 1720 г.

К этому времени разложение Сефевидской державы достигло апогея. Иран и подвластные Сефевидам территории были охвачены массовыми восстаниями. Решающий удар по кавказским позициям Ирана нанесли дагестанские повстанцы. После двухнедельной осады во главе с Дауд-беком и Сурхаем 7 августа 1721 г. они захватили Шемаху, уничтожили кавказского наместника шаха Кей Хосров-хана, 800 членов иранской администрации и 300 русских купцов, изъяв у них товары, по данным различных источников, от 500 тыс. до 2 млн. руб.[238]

Одновременно Иран стал объектом нашествия 30-тысячного войска афганцев под предводительством Мир-Махмуда. Летом 1722 г. афганские войска нанесли поражение Сефевидам, захватили Керман и двинулись на столицу Исфахан. Перепуганный шах Султан Хусейн обратился за помощью к дагестанским владетелям, «склоняя на это полупокорных подданных деньгами и подарками».[239] Потерпев неудачу, он заточил в темницу родственника тарковских шамхалов великого визиря Фатали-хана Дагестани, ложно обвиненного придворной камарильей в тайных сношениях с дагестанскими повстанцами.

Деморализованные иранские войска не могли сопротивляться. 22 октября 1722 г. столица Ирана была захвачена афганцами. Шах Хуссейн Сефи был низложен, но его сыну Тахмаспу удалось бежать сначала в Казвин, а затем в Тебриз, где он объявил себя шахом под именем Тахмаспа II.

Развалом Иранской державы решили воспользоваться Россия и Турция, рассчитывая поглотить иранские владения на Кавказе и в прикаспийских областях. Порта надеялась использовать в своих интересах организаторов шемахинского побоища – Сурхая и Дауд-бека, поставивших себя во враждебные отношения с Россией. Осенью 1721 г. от кабардинских князей поступило донесение, что Сурхай и Дауд-бек, опасаясь карательных действий со стороны России, добиваются покровительства от Порты. 8 февраля 1722 г. резидент И. И. Неплюев сообщил из Стамбула, что Порта ведет тайные переговоры о принятии в свое подданство «лезгин Дауд-бека и Сурхая».[240]

Склонение двух видных предводителей антииранских восстаний на сторону Турции заметно повышало ее шансы на овладение Дагестаном, что противоречило основным целям восточной политики Петра I. Выход к южным морям и обеспечение безопасности южных границ не могли быть обеспечены без овладения побережьем Каспия. Решение этой проблемы для российского двора стало насущной задачей дня. Завершение Северной войны победой над Швецией и выходом к Балтике дало возможность реализовать давно задуманный и тщательно подготовленный поход на юг. В результате вторжения 100-тысячной армии Петра I территория от Аграханского залива в устье Сулака до реки Милюкент за Дербентом была занята в течение четырех недель (июль-август 1722 г.). Попытки противостоять российскому войску со стороны владетелей Эндирея и Отемыша обернулись тем, что первое из них было обращено «в пепел»,[241] а из второго «солдаты (царя. – Я. С.) сделали… фейерверк».[242]

Столь быстрое продвижение русской армии объяснялось не только ее многочисленностью или оперативностью принимаемых мер, но и стремлением местного населения (торговцы, ремесленники, крестьяне) освободиться с помощью России от «произвола коррумпированной шахской администрации, от феодального разбоя и политических неурядиц».[243] Очевидцы и современники событий однозначно подтверждают, что ситуация на Кавказе и в прикаспийских областях благоприятствовала походу Петра I.[244] Большинство владетелей Кабарды и Дагестана находилось в российском подданстве, а шамхал Адиль-Гирей и аксаевский князь Султан-Махмуд оказали активное содействие в продвижении русской армии. В результате Петровского похода было занято дагестанское побережье Каспия.

Успешное осуществление части задуманного плана царя вызвало острое недовольство в Стамбуле, подогреваемое Англией и Францией, опасавшихся усиления влияния России на Востоке. Опираясь на их поддержку, Порта развернула активную деятельность, добиваясь вывода русских войск из Дагестана. С этой целью в сентябре и декабре 1722 г. она приняла в свое подданство Али-Султана Цахурского и Дауд-бека Мюшкюрского, поставив перед ними задачу захвата соседних территорий и вытеснения русских войск из Дагестана.[245] Турецкий командующий в Эрзеруме для поддержки их усилий получил приказ с 20-тысячным войском «иттить в Дагистанскую землю, дабы российским войскам запретить в прогрессах».[246] Самому же Дауд-беку, признанному турецким султаном Ахмедом III верховным правителем Дагестана и Ширвана с резиденцией в Шемахе, повелевалось: «всеми мерами стараться выгнать российский гарнизон из Дербента и всяких тамошних краев».[247]

Переговоры, проходившие в январе-августе 1723 г., не дали положительных результатов. Поддерживаемая западными державами, особенно Англией, Порта вела себя воинственно. В июне 1723 г. турецкие войска заняли Тбилиси. В ответ на это русские войска сначала заняли Решт, а затем Баку.[248] Вслед за этим, стараясь не допустить Турцию на побережье Каспия, Россия стала добиваться от Тахмаспа II добровольной уступки Дагестана и прикаспийских областей, обещая взамен на это помощь Ирану в борьбе с османами и афганскими завоевателями. На этой основе 12 сентября 1723 г. был подписан Петербургский русско-иранский договор, предоставлявший России «в вечное владение города Дербент, Баку со всеми к ним прилегающими и по Каспийскому морю лежащими землями и местами також де и провинции Гилян, Мизандрон и Астрабат»[249]. Взамен на это Россия обязалась помочь Ирану в борьбе против его врагов. Договор закрепил переход к России части Северо-Восточного Кавказа, включая Дагестан. К ней же отходили прикаспийские провинции (Астрабад, Гилян, Мазандаран), что явилось важной ее дипломатической победой: не нарушая мира с Ираном, она могла отстаивать их на основе взаимных обязательств.[250]

Не случайно этот договор вызвал ярость турецкого правительства, пытавшегося укрепиться в Дагестане и Ширване, объявив в Шемахе в конце сентября «публично султанский указ и диплом в какой силе шейх Дауду провинция Ширван под владение от султана назначена».[251] Однако эта акция Стамбула имела обратный результат. Дагестанские владетели не признали верховной власти Дауд-бека, а съехались в урочище Худат, где вынесли решение: «…быть Шемахе и Баку городу за Шамхалом, да Мюскер Шабран за Даудом, да Кубе и Калхан за Усмеем, а городу Дербени за Майсумом».[252] Но от намеченного плана им пришлось отказаться, так как в Шемаху была переброшена турецкая конница под командованием сераскера Кара Мустафы-паши, «дабы все оные владельцы у Порты в послушании содержать».[253]

Однако добиться от них «послушания» Порте не удалось. Дагестанские владетели продолжали враждовать с Дауд-беком, стараясь изгнать его из Шемахи. Повидимому, сказывались последствия фактического двоевластия, установленного в мае 1723 г., когда в Шемахе управляли двое: брат Дауд-бека Мамат-хан и дядя Сурхая Качай (Карат-бек. – Н. С.), которому фактически принадлежала власть в городе. Архивные материалы подтверждают, что Шемаха превратилась в объект острой борьбы между Турцией и Дауд-беком с одной стороны, Сурхаем, шамхалом и уцмием – с другой.[254]

В такой обстановке русско-турецкие переговоры продвигались с трудом. Они осложнялись тем, что английский резидент А. Станьян и французский посол де Бонак усиленно восстанавливали турецкий двор против русско-турецкого соглашения. Станьян внушал верховному визирю, что „Порта оружием должна остановить успехи русских на Востоке».[255] О позиции французского посла И. И. Неплюев сообщал, что он требует от русских войск от «границ турецких ретироватца», а от него самого – «дабы и я по турецкому желанию к трактату склонился».[256]

Не добившись этого даже под угрозой войны, Порта вынуждена была отступить. 12 июля 1724 г. был подписан Константинопольский русско-турецкий договор, признавший за Россией упомянутые прикаспийские провинции, полученные ею от Ирана по Петербургскому договору 1723 г. Что касается Дагестана, то его территория подлежала разделу между Россией и Турцией. Россия получала 2/3 приморской полосы Дагестана и Ширвана и часть земель по Самуру, считавшихся под протекцией Сурхая. На территории Ширвана с охватом 1/3 части в сторону моря создавалось отдельное Шемахинское ханство во главе с Дауд-беком под суверенитетом Порты. В Дагестане к Турции отходили Ахты, Рутул, Цахур и часть лезгинских земель (Кюринский участок. – Н. С.), считавшихся под покровительством Сурхая. Вдобавок к этому Турция получала остальную часть Азербайджана, Грузию, Армению и западные области Ирана.[257] По оценке румынского историка Н. Йорги, «турки получили те области, к которым стремились в течение двух столетий».[258]

По мнению же И. И. Неплюева, Константинопольский договор был победой российской дипломатии. Оценивая итоги достигнутого соглашения, он доносил царю: «Турки… за вашим величеством подтвердили все то, как вашему величеству от шаха Тахмасиба уступлено. А в Ширване от Баку до единения рек Аракса и Куры, а против Шемахи от моря две трети земли, а против Дербеня на двадцать-тридцать часа (средней верховой езды в сторону гор. – Н. С.). А Дагистаны все осталось вашему величеству и ничего о тех народах в трактате не поминано».[259]

Однако статьи Константинопольского договора, принятые по рекомендации западных держав, были сформулированы так, что оставляли место для разночтения каждой из сторон в свою пользу, сохраняя почву для разжигания российско-турецкого конфликта. Этот договор, разделивший Кавказ на сферы влияния между Россией и Турцией, открывал перспективу для реализации их стратегических планов в ущерб интересам народов региона. Не случайно при обсуждении проекта этого документа султан Ахмед III пытался привлечь на свою сторону дагестанских владетелей, рассчитывая включить это условие в текст будущего договора. Еще в феврале 1724 г. он направил Сурхаю «Жалованную грамоту» с заверением, что если тот примет подданство Порты, то наградит его «высшей степени достоинством, чтобы в тех странах возымели вы пристойное владение». Сообщая о том, что такие же грамоты отправлены уцмию Ах-мед-хану, его сыну Магомед-хану и Али-Султану Цахурскому, И. И. Неплюев уточнял: «Да таковых же пять жалованных грамот послано для раздачи Дагестанским князьям, которых имена неизвестны, остановлены на имена их в тех грамотах места».[260]

Однако это обращение не нашло поддержки среди дагестанских владетелей, продолжавших выступать против Дауд-бека, в поддержку Сурхая, проводившего независимую политику от Порты. 23 февраля 1724 г. турецкие министры признались И. И. Неплюеву, что «все дагестанские князья признали Сурхай-бея за главу».[261] Причину популярности Сурхая Гербер видел в том, что он не признал Константинопольский договор 1724 г. и стал выступать против намерения Порты поглотить часть покровительствуемых им территорий. По словам Гербера, джарцы, цахуры, рутульцы, ахтынские и кюринские лезгины поддерживали его потому, что «Сурхай их подданными своими почитает и добром допустить не хочет, чтоб от него отделены были, также оные между собой не только заедино стоят, но хасикумыки и нижние дагистанцы с ними крепко соединились».[262] П. Г. Бутков и А. А. Неверовский, соглашаясь с этой мыслью, особо выделяют активное участие на стороне Сурхая в борьбе с османами жителей Джаро-Белоканских «вольных» обществ.[263]

Недовольство османским владычеством продолжало нарастать. Порта не могла удерживать Дауд-бека у власти без постоянных военных подкреплений. 5 мая 1725 г. в Стамбуле признали, что «лети», которые находятся в Шемахе, от послушания к Порте… отказываются и под командою шейх Дауда быть не хотят».[264] Спустя несколько дней великий визирь официально подтвердил, что турецкому командующему в Трапе-зунде Сары Мустафе-паше «повелено нынешнего лета итти с войском в Шемаху и тамо шейх Дауда утвердить».[265]

Приведенные факты показывают, что, несмотря на все старания, Порта не смогла вытеснить русские войска из Дагестана и привлечь на свою сторону ведущих дагестанских владетелей – Адиль-Гирея, Сурхай-хана, Ахмед-хана и др. В Стамбуле, наконец, осознали, что Али-Султан и Дауд-бек не в состоянии выполнить возложенные на них задачи. Поэтому османы стали искать поддержки среди наиболее влиятельных кавказских владетелей, в первую очередь у тарковского шам-хала, подготавливая его выступление против России.

После ухода основных сил армии Петра I в конце сентября 1722 г. шамхал Адиль-Гирей сохранял союзные отношения с Россией, предупреждая российское командование об анти-российских настроениях среди местных владетелей. Однако после отъезда Петра I со стороны российской администрации наблюдались случаи нападения, насилия, захвата пленных в Бойнаке, Карабудахкенте, Манасе и других местах, подвластных шамхалу, что ущемляло его интересы. Об этом Адиль-Гирей трижды доносил царю с конца сентября 1722 г. до февраля 1725 г., но никакой положительной реакции на это не последовало.[266] Эти неприязненные действия и строительство крепости Святой Крест в 40 км от Тарки были использованы Портой для восстановления шамхала против России. Недовольный политикой российской администрации, подстрекаемый Портой и Крымом, в течение 1725 г. шамхал дважды штурмовал Аграханский редут, но был отбит с большими потерями.[267]

Российское командование предприняло энергичные меры против этой авантюры, тайно поддерживаемой уцмием Ахмед-ханом. О роли уцмия в этих событиях Гербер пишет: «Сей Усмей Ахмет-хан человек лукавой и неглупой; он чрез свой предговор много к тому помогал, что шамхал против России взбунтовал, и хотя он обязался с войском своим с шамхалом соединиться, однако же он в то дело не мешался и сидел тихо, ожидая, будут ли по обещанию Дауд-бека (войска. – Н. С.) шамхалу в помощь, а как он увидел, что турки то не исполнили, а российское войско на шамхала пошло, то поддался он российской империи и присягу учинил и для того сохранен остался».[268]

Для наказания шамхала были выделены специальные войска с наказом: «Всячески трудиться, чтоб его, шамхала, добыть себе в руки».[269] Исполняя этот приказ, генерал Г. С. Кропотов разорил и сжег резиденцию шамхала Тарки, а самого загнал в горы. Брошенный своим сторонниками, оставшись один, шамхал обратился за помощью в Крым, но не получил поддержки.

Выступление шамхала против России и его обращение за помощью в Крым серьезно обеспокоило петербургский кабинет. Оно дало повод Порте для вмешательства во внутренние кавказские дела, а Англии и Франции – для раздувания российско-дагестанских противоречий. Изыскивая удобный предлог для этого, великий визирь убеждал Неплюева, что конфликт между шамхалом и российской администрацией уладит сераскер Сары Мустафа-паша, которому велено идти с войском из Гянджи в Ширван, чтобы их «чрез медиацию (посредничество. – Н. С.) успокоить».[270]

Однако заверения высшего сановника Порты не ввели в заблуждение русского резидента. Предупредив, что исполнение этого намерения Порты в Петербурге «за разрыв трактата (Константинопольского договора 1724 г. -Н.С.) воспримется», И. И. Неплюев потребовал, чтобы султан направил своему командующему указ, чтобы он «ни под каким претекстом в дагистанские земли не мешался яко они российские подданные и что сие нам весьма чувствительно».[271]

Добившись изоляции шамхала, русское правительство предприняло энергичные меры для его пленения и уничтожения его влияния в Дагестане. При посредничестве кабардинских и кумыкских князей 20 мая 1725 г. Адиль-Гирей прибыл в русский лагерь у Кумторкалы, чтобы отправиться в Петербург просить прощения у императрицы, но был взят под стражу и отправлен в крепость Святой Крест для содержания под караулом.[272]

Петербургский кабинет был серьезно озабочен тем, что предпринять в отношении достоинства шамхала, означавшего символ верховной власти в Дагестане. После неоднократного обсуждения этого вопроса на заседании Верховного Тайного Совета в июле 1726 г. правительство сочло целесообразным избавиться от сосредоточения чрезмерной власти в руках одного лица. Осенью того же года решением Сената звание шамхала было ликвидировано; Адиль-Гирей сослан в г. Коло Архангельской губернии; исполнение верховной власти в Дагестане возложено на главнокомандующего русскими войсками генерал-аншефа В. В. Долгорукого.[273] Вслед за этим правительство предприняло ряд неотложных мер для укрепления своего влияния: на берега Аграхани и Сулака перевели 1000 семей гребенских казаков, в Аграханский редут – батальон пехоты, в окрестности Святого Креста – 7 драгунских полков[274] и т. п.

Принятые меры оказались эффективными и воздействовали на внешнеполитическую ориентацию владетелей и старшин. За 10 месяцев после ареста шамхала (июнь 1726 – март 1727 гг.) присягу на верность России повторили владетели и старшины Табасарана и Кайтага. Впервые вступили в ее подданство старшины влиятельного союза Акуша-Дарго, Кубани, отемышский Султан-Махмуд и аварский правитель Умма-хан с вручением грамоты «о верности Российскому государству».[275]

Все это означало, что выступление шамхала против России, инспирированное Портой и Крымом, не подорвало ее позиций в Дагестане и прикаспийских областях. «Как дагистанские, так и горские владельцы, – доносил В. В. Долгоруков в апреле 1727 г., – без противности себя показывают».[276] Несмотря на происки Порты и Крыма, Россия отстояла свои позиции в Дагестане, что имело решающее значение для разграничения на Кавказе по Константинопольскому договору 1724 г. В начале 1728 г. Долгорукий отбыл в Петербург, поручив командование русскими войсками двум генералам: на Кавказе – А. В. Румянцеву, в прикаспийских областях – В. Я. Левашову. Для разграничения с российской стороны были назначены А. В. Румянцев, майор Иоганн Густав Гербер и полковник фон Лукей; с турецкой – Сары Мустафа-паша, султанский посланник Нишли Мехмед-ага и дефтердар Эмини-ага.

По Константинопольскому договору 1724 г. к России отходила приморская полоса шириной 100–119 верст в Дагестане и 43 версты в Ширване. На этой территории по Самуру ниже Кураха располагалось 10 лезгинских аулов влиятельного союза Кюре, считавшихся под протекцией Сурхая. В Кубинской провинции, выше Рустау, находилась стратегически важная крепость Теньга, входившая в зону российского влияния, но занятая Дауд-беком вопреки указанному договору. Этими обстоятельствами часто пользовалась Порта, подталкивая Дауд-бека и Сурхай-хана на антироссийские выступления.[277]

По этой причине разграничение, начавшееся 2 апреля 1726 г., чрезвычайно затянулось. Первое препятствие возникло в конце сентября, когда после Табасарана и Ширвана турецкие комиссары отказались вступить в Кюре. Объясняя причины вынужденной задержки, И. И. Неплюев доносил, что крепость Теньга доставалась в российскую сторону, но, чтобы этого не случилось, Дауд-бек «купил пашу, чтоб ныне границу не окончал»,[278] заплатив за это «12 тысяч туманов, что будет нашими деньгами 120 тысяч рублей».[279] Подкупленный Дауд-беком, Сары Мустафа-паша отозвал своих комиссаров до весны следующего года. В нарушение Константинопольского договора в Шемаху были введены турецкие янычары, для пропитания которых горожан обложили денежной податью на 12 тысяч рублей и хлебной – на 40 тысяч татар.[280]

Этими мерами в Стамбуле надеялись выиграть время, чтобы переселить принудительно в «свою» зону жителей той полосы Кавказа, которая отходила к России. Однако население этих областей выступало против засилья османов, обращаясь за покровительством к российской администрации, которая с готовностью отзывалась на такие обращения. Так, в ноябре 1726 г. генерал А. В. Румянцев отправил из Дербента для защиты жителей Мюшкюра 300 солдат и 140 казаков под командой майора Гатмана.[281] С этой же целью между Дербентом и Баку у пристани Низабад под командой полковника Д. Ф. Еропкина в постоянной готовности находилось 6,5 тысячи человек подвижного кавалерийского резерва.[282]

Покровительственная политика России способствовала усилению ее влияния среди местного населения, активизировала его пророссийскую ориентацию. Особенно интенсивно этот процесс протекал в приморском Дагестане и прикаспийских областях, где в 20-х – начале 30-х гг. присягу на верность России приняло подавляющее большинство правителей и представителей местного населения.[283]

Усиление пророссийской ориентации народов Кавказа ставило под угрозу выполнение внешнеполитических замыслов Порты – овладение этим регионом как важнейшим плацдармом на побережье Каспия. Попытки турецких комиссаров присоединить к владениям Порты отходившие к ней на Кавказе территории встретили сопротивление местного населения. Как доносили комиссары Порты в Стамбул в конце декабря 1727 г., «действуя и силою и иными способами», они укротили шемахинских обывателей, но дальше «наступила дагистанская земля, которую мерить невозможно, яко они мерить не дают, противятца оружием».[284]

В такой обстановке Дауд-бек не смог выполнить задач, возложенных на него Портой, и стал терять ее доверие. Оказавшись в изоляции, опасаясь расправы со стороны Порты, он пытался пойти на сближение с Россией, но безуспешно.[285] Пятилетнее пребывание Дауд-бека в подданстве у Порты не принесло ему ничего иного, кроме политического банкротства: в конце 1727 г. султан Ахмед III отвернулся от него и решил привлечь на свою сторону Сурхая, предложив ему шемахинский трон с трехтысячным годовым жалованьем и с доходами от уездов Кабала и Акдаш в Шемахинской провинции, составлявшими 120 тысяч рублей в год.[286] «Сурхай ныне пришел в протекцию турецкую… наместо Даудханово, – доносил 30 декабря 1727 г. Долгорукий, – а Дауд-хана ищут, чтоб ему голову отсечь».[287] В мае 1728 г. Порта пригласила Дауд-бека «с визитом вежливости» в Гянджу, где он был арестован, затем переведен в Эрзерум, а оттуда сослан на остров Родос.[288]

Политическая гегемония в Дагестане и Ширване с тех пор безраздельно перешла к Сурхаю, вставшему на путь сотрудничества с Портой, хотя до этого он не раз выступал против гегемонистских устремлений османов на Кавказе и попыток россисйкого двора присовокупить к своим владениям Кюре, относившееся по трактату к России.[289]

Переход Сурхая под покровительство султана резко активизировал реваншистские замыслы Порты, решившей добиться прежних целей, опираясь на своего нового приверженца. По мнению И. Неплюева, с тех пор Ширван и Шемаха, где сидел Сурхай в качестве верховного правителя, выдвинулись на первое место, отодвинув на второй план Дагестан и Кабарду. Приняв Сурхая под свое покровительство, Порта заявила о завершении разграничения в Дагестане, требуя в его «владения не вступатца», но продолжала укреплять свои позиции, превратив эту зону в постоянно действующий плацдарм конфликтной ситуации. Нагнетая обстановку, Порта стремилась вытеснить русские войска с Кавказа, занять прикаспийские области, а «Сурхаево владение (от верховьев Казикумухского Койсу до русской пограничной линии в Ширване. – Н. С.) с Шемахою соединить и тем сильнее свою партию в той стране утвердить».[290]

Воинственные устремления османов продолжали нарастать. Российскому послу в Стамбуле И. И. Неплюеву приходилось вести трудную борьбу против объединенного напора дипломатов Порты и антироссийски настроенных западных держав. Потерявший покой из-за интриг турецких министров и их западных покровителей, он доносил в Петербург: «Здесь… мне их словами не переспорить, ибо они в своем доме, имея власть, шире рот отворяют, хотя и сами не правы».[291]

Последовательная защита И. И. Неплюевым интересов России при турецком дворе и бдительность российских командующих на Кавказе вызвали недовольство османских министров, которые потребовали отзыва руссийского резидента из Стамбула и генерала Левашова из Гиляна. Неплюев советовал не доводить дело до разрыва с Портой, но решить вопрос дипломатическим путем, твердо отстаивая свои интересы. «Сей двор, – писал он в том же донесении, – задирать ненадобно…, – а и в своем упущать невозможно, ибо взяв кафтан, потребуют не только камзола, но и рубашки».[292]

Опасения резидента вскоре сбылись. Осенью 1728 г. сераскеры Мустафы-паши и Али-паши составили с участием Сурхая план военной операции – внезапного рейда конницы в российские тылы для укрепления там османского влияния. Осуществляя этот план, в декабре 1728 г. Сурхай нарушил российскую границу, обошел пехоту у места слияния Аракса и Куры, прошел через Джеват, Сальяны и Мугань, но вынужден был отступить под угрозой разорения Шемахи генералом Румянцевым.[293]

Одновременно с этим посланный Сурхаем в Дагестан его дядя Карат-бек вторгся в российские пределы и увел с собой до 3 тысяч жителей этой полосы, «отвращая оных от подданства России, призывая в Сурхаеву службу».[294] Вполне одобряя его действия, Порта предложила своим командующим «дагистанцев к себе манить», представляя «способы легкие к изгнанию российских войск из Персии».[295] Отмечая причины антироссийского настроя в Стамбуле, И. И. Неплюев доносил: «Порте весьма неприятно, что российское правление в Персии и всех тамошних народов, даже у их подданных, кредит нашло, а к их стороне все противны».[296]

Надеясь изменить обстановку, Порта продолжала альянс с Сурхаем, обнадеживая военной помощью. Принятый в Стамбуле «с честью и вознаграждением», адъютант Сурхая Мамедай вернулся с указом, чтобы он «сколько может у россиян отбирал провинции и места».[297] Шумно демонстрируя поддержку Сурхая, султан двинул из Тбилиси в сторону Тебриза турецкое войско в «40 байраков» (знамен. – Я.С.).

Эти шаги турецкого двора вдохновили Сурхая на новые акции. Обнадеженный помощью со стороны Порты, Сурхай заявил, что «хочет ехать в свою землю разорять Мушкуры и что его рука будет у дербентской стены».[298] За словами Сурхая последовали конкретные дела. В декабре 1729 г. его сын Муртузали и дядя Карат-бек совершили внезапный рейд до Дербента, но вынуждены были отступить в Кюре, в аул Ерлах. Надеясь остаться безнаказанными и снова повторить антироссийскую акцию, они распространили слух, что Сурхаю прислан новый султанский указ переделать границы так, чтобы за Россией остались места «к морю лежащие от Дербента, а прочие: Табасаран, Куба, Мушкуры, Шепран все отданы ему (Сурхаю. – Я. С.)»[299].

Неоднократные требования Румянцева к Сурхаю вывести своих людей из занятых аулов остались без последствий. Ободренные этим, Муртузали и Карат-бек, арестовав верных России кюринских старшин, от имени «Блистательной Порты» обратились к джамаатам Кюре с призывом выступить в поддержку Сурхая, а от «гяуров (неверных, т. е. русских. – Я. С.) отстать и быть всегда противными».[300]

Однако это письмо не возымело ожидаемого действия. Кубинский старшина Кафлан передал это письмо А. В. Румянцеву, а тот вручил его турецким комиссарам для соответствующего реагирования. На требование очистить лезгинские аулы Карат-бек ответил отказом, сказав «про меня, – доносил сам генерал, – что я от него и в Дербенте места не найду».[301] Исчерпав мирные возможности, 23 декабря 1729 г. А. В. Румянцев атаковал Карат-бека, обратил его в бегство, вторгся во владения Сурхая и отогнал до 60 тысяч баранов, ставших предметом длительного спора с Портой и с Сурхаем.[302]

Стоявший за кулисами событий Сурхай пытался взять реванш, призывая владетелей Дагестана и старшин джарских джамаатов выступить за плату против России, но не добился успеха. Отклонив предложенные Сурхаем 50 тысяч рублей, уцмий Ахмед-хан и наследники шамхала Хасбулат и Будай заявили, что «они присяги своей (данной российской императрице. – Н. С.) нарушать никогда не будут».[303]Оставшийся без поддержки Сурхай обратился в Стамбул с жалобой на действия русских властей. Оказывая Сурхаю видимую поддержку, Порта потребовала отзыва А. В. Румянцева с Кавказа, а русское правительство потребовало от султана заменить Сурхая. Эти взаимные претензии ни к чему не привели, но великий визирь предупредил Сурхая, чтобы он «не вмешивался в дела России».[304] С тех пор отношения между Портою и Сурхаем стали охлаждаться, порой доходя до разрыва.

Анализ сложившейся ситуации показывает, что накануне нашествий Надир-шаха Афшара в Дагестане сохранялась сложная и напряженная обстановка. Внутриполитическое состояние Дагестана, усугубленное политической децентрализацией, пестротой этнического состава населения, сложными взаимоотношениями между феодальными владениями и союзами сельских общин, вмешательством соседних держав, характеризовалось наличием многочисленных очагов напряженности, перераставших в вооруженные столкновения. Такая ситуация, несомненно, способствовала воспитанию дагестанцев как храбрых и умелых воинов, но вместе с тем ослабляла возможности совместного отражения внешней угрозы, что было на руку иноземным завоевателям.

Внешнеполитическое положение Дагестана определялось политикой противоборствовавших сторон, сложным переплетением русско-иранских и русско-турецких отношений, заметным сближением Ирана с Россией и обострением русско-турецких противоречий из-за определения сфер влияния в Дагестане и прикаспийских областях.

Отличительной особенностью политической жизни народов Дагестана в этот период следует считать более определенную ориентацию на Россию в ходе борьбы против иранского владычества и активное противодействие захватническим устремлениям Стамбула и Петербурга в годы разграничения, стремившихся присовокупить к своим владениям отдельные территории и народности этого края.

Узловыми звеньями военно-политической и дипломатической активности держав, соперничавших в Дагестане, были поход русских войск в Прикаспий и подписанные вслед за этим Петербургский договор 1723 г. и Константинопольский трактат 1724 г. В этом же плане следует рассматривать принятие Портой в подданство Али-Султана, Дауд-бека и Сурхай-хана и ответные меры со стороны России, предпринятые для сохранения здесь своего влияния.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.