2. Летописи и другие источники XI–XIII вв.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. Летописи и другие источники XI–XIII вв.

Выводы, полученные на одном отрезке древнейшего летописания, об употребления слова дружина можно, судя по всему, распространить и на другие летописные тексты, и на памятники нелетописного жанра. Во всяком случае, материал, подобранный в специальных терминологических исследованиях (К. Р. Шмидта, Ф. П. Сороколетова и других авторов), этим выводам никак не противоречит. Нет возможности, да и необходимости рассматривать (или пересматривать) каждое упоминание этого слова, но можно привести несколько примеров из источников XI–XIII вв. наиболее ярких и показательных для тех тенденций, которые уже были выявлены. Особый интерес представляет ситуация, когда слово дружина выступает с дополнительными определениями или пояснениями.

Прежде всего, следует подчеркнуть, что и в ПВЛ, и в летописании ХII-ХIII вв. слово дружина продолжает широко использоваться в смысле «люди/войско князя», но при этом в отдельных случаях оно может обозначать и некий более или менее ограниченный круг лиц среди людей князя. В этих случаях часто (особенно в южном летописании XII в., вошедшем в состав Киевского свода конца XII в.) речь идёт о ближайшем окружении князя, с которым он советуется по тем или иным военным и политическим вопросам, и надо предполагать, что имеются в виду в первую очередь бояре[442]. Однако, нередко бояре и противопоставляются всей остальной «дружине», когда под этим словом подразумеваются вообще всякие люди князя. Такое противопоставление особенно наглядно в выражениях, подобных тому, которое было употреблено впервые в ПВЛ в статье 6621 (1113) г.: «бояре и дружина его вся»[443]. Такие выражения с отличием боярства от «дружины» встречаются ещё несколько раз в Киевском своде конца XII в.[444] В ЛаврЛ несколько раз в описании междоусобия после смерти Андрея Боголюбского бояре тоже перечисляются как будто отдельно от остальной дружины: «съ володимерци и с дружиною своею и что бяше бояръ осталося у него», «и дружину его всю изъимаша и думци его извяза вс?», «и дружина их вся изъимана и вс? вельможи ихъ»[445]. Важно, что такое различие фиксируется и не только в летописи. Так, в статье 91 «Пространной редакции» «Русской Правды» (по древнейшим спискам Синодально-Троицкой группы) бояре и «дружина» упоминаются по отдельности в заглавии: «О заднице боярьстеи и о дружьнеи» и в первой фразе: «аже в боярех любо в дружине»[446].

Некоторые авторы интерпретируют эти примеры с разграничением бояр и «дружины» как свидетельство каких-то социальных, политических или экономических явлений или процессов. С опорой на наблюдения А. Е. Преснякова, который по летописанию XII в., отразившемуся в ЛаврЛ и ИпатЛ, пытался в употреблении слова дружина найти отражение определённых изменений в общественном строе[447], в таком духе развернулась дискуссия современных историков А. А. Горского и М. Б. Свердлова. По мнению Свердлова, различение бояр и дружины в летописи XII в. связано с тем, что в боярство стала входить «местная неслужилая знать»[448]. По мнению же Горского, это различие связано с тем, что «с развитием вотчинного землевладения бояр их связь с князем становится не столь тесной, как у членов младшей дружины»[449]. С другой стороны, такие трактовки полностью отвергает Т. Л. Вилкул, которая видит в тех же самых летописных примерах употребления слова дружина «индивидуальную манеру разных летописцев» и «не сложность социальных процессов, а сложную картину редактирования [летописи]»[450].

Как убеждает настоящее исследование, дело здесь и не в социальных процессах, и не в редактировании, а в особенностях семантики и употребления слова. Отделение бояр от «дружины» в отдельных случаях – это результат той же метонимии, какую мы видели в известиях древнейшего летописания. Бояре, с одной стороны, входили в состав людей, тесно связанных с князем, но с другой – они и выделялись наиболее резко и существенно от всех остальных людей в окружении князя (об этом см. далее в главе IV), и поэтому в зависимости от контекста они то называются «дружиной», то от неё как будто отделяются.

В условиях, когда слово употреблялось широко, но часто метонимически, совсем не случайно и даже весьма показательно, что в некоторых случаях летописцы пытались уточнить содержание слова, присоединяя к нему те или иные определения или пояснения. Особенно ярко такая тенденция проявляется тогда, когда внутри одного рассказа, известия, сюжета и т. д. слово дружина меняет значения или может быть по-разному истолковано. Иногда это могут быть пояснения в расширительном ключе, то есть с целью уточнить, что речь идёт именно о всех людях, связанных с князем, и обычно в таких случаях говорится просто «вся дружина» или более «литературно» – «вся дружина от мала до велика»[451]. Чаще, однако, требовалось не расширять и без того широкое понятие, а наоборот, его сужать и ограничивать, и здесь мы видим целый спектр уточняющих определений.

Ярким (и одним из древнейших) примером такого рода является известный летописный рассказ о походе Владимира, сына Ярослава Мудрого, на Византию в 1043 г. Согласно ПВЛ, флотилия руси была разбита в море бурей, и большинство «воев» Владимира оказались на берегу, а на кораблях остались князь и воеводы. Лишь один из воевод, Вышата, решил разделить судьбу тех, кто оказался без кораблей в трудной и опасной ситуации. Об этом в летописи говорится так: «И быс(ть) буря велика, и разби корабли руси, и княжь корабль разби в?тръ, и взя князя в корабль Иван[ь] Творимирич[а], воеводы Ярославля. Прочии же вои Володимери ввержени быша на брегъ числомь 6000, и хотяще поити в Русь, и [не] идяше с ними [никто же] от дружины княжее. И реч(е) [Вышата]: азъ поиду с ними, и выс?де ис корабля [к] ним[ъ], [рекъ]: и аще живъ буду, [то] с ним[и], аще погыну, то с друж[и]ною»[452].

Внутри одного связного фрагмента содержание слова дружина здесь разное. На кораблях, с одной стороны, остались воеводы и, видимо, избранная часть войска (они далее оказывают успешное сопротивление «олядиям» греческим), а с другой – на берегу «вой». И к тем, и другим применяется слово дружина, поскольку и для тех, и для других подходят значения «войско» или даже «войско/люди князя» (если «воев» в этом контексте рассматривать как людей, тоже связанных с князем– по крайней мере, в качестве военачальника). Однако, в одном случае имелась в виду более узкая группа людей с князем, а в другом – остальное войско, сначала выступавшее под командованием князя, но затем брошенное им. В словах воеводы, решившего остаться с этими «боями», в слове дружина проскальзывает, кроме того, отсылка к древнему значению «спутники, товарищи», подразумевающая близость воинов и воеводы как «братьев по оружию». Явное смысловое напряжение, которое образуется в результате двойственности в употреблении слова, автор текста снимает уточняющим определением, поясняя, что те люди, которые сохранили корабли и взяли к себе князя, были «дружиной княжей», тем более что среди этих людей преобладали, видимо, лица более знатные и выдающиеся (воеводы, например). Эта «дружина княжа» – конечно, не какой-то технический термин для особой группы княжеских людей, а просто обусловленное контекстом обозначение тех, кто в той ситуации оказался вместе с князем, но отдельно от большинства «прочих воев»[453].

Такого рода пояснений к слову дружина в летописи можно найти немало, даже если не считать определения с местоимениями «своя», «моя», «его» и пр. Выше мы уже столкнулись с подобными пояснениями. Например, в словах Ольги фигурировала «дружина мужа моего». Такому уточнению соответствуют, например, выражения «дружина отня»[454] или «вся дружина братня»[455]. Встречались выше выражения «многая дружина» и «малая дружина», – и им в позднейшем летописании находятся аналогии[456]. Часто это могут быть отсылки к вполне конкретным реалиям, важным только в одном определённом контексте, – например, территориально-географические указания: «дружина руская»[457], «володимерская дружина»[458] и т. п.

Однако, есть и более устойчивые определения, повторение которых в летописи позволяет даже предполагать, что они сложились (возможно, не только в летописи, но и живом языке) как будто в нечто вроде формулы– «добрая дружина», «передняя дружина», «старейшая дружина», «молодшая дружина» и т. п. Историки давно обратили внимание на эти определения и, руководствуясь идеей, что дружина – это термин, отсылающий к неким группам или институтам, пытались в таком же терминологическом ключе трактовать и эти выражения. Именно так ещё в XIX в. утвердилось мнение, что дружина древнерусских князей как институт, объединявший всех людей на княжеской службе, разделялась на две части – старшую дружину и младшую[459]. В старшую обычно заносят бояр, а кого заносить в младшую дружину, решается по-разному. Такое «институциональное» деление дружины как организации или корпорации стало со временем едва ли не общепризнанным, в том числе в работах зарубежных и современных историков[460].

Данное исследование не поддерживает такую логику. Во-первых, как выясняется, само слово дружина не имеет терминологической точности. Единственное более или менее устойчивое значение, как-то соотнесённое с социально-политическими реалиями, которое за ним фиксируется, – это «войско/люди князя». Но оно весьма широко и расплывчато. Во-вторых, если в летописи встречаются разные определения к этому слову типа «княжа», «отня» или «володимерская», то логичным уже кажется в этот ряд поставить и определения «старшая» и «младшая» и трактовать их не как специальные термины, а как контекстуальные (ad hoc) пояснения. И одного этого обстоятельства уже достаточно, чтобы усомниться в постоянном и устойчивом различии некоей дружины на некие две части, которое постулируется историками. Если это были пояснения, годные только для уточнения ситуации в отдельных рассказах и сообщениях, то видеть в них отражение социальной структуры или политических институтов нельзя, то есть, иными словами, они не могли быть терминами– общепринятыми точными (стандартными) обозначениями этих структур и институтов. Но, разумеется, в каких-то случаях вполне можно ожидать, что они всё-таки указывают на какие-то реальные группы и категории. Только это надо выяснять по контексту каждого отдельного употребления этих выражений (так же, как это надо выяснять в каждом случае упоминания и самого слова дружина), ожидая, что в каждом конкретном случае под этими указаниями могут скрываться разные группы и категории населения (в зависимости от ситуации, манеры словоупотребления того или иного автора и т. д.).

Историки ещё в XIX в. выявили примеры, когда дополнительный эпитет к слову дружина подразумевает как будто какие-то группы в княжеском окружении – и даже, как подозревали историки, институционально оформленные. Этих примеров оказывается совсем немного. Недавно А. А. Горский составил их уточнённый список[461]. Историк осторожно отнёсся к составлению этого списка, отказавшись от разного рода употребительных в летописи, но явно случайных и неопределённых выражений, таких, например, как «с малом дружины» и подобных («с малою дружиною», «с неколиком дружины» и пр.)[462]. Разбор этих примеров приводит его к выводу о «внутридружинной иерархии», то есть разделении древнерусской «дружины» как «корпорации служилых людей» на две части – «старшую дружину» и «младшую» (к первой Горский относит бояр, а ко второй – практически все остальные категории княжеских людей, упоминаемые в источниках, – отроки, детские, гриди и пр.). Однако, на мой взгляд, такая трактовка, даже и основанная на осторожном подходе, нуждается в существенной корректировке, и примеры эти надо оценивать иначе.

Так, по мнению Горского, в довольно пространной статье ПВЛ под 6601 (1093) г. под тремя разными выражениями (два из которых включают слово дружина) подразумеваются одни и те же люди – «высший слой киевской служилой знати». Первое упоминание содержится в рассказе о смерти Всеволода Ярославича, когда летописец сообщает, что в последние годы князь «нача любити смыслъ уных, св?тъ творя с ними. Си же начаша заводити и негодовати дружины своея первыя и людем не доходити княже правды. Начаша ти унии [вар.: тивун?] грабити люди и продавати, сему не св?дуще в бол?знех своихъ»[463]. В переводе на современный русский язык: «…стал любить образ мыслей молодых, советуясь с ними. Те же стали наущать его, чтобы он не считался с дружиной своей первой и чтобы люди не имели доступа к княжескому суду. Начали эти молодые [или: тиуны] грабить людей и штрафовать, а князь был в неведении из-за болезней своих»[464].

Неясно, в каком смысле летописец употребил слово первая по отношению к «дружине» – «лучшая, выдающаяся» или «прежняя», причём если в первом смысле, то по какому критерию «дружина» была определена как «лучшая». Горский, очевидно, делает выбор в пользу первого варианта (хотя и не обосновывает этот выбор) и именно в социальном плане, то есть видит противопоставление «первой дружины» «уным» как отражение «внутридружинной иерархии». Такой взгляд подразумевает, что князь перестал советоваться с боярами и доверился людям более низкого статуса («младшим дружинникам»). Примеры предпочтения князьями в «думе» и в управлении каких-нибудь фаворитов (часто низкого происхождения) известны по источникам XII в. Однако во всех этих примерах «негодование» (пренебрежение) князя знатью очень быстро приводило к самым печальным для него последствиям, вплоть до изгнания и гибели[465]. Всеволод же благополучно правил вплоть до своей смерти, а после неё никакого социального недовольства летопись не отмечает. Можно также обратить внимание на то, что если бы в текст было заложено социальное противопоставление двух групп княжеских советчиков, то ожидалось бы семантическое соответствие слов, их характеризующих: если одна часть дружины «пьрвая», то другая– «вторая» (или «последняя» или какая-то ещё в таком же духе), если одни «уныи», то другие «старейшие» и т. п.

В виду этих сомнений тем более важно подчеркнуть, что «социальное» прочтение этого летописного известия далеко не единственно возможное. Первая может указывать и просто на более достойных, умудрённых опытом и отличившихся заслугами и т. п. Если же «первую дружину» понимать как «прежнюю», то в ней надо видеть тех людей, которые пришли с Всеволодом в Киев из Переяславля, и тогда киевской знатью надо считать как раз скорее «уных». Тогда слово уныи надо понимать просто как «молодые по возрасту», а не как «младшие по статусу»[466]. В летописи есть прямая аналогия такому пониманию. Пример обвинения молодых советчиков из знати в дурных советах князю видим в Галицко-Волынской летописи под 6797 (1289) г.: волынский летописец с осуждением сообщает о занятии князем Юрием Львовичем Берестья (с нарушением завещания князя Владимира Васильковича) и уточняет, что князь так поступил по «CBTyry безумных своихъ бояръ молодых»[467].

Употребление уныи в смысле «молодые по возрасту» вполне могло сочетаться и с тем, что под «первой дружиной» подразумевались всё-таки виднейшие люди по их социальному положению, – то есть оба элемента этого сопоставления выступали в значениях, не коррелирующих прямо друг с другом, а корреляция могла происходить только во вторичных смыслах и, если она вообще и имелась в виду самим автором, была заложена им в «подтекст» (например, если «уныи» были молодыми боярами, но летописец хотел их представить как менее достойных – во всех смыслах – по сравнению с боярами старшего поколения). Наконец, замечу, что в любом случае ничто не обязывает нас видеть в «первой дружине» именно киевскую знать, как считает Горский, – противопоставления по связи людей с Киевом в тексте нет.

Два других упоминания происходят из той же годовой статьи, но из совсем другого рассказа (может быть, принадлежащего и другому автору) – о вокняжении в Киеве Святополка, пришедшего из Турова, и его борьбе с половцами. Здесь автор, настроенный явно в пользу Владимира Мономаха и скептически к Святополку, сначала сообщает об ошибке Святополка, не заключившего мир с половцами. «Святополкъ же, – читаем в ПВЛ, – не здумавъ с болшею дружиною отнею и строя своего, но св?тъ створи с пришедшими с нимъ», и посадил половецких послов под стражу[468].

«Болшая дружина отня и строя своего» – это указание на тех людей, которые служили Всеволоду, а до него ещё отцу Святополка Изяславу и которые стали служить Святополку. Эпитет «болшая» может указывать на их численное превосходство, либо на их более важные роль и значение. Конечно, они как киевляне противопоставляются людям, пришедшим со Святополком из Турова. Но смысл противопоставления здесь не в том, чтобы отличить «большую дружину» как особую высшую часть дружины от «младшей» или «меньшей» дружины» (таковая здесь и не упоминается), а чтобы противопоставить две группы знати в окружении князя – доставшиеся ему «по наследству» киевляне и пришедшие с ним его люди, которые для него были, конечно, на первых порах более доверенными и надёжными, но худородность которых нет причин предполагать. Это замечание летописца о «большей дружине» из людей, служивших Изяславу и Всеволоду, никак не соотносится с предыдущим известием о предпочтениях Всеволода в выборе советников. Можно, конечно, допускать, что кто-то из этих людей подразумевался и в составе той «первой дружины», но кто именно, все ли или частично – это никак не может быть вычислено.

Этот же рассказ продолжается другим эпизодом. Половцы стали «воевать», а Святополк решил дать им отпор, рассчитывая прежде всего на своих отроков, которых у него было 800 человек (что это за отроки, составляющие столь внушительный контингент, говорится в следующей главе[469]). Однако, в его окружении возникли разногласия, какую политику надо вести: «смыслении мужи» стали его отговаривать от преждевременных самостоятельных действий, а «друзиинесмыслении» подталкивать его к войне[470]. Горский почему-то считает, что «смыслении» были «противопоставлены отрокам Святополка»[471]. На самом деле противопоставление другое: «смыслении» contra «несмыслении». Хотя далее мы узнаём, что среди «смыслених» был Янь Вышатич, киевский боярин, информатор составителя ПВЛ, из этого совсем не следует, что все «смыслении» были именно «киевской служилой знатью», а «несмыслении» были не-киевлянами и не принадлежали к знати. Можно, конечно, предположить, что здесь продолжается критика в адрес людей, пришедших со Святополком из Турова, и они-то и названы «несмыслеными», но в любом случае разделения «дружины» на «старшую» и «младшую» в этом эпизоде увидеть нельзя.

Таким образом, на мой взгляд, из разнородных сообщений статьи ПВЛ (1093) г. делать вывод о «внутридружинной иерархии» (с разделением «служилых людей» князя на две институционально оформленные части) было бы неправильно. Безусловно, эти сообщения свидетельствуют о неоднородности княжеского окружения, которое обозначалось как «дружина», но эта неоднородность вырисовывается совсем не такой, какой её представляет концепция «старшей» и «младшей дружины». Речь идёт не о слоях в «дружинной корпорации», а о предпочтениях князя в выборе советников, разногласиях по конкретным военным или политическим вопросам («смыслении»/«несмыслении»), противопоставлении знати, доставшейся князю «по наследству» от предшественников и пришедшей с ним из другой области. Даже если признать, что под «первой дружиной» в рассказе о Всеволоде имелась в виду именно и только знать в его окружении, прямого и последовательного (хотя бы в двух эпизодах из трёх) противопоставления этой знати каким-то другим слоям или группам в летописи разглядеть нельзя. Дополнительные определения к слову дружина или другим обозначениям (например, «мужи») каждый раз особенные, то есть делаются ad hoc, и, хотя и отражают неоднородность людей в княжеском окружении, совсем не являются устойчивыми определениями и тем более терминами в настоящем смысле слова.

А. А. Горский обращает внимание также на известие киевского происхождения о борьбе Мономашичей и Ольговичей в 1136 г. В описании одного из сражений говорится, что «дружина лучшая» князей-Мономашичей «погнаша» бежавших с поля битвы половцев, а затем выясняется, что эта лучшая дружина состояла из киевских бояр во главе с тысяцким[472]. Горский делает вывод, что этим выражением обозначался «тот же привилегированный служилый слой, о котором говорится в ПВЛ под 1093 г.»[473]. Фактически, конечно, речь шла о киевской знати. Вопрос только в том, можно ли рассматривать выражение «лучшая дружина» как terminus technicus для её обозначения. Некоторые соображения заставляют ответить на этот вопрос отрицательно.

С одной стороны, есть случай, когда тем же самым выражением обозначены совсем другие люди: не знатные киевляне, а окружение половецкого князя Итларя, пришедшего на мирные переговоры к Мономаху в Переяславль. В ПВЛ по ЛаврЛ о них сказано: «с л?пшею друж[и]ною», а по ИпатЛ: «с лучшею дружиною»[474]. Газумеется, члены посольства Итларя не были какими-то случайными людьми, но ведь и как «привилегированный служилый слой» половецкого общества (противопоставленный некоему «младшему» служилому слою) их нет оснований рассматривать.

С другой стороны, можно думать, что выражение «лучшая дружина» в сообщении Киевского свода использовалось просто для обозначения лучшей «ратной» готовности (опыт, снаряжение и т. д.) людей, которые погнались за половцами. «Лучшими» в данном контексте (батальные сцены) они были с точки зрения не социальной, а военной (другое дело, что фактически лучше экипированы и были знатные и богатые). И в летописи мы находим определение военных способностей «дружины» с помощью слова добрый, сравнительной степенью которого было лучший. В Галицко-Волынской летописи в уста одного из героев вкладывается похвала войску под рукою князя Даниила Романовича: «Данило, добру дружину держиши, и велици полцитвои»[475]. Выражение «добра дружина» характеризует лишь качество военных сил под командованием князя.

В таком же военном контексте в «Повести об ослеплении Василька Теребовльского», вошедшей в состав ПВЛ, и в Киевском своде конца XII в. под 6658 (1150) г. появляется выражение «дружина своя молотшая». В первом случае – в словах Василька, вспоминавшего о своих военных планах: «реку брату своему Володареви и Д(а)в(ы)д(о)ви: даита мне дружину свою молотшюю, а сама пиита и веселитася. И помыслих на землю Лядьскую…»[476] Во втором – в словах Изяслава Мстиславича, обращенных к его брату Владимиру с приказом, как вести военные действия (это был эпизод войны с Юрием Долгоруким): «по?ди ты на Б?лъгородъ передомъ, а мы вси пущаемъ с тобою дружину свою моложьшюю…»[477]. В этих словах под «дружиной молодшей» подразумевались прежде всего люди просто менее эффективные в военных действиях, чем та «лучшая дружина», о которой речь шла в предыдущем примере. Кто были люди этой «дружины молодшей» с точки зрения их статуса и происхождения, неясно, но ничто не мешает исходить из прямого смысла слова и думать, что имелась в виду, прежде всего, просто молодёжь. Этот второй вариант понимания выражения кажется более вероятным ввиду упоминания в летописных свидетельствах XI–XIII вв. таких слов и выражений, как «молоди», «молодь», «люди молоды», «кметии молодые» и, наконец, «молодци»[478] —во всех случаях речь идёт о военных предприятиях, и имеется в виду просто молодёжь, пылкая и скорая до «рати», но часто недостаточно опытная, а может быть, к тому же, экипированная не по «высшей категории». Где-то о них могли сказать нейтрально – «дружина молодшая» или «люди молоды», но в каких-то контекстах подчеркивались их особый боевитый задор и богатырская удаль (отсюда особый смысл слова молодец). На мой взгляд, эти упоминания молодых людей вполне можно рассматривать как отражение реальной ситуации в придворной среде, хотя вполне справедливо недавно П. Жмудзки подчеркнул, что участие молодёжи в военных действиях становится своего рода общим местом в средневековых описаниях образа жизни молодых правителей (или наследников престола) и, особенно, в батальных сценах[479]. Обращая внимание на молодых людей, средневековые авторы смотрели на них, как правило, именно с точки зрения военного этоса, а не социальной, и фактически во многих случаях, насколько можно судить, речь шла совсем не о худородных «низах», а о знатной молодёжи.

Так или иначе, в приведённых летописных упоминаниях «лучшей» и «молодшей» «дружин» какая-то социальная характеристика, вероятно, заложена, но она явно вторична. Разумеется, среди бояр и боярских отпрысков больше людей, которые могут позволить себе хорошее вооружение, могут содержать сами военных слуг и т. д., и они составят скорее «лучшую дружину» – то есть "лучшее (княжеское) войско". Но, с другой стороны, среди боярских отпрысков могли оказаться и люди совсем небогатые. Сначала эти люди отличались фактически более скромными положением и материальным состоянием, но позднее их обозначение стало термином, указывающим на целую социальную категорию (низшую знать), – «дети боярские»[480]. А вместе с тем вполне естественно предполагать (хотя прямых данных у нас нет), что на княжескую службу могли поступать и просто лично свободные молодые люди (например, горожане), которые составляли– по крайней мере, с точки зрения функциональной (то есть с точки зрения их средств и военной экипировки) – одну группу с представителями измельчавших знатных родов. И именно с этой точки зрения, в контексте описания военных действий, где все прочие различия, кроме чисто функциональных, отходят на второй план, все они вместе могли быть обозначены как «дружина молодшая» – то есть «второстепенное (княжеское) войско».

В летописях встречается ещё одно определение «дружины» – «передняя». А. А. Горский приводит два примера с этим определением, но в них как раз не видит «социального содержания» и считает, что имелся в виду «передовой отряд» в военном походе. В одном случае с ним, видимо, надо согласиться – относительно известия о походе Мстислава Андреевича зимой 1171/1172 гг. на волжских болгар[481]. Но в другом случае социальный смысл выражения кажется совершенно очевидным. В Н1Л сообщается о встрече новгородского князя Ярослава Владимировича с полоцкими князьями в Великих Луках с целью договориться о будущих походах «любо на литву, любо на чюдь» (1191 г.). Встреча имела дипломатический и политический характер. О военном сопровождении ни полоцких князей, ни Ярослава не говорится. Упоминается лишь, что Ярослав на встречу «поя съ собою новъгородець передьнюю дружину»[482]. Это указание вполне понятно, так как планировать крупные военные акции без представителей города новгородский князь не мог. Этими представителями могли быть только знатные люди; они-то и обозначены как «передняя дружина». В таком определении новгородских бояр нет ничего уникального – например, под 6662 (1154) и 6701 (1193) гг. они же названы «передний мужи»[483].

Эти два случаи употребления эпитета передний со словом дружина представляют яркий пример неустойчивости семантики как слова дружина, так и выражений с присоединёнными к нему уточняющими определениями. Одно и то же выражение в разных по происхождению летописных отрывках и в разных контекстах наполняется совершенно разным содержанием: в одном случае – передовой отряд, в другом – «знать». Примечательно также, что слово дружина во втором случае прилагается к знати, которая представляла собой группу независимую от князя и которую «служилой» никак назвать нельзя. В условиях Новгородской «республики», где политическая воля часто исходила от самих горожан независимо от князя, слово дружина вообще гораздо чаще употребляется в значениях «свои, товарищи» и «войско», чем в значении «княжеское войско, княжеские люди»[484].

В двух оставшихся примерах в списке А. А. Горского речь идёт о «старейшей дружине», и это выражение, по мнению историка, указывает на бояр. В одном случае это, действительно, так. В сообщении о созыве советников новгород-северским князем Святославом Ольговичем (1147 г.) явно имеются в виду прежде всего или преимущественно бояре[485].

Сложнее другое упоминание, которое содержится в рассказе ЛаврЛ о междоусобице в Ростово-Суздальской земле после смерти Андрея Боголюбского (1174–1177 гг.). В одном из эпизодов этой междоусобицы летописец передаёт слова князя Всеволода, которого видят своим князем владимирцы, к князю Мстиславу, которого поддерживают ростовцы. Об этой поддержке Всеволод в начале своей речи говорит так: «брате, оже тя привели стар?ишая дружина, а по?ди Ростову…», а в конце немного иначе: «…тобе ростовци привели и боляре, а мене быль с братомъ б(о)гъ привелъ и володимерци…»[486]. Сопоставление этих двух отрывков позволяет Горскому отождествить «старшую дружину» с ростовскими боярами. Однако именно такого тождества здесь нет. Если точно следовать тексту, надо заключить, что к «старейшей дружине» приравниваются не бояре, но «ростовци и боляре». В данном случае нет возможности углубляться в исследование вопроса, кто именно имелся в виду под словом ростовцы. Но вне зависимости от того, шла ли речь о горожанах, или о какой-то части горожан, или о низшей знати, или каких-то ещё группах населения, ясно, что выражение «старейшая дружина» очерчивает в данном случае круги более широкие, чем только бояре, и служит характеристике не каких-то составных частей «корпорации» княжеских «служилых» людей, а скорее противопоставлению городских общин – владимирской и ростовской (хотя вторую явно возглавляют именно бояре).

* * *

Из обзора случаев употребления слова дружина с дополнительными определениями становится ясно, что эти поясняющие и уточняющие эпитеты не сообщают слову терминологичности. Определения добавляются в зависимости от конкретной ситуации и контекста, а использование выражений, образованных с их помощью, более или менее случайно и несистематично (не «стандартизировано»). Сами по себе эти выражения не были обозначениями каких-либо военных, социальных и политических групп и институтов, хотя могли указывать на них в том или ином отдельном случае. В тех редких примерах, когда за этими выражениями можно увидеть «социальное содержание», они указывают на верхний социальный слой – знать, боярство. Такая закономерность вполне понятна, естественна и оправдана, поскольку именно эта общественная группа была наиболее заметна и устойчива в своих внешних формах, отличаясь от всех остальных групп и слоев. Такая обособленность знати в одних случаях, как отмечалось выше, приводила к тому, что бояре вообще упоминались отдельно от «дружины», а в других – к тому, что, причисляя всё-таки их к ней, их отличали дополнительным определением («старейшая дружина», «передняя дружина»)[487].

Отталкиваясь, таким образом, от словоупотребления, если уж где-то искать «корпорацию», то её надо видеть именно в боярстве. Ни о какой «дружинной корпорации» источники говорить не позволяют. При этом слово дружина само по себе совсем не обязательно подразумевало некий «служилый» характер тех людей, к которым относилось. Такие примеры, как упоминание «передней дружины» новгородцев или «старейшей дружины» ростовцев, показывают, что это слово не утвердилось в одном значении «люди/ войско князя», а могло указывать и на группы людей, хотя и приобщённых к власти и выдающихся в социальном отношении, но не связанных прямо с князем.

И в самом деле, на протяжении всего домонгольского периода (и даже позднее) слово дружина встречается далеко не только в значении «княжеское войско/окружение». Это значение является основным в летописях просто потому, что они посвящены главным образом князьям и их деяниям. В других источниках и в других контекстах слово может выступать в значениях свои, товарищи, спутники и «войско вообще». Более того, есть несколько случаев, когда слово имеет и другие смыслы или, во всяком случае, смысловые оттенки.

На один пример такого рода уже обращалось особенное внимание– когда в рассказе о событиях конца XII в. «передней дружиной» названы новгородские бояре. В это время бояре в Новгороде были уже более или менее самостоятельны по отношению к князьям, которые приглашались в город, и слово дружина не могло выступать здесь в значении «княжеские люди». С другой стороны, и о войске в том летописном рассказе не шла речь. Словом были обозначены, очевидно, все новгородцы в целом (разумеется, свободные полноправные горожане). В этом случае мы имеем дело со значением «свои люди, товарищи», где как свой выступали новгородцы. Социальная спецификация развилась с помощью дополнительного определения («передняя») из самого общего и широкого значения слова независимо от военных аспектов и от фигуры правителя. Отчасти это сходно с упоминанием дружины в эпизоде «испытания вер» при Владимире – этим словом там названа вся политическая верхушка, включая князя лишь как один (и может быть, в том контексте даже не главный) элемент.

Есть также несколько примеров, когда словом дружина обозначается военное или военизированное окружение, но не князя, а частного лица (хотя знатного). Один пример находим в ПВЛ, и он заслуживает специального разбора. В упоминавшейся выше статье 6603 (1095) г. рассказывается о посольстве половецкого хана Итларя к переяславскому князю Владимиру Всеволодичу (Мономаху), которое закончилось печально для половцев, – по приказу князя, пошедшего на нарушение «роты» (клятвы), они были перебиты. В летописи описывается совещание князя с его окружением, на котором были принято решение об убийстве Итларя и его людей. Описание начинается с фразы, которая в ЛаврЛ выглядит так: «и начаша думати дружина Ратиборя со княземъ Володимером о погубленьи [И]тларевы чади». В ИпатЛ несколько иначе: «и начаша думати дружина Ратиборова чадь съ кн(я)земъ Володимеромъ о погублен? Итларевы чади»[488]. Разночтение между основными списками ПВЛ касается как раз слова дружина, и надо решить вопрос о смысле текста и первоначальности того или другого варианта. С общей текстологической точки зрения редакция ИпатЛ на этом отрезке летописи выглядит предпочтительнее[489].

Ратибор – это видный боярин, служивший Всеволоду и Владимиру; он упоминается ещё в ПВЛ, а также в «РусскойПравде»[490]. Непосредственно перед рассказом о совещании сообщается, что в тот момент в Переяславле оказался киевский боярин Славята, пришедший «к Володимеру от С(вя)тополка на н?кое орудие» (то есть по какому-то делу). Поскольку Славята участвует в уничтожении половецкого посольства, надо думать, что он участвовал и в совещании. Само это совещание описывается довольно подробно, с изложением речей князя и советников, причём эти последние обозначаются просто как «дружина» («отв?щавше же дружина р[е]коша Володимеру…»). В рассказе об уничтожении половецкого посольства о людях Славяты, выполнявшего одну задачу, говорится так: «…посла Володимеръ Славяту съ н?коликою дружиною и с торкы», а о людях Ратибора, перед которым была поставлена другая задача, сказано: «пристрой Ратиборъ отрокы в оружьи».

Учитывая контекст всего рассказа и эти выражения, вариант начальной фразы об описании княжеского совета по ИпатЛ представляется более правильным. В совещании, безусловно, должен был принимать участие Славята, с которым, может быть, были и свои люди (если предполагать их в составе «неколикой дружины»). Между тем, ЛаврЛ говорит, что «думали» с князем только «дружина Ратиборя». Вариант же ИпатЛ подразумевает, что «Ратиборова чадь» была только частью «дружины», собравшейся с князем на совет, хотя, видимо, частью основной. И этот вариант по общему смыслу рассказа более правильный. Текст надо понимать, просто выделяя слова «Ратиборова чадь» как пояснение к слову «дружина»: «начаша думати дружина, [а именно, а точнее, а фактически главным образом] Ратиборова чадь, с князем…» По нормам древнерусского языка в такого рода случаях употребление союзов не было обязательно[491]. Вполне обычной была ситуация, когда широкое и неопределённое по смыслу слово дружина требовалось пояснять с помощью уточняющих дополнений. Таким уточнением в данном случае и были слова «Ратиборова чадь». Тот факт, что в совещании с князем участвовали какие-то люди из окружения Ратибора, можно объяснить выдающимся положением самого Ратибора и особой его ролью именно в тех обстоятельствах (не случайно ведь Итларь остановился именно в его городской усадьбе). Были ли это отроки, которых он потом послал убить Итларя, или кто-то другой, судить нельзя.

Таким образом, вариант ИпатЛ первоначален[492]. В ЛаврЛ просто опущено слово «чадь». По-видимому, редактор понял как тавтологию сочетание в одной фразе слов дружина и чадь (близких в смысле «группа людей, свои люди»[493]) и опустил второе из них, не вдумываясь в контекст. Первоначально имелась в виду «дружина» как окружение князя (в тот момент: собравшиеся на «думу»), в ЛаврЛ она превратилась в боярских людей. Тем не менее, вне зависимости от первичности той или иной редакции текста, для меня важно, что для летописцев обозначение боярских людей дружиной было в принципе допустимым. Возможно, в таком смысле слово использовано и для указания на людей Славяты.

О возможности такого обозначения свидетельствует один пример из киевского летописания XII в. В конце ультрамартовской статьи 6675 (1167) г. ИпатЛ содержит такое известие: «Том же л?[т?] яшаполовци Шварна за Переяславлемъ, а дружину его избиша и взяша на нем искупа множьство»[494]. Шварн был видным киевским боярином, о котором сохранились и другие сведения[495]. В данном случае смысл летописи однозначен – под «дружиной» имеются в виду люди боярина.

Можно также усмотреть такой смысл слова в двух сообщениях Н1Л. Под 6675 (1167) и 6677 (1169) гг. здесь дважды говорится о новгородском боярине Даньславе Лазутиниче, который предпринимает те или иные действия «съ дружиною» – сначала он отправляется с ответственной миссией в Киев, а затем за сбором дани «за Волок»[496]. Вполне вероятно, что в обоих случаях его сопровождали его собственные (зависимые от него) люди. Хотя нельзя также исключать, что в одном случае имелось в виду посольство, а в другом – военный отряд, набранный просто из новгородцев. Боярин князя Василия, сына Александра Невского, по имени Александр упоминается под 6765 (1257) г. с «дружиной его» – возможно, тоже имеются в виду его собственные слуги[497].

И всё же летописное известие о Шварне находит вполне ясную и недвусмысленную аналогию. Слово дружина используется для обозначения боярских людей в Житии Александра Невского, составленном в течение нескольких лет после его смерти в 1263 г.[498] В описании сражения на Неве агиограф перечисляет поимённо шестерых героев, отличившихся в битве. Четвёртым в списке фигурирует «новгородецъ именемь Миша». О нём сообщается, что он «погуби» три корабля шведов «съ дружиною своею»[499]. Вне сомнения, речь идёт о новгородском боярине, хотя исследователи расходятся в том, с какими именно персонажами летописи его отождествить. Согласно последней версии, этот Миша тождествен посаднику Михалку Степаничу[500], о котором Н1Л говорит в статьях под 6763 (1255) и 6765 (1257) гг., причём в первой из этих статей рассказывается о его противостоянии с посадником Онанием и упоминается, что у Михалка был «свои полкъ»[501]. Очевидно, «дружина своя» в Житии – это его собственные военные слуги.

Этот список героев Невской битвы вообще интересен с точки зрения состава военных сил, собранных князем. Первые места в нём отданы новгородским боярам. Помимо Миши упоминаются Гаврило Олексич (или Олексинич) и Сбыслав Якунович (на первых двух местах в списке). Такое внимание новгородцам можно объяснить тем, что одна из первоначальных редакций жития была составлена в Новгороде[502], либо тем, что новгородцы просто составляли большинство в «полку», собранном Александром (что было бы вполне понятно, поскольку князь выступал в тот момент новгородским князем и защищал Новгородскую землю)[503]. Остальные, однако, явно входили в число княжеских людей. Третьим в списке упомянут человек, не-новгородское происхождение которого подчёркнуто, – «Ияковъ [родомъ] полочанинъ, лов?ц (вар.: ловчии) б? у кн(я)зя». Пятым числится «от молодыхъ людии именем Сава», а шестым – «и от слугъ его именем Ратмиръ». Таким образом, здесь представлены несколько категорий людей, которые вошли в войско, ведомое князем. Надо при этом отметить, что это войско в Житии обозначается равноправно словами «полк» и «дружина»[504].

Эта «дружина» Александра Невского, в самом деле, весьма разнородна, но ни о каких «старшей» и «младшей» её частях здесь не упоминается. Принципиальные «разграничительные» линии среди этих людей здесь собственно две: с одной стороны, между новгородцами и людьми князя, пришедшими с ним в Новгород, а с другой– между знатью (боярами) и остальными людьми. Впрочем, различие между новгородцами и не-новгородцами имеет более или менее относительное значение. Оно было подчёркнуто только в данном случае, и то непоследовательно – в списке героев новгородцы не отделены совершенно от княжеских людей (Яков, ловчий князя, «вклинился» между Сбыславом Якуничем и Мишей). Между тем, мы знаем, например, что потомки Гаврилы Олексича (а может быть, и Миши – в зависимости от того, с какими лицами, известными из других источников, отождествлять его и род Мишиничей) состояли не только в числе новгородской знати, но и дали ветвь, которая закрепилась при дворе московских князей[505]. И естественно, такое различие между «туземцами» и «чужаками» не было исключительной особенностью Новгорода. Ведь большинство князей домонгольской Руси никогда не сидели только на одном «столе», а переходили из одной земли и «волости» в другую, и наличие у них на службе людей «местных» и «пришлых» было нормальным явлением[506]. О том, что происхождение княжеских людей могло быть самым разным, говорит в данном случае замечание жития, что ловчий Александра происходил из Полоцка.

Более существенным, по крайней мере для стороннего наблюдателя, было социальное деление людей в окружении князя. Оно состояло в отличии бояр от прочих людей. Согласно Житию, в Невской битве принимали участие, кроме бояр (к новгородским надо, видимо, прибавить Якова, ловчего Александра), также их «дружины». Выше были приведены данные, из которых следует, что у бояр были свои отроки (у Свенельда и у Ратибора). Очевидно, эти отроки (а может быть, и вообще всякого рода зависимые люди) и составляли боярские «дружины»[507]. У князя, как и у бояр, тоже были такие зависимые люди, отличавшиеся от знати. В древности они тоже назывались отроками, в XII в. появились разные другие термины (милостники, детские, дворяне и др.), а в Житии о них сказано наиболее общим названием слуги, которое в XIII в. закрепилось как terminus technicus[508]. Их представлял последний из героев в списке – некий Ратмир, «от слуг» Александра. Ратмир, кстати, единственный из всех шести перечисленных героев погиб в битве, и это может косвенно свидетельствовать о большей уязвимости «слуг» по сравнению с боярами, которых защищали их «дружины». Видимо, княжеские военные слуги были фигурами более заметными, чем боярские, – во всяком случае, источники, насколько я знаю, не сохранили ни одного имени кого-либо из боярских слуг, возможно, лишь за одним исключением[509].

Наконец, в списке был указан Савва, «от молодых людии». Его место впереди Ратмира, но после всех бояр. Если думать, что список был составлен согласно некоей иерархии (а это выглядит вполне естественным и уместным), то «молодые» оказываются статусом ниже бояр, но выше княжеских «слуг». Выше в связи с разбором выражения «молодшая дружина» было высказано предположение, что под «молодыми» подразумевались хуже экипированные в военном отношении люди, которые часто или преимущественно и были собственно в молодом возрасте. Вероятно, социальное происхождение их могло быть разным. Упоминание Саввы в Житии Александра Невского этой мысли никак не противоречит. Савва мог быть молодым человеком боярского происхождения или просто свободным, сохранявшим относительно самостоятельное положение (в отличие от слуг).

Разбор данных Жития о людях, окружавших князя, переводит уже из сферы терминологии в область социальной истории, – но об этом речь пойдёт в следующих главах. В заключение же этого раздела стоит отметить, что упоминание дружины в Житии Александра Невского не является исключительным в памятниках XIII в. Слово употреблялось в летописях и других нарративных памятниках и в эпоху после монгольского нашествия. Этот факт обычно игнорируется или затушёвывается историками, которые видят в древнерусском слове дружина обозначение некоей организации или корпорации «служилых» людей домонгольского времени и делают акцент на широком употреблении слова в летописании конца XI – начала XIII в.[510] Между тем, оно присутствует не только в летописании XIII в. (это признаётся и этими историками), но встречается и позднее. Так, в Рогожском летописце, одном из древнейших сохранившихся летописных списков (конец 1440-х гг.), в известиях за XIV в. (московское и тверское летописание) слово дружина употребляется около 30 раз (ср. 35 упоминаний в известиях НС за конец IX–X в.), и из них два раза в значении люди/войско князя (в остальных случаях – значения «свои, спутники, товарищи» и «войско, отряд»)[511].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.