49. Власть и измена

49. Власть и измена

Поначалу Германия получала не слишком много пользы от российских социалистов, сепаратистов, националистов. Они больше грызлись между собой, цеплялись за свои лозунги и программы, отпугивающие от них народ. Но гибели России жаждала и «мировая закулиса», и на это направление был переброшен лучший организатор. Советник младотурецкого правительства Парвус не стал дожидаться результатов операции по уничтожению христиан. Весной 1915 г. он вдруг свернул выгодные дела в Османской империи и предложил услуги правительству Германии. Представил меморандум: «Русская демократия может реализовать свои цели только посредством полного сокрушения царизма и расчленения России на малые государства. Германия, со своей стороны, не добьется успеха, если не сумеет возбудить крупномасштабную революцию в России… Интересы германского правительства совпадают с интересами русских революционеров».

Прилагался план тайной войны, который очень понравился канцлеру Бетман-Гольвегу, министру иностранных дел Ягову, военному командованию и самому кайзеру. Парвусу сразу же выделили 2 млн. марок, потом еще 20 млн., а осенью 1915 г. еще 40 млн. Предусматривалась координация действий всех сил, нацеленных на разрушение России. Чтобы объединить враждующие группировки социал-демократов, Парвус в сентябре 1915 г. собрал их на конференцию в швейцарском местечке Циммервальд. Они снова ссорились, спорили. Но у Парвуса были деньги, а деньги требовались всем, и оказалось, что даже такие враги как Ленин и Троцкий вполне могут работать сообща.

С новыми возможностями Ленин в Швейцарии резко увеличил тираж газетенки «Социал-демократ». Раньше издавал всего 500 экз. Теперь при участии Крупской была создана «Комиссия помощи военнопленным», а заключалась «помощь» в том, что газета стала распространяться в германских и австрийских лагерях военнопленных. Продуктовые посылки через Красный Крест русские пленные не получали никогда, а «Социал-демократ» приходил во все лагеря с завидной регулярностью, наезжали агитаторы. Троцкий в Париже вместо жалкого листочка «Голос» смог издавать полноформатную газету «Наше слово».

В Копенгагене под эгидой германского посольства был создан штаб, координирующий деятельность различных антироссийских сил и распределяющий средства. Заработали каналы финансирования. Главный шел через Швецию. Деньги от банковской фирмы Макса Варбурга переводились в стокгольмский «Ниа-банк» Ашберга А отсюда перекачивались в российские банки. Для этого партнерами Ашберга стали большевики Красин и Ганецкий (Фюрстенберг). Эсеры стали получать деньги от Германии через Цивина-Вайса и Левинштейна-Блау, от Австрии — через Марка Менделя Зайонца. Еще один канал финансирования действовал через Румынию, его курировал Раковский. Возник и канал через Норвегию, им заведовала Коллонтай. В нашу страну потекли средства на организацию стачек, печатание листовок.

Открытыми воротами в Россию стала Финляндия с ее особым статусом. Расходов на войну она не несла, ее граждан в армию не призывали. Прежде нищая российская окраина богатела на спекуляциях, транзитной торговле. Местные власти смотрели сквозь пальцы на деятельность всяких гостей из-за рубежа, а прижать их было нельзя — за соблюдением финской конституции строго наблюдала Швеция, да и своя же Дума. Финляндию наводнили шпионы, через границу из Швеции ехали все кому не лень, провозили подрывную литературу. Тематику пропаганды подкорректировали. Вместо антивоенной и пораженческой стали пристраиваться в струю думской агитации, «патриотической». Дескать, в правительстве измена, и с такой властью войну не выиграть. Или выдвигали экономические требования.

Лучшие рабочие ушли добровольцами на фронт, а на оборонные заводы нахлынули те, кого интересовала броня от армии. Агитация среди такой публики была не столь уж трудной. В августе наши войска погибали без снарядов, а крупнейшие заводы Питера, Путиловский и Металлический, бастовали, требовали повысить зарплату на 20 %. Если подстрекателей арестовывали, это становилось поводом для новых стачек. Так случилось в Иваново-Вознесенске — начались беспорядки, погромы, пришлось вводить войска. В ходе подавления 16 человек было убито, 30 ранено. Министр внутренних дел Щербатов докладывал правительству: «Агитация идет вовсю, располагая огромными средствами из каких-то источников…» Морской министр Григорович сообщал: «Настроение рабочих очень скверное. Немцы ведут усиленную пропаганду и заваливают деньгами противоправительственные организации. Сейчас особенно остро на Путиловском заводе».

Надо сказать, что другие воюющие государства весьма жестко поддерживали порядок в своих тылах. В Германии сами же профсоюзы запретили забастовки. Социал-демократическая партия объявила, что агитация против правительства и войны — не только предательство по отношению к родине, но и к товарищам по армии. Любого нарушителя ждал суд за измену. Франция ввела диктатуру тыла, ее рабочие приравнивались к военнослужащим и обязаны были подчиняться военной дисциплине. Для подозрительных применялись превентивные аресты, без всякого обвинения. Англия приняла «Закон о защите королевства» и «Закон об обороне Индии», упразднившие все «свободы». Устанавливалась строжайшая цензура, государственный контроль за транспортом, заводами, допускалась конфискация любой собственности, запрещались стачки, учреждались трибуналы, приговоры которых не подлежали обжалованию.

И только Россия жила с «мирным» тылом, рабочие могли бастовать и митинговать сколько им угодно. Но… царя и правительство по рукам и ногам связывала Дума. Вопрос о том, чтобы мобилизовать рабочих оборонных заводов поднимался, обсуждался — и откладывался. Все отлично понимали, что Дума его ни за что не пропустит. Разогнать Думу государь тоже не мог. За ней стояли промышленники и банкиры, а они обеспечивали снабжение армии. К тому же, либералов защищали западные союзники. Осенью 1915 г., когда царь распустил сессию Думы, французские газеты выступили с прямым шантажом: «Особенно неблагоприятное впечатление производит не вполне благожелательное отношение к законодательным учреждениям. Продолжение такого рода неопределенности внутренней политики может вызвать в союзных странах охлаждение, что особенно нежелательно теперь, когда возникает вопрос о финансировании России. Деловые круги Европы, не имея твердой уверенности в политическом курсе России, воздержатся вступать в определенные с нею соглашения». Словом, заденешь Думу — не будет кредитов, не будет поставок оружия. Вот и попробуй-ка тронь…

Но фабриканты и либералы поддерживали отличные контакты с революционерами. Общественные организации, создававшиеся, вроде бы, в помощь фронту, добились, чтобы их сотрудники освобождались от призывов в армию, чтобы в их дела не лезли чиновники и полиция. А в результате они превращались в прибежище дезертиров, жулья, большевиков. Гучков и Рябушинский образовали при военно-промышленных комитетах рабочие секции. Объяснялось, что они будут организовывать своих товарищей для скорейшего выполнения оборонных заказов. Но сами создатели полагали, что секции станут их оружием в борьбе за власть — когда нужно будет надавить на правительство забастовками и демонстрациями (об этом знало и докладывало Московское охранное отделение). А большевики пользовались рабочими секциями как собственными легальными центрами.

Такой же «крышей» стали организации Земгора. На Западном фронте среди сотрудников Земгора устроился целый ряд видных агитаторов: Фрунзе, Мясников, Кривошеин, Могилевский, Фомин. А Путиловский завод вовсе не случайно превратился в революционное гнездо в Петрограде. Сам Путилов и его компаньон Животовский, дядюшка Троцкого, были напрямую связаны с Ашбергом и его «Ниа-банком», через который шли деньги большевикам. Спровоцировать волнения для них было легче легкого, причем на этом еще и крупно наживались. Например, Путилов являлся владельцем «Русско-Азиатского банка», и вдруг банк «закрывает кредит» его же заводу. Задерживается зарплата, вот и повод бастовать. А Путилов требует у правительства субсидии в 36 млн. руб. — иначе, мол, остановится производство.

Меры противодействия подрывной работе оказывались слишком слабыми. Когда Ставку возглавили царь и Алексеев, Михаил Васильевич все же добился, чтобы военная цензура более принципиально оценивала прессу. Но газетчики нашли выход: вместо запрещенных статей оставляли пустые места. Демонстративно — полюбуйтесь, что творят «сатрапы»! Оттиски скандальных статей продавались отдельно, из-под полы. А в конце 1915 г. легальные социалистические группы устроили в столице тайный съезд под председательством Керенского. Приняли резолюцию: «Когда наступит последний час войны, мы должны будем свергнуть царизм, взять власть в свои руки и установить социалистическую диктатуру». Об этом было известно Охранному отделению и даже иностранным послам. Но Керенский был депутатом Думы, и никаких мер не последовало.

Балтийский флот стоял в Гельсингфорсе, в Финляндии, матросы попали под самую массированную обработку большевиков и вражеских агентов. 19 октября на линкоре «Гангут» грузили уголь, после этого полагалось готовить макароны. Но их не было на складе, дали кашу. По такому ничтожному поводу команда взбунтовалась, арестовала офицеров, призвала другие корабли восстать. Но ее никто не поддержал, линкор окружили миноносцами и заставили сдаться. При расследовании обнаружили обширную подпольную организацию. На «Гангуте» арестовали 95 человек, на крейсере «Россия» 16, в Кронштадте накрыли «Главный судовой комитет РСДРП».

Военно-полевой суд приговорил к смерти лишь двоих руководителей, да и то царь помиловал, заменил пожизненной каторгой. Другие получили разные сроки заключения или даже ссылки (в безопасный тыл!) А большинство арестованных и их пособников свели в матросский батальон и отправили под Ригу — искупать вину. Кстати, в их числе находился и будущий убийца офицеров Дыбенко. Но на фронте батальон отказался воевать, приказ об атаке не выполнил. Начал разлагать солдат 2-го Сибирского корпуса. Как вы думаете, наказали его? Расстреляли? Нет. Расформировали батальон, а матросов… вернули на корабли. В апреле 1916 г. Дыбенко снова поймали на агитации. Приговорили к… 2 месяцам заключения и перевели в разряд «штрафованных». На деле это значило, что его перевели с крейсера «Диана» на транспортное судно. Вот и призадумаешься, может ли выиграть войну государство, которое обращается с изменниками подобным образом?

В судах заседали офицеры либеральных взглядов, жалели матросиков, и уж подавно не хотели прослыть «палачами» (своя же «прогрессивная» жена и дети-гимназисты со свету сживут!) Но в столь мягкой политике сказывалась и позиция царя. Он по натуре не был Грозным и не желал быть Грозным. Он помнил, какими ушатами помоев обливал его весь мир за 1905–1907 гг. и силился не повторить этого. Щадил своих подданных, не хотел проливать их кровь. Он и с Думой не хотел ссориться. Склоки и интриги претили ему. Как-то он говорил председателю Думы Родзянко: «Почему это так, Михаил Владимирович. Был я в лесу сегодня… Тихо там, и все забываешь, все эти дрязги, суету людскую… Так хорошо было на душе… Там ближе к природе, ближе к Богу…».

Царь пытался быть над политикой, выше ее. Он все еще верил в сплочение перед лицом общего врага. Ведь должны же рано или поздно одуматься, должны понять: есть нечто большее, неизмеримо более важное, чем личные амбиции, взгляды, претензии. Ведь все — русские, это же так просто… Но не было ни единства, ни сплочения. И может ли оно быть между патриотами и предателями, властью и заговорщиками? Николай Александрович готов был идти навстречу ради единения, соглашался на уступки. Но получалось только хуже. Самых активных оппозиционеров, Гучкова и Рябушинского, кооптировали в Госсовет (верхнюю палату парламента). Оценили? Ничуть не бывало. Возгордились, что с ними заигрывают, и кинулись во все тяжкие. Царь сменил ряд министров, которых особенно критиковали либералы. Но тут же распустили слухи, что их сняли по воле Распутина.

Вместо Щербатова, ненавистного для «общественности», государь назначил министром внутренних дел депутата Думы А. Н. Хвостова. Вот вам доверие, вот вам реальная власть: пост министра внутренних дел считался вторым по рангу после председателя правительства, ему подчинялись все губернаторы. Зачем какие-то подкопы рыть? Берите рычаги управления и действуйте. Но Хвостов с ходу объявил, что его политика — «не вносить излишнего раздражения частыми и массовыми арестами». Борьбу с революционерами фактически прекратил. А в годовщину «кровавого воскресенья», 9 января 1916 г., по разным городам грянули волнения, забастовало 100 тыс. человек (из них в столице 45 тыс.)

Стало ясно, что такого министра внутренних дел больше терпеть нельзя. Царь наконец-то обратил внимание и на любимца Думы, военного министра Поливанова — на грубые ляпы в его работе, сомнительные заявления. Заменил его генералом Шуваевым. Он, как и Алексеев, Деникин, Корнилов, был выходцем из низов, по собственному признанию, «учился на медные деньги». Прежде он служил главным военным интендантом и прославился кристальной честностью. На скользких интендантских должностях к его рукам не «прилипла» ни одна копейка. Был очень толковым специалистом, но он же занял пост Поливанова! Вместо конструктивной работы Дума, ВПК, Земгоры развернули настоящую войну против него.

Царь снова и снова искренне протягивал «общественности» руку дружбы. В феврале он лично приехал на открытие очередной сессии Думы. Вроде, все было прекрасно. Кричали «ура». В зале торжественно служили молебен, великолепно пел хор, депутаты подпевали молитвам. Когда провозгласили «Вечную память всем на поле брани живот свой положившим», Николай II опустился на колени, а за ним вся Дума. Но он хотел взаимопонимания, а либералы гнули свою линию. Сочли, что царь приехал «на поклон», готов сдать позиции. Прогрессисты тут же выплеснули старые требования о «правительстве народного доверия».

К подрывной работе крепко прилагали руку и иностранцы — причем не только противники, а нейтральные страны и союзники. В 1915 г. нашей контрразведкой был арестован известный американский журналист (и матерый шпион) Джон Рид, вез из Румынии письма украинским националистам, при нем нашли и другие улики. Но в его защиту вздыбился госдепартамент США, во избежание конфликта пришлось отпустить. Франция быстро и сурово карала своих предателей, но в Париже газеты Троцкого и Мартова открыто призывали к поражению России, и им никто не препятствовал.

А от правительств Франции и Англии пошли указания послам в Петрограде: обратить внимание — вдруг русские после неудач готовят сепаратный мир? Указания очень уж настойчивые, и послы «намек» поняли. Делились «подозрениями» с либералами. Те охотно подхватили. Ну а как же, из Лондона и Парижа предупреждают! А послы передавали в Лондон и Париж ответные сплетни «из русских источников». Слухи раздували, подтасовывали любые «факты». Очередной раз заболел главком Северного фронта Рузский, царь заменил его генералом Плеве. Ох, как озаботилось «общество»! Передавали, что «герой Львова» Рузский «пал жертвой немецкой партии». А назначили «немца», уж он-то точно сдаст Ригу и Петроград.

Ну а премьер-министр Горемыкин был уже ветхим старичком, в столь бурной обстановке с обязанностями не справлялся. Он и раньше-то не брался решать серьезные вопросы, ездил узнать мнение царя. Сейчас царь почти все время проводил в Ставке в Могилеве. Правительство нужно было усилить, и Николай II остановился на кандидатуре Б. В. Штюрмера. В прошлом он был общественником, земским деятелем, а теперь служил при дворе церемониймейстером, проявил себя верным слугой государя. Значит, должен был удовлетворить обе стороны. Был энергичным, но и деликатным человеком.

Царь рассудил, что именно такой и нужен, «крепкая рука в бархатной перчатке». Назначил его премьером, а одновременно министром внутренних дел вместо Хвостова. Но либералы и их западные друзья аж взбесились. Еще один «немец»! Лучшее доказательство, что замышляется сепаратный мир! Штюрмер, как и Плеве, был православным, обрусевшим во многих поколениях, да это ж мелочи. Его с ходу заклеймили «изменником». А он, вдобавок, никогда не занимал высоких административных постов, не имел опыта работы в правительстве. Его встретили общей обструкцией, и он растерялся. Неуверенно искал хоть какой-нибудь поддержки, и «рука в бархатной перчатке» получилась совсем не крепкой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.