Ставка Верховного главнокомандующего в Барановичах, устройство и планы

Ставка Верховного главнокомандующего в Барановичах, устройство и планы

Местом расположения Ставки было избрано местечко Барановичи – важный железнодорожный узел в Минской губернии. До выезда оно держалось в секрете даже для чинов штаба главнокомандующего¹. Поезд великого князя шел как обычный, пропуская военные эшелоны, для того чтобы не нарушать мобилизационного расписания железной дороги. Поскольку прямой путь на Барановичи из Петербурга через Двинск и Вильну занимали воинские эшелоны, был выбран кружной маршрут². Главнокомандующий решил не пользоваться привилегией безостановочного движения, и в городе Лида его поезд простоял пять часов. В результате движение по линии Санкт-Петербург – Бологое – Седлицы вместо обычных для мирного времени 25 часов заняло 57. Второй поезд с чинами Ставки обогнал состав главнокомандующего в дороге³. В пункт назначения поезд великого князя прибыл в девять часов утра 16 августа⁴.

Ставка располагалась под Барановичами в районе окруженных лесом казарм железнодорожной бригады, ушедшей на фронт перед самым прибытием штаба Верховного главнокомандующего⁵. «Ряды солдатских бараков и офицерских домиков, – вспоминал генерал А. И. Спиридович, – в порядке и просторно раскинулись среди сосновой рощи, соединяемые аккуратными дорожками. Деревянная церковь с колокольней придает поселку уютный вид. За ним тянется довольно густой сосновый лес»⁶. Место было не только живописным, но и весьма спокойным. «Жизнь в Ставке, – отмечал ее генерал-квартирмейстер, – отличалась необыкновенной размеренностью и регулярностью»⁷.

Британский военный агент в России вспоминал: «На самом деле, трудно было представить что-нибудь менее напоминающее войну, чем наши окрестности. Мы располагались в середине очаровательного хвойного леса, все вокруг было тихо и мирно. Мы вдвоем (А. Нокс и маркиз де Лагиш. – А. О.) удивились практическому уму русских, выбравших такое спокойное место для своего штаба и начавших работу с полным спокойствием и абсолютным отсутствием суеты»⁸. «Это было унылое, Богом забытое местечко, недалеко от знаменитой Беловежской пущи, где под охраной государства обитали последние европейские зубры… – по-своему описал это спокойствие великий князь Кирилл Владимирович. – Место это было глухое, оторванное от цивилизации и далекое даже от войны: мы располагались в 65 милях от фронта»⁹. Тишине способствовали плотная охрана (ближняя – Гвардейский жандармский батальон и общая – лейб-гвардии Казачий Его Величества полк, команда агентов Петроградского охранного отделения, чины общей полиции)¹⁰ и строгий распорядок жизни Ставки¹¹.

Внешне быт ее сотрудников отличался простотой и скромностью, удивительной для современников, смотревших на войну глазами человека XIX в., привыкшего к романтически-помпезному взгляду на вещи. Этому способствовало и то, что в Европе давно, с 1878 г., не было большой войны. Военный корреспондент «Таймс» в России, посетивший Ставку в самом начале войны, сделал следующий вывод из увиденного: «Хотя Россия и монархия, здесь больше социального и гражданского равенства, чем в любой другой стране, которую я знаю, и люди самого высокого положения являются самыми демократичными на деле. Дворянство гораздо более демократично, чем американские миллионеры, и подчиненные относятся к ним с гораздо меньшим подобострастием, чем это принято в Англии и Америке по отношению к нуворишам»¹². Официальный историограф императора, впервые прибывший в Барановичи вместе с Николаем II 21 сентября (4 октября) 1914 г., описал то, что так потрясло американского визитера, несколько лаконичнее: «То, что называется Ставкой, представляет собой участок железнодорожного полотна, на котором стоят вагоны разных классов»¹³.

Чины штаба Верховного главнокомандующего размещались в двух поездах: в одном жили сам Николай Николаевич (младший) с состоящими при нем генералами и офицерами (великий князь, его начальник штаба и генерал-квартирмейстер занимали по отдельному вагону), военные представители союзников, протопресвитер, в другом – остальные чины Ставки. Канцелярии располагались в железнодорожных домиках при путях¹⁴. Для поездов была построена специальная ветка у окраины Барановичей. Рядом с ними были разбиты цветники, проложены деревянные тротуары, построены навесы над вагонами и, для того чтобы душными летними днями легче было проводить совещания, рядом с ними установили большой шатер¹⁵. Не без претензий были выбраны и вагоны поезда Верховного главнокомандующего – бывший состав Nordic Express, курсировавший до войны между Берлином и Санкт-Петербургом¹⁶.

Во всяком случае, этот выбор хорошо иллюстрирует настроения в штабе Николая Николаевича. Как отмечал генерал Ю. Н. Данилов: «Основную мысль движения на Берлин русское Верховное главнокомандование преследовало в течение всего первого периода войны. Но, конечно, эту мысль надо понимать не в прямом, а в переносном ее значении»¹⁷. Поезд великого князя стоял у дома, где раньше располагался командир железнодорожной бригады. В этом небольшом здании находилось управление генерал-квартирмейстера, к нему были подвены прямые провода связи с фронтом и Петроградом. Правда, первые несколько недель войны в Ставке работала всего одна радиостанция, мощность которой не превышала 600 слов в час. Этого было явно недостаточно для оперативной связи со штабами фронтов, и в конце сентября 1914 г. были установлены прямые линии телеграфной связи с Ровно и Холмом¹⁸.

3 (16) августа штаб Верховного главнокомандующего приступил к работе. Он состоял из четырех управлений: генерал-квартирмейстера (два генерала, 14 штаб– и три обер-офицера, чиновник VIII класса), дежурного генерала (два генерала, семь штаб-, пять обер-офицеров, четыре чиновника VII класса), начальника военных сообщений (генерал, четыре штаб– и 15 обер-офицеров, два чиновника VI класса) и военно-морского (адмирал, четыре штаб– и два обер-офицера). Кроме того, при штабе функционировали дипломатическая канцелярия (чиновник IV класса, два чиновника V класса, чиновник VI класса и чиновник VII класса), управление коменданта (один штаб– и семь обер-офицеров, врач и ветеринар, чиновник VII класса) и типография (чиновник VII класса), а при начальнике штаба служили штаб– и обер-офицер¹⁹. Не считая офицеров частей, несших охрану Ставки, весь ее штат составляли приблизительно 60 человек²⁰. Великий князь собрал иностранных военных представителей, офицеров и служащих штаба, в свой вагон-столовую к обеду. Один из его участников вспоминал: «Прежде чем сесть за стол, он удовлетворенно заговорил о том, сколь величественную картину представляет сейчас Россия, покрытая воинскими составами, спешащими со всех сторон к нашим австро-германским границам»²¹.

Атмосфера первых месяцев, а тем более первых дней войны захватила и Ставку. «Воинственный пыл и какой-то радостный подъем, охватившие в ту пору весь наш народ, могли бы послужить типичным примером массового легкомыслия в отношении самых серьезных вопросов, – вспоминал отец Георгий (Шавельский). – В то время не хотели думать о могуществе врага, о собственной неподготовленности, о разнообразных и бесчисленных жертвах, которых потребует от народа война, о потоках крови и миллионах смертей, наконец, о разного рода случайностях, которые всегда возможны и которые иногда играют решающую роль в войне»²². 1-я армия в это время уже начала вторжение в Восточную Пруссию, наступление развивалось неплохо, и тех, кто думал, что война затянется больше чем на шесть месяцев, считали пессимистами. В Барановичах уже планировали в ближайшее время перебросить 1-ю армию к Варшаве, чтобы после овладения Восточной Пруссией быстрее приступить к наступлению на Берлин через Силезию²³.

Начальником штаба Верховного главнокомандующего был генерал-адъютант Н. Н. Янушкевич, долго служивший в канцелярии министерства, профессор Николаевской академии, читавший курс военной администрации, с 1913 г. – начальник Николаевской академии Генерального штаба, с мая 1914 г. – начальник Генерального штаба. В начале своей карьеры он командовал ротой, но никогда (за исключением ценза) – даже батальоном. «Он производит впечатление скорее придворного, чем солдата», – отмечал

A. Нокс²⁴. Это назначение вызвало удивление, так как генерал долгое время занимался исключительно административной и хозяйственной деятельностью. П. К. Кондзеровский вспоминал: «По своей служебной подготовке Н. Н. Янушкевич был отнюдь не стратег, а администратор. Он прошел все ступени должностей в Канцелярии Военного министерства, был долго начальником законодательного отдела и помощником начальника канцелярии. В академии он читал администрацию и совсем не был подготовлен к должности начальника Генерального штаба и тем более – начальника штаба Верховного главнокомандующего»²⁵.

В академии он получил среди офицеров прозвище «спящая красавица» за доброту и внимательность к служащим, а также за привычку подолгу сидеть в задумчивой позе на скамейке в Таврическом саду²⁶. «Наш начальник Генерального штаба еще дитя», – охарактеризовал его перед войной B. А. Сухомлинов²⁷. Тем не менее это не помешало ему включить Н. Н. Янушкевича в состав штаба Верховного главнокомандующего. Объяснялось это уже перечисленными его качествами: он устраивал всех, кто хотел быть Верховным главнокомандующим и иметь под рукой в качестве начальника штаба исполнителя. При обсуждении возможной кандидатуры на эту должность в военных кругах называлось только имя генерала М. В. Алексеева, а сам Н. Н. Янушкевич, понимая свое несоответствие требованиям этой должности, пытался отказаться от нее и принял назначение с большими душевными страданиями²⁸. Уже в ходе войны он неоднократно повторял, что не подготовлен к занимаемой должности и готов сдать ее, но всякий раз против этого возражал Верховный главнокомандующий, которого устраивала подобная ситуация, обеспечивавшая возможность безусловного лидерства генерал-квартирмейстера Ставки²⁹.

Отсутствие военного опыта, осознанное несоответствие занимаемой должности – все это объясняло, почему Н. Н. Янушкевич находился под сильнейшим влиянием генерал-квартирмейстера Ю. Н. Данилова (Черного)³⁰. Как отмечал А. Д. Бубнов: «На должности начальника штаба Верховного главнокомандующего он растерялся, но все же имел гражданское мужество осознать свою неспособность играть какую-либо роль, стушевался и уступил руководящую роль в Верховном главнокомандовании генерал-квартирмейстеру Ю. Н. Данилову»³¹. Практически все вопросы, связанные со стратегией, тот решал почти самостоятельно³². Фактически, Ю. Н. Данилов и был начальником штаба Ставки. По свидетельству полковника А. А. Самойло, «генерал Янушкевич вопреки «Положению о полевом управлении войск в военное время» никакого участия в оперативной работе не принимал, отказываясь от нее под предлогом малого знакомства со стратегией. Разработка всех оперативных соображений лежала целиком на Данилове, ответственном за эту разработку, за сбор сведений о театре военных действий и данных о противнике, а также о расположении, действиях и общем обеспечении всем необходимым наших войсковых соединений, об общей организации службы связи и службы офицеров Генерального штаба»³³.

Ю. Н. Данилов был честным, усидчивым, очень упрямым и самоуверенным, чрезвычайно трудолюбивым человеком, смотревшим на своего непосредственного начальника несколько свысока³⁴. Безусловно, он был одним из самых образованных высших офицеров императорской армии. «Строгий, требовательный в службе, он был грозой для подчиненных, но за несколько искусственно созданной им себе мрачной и недоступной наружностью скрывался блестящий, правда едкий, но всегда любезный собеседник»³⁵. А. Нокс отмечал, что в ходе войны ему неоднократно приходилось слышать критику «ограниченной стратегии» генерал-квартирмейстера, но никто не назвал того, кто мог бы действовать лучше на его месте³⁶. Николай Николаевич высоко ценил Ю. Н. Данилова и следил за тем, чтобы его никто не отвлекал во время послеобеденных прогулок, когда тот, покуривая сигару, обдумывал планы военных операций³⁷. Когда зимой 1914–1915 гг. Ю. Н. Данилов заболел и ему потребовалась молочная диета, Верховный главнокомандующий распорядился привозить для него из своего имения Беззаботное под Петербургом свежее козье молоко. Его доставляли в Барановичи с пассажирским поездом каждое утро³⁸.

Дежурным генералом являлся генерал-майор Генштаба П. К. Кондзеровский, способный и трудолюбивый человек, занимавшийся вопросами укомплектования и обеспечения вооруженных сил, финансовым, санитарным и ветеринарным состоянием армии, эвакуацией³⁹. В Главном штабе он прослужил беспрерывно 15 (!) лет, от капитана до генерала, из них шесть последних лет перед войной на посту дежурного генерала⁴⁰. Типичный случай штабной карьеры генерала пореформенной русской армии, он все же был на своем месте, занимаясь прежде всего личным составом армии, а это преимущественно бюрократическое дело он знал хорошо, как, впрочем, и офицерский корпус, где генерал пользовался авторитетом⁴¹. П. К. Кондзеровский, между прочим, был категорически против награждения боевыми орденами лиц, не находившихся на линии огня, и постоянно отклонял подобные представления, которые особенно часто поступали от невоенных организаций, например от Красного Креста. Результатом этой позиции была критика ведомства дежурного генерала со стороны либералов, в том числе и А. И. Гучкова, заявившего о том, что П. К. Кондзеровский настроил против себя «весь командный состав армии»⁴².

Начальником военных сообщений был генерал-майор Генерального штаба С. А. Ронжин – по мнению многих, способный, но ленивый человек, сибарит, увлекавшийся коллекционированием этикеток от сигар: «…добродушный, полный, рыхлый, тяжеловатый на подъем мужчина с определенными холостяцкими привычками: днем вздремнуть, вечером одеть туфли, за обедом выкурить хорошую сигару. Когда он садился за работу, то выполнял ее очень скоро, в обращении был очень ровен, никогда не нервничал и не суетился, вообще всегда был спокоен»⁴³.

Морской частью заведовал контр-адмирал Д. В. Ненюков, дипломатической – князь Н. А. Кудашев, гражданской – князь Н. Л. Оболенский⁴⁴. Первоначально дипломатическая часть была поручена Н. А. Базили – вицедиректору канцелярии министра иностранных дел, ловкому и честолюбивому молодому чиновнику, составлявшему до войны так называемые «царские пакеты», то есть ежедневные сводки из донесений русских дипломатических представителей за рубежом, которые представлялись на высочайшее имя. Но он не сработался с главковерхом и великий князь вскоре распорядился «убрать этого левантийца»⁴⁵. Н. Л. Оболенскому надлежало заниматься управлением оккупированных территорий, и он был назначен при условии подчинения начальнику штаба Ставки. Николай Николаевич опасался слишком большой самостоятельности чиновника, занимавшего этот пост, памятуя о конфликте своего отца с князем В. А. Черкасским в Освободительную войну 1877–1878 гг. Позже он был заменен М. Н. Черняевым, кандидатуру которого поддерживал И. Л. Горемыкин. Н. Л. Оболенский был назначен помощником варшавского генерал-губернатора с целью проведения политики, направленной на сближение с поляками⁴⁶. У главнокомандующего было шесть адъютантов, четыре полковника, ротмистр и поручик.

В Ставке находились военные представители союзников. Францию представлял генерал-майор маркиз В. де Лагиш, пользовавшийся большим уважением среди русских военных, хорошо знавший австро-венгерскую и германскую армию (незадолго перед войной он был французским военным атташе в Германии)⁴⁷. Его положение при дворе и в Ставке было весьма хорошим, но в Париже и Петрограде у него хватало и противников, поэтому позже, в конце 1915 г., его сменил генерал П. По⁴⁸. Великобританию до приезда генерал-майора Дж. Генбери-Вилльямса представлял военный атташе в России полковник А. Нокс, Бельгию – генерал-майор барон Л. Риккель, Сербию – полковник Б. Лонткиевич, выпускник Николаевской академии (выпуск 1899 г.)⁴⁹, Черногорию – генерал М. Мартинович. «Представители военных миссий при Ставке жили внешне спокойно и держались корректно, – вспоминал А. А. Самойло. – С ними у нас было мало общения. Настроение у них было оптимистическое: они не сомневались в окончательной победе своих стран»⁵⁰.

Великий князь никогда не работал по ночам. Он вставал в девять утра, умывшись, разговаривал со своим доктором, просматривал письма и телеграммы за ночь, которые приносил дежурный адъютант. После этого главнокомандующий пил чай, чинам Свиты чай подавался в вагоне-столовой в девять утра. Ввиду его высокого роста на верхней перекладине дверной рамы вагона был прикреплен лист белой бумаги, чтобы обратить внимание Николая Николаевича на необходимость наклонить голову⁵¹. В зависимости от экстренности дела до или после чая являлся с докладом Н. Н. Янушкевич. В десять утра они вместе шли в железнодорожный домик, где размещалось управление генерал-квартирмейстера, и заслушивали доклад Ю. Н. Данилова. Чины штаба должны были являться к завтраку в 12 часов и к обеду в 19 часов 30 минут⁵². Рассаживались в строгом порядке за небольшие столики по четыре человека, за первым слева сидел великий князь с Дж. Генбери-Вилльямсом, маркизом В. де Лагишем и Л. Риккелем⁵³. Завтрак состоял из двух, а обед из трех блюд, также на столе всегда было спиртное: водка, коньяк, вино⁵⁴. Если на фронте дела шли хорошо, то главнокомандующий шутил, а если плохо – хмурился и молчал, и тогда молчали все. «В тяжелые же периоды самсоновской катастрофы или отступления из Галиции приглашения к столу великого князя прекратились»⁵⁵.

После завтрака Николай Николаевич обязательно отдыхал, он почти не покидал своего вагона, лишь иногда по утрам совершал прогулку на автомобиле или верхом по окрестностям, а по воскресеньям ездил на службу в местную бригадную церковь⁵⁶. Она находилась в центре железнодорожного городка и была посвящена имени небесного покровителя великого князя – Св. Николая (Кочана) Христа ради Юродивого Новгородского Чудотворца. Злые языки поговаривали, что именно этой церкви, с весьма редким посвящением, Барановичи были обязаны выбором главковерха, не лишенного налета мистицизма. Последнее чувство, однако, не помешало ему в конце 1914 г. приказать протопресвитеру, чтобы церковный хор выучил несколько арий из «Князя Игоря».

В 16 часов снова был перерыв на чай, во время которого великий князь любил побеседовать с кем-либо, и, наконец, в 21 час 30 минут подавали вечерний чай. Долгое время в Ставку не допускались родные и жены, и они, приезжая ненадолго, старались не попадаться на глаза великому князю и жили «в плохонькой гостинице местечка Барановичи».

В начале войны в штаб-квартирах Верховного командования австровенгерской и германской армий также были подобные запреты. Все это объяснялось ожиданием скоротечной войны, которая должна была пройти в атмосфере романтического солдатского аскетизма. Вильгельм II перевел высшее командование на солдатский паек. Ф. Конрад фон Гетцендорф спал на соломе в казармах под Перемышлем. Отказались от «временных» неудобств и запретов позже, в том числе и в Барановичах⁵⁷.

Адъютанты главнокомандующего практически ничего не делали: один из них, например, убивал время, занимаясь голубями и дрессируя «с большим успехом» барсука и лисицу⁵⁸.

Когда через Барановичи стали проходить первые поезда с ранеными, их очень торжественно встречали, выезжал сам великий князь вместе со штабом и лично награждал крестами, но не особо отличившихся, а обычно давал один крест на 5–8 человек, которые потом тянули жребий. Впоследствии поездов стало больше, и Николай Николаевич выезжал встречать только некоторые из них, шефами которых являлись августейшие особы. Эти поезда были гораздо лучше устроены⁵⁹.

Центральной фигурой Ставки, естественно, был сам главнокомандующий. Его личность, безусловно, наложила отпечаток на жизнь центральной квартиры и на то, как проводились операции на фронте. «Война требует красочных фигур, – отмечал один из первых биографов Николая Николаевича (младшего) и его ближайший сотрудник в Ставке Ю. Н. Данилов, – и влияние их на солдатскую массу и простой народ огромно. Толпа охотно награждает своих избранников всеми теми данными, в наличии которых воплощается ее представление о качествах истинного вождя. Что в том, что ее герои не всегда являются действительным отражением людей, с которых они списываются! Важно ведь, чтобы под их водительством легче было идти на страдания и смерть!»⁶⁰ Крепкий, высокий, стройный и сухой, этот 58-летний человек походил на своего отца и умел производить сильное впечатление на окружающих⁶¹.

Для массового сознания высокого роста и умения расположить к себе толпу бывает иногда достаточно, чтобы она пошла вслед за обладателем этих качеств. Вряд ли можно отрицать правоту слов отца Георгия (Шавельского): «За последнее царствование в России не было человека, имя которого было бы окружено таким ореолом и который во всей стране, особенно в низших народных слоях, пользовался бы большей известностью и популярностью, чем этот великий князь. Его популярность была легендарна… что-то неудержимо фатальное было в росте славы великого князя Николая Николаевича. За первый же год войны, гораздо более неудачной, чем счастливой, он вырос в огромного героя, перед которым, несмотря на все катастрофические неудачи на фронте, преклонялись, которого превозносила, можно сказать, вся Россия»⁶². Особенно сильны были эти настроения в начале войны. А. Д. Бубнов вспоминал: «Единственная надежда была на великого князя Николая Николаевича. Его имя было у всех на устах, ему приписывалась некая чудодейственная мощь, которая благополучно выведет Россию из предстоящего ей тяжелого испытания»⁶³.

«Среди солдат и рядового офицерства, – вспоминал генерал А. С. Лукомский, – великий князь пользовался громадной популярностью. Между ними распространялись самые невероятные легенды. Слухам этим давалась полная вера; рассказывали самые невероятные небылицы»⁶⁴. В конце 1914 г. эти легенды даже стали предметом журналистского исследования. «Рассказы о доблести героев в первую очередь питаются фигурой нашего главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, – сообщал «Голос Москвы». – Побывавшие в районе военных действий чувствуют, какой глубокой нежностью и каким почтительным уважением овеяна эта незаурядная в наш скромный век фигура»⁶⁵. В войсках ходили легенды о его храбрости и требовательности, о том, что он посещает окопы под обстрелом противника, жестоко, но справедливо расправляется с не оправдавшими доверие генералами. «В солдатской массе он был олицетворением мужества, верности долгу и правосудия»⁶⁶.

Наиболее полно изложил великокняжескую легенду Ю. Н. Данилов: «Среди войск имя великого князя произносилось с редким благоговением; оно было окружено особым ореолом. Про великого князя ходили легендарные рассказы, рисовавшие его народным богатырем, всюду поспевавшим на помощь, всюду пресекавшим зло и водворявшим порядок. То в пылу боя глазам бойцов представлялась его характерная и тонкая фигура с открытым энергичным лицом, и его видели обходившим ряды войск в наиболее опасных местах и спасающим своими распоряжениями положение; то в артиллерии, вынужденной беспомощно умолкнуть из-за отсутствия боевых припасов, распространялся бодрящий слух о прибытии снарядов, подвезенных в поезде самим Верховным; то чудился он войскам, только что потерпевшим боевую неудачу и еще не успевшим пережить горькую от этого обиду, разбирающим лично дело, чтобы успокоить честно исполнивших свой долг и жестоко покарать виновных. В рассказах этих было много вымысла, но дорогого простому солдатскому сердцу. Но особенно преувеличенными являлись россказни о необузданных проявлениях у великого князя гнева по отношению к провинившимся начальникам»⁶⁷.

Примерно так же воспринимали личность великого князя и в тылу. В мае 1915 г. генерал Ф. Ф. Палицын вспоминал о настроениях в начале войны: «Все были убеждены, что полнота власти есть у главнокомандующего, и по России носились фантастические слухи о жестокости великого князя, о сменах и даже побоях, наносимых им почтенным провинившимся генералам. Простому народу эти слухи были любы, и старый извозчик в Петербурге в декабре 1914 года с убеждением говорил мне: «Россию спасает; жесток, генералов бьет. Спаси его, Господи!»⁶⁸. Каратель всяческих германофильских настроений, борец за правду и неизменный заступник солдат и младших офицеров – такими были основные черты образа главковерха⁶⁹. К этому можно добавить и слухи о том, что на жизнь великого князя покушались остзейские немцы⁷⁰. Совокупность этих легенд, не имевших под собой никакого основания, и стала основой авторитета этого человека. «Народные массы, – как отмечал Н. Н. Головин, – стремились воплотить в нем черты любимого вождя»⁷¹. К этому можно лишь добавить, что эти черты больше говорили о массах, чем о вожде.

Лучшую и наиболее верную характеристику дал великому князю русский эмигрантский историк: «Порывистый и чрезвычайно резкий, великий князь производил впечатление человека волевого. Но впечатление это было чисто внешнее: ему как раз недоставало именно силы воли, и он всецело находился во все времена во власти своего окружения… Великий князь был знатоком конницы, дилетантом в стратегии и совершенным профаном в политике»⁷². Судя по всему, в последней области Николай Николаевич действительно разбирался плохо. «Как все военные, привыкшие иметь дело со строго определенными заданиями, – вспоминал великий князь Александр Михайлович, – Николай Николаевич терялся во всех сложных политических положениях, где его манера повышать голос и угрожать наказанием не производила эффекта. Всеобщая забастовка в октябре 1905 года поставила его в тупик, так как кодекс излюбленной им военной мудрости не знал никаких средств против коллективного неповиновения. Нельзя же было арестовать несколько миллионов забастовщиков!»⁷³ Последнее обстоятельство постоянно приводило великого князя к мысли о необходимости уступок, и не только в 1905 г.

С самого начала войны Николай Николаевич стал знаменем либералов. «Мне представляется несомненным, – вспоминал могилевский вице-губернатор, – что беспримерная популярность великого князя, достигнутая им после первых же месяцев войны, являлась исключительно результатом занятой им по отношению к Государю, его семье и возглавляемого им правительства определенной позиции, насыщенной бесцеремонной и суровой критикой, снисходительной насмешкой и высокомерным пренебрежением»⁷⁴. Результатом было еще одно качество славы главнокомандующего, которое необходимо отметить: «…когда на фронте начинали обвинять Ставку, великого князя всегда исключали из числа обвиняемых, во всем винили его помощников. В глазах и Ставки, и фронта великий князь, даже и после оставления им должности Верховного, оставался рыцарем без страха и упрека»⁷⁵. Престиж императора, по верному замечанию князя В. А. Друцкого-Соколинского, «уменьшался в правильной пропорции к нараставшей популярности великого князя Николая Николаевича. Второе пожирало первое»⁷⁶.

«Управление войсками, – отмечал Э. Людендорф, – требует воли и предвидения, но оно требует также господства над огромным армейским организмом, которое может быть достигнуто и удержано только путем железной работы. Необходимо еще большее – это понимание психики войск и особенностей противника. Этого уже работой достигнуть нельзя; такое понимание, как и бесконечно многое другое, зависит исключительно от личности. Знание невесомых элементов возрастает с величиной задач. Доверие и вера в победу связывают вождей и войско»⁷⁷. Николай Николаевич (младший) не отличался ни особой работоспособностью, ни волей или предвидением, но тем не менее он пользовался доверием солдат. Даже после Февральской революции он не потерял своей популярности. По приезде в Могилев 24 марта 1917 г. он был очень хорошо встречен войсками и населением, и это все происходило на фоне далеко не благоприятного отношения к членам императорской фамилии⁷⁸.

Великий князь имел репутацию вспыльчивого человека, но за 13 месяцев в Ставке проявил это качество лишь раз в отношении заснувшего на дежурстве младшего офицера⁷⁹. Слухи о его жесткости в отношении той части генералитета, которая не оправдала предвоенных надежд, не соответствовали действительности. На деле имели место единичные увольнения. Для сравнения, Ж. Жоффр, получив права главнокомандующего, в первые месяцы войны очистил французскую армию от балласта, уволив по служебному несоответствию двух командующих армиями, семерых командующих корпусами, 24 начальников дивизий, всего до 30 % всего высшего командного состава армии⁸⁰. Масштабы этой меры, безусловно, были вызваны французской спецификой, слишком сильным влиянием общества на чинопроизводство перед войной, но ее положительные последствия вскоре дали о себе знать. Ничего подобного в русской армии сделано не было.

«Замена начальствующих лиц, – признавал Ю. Н. Данилов, – производилась и у нас, но едва ли не с излишней в некоторых случаях нерешительностью и снисходительностью»⁸¹. Может быть, это было связано и со свойствами характера главнокомандующего: «Великий князь был тверд в своих симпатиях и дружбе. Если кто, служа под его начальством или при нем, заслужил его доверие, обратил на себя его внимание, то великий князь уже оставался его защитником и покровителем навсегда. В этом отношении он был совершенно противоположен Государю… От «своих» он никогда не отворачивался и упорно защищал тогда, когда они оказывались недостойными защиты»⁸².

Твердость духа главнокомандующего также была несколько преувеличена. Он никогда не появлялся на линии огня, не был даже далее ставок главнокомандующих фронтами, в мелочах и в крупном оберегал свой покой и здоровье, даже на автомобиле никогда не ездил со скоростью, превышающей 25 верст в час, «при больших несчастьях он или впадал в панику, или бросался плыть по течению, как это не раз случалось во время войны и в начале революции»⁸³. Справедливости ради необходимо отметить, что существует и другое объяснение поведения Николая Николаевича (младшего). А. Д. Бубнов считает, что великий князь не являлся представителям «общественности» и не посещал фронта для того, чтобы избежать подозрений императора и чтобы его не могли упрекнуть в том, что он намеренно ищет популярности⁸⁴. Безусловно, это объяснение вполне применимо по отношению к встречам с «общественностью», но посещение фронта – совершенно другое дело. Впрочем, самое важное то, что Николай Николаевич был готов к исполнению своих обязанностей далеко не самым лучшим образом. Более того, еще до войны он внес немалый вклад в срыв подготовки к ней.

Зимой 1905 г. под руководством А. фон Шлиффена в Большом Генеральном штабе была проведена военная игра, заложившая основные принципы действий германских войск в будущей войне⁸⁵. Ее результаты и стали основой плана действий Германии на первом этапе. Штабу Варшавского военного округа удалось получить агентурным путем отчет о военной игре Большого Генерального штаба по обороне Восточной Пруссии и действиях против Франции⁸⁶. Следует отметить, что разведывательное отделение окружного штаба работало весьма энергично и добилось весьма значительных результатов⁸⁷. В 1910 г. этот документ был издан под грифом «секретно» в ведомстве генерал-квартирмейстера штаба Варшавского округа. Основной удар германцы предполагали нанести на Западном фронте, где рассчитывали встретить объединенные англо-французские силы численностью 1,3 млн человек пехоты, не считая других родов оружия. Русская угроза восточным границам Германии на первом этапе войны исчислялась А. фон Шлиффеном в 500 тыс. человек пехоты⁸⁸.

По оценкам Большого Генерального штаба, русские войска должны были наступать двумя армиями – Неманской (18 дивизий) и Наревской (14,5 дивизии). Перед германским командованием в Восточной Пруссии ставилась задача не допустить объединения этих армий и разгромить их по отдельности или короткими фланговыми ударами, или путем сосредоточения превосходящих сил против одной из них, чтобы затем обрушиться на другую⁸⁹. На границах с Россией немцами была создана система обороны, которая облегчала выполнение этой задачи. И снова благодаря хорошо поставленной работе разведки Варшавского военного округа русские штабы были с избытком снабжены информацией о германских укреплениях⁹⁰. Прежде всего были укреплены проходы в промежутках между цепью Мазурских озер. Озера были соединены между собой каналами шириной около 19 метров, которые нельзя было пройти вброд. У железнодорожных мостов были построены бетонированные укрепления для артиллерии и пехоты. На самом удобном для движения перешейке у города Летцен был построен форт-застава Бойен, для взятия которого требовалась артиллерия 6– и 11-дюймового калибра⁹¹.

Еще в середине 1890-х гг. германские военные всерьез рассматривали возможность вторжения русской конницы непосредственно вслед за объявлением войны. По их подсчетам, в Восточную Пруссию могло быть направлено шесть, а в Силезию и Позен – две кавалерийские дивизии⁹². Для того чтобы снять эту опасность, вдоль каналов и линий железных дорог были вырублены просеки шириной в 80-100 метров, в которых на расстоянии 1200–1400 шагов друг от друга располагались кирпичные двухъярусные блокгаузы, а подходы к ним прикрывали три линии проволочных заграждений: 1) из колючей проволоки высотой свыше двух метров; 2) из колючей проволоки высотой в рост человека, по этому заграждению были пропущены два дополнительных проволочных каната толщиной в 12,252 мм, которые не поддавались резке обычными проволочными ножницами, и для разрыва их требовались подрывные патроны; 3) забор из гладкой проволоки. Немецкие оборонительные сооружения позволяли выделить для обороны свыше 110 км всего одну дивизию⁹³, они практически полностью исключили возможность проникновения в Восточную Пруссию 3-й русской армии, которая могла бы действовать в связи с Неманской и Варшавской армиями. «Чем меньше, чем теснее театр войны, – гласило русское довоенное обозрение этих укреплений, – тем крупнее и ярче выступает оперативная роль крепостей. Германские крепости находятся в самой тесной связи с действиями полевой армии»⁹⁴.

Опираясь на созданную таким образом систему обороны, немцы планировали разбить русскую армию, которая начнет вторжение со стороны Варшавы, охватив ее левый фланг и тыл, то есть нанести ей основной удар с запада, из глубины собственной территории⁹⁵. Именно левый фланг Наревской армии А. фон Шлиффен считал наиболее опасным для нее направлением. Затем германские войска должны были нанести поражение 2-й русской армии, которая действовала бы со стороны Немана. Основной удар здесь планировалось нанести по правому флангу русской армии, примыкающему к побережью Балтийского моря⁹⁶. В случае осуществления этого плана к 35-му дню от начала мобилизации угроза вторжения в Восточную Пруссию была бы ликвидирована. «Мы должны, – отмечал А. фон Шлиффен, – стараться скорее разбить противника и уничтожить его»⁹⁷. Информация о планах действий потенциального противника не могла быть игнорирована.

В декабре 1910 г. в Петербурге планировалось провести стратегическую игру, в которой должны были участвовать командующие военными округами, то есть командующие фронтами и армиями в будущей войне на западе. Кроме них в игре должны были принять участие и начальники окружных штабов. Первоначально ее собирались провести без предполагаемого главнокомандующего, но в последний момент пришли к паллиативному решению: назначался старший игры – великий князь Николай Николаевич (младший). Посредником в игре должен был стать Николай II, а его помощником – В. А. Сухомлинов. Это не оставляло сомнений по поводу того, кто в случае войны должен был стать Верховным главнокомандующим, а кто – начальником его штаба, первым помощником⁹⁸.

Игра была объявлена внезапно для многих ее участников, остававшихся в неведении о ее программе почти до самого начала. Предполагалось, что она пройдет в Зимнем дворце 9, 11, 13, 15 и 16 декабря с 14 до 18 часов, а 10 и 14 декабря в 20 часов по ее результатам будут сделаны сообщения (все даты – старого стиля). Николай Николаевич был весьма недоволен⁹⁹. В случае войны ему предназначался пост командующего 6-й армией, которая должна была прикрыть Петербург и подходы к нему. Это было почетное назначение, но, очевидно, оно не соответствовало ни претензиям великого князя, ни его статусу, ни положению командующего войсками гвардии и Петербургского военного округа. В случае поражения в игре, к которой он не был готов, великий князь уже не смог бы претендовать на пост Верховного главнокомандующего. В результате он предпочел сорвать игру.

«Великий князь Николай Николаевич, – отметил в своем дневнике от 7 (20) декабря 1910 г. А. А. Поливанов, – решительно отказывается принять участие в предстоящей военной игре в качестве главнокомандующего, говоря, что он не подготовлен, многих взглядов не разделяет и 12 декабря уезжает в Скерневицы на охоту»¹⁰⁰. «Командующие войсками съехались, – вспоминал В. А. Сухомлинов, – все было готово, но за час до начала игры Государь прислал мне записку, что занятия отменяются. Затем выяснилось, что Николай Николаевич был против «этой затеи», в которой «военный министр хочет делать экзамен командующим войсками». Всех приехавших командующих из провинции он пригласил к себе на обед, не пригласив меня»¹⁰¹.

«В назначенный день и к условленному часу в залах Зимнего дворца, где должна была происходить военная игра, были расставлены столы, на них разложены топографические карты и прочие необходимые материалы, – вспоминал Ю. Н. Данилов. – Оставалось раздать задания, с которыми я и прибыл во дворец. И вдруг… по телефонному звонку, в час начала игры – полная отмена. Сбор командующих войсками и их начальников штабов предложено использовать для обычных, ежегодно практиковавшихся совещаний о местных нуждах округов»¹⁰². Высшие чины армии, собравшиеся во дворце императора для участия в игре, были извещены о ее отмене по телефону! Это был большой удар по авторитету военного министра и ГУГШ. «С большим конфузом возвращались мы к себе через площадь в Главное управление», – вспоминал один из организаторов игры¹⁰³.

Русский Генеральный штаб в мирное время очень слабо занимался подготовкой высшего военного состава к будущей войне¹⁰⁴. Срыв военной игры, безусловно, сыграл самую негативную роль в этом вопросе. Это тем более важно хотя бы потому, что в ходе ее предполагалось отработать планы вторжения в Восточную Пруссию. Правда, были планы провести игру весной того же года¹⁰⁵, но только весной 1914 г. военному министру удалось, проявив большую настойчивость, провести игру в Киеве, уже под своим руководством и без участия Николая Николаевича¹⁰⁶. Определенную помощь в этом В. А. Сухомлинов получил от результатов визита Ж. Жоф-фра в Россию в августе 1913 г. Французский генерал был очень недоволен увиденным на маневрах, которые показались ему похожими на парад¹⁰⁷. К весне 1914 г. русская военная разведка получила еще два отчета о германских военных играх по обороне Восточной Пруссии, проведенных в 1911 и в 1913 гг.¹⁰⁸ Сомнений в том, что на первом этапе войны Германия нанесет главный удар по Франции через нейтральные Бельгию и Люксембург и, следовательно, ограничится на своих восточных рубежах обороной, у русской разведки практически не было.

Игра проходила с 20 по 24 апреля (с 3 по 7 мая) 1914 г., то есть за три месяца до начала войны, в Киеве под руководством В. А. Сухомлинова. В ее основу были положены соображения по стратегическому развертыванию, утвержденные 25 сентября (8 октября) 1913 г., к участию привлекались почти все будущие командующие фронтами, армиями и их начальники штабов. Штаб В. А. Сухомлинова составили начальник Главного управления Генерального штаба генерал Н. Н. Янушкевич, генерал-квартирмейстер генерал Ю. Н. Данилов, начальник Главного управления военных сообщений генерал-лейтенант Ф. Н. Добрышин, главный интендант генерал Д. С. Шуваев, за противника играли те чины ГУГШ, которые разрабатывали подготовку соответствующих фронтов¹⁰⁹.

Военные игры получили широкое распространение среди офицеров Генерального штаба только за 10 лет до войны¹¹⁰. Однако старшие начальники к ним привлекались редко – они не любили эти занятия, подозревая в них своего рода экзамен. «Если время от времени и организовывались военные игры для более крупных начальников, то все же они ограничивались пределами одного какого-либо округа, – вспоминал Ю. Н. Данилов. – Значение же военной игры, организованной в Киеве в 1914 году, именно и заключалось в том, что для участия в ней были собраны почти все лица, долженствовавшие с мобилизацией занять высокие и ответственные посты в действующей армии. Кроме того, в основу этой игры были положены имевшиеся сведения о силах и намерениях наших предполагавшихся противников – Германии и Австро-Венгрии, вероятная политическая обстановка и наши действительные предположения на случай войны с центральными державами Европы»¹¹¹.

Противники России по игре делились на наиболее вероятных (Германия и Австро-Венгрия) и возможных (Румыния, Швеция, Турция), среди наиболее вероятных союзников были названы балканские государства. По основному варианту, предлагаемому для игры, немцы сначала наносили удар по Франции, оставив в Восточной Пруссии незначительные силы. Не исключалась и возможность германского наступления против России. И в том, и в другом случае русская армия должна была нанести удар по Австро-Венгрии и отвлечь на себя как можно больше сил Германии. При этом предполагалось, что Германия сможет перейти в наступление на 13-й день после начала мобилизации, Австро-Венгрия – на 16-й день, Румыния – на 15-й день утром в случае развертывания армии в средней Румынии или на 18-й день утром в случае развертывания в северной Румынии. В то же время готовность русской армии на 16-й день мобилизации равнялась только 50 %, ее полный сбор ожидался на 26-й день, и только лишь на 26-41-й день на линию Смоленск – Брянск – Никитовка должны были прибыть азиатские корпуса, и оттуда их можно было отправить на любое направление. Таким образом, значительное превосходство России в силах – 1566 батальонов, 1063 эскадрона и сотни, 5708 орудий – компенсировалось для ее противников отставанием во времени их сосредоточения¹¹².

Задачи игры были сформулированы следующим образом: Россия и Франция вступают в войну с Германией, Австро-Венгрией, Италией, а Румыния приступила к мобилизации, но заняла выжидательную позицию. Австрийская армия в Галиции – 40 пехотных и 10 кавалерийских дивизий – силами семи корпусов наступает в район Седлице – Брест – Кобрин (то есть в основание системы снабжения русской Польши), прикрывшись остальными силами от возможного удара со стороны Киевского военного округа. Германская армия основной удар наносит по Франции, оставив в Восточной Пруссии 10 полевых и 11 активных дивизий. С их стороны ожидался удар в направлении среднего Немана, на участок Гродно – Олита¹¹³. Таким образом, предполагалось, что австрийцы будут пытаться разбить русскую армию в ходе ее мобилизации и сосредоточения, а немцы постараются помочь им организовать в Царстве Польском гигантские Канны. Эти предположения были недалеки от истины. По плану игры создавались два фронта:

1. Северо-Западный (главнокомандующий – генерал Я. Г Жилинский, командующий войсками Варшавского военного округа; начальник штаба фронта – генерал-лейтенант В. А. Орановский, начальник штаба Варшавского округа) в составе 1-й армии (командующий – генерал-адъютант П. К. Ренненкампф, командующий войсками Виленского военного округа; начальник штаба армии – генерал-лейтенант Г. Г Милеант, начальник штаба Виленского округа) и 2-й армии (командующий – генерал от кавалерии барон Е. А. Рауш фон Траубенберг, помощник командующего войсками Варшавского военного округа; начальник штаба армии – генерал-майор В. Г. Леонтьев, генерал-квартирмейстер Варшавского округа);

2. Юго-Западный (главнокомандующий – генерал-адъютант Н. И. Иванов, командующий войсками Киевского военного округа; начальник штаба – генерал-лейтенант М. В. Алексеев, командир 13-го армейского корпуса) в составе четырех армий: 4-я (командующий – генерал барон А. Е. фон Зальца, командующий войсками Казанского военного округа; начальник штаба – генерал-майор А. Е. Гутор, начальник штаба Казанского округа), 5-я (командующий – генерал П. А. Плеве, командующий войсками Московского военного округа; начальник штаба – генерал-майор Е.-Л. К. Миллер, начальник штаба Московского округа), 3-я (командующий – генерал А. Е. Чурин, командир 21-го армейского корпуса; начальник штаба – генерал-лейтенант В. М. Драгомиров, начальник штаба Киевского округа), 8-я (командующий – генерал Н. В. Рузский, помощник командующего войсками Киевского военного округа; начальник штаба – генерал-майор П. Н. Ломновский, генерал-квартирмейстер Киевского округа)¹¹⁴. 6-я армия оставалась для защиты Петербурга, 7-я – разворачивалась против Румынии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.