Глупость или измена?
Глупость или измена?
Неудачи 1915 года заставили императора сместить с поста главнокомандующего великого князя Николая Николаевича и принять его обязанности на себя, хотя многие министры считали это опасным шагом. Николай II переехал в Могилев, где с начала августа 1915 года находилась Ставка. И словно отсоединился не только от интриг и сплетен двора, но и от реальных проблем государства.
«В Ставке, в уединении Могилева, – рассказывал депутат Думы Павел Николаевич Милюков, – рабочий день императора сложился однообразно и спокойно. В десять утра он шел к начальнику штаба генералу Алексееву и оставался там до одиннадцати. Алексеев осведомлял его по большой стенной карте при помощи флажков о перемещениях войск за сутки и излагал свои соображения насчет дальнейших действий. К завтраку доклад кончался».
А в отсутствие самодержца в петроградских салонах только и говорили что о любовном треугольнике – Николай, Александра и Григорий. Тривиальная история: русская императрица из немецких принцесс увлеклась занятным русским мужиком, которого сегодня окрестили бы «сексуальным террористом». В высшем обществе с придыханием рассказывали о его уникальных мужских дарованиях.
Император – в Ставке Верховного главнокомандования, в Могилеве, а императрица устраивает себе тайные свидания в домике своей доверенной фрейлины Анны Вырубовой в Царском Селе! Но хуже того, в разгар войны все вспомнили, что императрица – немка. Ей немецкая кровь дороже русской! Жена председателя Государственной думы всерьез рассказывала, что императрица лично приказывает командирам воинских частей не трогать немецких шпионов. Все это было своего рода помешательством, если не глупостью.
Пошли разговоры о супружеской измене императрицы и в народе. Депутат Думы Василий Васильевич Шульгин вспоминал, что, когда в кинотеатрах показывали фронтовую хронику и царь возлагал на себя Георгиевский крест, неизменно звучала язвительная реплика:
– Царь-батюшка с Егорием, а царица-матушка с Григорием.
«Царица никому не нравилась и тогда, давно, когда была юной невестой наследника, – писала ядовитая на язык писательница Зинаида Николаевна Гиппиус. – Не нравилось ее острое лицо, красивое, но злое и унылое, с тонкими поджатыми губами. Не нравилась немецкая, угловатая рослость».
И в царской семье Александру Федоровну, мягко говоря, не жаловали.
«Удивительно, как непопулярна бедная Аликс, – констатировал великий князь Андрей Владимирович. – Можно, безусловно, утверждать, что она решительно ничего не сделала, чтобы дать повод заподозрить ее в симпатиях к немцам, но все стараются именно утверждать, что она им симпатизирует. Единственно, в чем ее можно упрекнуть, – это что она не сумела быть популярной».
Слухи о немецком заговоре в дворцовых кругах подорвали не только репутацию императора, но и боевой дух вооруженных сил.
С лета 1914 и до осени 1917 года всего было мобилизовано почти 16 миллионов человек. Из них 13 миллионов, то есть подавляющее большинство, были крестьянами, которые не очень понимали, за что они должны воевать.
Армия несла серьезные потери. Погибли в боях, умерли от ран и болезней, пропали без вести около трех с половиной миллионов человек.
Николай II вступил в войну, руководствуясь сложными геостратегическими расчетами, а его солдаты, вчерашние крестьяне, думали о другом: передадут после войны крестьянам землю или нет? Никакие другие ценности, кроме земли, для крестьянина не имели значения. А из дома солдаты получали письма, в которых родители и жены жаловались на дороговизну, реквизиции хлеба, проводившиеся царским правительством, на то, что без мужчины невозможно прокормить семью.
И вот результат: в феврале 1917 года никто в вооруженных силах России и пальцем не пошевелил, чтобы спасти монархию. Сразу после революции начался саботаж войны, солдаты требовали мира любой ценой. Саботаж выражался в разных формах, в том числе в дезертирстве, в чрезвычайно медленном передвижении частей, в постоянном требовании сменить фронтовые части и отвести их в тыл на отдых.
После первой революции Россия перестала быть самодержавной. Итогом революции стал компромисс между обществом и Санкт-Петербургом: общество отказалось от радикальных лозунгов, власть поступилась своими привилегиями. Говорить о конституционной монархии не принято, но император добровольно поступился своими полномочиями и прерогативами. Под влиянием советской историографии мы недооценивали эти перемены.
Законодательная система гарантировала права и свободы подданных, и даже император не мог нарушить закон. Правительство вынуждено было добиваться одобрения своим действиям у депутатов, и далеко не всегда это получалось.
Политическую полицию, охранное отделение, поставили в определенные рамки. Вот почему множество революционеров, злейших врагов монархии, избежали преследований, преспокойно уехали за границу.
Находящиеся в оппозиции партии резко выступали против существующей власти, и правительство ничего не могло с ними сделать. Выборы в Государственную думу наделяли депутатскими мандатами весьма радикально настроенных оппозиционеров. С думской трибуны они говорили все, что считали нужным. Выступления депутатов печатались в газетах без цензуры – таков был закон.
В принципе формировалась демократическая система разделения властей. Но война прервала нормальное течение жизни. Так или иначе страдали все – от высших классов до низших.
Начался поиск виновных. Кто-то должен был ответить за всеобщее неудобство, за плохие новости, поступающие каждый день.
Политический истеблишмент считал, что ему недостает власти: император мешает. И вину за все неудачи – на фронтах и в тылу, в том числе собственные, рожденные нераспорядительностью и неумелостью, переваливали на Николая и Александру.
Боевые действия в 1914 году проходили с переменным успехом. В августе русские войска перешли границу и начали наступление на Восточную Пруссию. Это заставило немецкое командование изменить свои планы и бросить против русских войск дополнительные силы.
«Вторжение в Восточную Пруссию было не только нашей обязанностью, но и диктовалось нам инстинктом самосохранения, – писал выдающийся военный теоретик генерал-майор царской армии Александр Андреевич Свечин. – Германия поворачивалась к нам, с началом войны, спиной. Мы должны были напрячь свои силы, чтобы больно ее укусить и помнить при этом, что чем больнее наш укус, тем скорее ее руки выпустят схваченную за горло Францию и кулаки ее обрушатся на нас».
Но судьба вступивших в Пруссию войск сложилась крайне неудачно. Командование двух русских армий действовало неумело, чем воспользовался противник. Противостоявшую им 8-ю немецкую армию возглавил Пауль фон Гинденбург, начальником штаба к нему прибыл Эрих фон Людендорф. Им отводилась второстепенная роль в войне, они должны были всего лишь сковать русские силы, пока основная часть кайзеровской армии сокрушит Францию.
Но именно здесь, в Пруссии, взошла их военная звезда.
1-я армия генерала Павла Карловича Ренненкампфа, чтобы не попасть в окружение, отошла. 2-я армия генерала Александра Васильевича Самсонова потерпела поражение. Два корпуса были окружены. Многие солдаты и офицеры попали в плен. При выходе из окружения генерал Самсонов погиб. Считается, что покончил с собой.
«В первых сражениях, – отмечает Александр Иванович Калистратов, профессор кафедры оперативного искусства Общевойсковой академии Вооруженных сил России (Военная мысль. 2009. № 4), – горько обозначились главные несчастья России: всеобщая культурная отсталость, отсутствие координации, хладнокровного рационализма, научного подхода к делу, недооценка роли техники в борьбе. Высшее командование показало полную неподготовленность к управлению большими воинскими формированиями, непонимание самой техники управления, косность оперативной мысли».
Немцы назвали это сражение битвой при Танненберге. После Первой мировой, в 1927 году, там воздвигли помпезный мемориал в честь победы над русскими войсками в 1914 году. На открытие приехали Гинденбург и Людендорф. Здесь же 7 августа 1934 года похоронили Гинденбурга. В январе 1945 года немецкие саперы взорвали мемориал. Останки бывшего президента увезли в Германию. Ныне это польская территория.
Зато попытки немцев взять Варшаву и Лодзь успехом не увенчались.
Потери русской армии в первый год войны были значительными. Но стратегически немцы ничего не добились. Им пришлось ослабить нажим на Францию и перебросить войска с Западного на Восточный фронт, чтобы поддержать терпевшего неудачи австрийского союзника.
Одновременно в 1914-м развернулась битва за Галицию. Юго-Западный фронт под командованием генерала Николая Иудовича Иванова сломил сопротивление австрийцев, которые, понеся большие потери, отступили, очистив Восточную Галицию. Фактически австро-венгерская армия была обескровлена и начала терять обороноспособность (см.: Военноисторический журнал. 2014. № 9). Немцам пришлось перебросить свои части на австрийский фронт.
В январе 1915 года в дипломатической канцелярии при Ставке составили меморандум: «Основной политической задачей при проведении нашей новой границы на австро-венгерской территории должно быть присоединение к Российской империи исконных русских земель: Галичины, Угорской Руси и Русской Буковины. Такое присоединение – не простое приобретение новых областей. Оно полно великого исторического смысла, является завершением нашим верховным вождем начатого еще при московских князьях великого дела собирания Руси».
В 1915 году германское командование вознамерилось разгромить русскую армию и вывести Россию из игры. В начале года русская армия успешно сопротивлялась и в Восточной Пруссии, и в Карпатах. В марте русские войска даже взяли австрийскую крепость Перемышль.
Но в конце весны, сосредоточив большие силы, германская армия перешла в новое наступление. А российская армия остро ощутила нехватку снарядов и патронов. Предвоенные нормы расхода боеприпасов оказались далеки от реальности Великой войны. Никто не ожидал столь продолжительных боевых действий, думали, что за полгода все закончится. Немецкое наступление продолжалось и летом. Русские войска оставили Галицию. Территорию Польши, входившей в состав Российской империи, оккупировали немецкие и австрийские войска.
Германские генералы выиграли несколько сражений подряд. Но опять же стратегической цели не добились – Россия не была разгромлена и не собиралась просить о мире.
Император принял на себя командование. Заменил и начальника штаба – вместо Янушкевича взял генерала Михаила Васильевича Алексеева.
«Прощаясь с работниками штаба перед отъездом на Кавказ, – писал генерал-лейтенант Александр Александрович Самойло, – Янушкевич чистосердечно и справедливо признался в своей вине за наши военные неудачи первого года войны».
Центр жизни страны переместился в Могилев. Правительство оставалось в Петрограде, но высокопоставленные чиновники постоянно путешествовали в Ставку. На вокзале министра ожидал фельдъегерь, сообщал, на какой час назначен доклад императору, и на автомобиле вез в губернаторский дом.
Вечером в губернаторском доме собирались великие князья, генералы и чины царской свиты, иностранные военные агенты, приглашенные к высочайшему столу. Летом стол накрывали в палатке в саду губернаторского дома. Когда все были в сборе, появлялся государь в сопровождении наследника-цесаревича. После обеда обходил присутствовавших, разговаривал с ними, а затем уходил в свой кабинет.
Из всего его окружения только новый начальник штаба генерал Алексеев никогда не оставался к обеду, так как с самого начала просил его величество уволить его от обедов и завтраков, сославшись на недостаток времени.
Новые люди в Ставке изменили ситуацию на фронте.
Летом 1916 года Юго-Западный фронт начал успешную операцию, которая позволила нанести серьезный удар по австрийским и немецким войскам. Операцию стали именовать Брусиловским прорывом, потому что на посту командующего фронтом генерала Иванова сменил генерал Брусилов. На Кавказском фронте, которым умело командовал генерал Николай Николаевич Юденич, русские войска взяли города Эрзурум и Трапезунд.
В 1916 году Россия согласилась еще и напрямую помочь изнемогающей Франции. Из Парижа прибыли министр юстиции Рене Вивиани и министр вооружений Альбер Тома. 28 апреля в Могилеве они подписали соглашение об отправке русских войск во Францию. Император откликнулся на просьбу Парижа компенсировать потери французских войск в боях с немцами. Россия отправила во Францию 40 тысяч солдат – четыре бригады.
Среди тех, кого послали воевать на Западный фронт Первой мировой, был будущий министр обороны СССР маршал Родион Яковлевич Малиновский.
Он очень рано ушел на войну. Когда в 1914 году с одним из эшелонов Малиновский отправился на фронт, ему было всего шестнадцать лет. Будущего маршала зачислили в пулеметную команду Елисаветградского пехотного полка. Солдатом он оказался умелым. Получил Георгиевский крест и был зачислен в 1-ю Особую бригаду, куда отбирали физически подготовленных и грамотных солдат, только православных. Особую бригаду отправили во Францию.
Российских солдат французы принимали с почетом и уважением, благодарили и обильно награждали. Пока в России не грянула Февральская революция. Среди русских солдат начались разброд и шатания. Жорж Клемансо распорядился так. Тех, кто вообще ничего не желал делать, отправили в Алжир, где они оказались на положении осужденных преступников. Тех, кто был готов хотя бы работать, свели в трудовые батальоны. А из тех, кто изъявил желание сражаться с немцами, в декабре 1917 года сформировали русский легион. Ефрейтор пулеметной роты Малиновский предпочел воевать. Годы во Франции не были худшими в его жизни.
Малиновский вернулся на родину только после окончания Первой мировой. В начале октября 1919 года он сошел с французского судна во Владивостоке. Часть Сибири еще находилась под властью адмирала Александра Васильевича Колчака, но его войска отступали под напором Красной армии.
Малиновский ловко избежал мобилизации в колчаковскую армию. Он больше не хотел воевать, но случайно попал в руки наступавших красноармейцев. В нем заподозрили бывшего офицера, хотели расстрелять, потом все-таки отвели в штаб. Родион Яковлевич понял, что единственный выход – вступить добровольцем в Красную армию. Ему повезло. Боевые действия уже заканчивались. Он счастливо избежал участия в Гражданской войне, чем коллеги-маршалы всегда будут укорять его: «Мы тут революцию делали, с белыми рубились, а ты во Франции отсиживался и на родину не торопился».
Но мы слишком забежали вперед.
Неудачи пятнадцатого года общество восприняло крайне болезненно, что породило слухи о немецком заговоре.
«В обществе только и было разговоров что о влиянии темных сил, – писал председатель Государственной думы Михаил Владимирович Родзянко. – Определенно и открыто говорилось, что от этих «темных сил», действующих через Распутина, зависят все назначения как министров, так и должностных лиц… Роковое слово «измена» сначала шепотом, тайно, а потом явно и громко пронеслось над страной».
«Ходили чудовищные слухи об измене генералов, – вспоминал певец Александр Вертинский, – о гибели безоружных, полуголых солдат, о поставках гнилого товара армии, о взятках интендантов. Страна дрожала как от озноба, сжигаемая внутренним огнем».
Верховное командование возложило вину на генерала Владимира Александровича Сухомлинова, который за пять лет до войны стал военным министром. Императрица Александра Федоровна писала мужу: «Ярость офицеров против Сухомлинова безмерна. Они ненавидят самое его имя и жаждут, чтобы его прогнали. Это авантюристка-жена совершенно разрушила его репутацию. Он страдает из-за ее взяточничества. Говорят, что это его вина, что нет снарядов».
О своем увольнении военный министр Сухомлинов узнал из письма императора, доставленного фельдъегерем: «После долгого раздумывания я пришел к заключению, что интересы России и армии требуют в настоящее время вашего ухода. Беспристрастная история вынесет свой приговор, более снисходительный, нежели осуждение современников».
Сухомлинов считал, что стал жертвой интриг Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, с которым не ладил. Министр вообще считал, что обилие великих князей, занимающих высшие посты в вооруженных силах, только мешает фронту: «Стратегические эксперименты великого князя стоили нам трех армий, но господа взяли на себя труд все несчастие объяснить недостатком боевого снабжения. Этого обвинения было достаточно для того, чтобы убедить государя в необходимости меня уволить, но боевую славу великого князя спасти этим не удалось».
Против Сухомлинова уже возбудили уголовное дело. На него возложили вину не только за неподготовленность армии к войне. Бывшего министра подозревали в государственной измене.
«Ведущий это дело судья однажды с триумфом показал мне письмо, которое он охарактеризовал как «убедительное доказательство» вины Сухомлинова, – вспоминал директор Департамента полиции Васильев. – Это было адресованное жене военного министра письмо из Карлсбада, написанное австрийским купцом Александром Альтшиллером. Альтшиллер писал, что в Карлсбаде идет дождь, дороги ужасные, и поэтому о долгих прогулках не может идти речи. Когда я изумленно спросил судью, каким образом такое письмо может служить доказательством вины Сухомлинова, он отвечал, что эти слова имеют скрытый смысл, дождь и плохие дороги означают что-то совсем иное…»
Но общественному мнению и не надо было ничего доказывать. Бывшего министра и его третью жену Екатерину Викторовну обвинили в государственной измене и отправили в Петропавловскую крепость.
Жертвой шпиономании стала и российская императрица Александра Федоровна, Аликс, урожденная Алиса Гессен-Дармштадтская.
«Молва все неудачи приписывает государыне, – писала современница. – Волосы дыбом встают: в чем только ее не обвиняют, каждый слой общества со своей точки зрения, но общий, дружный порыв – нелюбовь и недоверие».
Цензура только вредила императорскому дому. Люди исходили из того, что правды в газетах не напишут, и принимали на веру самые невероятные вымыслы. Рассказывали, будто цены растут оттого, что императрица эшелонами отправляет хлеб и сахар своим любимым немцам, а немецких шпионов по приказу императрицы отпускают на свободу.
Французский посол в России Морис Палеолог, считавший себя осведомленным человеком, был уверен: «Император царствует, но правит императрица, инспирируемая Распутиным».
Конечно же Григорий Ефимович Распутин был, говоря современным языком, мастером пиара и самопиара! Он так убедительно рассказывал о том, как вершит судьбой России, что ему поверили и за это убили.
Но ведь ничего из того, что он рассказывал о себе и что о нем говорили другие, не было!
Для высшего общества он был столь же экзотической фигурой, как Сергей Есенин для богемы и художественной интеллигенции. От них ждали выкрутасов и здоровой мужской силы. Рассказы о Распутине передавались из уст в уста и очень нравились. Ему приписывают «грубую чувственность, животное, звериное сладострастие», а также страсть к «ничем не ограниченным половым излишествам». Похоже, всё это, ставшее сюжетом занимательных боевиков, – выдумка и к реальности отношения не имеет.
«Детальный анализ сохранившихся свидетельств, – считает автор книги о Распутине историк Даниил Александрович Коцюбинский, – не оставляет сомнений: реальный Григорий Распутин был человеком с резко сниженной сексуальной потенцией, вся модель поведения которого была построена так, чтобы максимально закамуфлировать этот изъян, тем более нетерпимый для истероида, жаждущего тотальной и немедленной любви к себе со стороны всех и вся».
Не описание ли это скорее самого тогдашнего общества, жаждавшего любви, но не имевшего для этого никаких оснований?
В чем только не обвиняли императрицу! В том, что она была германская шпионка. Что у нее был роман с Распутиным и одновременно с собственной фрейлиной Вырубовой. Что она пустила старца в спальню великих княжон. Что отравила собственного сына, и поэтому цесаревич Алексей так часто болеет. Что она вознамерилась свергнуть мужа, занять трон и сама править Россией…
И все эти небылицы изо дня в день повторяли самые разные люди! Происходило унижение власти.
«Даже штабные генералы и гвардейские офицеры передавали невероятные слухи, – отмечает историк Борис Иванович Колоницкий. – В дни приезда царицы в Ставку принимались особые меры безопасности: от нее прятали секретные документы – утверждали, что после каждого такого визита русская армия терпела поражения. Генерал Алексеев заявил, что у царицы находилась секретная карта, которая должна была существовать лишь в двух экземплярах – у него и у императора. Утверждали, что в Царском Селе находилась радиотелеграфная станция, передающая сообщения в Германию».
Важно отметить, что эти настроения охватили генералитет, считавшийся опорой монархии!
Один из царских генералов записал в дневнике: «Есть слух, будто из Царскосельского дворца от государыни шел кабель для разговоров с Берлином, по которому Вильгельм узнавал буквально все наши тайны. Страшно подумать о том, что это может быть правда, – ведь какими жертвами платил народ за подобное предательство».
Для человека, дослужившегося до генеральского звания, предположение фантасмагорическое. Телефонный кабель – вещь вполне реальная. Если он проложен, его можно обнаружить. Как и сам аппарат. Это же не нынешние мобильные телефоны, которые умещаются в кармане. Разговаривали в ту пору через телефонистов, так что в такие переговоры в любом случае посвящалось бы немалое число людей…
После начала войны императрица занялась формированием санитарных поездов и созданием госпиталей.
«Царица с самого начала посвятила себя заботе о раненых, – рассказывал современник, – и решила, что великие княжны Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна должны помогать ей в этом деле. Все трое прошли курсы подготовки медицинских сестер и ежедневно по нескольку часов в день ухаживали за ранеными, которых направляли в Царское Село».
Казалось бы, в высшей степени патриотическое и благородное поведение. Британская королева заслужила уважение своих подданных, делая то же самое. Но в России утрачено доверие между различными классами общества, и решительно ничто не в состоянии изменить мнение об императрице!
«Появились открытки с фотографией царицы, ассистирующей хирургу во время операции, – пишет Борис Колоницкий. – Но, вопреки ожиданиям, и это вызывало осуждение. Считалось непристойным, что девушки ухаживают за обнаженными мужчинами. В глазах многих монархистов царица, «обмывая ноги солдатам», теряла царственность».
Царица и две старшие дочери почти всегда ходили в форме сестер милосердия.
«А для русских солдат медицинская сестра стала символом разврата, «тылового свинства», – отмечает Колоницкий. – В некоторых госпиталях на глазах солдат разыгрывались оргии с участием «сестер утешения» и «кузин милосердия». Профессиональные проститутки, подражая моде высшего света, использовали форму Красного Креста».
Роковое слово «измена» сначала шепотом, тайно, а потом явно и громко пронеслось над страной. И в Государственной думе 1 ноября 1916 года депутат от партии кадетов Павел Милюков каждый пункт обвинений царскому правительству заканчивал словами: «Что это – глупость или измена?» Эта фраза словно молотом била по голове.
Заметим: никто не преследовал Милюкова, который в разгар войны предъявил власти такие обвинения. Ни император, ни императрица, ни правительство! Закон не позволял репрессировать депутата за его речь. Незаконными методами император не пользовался. Так что Милюков мог ничего не опасаться. А ведь у него не было и не могло быть никаких доказательств. Он знал, что произносит чисто пропагандистскую речь. Обвинять царицу в прогерманских симпатиях было нелепо, а подозревать в измене – глупо.
«Я утверждаю, что не было ни одной более русской женщины, чем была ее величество, – писала после революции Татьяна Боткина, дочь императорского лейб-медика. – Глубоко православная, она никогда и не была немкой иначе, как по рождению. Воспитание, полученное ее величеством, было чисто английского характера. При дворе знали, как мало у ее величества общего с ее немецкими родственниками, которых она очень редко видела, а некоторых, например дядю – императора Вильгельма, прямо не любила, считая его фальшивым человеком».
Британский посол в России Джордж Бьюкенен жаловался императору, что в правительство назначаются люди с явными прогерманскими настроениями. Николай II, болезненно воспринимавший слова о чуждом влиянии на него, ответил раздраженно:
– Вы, по-видимому, думаете, что я пользуюсь чьими-то советами при выборе моих министров. Вы ошибаетесь: я один их выбираю…
Император не лукавил. Он был крайне упрям и назначал только тех, кому доверял.
«У императора не было личного секретаря, – вспоминал начальник его канцелярии. – Он так ревниво относился к своим исключительным правам, что собственноручно запечатывал конверты с собственными повелениями. Секретарь мог превысить свои полномочия: навязывать свои идеи, пытаться влиять на государя. Влиять на человека, который не хотел советоваться ни с кем, кроме своей совести. Даже мысль об этом могла повергнуть Николая II в ужас!»
Принимая посетителя, император курил и предлагал закурить собеседнику. Он выделял тех, кто изъяснялся просто и ясно, не выносил заумных речей.
«Перед тем как выслушать министра, – вспоминал чиновник императорского двора, – он брал в руки его отчет, просматривал несколько первых строк, чтобы понять, о чем идет речь, а затем внимательно читал последние абзацы, в которых министр излагал свои выводы и предложения».
Он не вступал в спор. Не выходил из себя. Говорил ровно и вежливо. Выслушав и задав все вопросы, Николай, как правило, подходил к окну и произносил какую-нибудь нейтральную фразу. Это был знак – аудиенция окончена. Часто министр, вполне довольный аудиенцией, уходил, думая, что ему удалось убедить царя. Но он ошибался. На следующий день министр получал уведомление об отставке.
Скажем, разговоры об отставке министра иностранных дел пошли еще осенью 1915 года. Об этом стали писать газеты.
Пошли разговоры об отставке Сазонова и в прессе. Министр пошел ва-банк. Во время доклада, сославшись на эти слухи, поинтересовался, когда именно ему ждать отставки.
«Государь император с крайним удивлением самым решительным образом опроверг существование даже мысли о них, – записано в дневнике МИД. – Его величество не скрыл своего раздражения по поводу постоянно возникающих в Петрограде всякого рода ложных слухов и прибавил:
– Слава богу, я живу на Ставке, куда весь этот вздор не доходит.
Государь распространился насчет невозможности в настоящую минуту даже говорить о смене министра иностранных дел. Кроме того, он выказал себя особенно милостивым лично по отношению к С.Д. Сазонову».
А летом 1916 года император все-таки уволил министра иностранных дел.
После смерти Распутина, рассказывал директор Департамента полиции Алексей Васильев, «я поручил провести обыск его квартиры и сразу же изъять все компрометирующие материалы… Но никакой компрометирующей Распутина корреспонденции, никаких писем к нему от царицы не было. Я также провел расследование, чтобы узнать, не хранил ли Распутин такие документы, а также деньги или драгоценности в банке. И это был миф».
Просто были люди, которые завидовали положению Распутина у трона, были те, кто использовал его в своих политических целях, и те, кто его ненавидел. Они убили Распутина. Эта история получила грандиозный резонанс! Тем самым они расшатали трон. Монархия рухнула, большевики пришли к власти, началась Гражданская война, и Россия умылась кровью.
Уинстон Черчилль писал после Первой мировой войны:
«Царский строй принято считать прогнившей, ни на что не годной тиранией. Но анализ тридцати месяцев войны с Германией и Австрией опровергает эти легковесные представления. Силу Российской империи мы можем измерить по тем ударам, под которыми она устояла, по бедствиям, которые она вынесла, по неисчерпаемой мощи, которую она развила, и по способности восстанавливать силы, которую она проявила.
Бремя решений лежало на Николае II. Давать ответы приходилось ему: воевать или не воевать, идти в наступление или отступить, согласиться на демократизацию или держаться твердо, уйти или устоять – вот поля сражений Николая II.
Самоотверженный порыв русских армий, спасших Париж в 1914 году, преодоление мучительного отступления, медленное восстановление сил, брусиловские победы, вступление российской армии в кампанию 1917 года непобедимой и более сильной, чем когда-либо. Разве во всем этом не было его заслуги? Несмотря на ошибки, большие и страшные, он решил войну в пользу России».
2 декабря 1916 года в Государственной думе выступал новый министр иностранных дел Николай Николаевич Покровский:
– Изверившись в возможность пробить брешь в нашем незыблемом союзе, Германия выступает с официальным предложением начать мирные переговоры. В своем непонимании истинного духа, одушевляющего Россию, наши враги льстят себя тщетной надеждой, что у нас найдутся малодушные люди, которые хотя на минуту дадут себя обмануть лживыми предложениями. Этому не бывать. Сердце не дрогнет ни у одного русского. Напротив, с еще большим единением соберется вся Русь и станет стеной кругом своего верховного вождя, с начала войны провозгласившего, что он не заключит мира до тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдет с земли нашей.
Через три месяца и армия, и страна отвернутся от своего верховного вождя.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.