КОНТРРАЗВЕДКА

КОНТРРАЗВЕДКА

Одной из важнейших задач ФБР как главной контрразведывательной службы США была борьба с «красными шпионами». До середины 20-х годов XX века работа в этом направлении практически не велась — прежде всего потому, что таких шпионов в США не было. Америка не относилась к приоритетным направлениям работы первых агентов Особого отдела ЧК. А те агенты Коминтерна, легальные и нелегальные, шпионами как таковыми могут быть названы только условно, и борьба с ними велась в рамках общей деятельности Бюро по противостоянию КП США. Положение начало изменяться, когда встал вопрос о военно-технической разведке, прежде всего для нужд модернизируемой РККА. Уже с конца 20-х, и до характерного (знакового для множества советских разведчиков) 38-го года, в США работал агент под кличкой Чарли, который успешно передавал в Союз информацию о новейших американских военно-технических разработках. Например, о конструкции спасательного аппарата для эвакуации моряков с тонущих подлодок, о новинках танкостроения, о прицелах для бомбометания и т. д. С начала 30-х в США работал блестящий советский разведчик Л. Эйнгорн. От него была получена информация об авиационных заводах, где строили самолеты конструкции русского эмигранта Сикорского, а также об американском моторостроении (в частности, о новинках фирмы «Паккард») и химической промышленности. При этом он совмещал функции военно-промышленного и политического шпиона. С его несомненной подачи в Компартии США был создан так называемый конспиративный аппарат, который организовал через первичные ячейки КП на предприятиях систематический сбор информации для «идейных союзников». В 1935 году в США — в контакте с КП, — к работе приступил Л. Гелферт, которого особенно интересовали аспекты применения и защиты от отравляющих веществ, достижения полевой хирургии, специальное оборудование. Под «легальной крышей» крупного закупочного предприятия в Нью-Йорке работал видный советский разведчик, который в семидесятые-восьмидесятые годы вошел в высшее руководство советской разведки — Г.Б. Овакимян.

Объединенными усилиями советской разведки и «конспиративного аппарата» в последние предвоенные годы в США было получено более 450 информационных документов — а это 30 тысяч листов описаний и технической документации, почти тысяча чертежей и даже 163 образца (их обычно вывозили через Канаду). Меры, предпринимаемые ФБР, были, очевидно, недостаточны — точно так же, как в борьбе с немецкой агентурой. Тем более, что ведению контрразведывательной работы препятствовала нечеткая правовая база и, в известной степени, политические предрассудки. Лично Гуверу, пожалуй, никогда не были симпатичны контакты с «большевистской Россией», которые организовала большая и все увеличивающаяся группа бизнесменов, но перейти к решительным действиям в тот период он не мог. Например, еще со середины 20-х годов велась разработка А. Хаммера и еще нескольких крупных бизнесменов, но это так ничем и не завершилось. Советские представительства располагались в самом центре Манхэтгэна. Под крышей «Амторга», «Уорлд туристе» и еще более экзотических компаний работали десятки агентов[40].

Резкий перелом в контрразведывательной работе против СССР, а затем и всех стран «за железным занавесом» произошел только после Второй мировой войны, прежде всего потому, что произошла драматическая утечка сведений по «Ман-хэттэнскому проекту», за секретность и безопасность которого ФБР отвечала непосредственно. О «деле Розенбергов» мы в последующем разделе рассказываем подробно, а в целом период с 1946—1947-го по 1990-е годы в США — сплошной ряд контрразведывательных операций, прежде всего против «Восточного блока», проходивших, надо признать, с переменным успехом.

На первом этапе контрразведка оставалась «пассивной»[41] — то есть отслеживались связи легальных советских представителей, работников посольств и миссии СССР при ООН. В 1951 году на сборе информации о ВМФ США был пойман второй секретарь советской делегации при ООН А.П. Ковалев; он был выслан из страны. Через пару лет «персоной нон грата» стал помощник военно-морского атташе И.А. Амосов. В 1955 году был выявлен чрезмерный интерес сотрудника миссии при ООН Б. Гладкова к достижениям в области турбиностроения, и в следующем году Госдепартамент принял решение о нежелательности его пребывания в стране. В следующем году выслали еще одного «ООНовца» — переводчика В. Петрова, задержанного при попытке получить чертежи нового самолета.

Аппарат советских дипломатов в США рос быстрыми темпами, уже в те годы заметно превышая численность американских дипломатических представителей в Москве. ФБР установило постоянную слежку за сотрудниками дипломатических представительств и круглосуточную прослушку всех телефонов советских миссий и учреждений. Но этих мер («зеркальных» тем, которые намного раньше были введены в СССР) оказывалось недостаточно. Как признавали сами ФБРовцы, советские агенты отличались высокой профессиональной подготовкой — что, конечно же, неудивительно: они опирались на опыт борьбы с мощнейшей контрразведкой предшествующего периода, с гестапо. Тогда стали разрабатываться и проводиться целые специальные операции. Об одной такой, рутинной, чуть подробнее. Заметим только, что изложенная в начале «история» вербовки настолько неубедительна, что в способе ее подачи отчетливо просматривается типичный эф-бэ-эровский метод выгораживания свидетелей, которые пошли на сотрудничество — даже если при этом надо погрешить против истины.

…Летом 1954 года советский офицер военно-воздушных сил пригласил полковника армии Соединенных Штатов, которого он знал по официальным контактам, позавтракать с ним в его квартире в Восточном Берлине. Советский офицер знал, что американец планировал вскорости выйти в отставку, и предупредил, что хочет переговорить с ним с глазу на глаз. В августе, в соответствии с договоренностью, мужчины встретились неподалеку от Могилы Неизвестного Солдата в Восточном Берлине. Моросил дождь. Полковник сел в автомобиль советского офицера, и они проехали несколько кварталов к дому. Американец сказал советскому партнеру, что проинструктировал своего водителя подъехать на площадку перед Могилой Неизвестного Солдата через час с четвертью. Советский офицер ответил, что разговор не будет слишком длинен, и водителю не придется долго ждать.

В доме они оказались только вдвоем, но как только сели завтракать, раздался стук во входную дверь. Вошедший, мужчина примерно 38 лет, ростом чуть ниже 160 см, плотный (килограммов семьдесят), одетый в гражданское, был представлен полковнику. По словам гражданского, выходило, что он в годы войны работал в нью-йоркском представительстве Амторга. Завтрак не сопровождался возлияниями, но «гражданский» пил вино и прикончил всю бутылку. Разговаривали о пустяках; после завтрака американец напомнил, что он должен уехать, но советский офицер настоял на чашечке кофе, а сам извинился и ушел, сказав, что минут на 30. Пока он отсутствовал, гражданский спросил полковника, в самом ли деле он собирается после отставки перебраться в Ливенворт, штат Канзас — место расположения командования и штаба сухопутных сил армии США, а также высшего военного училища. Полковник подтвердил — и вспомнил, что не говорил в присутствии «гражданского» о месте, куда собирается переехать из Германии, но во время прошлой встречи говорил об этом знакомому офицеру.

Тогда собеседник спросил: «Полковник, если я приеду в США, вас можно будет навестить?»

— Ну, конечно, — ответил полковник.

Советский вербовщик тогда отметил, что будет с женой и детьми, и очень беспокоится об их безопасности, — и спросил полковника, может ли рассчитывать на помощь, если окажется в Штатах. Снова полковник ответил, что постарается помочь. Тогда собеседник начертил эскиз центра Манхэтгэна и отметил точкой северо-восточный угол 86-й улицы и Мэдисон авеню.

— Когда Вы сможете оказаться в Нью-Йорке?

— Полагаю, в конце осени, — ответил полковник.

— Давайте договоримся о встрече на северо-восточном углу 86-й и Мэдисон, в 4 пополудни в любой из этих дней: 15 октября, 25; или 5 ноября, 15, или 25; 1 января; 1 февраля; 1 марта.

Полковник согласился; тогда человек из СССР сказал:

— Если я вдруг не смогу сам придти на встречу в Нью-Йорке, придет друг и скажет так: «Кажется, я встречал вас на Шпрехштрассе, полковник. Какой был номер вашего дома там?» а Вы ответите: «О, да, я жил там, на Шпрехштрассе 19».

Затем «гражданский» спросил, не сможет ли полковник принести с собой кое-какие книги, брошюры и карты из Ливенвортской школы. Полковник ответил, что после своей отставки он не будет иметь никакого отношения к учебному центру. Но собеседник предложил все же попробовать получить некоторые материалы. Американский полковник заявил, что он «должен обдумать это»; на вопрос-предложение о передаче денег — любых денег, — он ответил отрицательно.

В это время возвратился советский офицер и принялся вновь заваривать кофе. Полковник тем временем сделал копию эскиза района Манхэтгэна (свой эскиз гражданский собеседник отдать отказался). После кофе полковник армии США объявил, что ему уже пора ехать. Собеседник спросил, не могут ли они еще раз встретиться через пару дней. Полковник ответил, что будет очень занят сборами и не сможет уже никуда приехать.

С этим полковник оставил дом и возвратился на место, где его ожидал водитель.

Возвратясь к себе, офицер немедленно сообщил об этой встрече представителям власти и сказал, что готов сотрудничать любым способом с надлежащими службами, в связи с любыми будущими контактами.

Вскоре американский полковник возвратился в США; все сведения о попытке вербовки были переданы в ФБР. 15 октября 1954 года, в день первой встречи, назначенной советским вербовщиком, агенты ФБР заняли неприметные позиции около пересечения 86-й улицы и Мэдисон авеню в Нью-Йорке. Приблизительно в то же самое время, которое было определено для встречи, агенты заметили двоих чиновников, аккредитованных в представительстве СССР при Организации Объединенных Наций. Они, очевидно, внимательно осматривали место свидания и, казалось, ожидали появления отставного полковника.

ФБР приняло меры для того, чтобы в следующую намеченную дату, 25 октября 1954 г., встреча состоялась. План операции состоял в том, чтобы на встречу с контактерами, которые лично не знакомы с полковником, пойдет специальный агент ФБР.

Агент Бюро, отобранный из соображений максимального сходства с полковником, стал готовиться к встрече. Они были с полковником примерно одинакового роста и веса, кареглазые, с каштановыми, негустыми волосами, лица у обоих были румяными, довольно полными, с круглым подбородком. Но полковник носил усы, и был старше примерно на 10 лет. Для того, чтобы скрыть возрастные и прочие отличия, потребовались услуги нью-йоркского профессионального визажиста.

Работа делалась на основе нескольких фотографий армейского полковника и его детального описания. Агента постригли и подкрасили волосы специальной краской, создавая эффект легкой седины. Чуть подправили форму бровей и наложили косметику, так что сходство стало и в самом деле значительным. Последним косметическим штрихом стали накладные усы нужного фасона и цвета. Полковник любил свободную одежду. Агента одели в твидовое спортивное пальто, которое было ему несколько широко.

Второй частью подготовки было тщательное ознакомление с биографией и жизненным путем полковника. Агент тщательно запомнил множество сведений об окружении полковника, о его семье, местах жительства и местах предыдущей службы в Германии — любые детали, которые могли убедить контактеров в идентичности агента и полковника. Особенно большое внимание уделялось тем данным, которые могли быть проверены советской агентурой.

25 октября 1954 года специальный агент, изображающий из себя отставного полковника, приблизительно в 4:05 пополудни появился на перекрестке. Двое мужчин, идентифицированных как сотрудники представительства СССР при ООН, остановились неподалеку и внимательно рассматривали лже-полковни-ка, но не предприняли никакой попытки контакта. Специальный агент пришел на перекресток и 5 ноября 1954 года, но на этот раз вообще никто из «советских» не появился поблизости.

И только 15 ноября, вновь примерно в то же время, специальный агент, загримированный и одетый для достижения максимального сходства с полковником, подъехав к перекрестку на такси, заметил человека, который очевидно ожидал его. Незнакомец, среднего роста, плотный, лет 35—40, несколько минут внимательно рассматривал «полковника», потом подошел и сказал нечто неразборчивое.

— Простите? — переспросил лже-полковник.

Тогда контактер произнес пароль, и услышал правильный отзыв.

От предложения сесть в машину «полковник» отказался; тогда мужчина, представившийся как «Шульц», предложил прогулку по Центральному парку.

Агенты ФБР, которые наблюдали за встречей, быстро опознали «Шульца». Это был Максим Мартынов, член советской делегации при ООН. «Полковник» согласился, и они прошли в парк. По дороге «полковник» спросил, приехал ли тот милый господин из Берлина, который назначил эту встречу. «Шульц» сказал, что поездка у того не состоялась, но все он препоручил ему, своему другу. Он — тоже из СССР, и в знак подтверждения этого, «Шульц» показал удостоверение личности, которое агент внимательно рассмотрел и запомнил.

Свободных скамеек в парке не попадалось, поэтому пришлось разговаривать, прогуливаясь по дорожкам у озера. «Шульц» подробно расспрашивал о Ливенворте, и «полковник» давал хорошо отрепетированные ответы, основанные на несекретных данных. Но «Шульца» интересовало и другое — и он подробно изложил круг вопросов, по которому он рассчитывает получить информацию.

«Вы поможете мне?»

«Полковник» ответил, что получить необходимые данные непросто, но, в общем-то, наверное, возможно.

Контактер тогда напомнил о расходах, которые пришлось понести полковнику, трижды приезжая в Нью-Йорк, и протянул небольшой сверток. Агент упрятал его в карман, не глядя; позже выяснилось, что там всего 25 десятидолларовых купюр. Затем во всех деталях были оговорены следующие контакты: основной, на том же перекрестке 15 января 1955 года, и запасные — по другому адресу, в первую субботу каждого месяца в книжном магазине на Пятой авеню. Договорились об условных знаках (заточенные синий и красный карандаши в левой руке, и путеводитель по Манхэттену и Бронксу в кармане пальто), и о новом пароле на случай, если на встречу придет не сам «Шульц», а его доверенный представитель. Разговор продолжался чуть более получаса.

15 января 1955 года «полковник», то есть соответственно подготовленный специальный агент, добрался на такси на угол 86-й улицы и Мэдисон авеню. Когда он вышел из такси, то заметил «Шульца», ожидающего неподалеку, и пошел к нему. «Шульц» приветственно улыбнулся, мужчины обменялись рукопожатием.

«Прогуляемся?»

«Да. Пойдемте опять в парк?» — предложил «полковник». Но «Шульц» настоял не уходить с Мэдисон авеню, а зайти в бар ближайшей гостиницы и пообедать. По дороге к гостинице, «полковник» сказал, что смог получить интересную информацию, и некоторые материалы находятся при нем, в портфеле.

В баре «полковник» выбрал свободный столик, расположенный в углу слабо освещенного помещения, сел и поставил портфель около себя. «Шульц» заказал выпивку и попросил компаньона говорить потише. «Полковник» сказал, что готов дать ответы на все вопросы, которые интересовали «Шульца», и предложил записывать. Но «Шульц» ничего не захотел писать, и «полковник» сказал:

— Ну что же, придется просто запоминать.

Контактер оглянулся еще раз и прошептал:

— Что-то мне здесь не нравится.

— А как же материалы? — спросил «полковник».

— Передайте мне портфель, и уйдем отсюда.

«Полковник» выставил портфель на стол перед ним. Это было сигналом для двух специальных агентов, следивших за ними все время, приблизиться к их столику.

Когда агенты ФБР назвали себя, «Шульц» явно заволновался, побледнел и стал говорить, что просто зашел в бар выпить. Джи-мены потребовали предъявить документы. Он показал удостоверение на имя Максима Мартынова, члена Советского представительства при Организации Объединенных Наций, обладающего дипломатическим иммунитетом. Агенты ФБР тогда сообщили Мартынову, что он уличен в совершении акта шпионажа. К тому времени Мартынов взял себя в руки и отказался говорить далее с агентами. Он поманил официанта, оплатил выпивку и, не потрудившись дождаться сдачи, схватил шляпу и вышел из бара. Наружное наблюдение показало, что он вскочил в автобус и поехал непосредственно в штаб-квартиру советской делегации при Организации Объединенных Наций.

21 февраля 1955 года Госдепартамент объявил Мартынова персоной нон грата в связи с его шпионской деятельностью, и через три дня он отбыл из Соединенных Штатов.

Биографическая справка

Мартынов Максим Григорьевич, родился 17 февраля 1915 г. в Ленинградской области СССР. Прибыл в США 12 ноября 1951 года, как член советской делегации при Организации Объединенных Наций. Несколько раз выезжал в Россию, в последний раз въехал в Соединенные Штаты 3 ноября 1954 года по советскому дипломатическому паспорту. Полковник советской армии…

В самом конце пятидесятых была проведена масштабная специальная операция, данных о которой немного — но то, что известно, заслуживает внимания. Активному советскому агенту Олегу Калугину был «подставлен» интересный персонаж для вербовки — гражданин США, инженер-химик А. Котлобай, сотрудник одной из работающих на Пентагон фирм по производству твердого ракетного топлива. Первая информация, предоставленная «Куком» (такую кличку дали ценному агенту), представлялась перспективной и очень интересной, и уж во всяком случае, стоящей понесенных затрат. Затем «Кук» передавал еще и еще сведения, и все время создавал впечатление, что наиболее важное и перспективное он никак не может передать в донесениях. Намек был, наконец, понят, и в 1964 году после масштабной и дорогой операции агент оказался в СССР. В течение двух лет ему создавали все условия для работы — и вот, наконец, оказалось, что вся информация, и переданная, и «привезенная» Куком, — хорошо выстроенная дезинформация, разработка одной из веток научно-технического исследования, ведущей в тупик. Советские специалисты оценивают материальный ущерб от этой «операции» в сумму порядка 80 миллионов долларов.

С сожалением надо констатировать, что наиболее значительные достижения ФБР во времена холодной войны, то есть разоблачения «красных» шпионов, советских и из других стран соцлагеря, происходил не столько в результате «собственной» работы ФБР, хотя на слежку за дипломатами и вообще иностранцами сил не жалели, сколько в результате предательства.

Два важнейших перебежчика из КГБ, Анатолий Голицын и Юрий Носенко, «достались» ЦРУ; начальник контрразведки ЦРУ Джим Энглтон, весьма одаренный и авторитетный работник, не спешил делиться с ФБР полученной информацией, за исключением прямых указаний на советских агентов, подлежащих аресту или высылке. Но у джи-менов были и собственные «кроты», и «собственные» перебежчики. Важнейшими из них были завербованный в 1961 году офицер ГРУ Д. Поляков[42], и старший оперработник научно-технической группы нью-йоркской резидентуры КГБ, полковник, Герой Советского Союза Алексей Кулак.

Ранней весной 1962 года он пришел в офис нью-йоркского отделения ФБР и предложил свои услуги в качестве агента. В подтверждение своей готовности к сотрудничеству он «сдал» очень ценного агента КГБ, американца украинского происхождения Джона У. Бутенко, от которого поступала первоклассная информация о системах связи и управления ВВС США. Бутенко приняли в тщательную разработку, собрали достаточно материалов и в октябре 1963 года арестовали во время встречи с контактерами, кураторами и связниками КГБ Глебом Павловым, Юрием Ромашиным и Игорем Ивановым. Первых двоих, обладателей дипломатического иммунитета, а также Владимира Оленева, сотрудника советского представительства при ООН, который несколько раз встречался с Бутенко, выслали из страны, а Игоря Иванова судили, приговорили к двадцати годам — и только спустя несколько лет нервотрепки обменяли на нескольких советских диссидентов. Профессиональной заслугой ФБР надо признать то, что они сумели так отобрать и сформулировать обвинительный материал, что тень подозрения на А. Кулака не упала. Он проработал в США еще более десяти лет, поставляя американским спецслужбам секретную информацию о советских ракетных и ядерных разработках, а также то, что ему удавалось узнать об агентуре советской разведки. Гувер считал «Федору» — этот псевдоним был присвоен Кулаку — совершенно надежным информатором; начальник контрразведывательного управления ФБР Уильям Салливан не разделял уверенности Гувера, но, во всяком случае, основные операции джи-менов против советской агентуры в шестидесятые опирались на информацию от Федоры.

Еще большие сомнения в надежности Кулака как источника были у ЦРУ и, надо прямо сказать, основания для этого были весьма серьезными. Часть сведений, сообщенных Федорой джи-менам и переданной ими в ЦРУ, не совпадала со сведениями, полученными от перебежчиков Голицына и Носенко. Некоторые совпадали, но с ложными сведениями (например, с информацией Носенко о присвоении ему очередного звания и намерении КГБ срочно отозвать его из Швейцарии, что стало основанием для вывоза капитана разведки с семьей в США).

Многочисленные «проколы» Федоры объяснялись не тем, что он был двойным агентом, а особенностями характера самого А. Кулака — он «сливал» новым хозяевам не только настоящую информацию, но и сплетни, слухи и просто распространяемую КГБ дезинформацию, не обладая умением анализа, отбора и сортировки. Высокий статус в Первом главном управлении КГБ, весьма хорошая репутация, в том числе и как вербовщика, в его конкретном случае не отвечали личным качествам работника. Грубоватый, циничный, любитель застолий и прочих мужицких радостей, удовлетворительно технически образованный, но отнюдь не умница и интеллигент, Кулак оказался на переломе пятидесятых — после громадных потрясений в советской разведке, — выдвинутым на работу, которая превосходила его возможности. При нормальном развитии событий через пару лет его бы заменил более молодой и высококвалифицированный разведчик нового поколения, — возможно, тот же Игорь Иванов. Предательством и сотрудничеством с ФБР Кулак спас свою карьеру в КГБ: ведомство Гувера не только тщательно оберегало его от разоблачения, но и своевременно подкармливало второсортной информацией, которая, тем не менее, давала возможность Кулаку подтверждать реноме высокоэффективного разведчика.

Правильно ли трактовали в ФБР особенности Кулака, или просто четко выполняли профессиональные нормы контрразведки, сказать трудно — на этот счет не оставили меморандумов ни Гувер, который безусловно и последовательно поддерживал «Федору», ни Салливан (тем более, что он в расцвете карьеры погиб на охоте). Но во всяком случае, до смерти Гувера и возвращения Кулака в Москву не было никаких признаков изменения отношения к агенту. Проявило заботу о нем и ЦРУ: узнав о готовящейся публикации некоторых сведений из архивов ФБР, они направили в Москву специального агента, который предупредил «Федору» об опасности и необходимости прекращения контактов с резидентурой в Москве. Так что первая утечка информации произошла только в 1978 году, когда журнал «Нью-Йорк» опубликовал интервью с писателем Эдвардом Эпштейном, создателем довольно интересной книги о событиях, связанных с убийством президента Кеннеди. В интервью, а затем в книге были названы кличка, время сотрудничества с ФБР, город, официальное место работы, даже с уточнением конкретного подразделения. Эти сведения могли относиться не более чем к десятку советских разведчиков — и всем стоили карьеры. Серьезные подозрения были также брошены — в результате спец-операции ЦРУ по дезинформации, — на бывшего сотрудника ООН Виктора Лесновского. Наименьшие подозрения пали именно на Кулака; он умер в 1983 году, что называется, «своей смертью» (злокачественная опухоль), и его даже не успели допросить. Хотя под подозрение он попал, о чем свидетельствует отстранение его от настоящей разведработы и направление вербовщиком в институт, который он некогда сам закончил. До «перестройки» предательство А. Кулака в КГБ замалчивалось — но это уже факт истории КГБ, а не ФБР.

К 60-м годам относится перевербовка джи-менами офицера ГРУ Н.Д. Чернова, который продолжал работать в США. Через Никнака (под этим оперативным псевдонимом Чернов фигурировал в файлах Бюро) в Москву успешно поставлялась дезинформация, а разведывательная карьера более десяти агентов, о которых знал или узнавал Никнак, рухнула.

Все это привело к тому, что советская разведка стала еще внимательнее относиться к подбору кадров и професиональ-ной подготовке разведчиков для работы в США, а также активно использовать «дружественную» помощь от разведслужб ГДР (от Штази, которую возглавлял талантливый М. Вольф), болгарской и польской разведки. Некоторых агентов Штази удавалось в конечном итоге выследить — как, например, майора Э. Литтиха (кличка Брест), но после почти десяти лет успешной работы, а некоторые так и не были идентифицированы. Например, по сообщениям «кротов» и эпизодическим перехватам информации ФБР было известно о существовании агента ШТАЗИ по кличке Оптик, который внедрился в аэрокосмическую промышленность, но «вычислить» его джи-мены так и не смогли. Единственный серьезный арест этого периода (если не считать пары-тройки выявленных и наказанных «инициативников», т. е. граждан США, которые по своей инициативе пытались вступить в контакт с советскими дипломатами и разведчиками для «продажи» каких-то секретов), — задержание У. Белла, инженера из «Хьюз Эйркрафт», компании, работающей на Пентагон. Американец работал на польского разведчика М.Захарского. Об эффективности работы Бюро в этот период можно судить по косвенным данным. По обобщенным сведениям, в период с 1979 по 1981 год ежегодно более пяти тысяч образцов советского вооружения и боевой техники улучшалось за счет западных, прежде всего американских, технологий. Число листов вывезенной научно-технической документации измерялось десятками тысяч; изделия и оборудование, запрещенные к экспорту, доставлялись целыми сухогрузами. Сведения о разведывательной информации политического направления особо не разглашаются, но то, что советское руководство в целом было в курсе американских приготовлений и акций, известно. А то, что информация не использовалась или использовалась неправильно — это не проблема и не заслуга ФБР, а проблемы самого советского руководства.

Предметом гордости контрразведки ФБР считается дело «семьи шпионов», однако что касается целиком проведенного ФБР раскрытия шпионской сети Уокеров, то оно происходило, до определенного времени, как бы вопреки желанию Бюро, и многие ранние этапы дела говорят о медлительности и неразворотливости организации. Кроме того, нельзя не отметить, что ФБР попросту прозевало важнейший момент — первое посещение Джоном Уокером советского посольства[43] в 1967 году, с которого, собственно, и началась длившаяся семнадцать лет успешная операция КГБ и, возможно, еще не скоро разоблачило «семью шпионов», если бы не прямое саморазоблачение и прямые доносы участников «семьи».

Джон Уокер, офицер ВМС США, который имел доступ к секретной информации и шифровальным машинам, из вполне прозаических материальных соображений в октябре 1967 года обратился в советское посольство в Вашингтоне и предложил продавать информацию. Вскоре к поставкам секретных и сверхсекретных сообщений, включая системы кодирования и шифровальные машины, Джон привлек своего давнего дружка Джерри Уитуорта, брата Артура, а затем и сына Майкла.

Джерри тоже служил во флоте, морским офицером стал и Майкл (он служил на лучшем из авианосцев ВМС «Нимице»), Объем и глубина информации, переданной КГБ, были таковы, что на протяжении почти двух десятилетий советский флот имел тайное, но реальное преимущество перед американским. Русские как бы находились в главном штабе флота, и знали все, что касалось управления кораблями, подлодками и авиацией, включая строжайше засекреченные планы по ведению боевых действий.

Крупные суммы, полученные от КГБ, — которое, кстати, сумело обеспечить безопасность многолетней операции, — не принесли желанного удовлетворения семье Уокеров. В 1976 году Джон развелся с Барбарой — та, дама весьма не ангельского нрава, к тому времени уже стала алкоголичкой и в дальнейшем этот недуг все прогрессировал. Возникали и обострялись конфликты и между братьями. Даже больших денег оказывалось мало, пропорции их разделения не казались справедливыми и так далее. Весьма много было причин для раздоров между Уокером и Уинтуортом. Это привело в конце концов к тому, что Джерри, обозленный отказом Джона выплатить крупную сумму за умышленно засвеченные пленки фотокопий секретных документов, разругался с братом, и написал письмо руководителю отделения ФБР в Сан-Франциско:

«Дорогой сэр!

В течение ряда лет я был замешан в шпионаже, в частности, я передавал совершенно секретные шифровальные таблицы к шифровальным машинам, технические характеристики этих машин, донесения разведки и тому подобные материалы……причина, по которой я пишу вам — ФБР — в том, чтобы предоставить возможность уничтожить важную шпионскую сеть… Условиями сотрудничества должны быть моя абсолютная неприкосновенность от обвинений и гарантия того, что мое имя не будет раскрыто… Кроме того, я хочу получить денежную компенсацию в зависимости от того, насколько будет нарушена моя привычная жизнь… Можете подать мне знак в отделе объявлений «Лос-Анджелес тайме» в рубрике частных объявлений… начните его словом «Рус», а затем сообщайте все, что вы хотите. Если ваше послание не будет достаточно четким, я пошлю вам другое письмо…»

Письмо было получено в бюро жалоб Сан-Францисского отделения ФБР 9 мая 1984 года. Дежурная передала его начальнику контрразведывательного подразделения, специальному агенту Джону Паттерсону. Паттерсон отнесся к письму достаточно серьезно: скопировал, оригинал отправил на исследование в Центральную лабораторию, проинформировал Бюро, проконсультировался со специалистом-психологом и 21 мая дал в соответствующей рубрике ответ:

«Русу. Рассматриваем ваше предложение. Звоните по рабочим дням по телефону 629-27-93[44] с девяти утра до одиннадцати или пишите.

М.Е., Сан-Франциско».

Джерри, достаточно разбиравшийся в электронике и знающий о возможностях анализа и идентификации голоса, ответил письмом:

«…не могу доверять никаким личным контактам, включая телефонный разговор… остается возможность того, что я окажусь жертвой официального разбирательства… моя ситуация достаточно серьезная, чтобы начать расследование и отнестись ко мне с должным вниманием (неподсудность и тому подобное)… было бы очень важно иметь кого-то для конфиденциальных консультаций, кто обладает достаточной властью, но не станет арестовывать меня…»

Ответ ФБР последовал 4 июня:

«Русу. Мы понимаем вашу озабоченность, но ничем помочь не можем. Должны переговорить с вами или вашим доверенным лицом, если у вас серьезные намерения.

М.Е., Сан-Франциско».

Джерри промолчал, и 11 июня последовало новое послание от ФБР:

«Русу. Разбираемся в ваших проблемах. Необходимо поговорить… Такую встречу можно провести анонимно. Только вы и я встретимся 21 июня в 10 утра на пересечении улицы, где находится мой офис, и Гайд-стрит. У меня в левой руке будет газета… Во время этой встречи никаких действий против вас не будет предпринято… Я хочу помочь вам в вашей трудной ситуации, но для этого я должен знать факты».

Объявление содержало отчетливые указания на ловушку — и Джерри, человек с психопатическими наклонностями, но никак не простак, все это вычислил и замолчал.

13 августа Паттерсен дал еще одно объявление:

«Русу. Не получаю ничего от вас, по-прежнему хочу встретиться. Предлагаю встречу в Энседаде, в Мексике, на нейтральной территории. Если вы затруднены в средствах на дорогу, мы можем встретиться в любом месте по вашему выбору в Силикон Вэлли или где вы захотите. Прошу ответить…»

Джерри ответил письмом, в котором явно сквозило разочарование, хотя и не содержалось категорического отказа продолжать переговоры. В отделении ФБР в то время уже были убеждены, что «Рус» — реальное лицо и что в течение очень долгого времени где-то у них под боком действовала разветвленная и очень опасная шпионская сеть. Однако реальность была такова, что надежного выхода на сеть не было и не просматривалось, все в общем-то зависело от дальнейших действий контактера. Эта ситуация могла растянуться на неопределенное время — и тут на выручку пришла бывшая жена Джона. Барбара после очередной ссоры с бывшим мужем и попытки получить от него немалую сумму (10 тысяч долларов) с логикой алкоголички решила, что «накажет» Джона — ничуть не беспокоясь, что пострадает вся их семья, включая сына. По словам ее дочери, у которой были проблемы с мужем, и Барбара пыталась «помочь», произошло следующее: «моя мать донесла на отца, чтобы спасти своего внука и вернуть мне сына…»

Первый звонок в отделение ФБР в Хаяннисе Барбара сделала 17 ноября все того же 1984 года. В этом захолустном отделении ее соединили с весьма компетентным человеком — ветераном ФБР с пятнадцатилетним стажем, специальным агентом Уолтером Прайсом. Прайс понял, что Барбара (она представилась) пьяна, возможно даже алкоголичка, но некоторые детали разговора не позволили отнестись к нему как просто пьяному бреду. В течение недели Прайс пытался созвониться с Барбарой, дважды заезжал к ней домой, но только 29 ноября они встретились. Барбара была пьяна, говорила то о поездке в Вашингтон, где Джон оставлял сообщения агенту «ка-джи-би», то о происках зятя Марка, который хочет отнять внука, то о попытках Джона завербовать их дочь Лауру.

Прайс отправил сообщение в вышестоящее агентство, в Бостон, о том, что Барбара — признанная алкоголичка и обозленная брошенная жена; кроме того, Барбара говорила о шпионаже Джона в прошедшем времени, — возможно, все закончилось двенадцать лет назад, когда Джон ушел с флота. Свидетельства женщины, которая беспробудно пьет и злится на бывшего мужа, который живет с женщиной вдвое моложе и не собирается отдавать мнимый долг, вряд ли убедят присяжных…

На сообщении Прайс проставил номер 65-0 — дело о шпионаже, а «0» — отсутствие реальной перспективы дела. В Бостоне донесение так и попало в папку «0» — бесперспективных. Не изменил ситуацию и звонок Лауры тому же Прайсу, в котором она подтверждала слова матери. (О реальных причинах звонка судить трудно; якобы Лаура хотела припугнуть отца, чтобы тот «надавил» на зятя, с которым сотрудничал, и заставил вернуть сына. Может быть, в каком-то ракурсе это покажется логичным и убедительным…)

Но машина ФБР все-таки работала. На очередном квартальном докладе Прайс сообщил в Бостонском отделении о контактах с Уокерами. Это было включено в рапорт отделения Вашингтону, а копия сообщения ушла в Норфолк. Там сообщение проанализировали агенты Дж. Уолфингер и Р. Хантер и посчитали необходимым навести справки. Вскоре было решено допросить Лауру. Этим 7 марта занялись агенты Каллиган и Вагнер; им удалось важнейшее — они поддержали убеждение Лауры, что для нее единственный способ заполучить сына — это сотрудничество с ФБР. Лаура дала подробные письменные показания, но реально она знала совсем немного; чтобы выяснить важнейший вопрос — продолжает ли Джон заниматься шпионажем, — с разрешения Вашингтона был организован телефонный разговор дочери с отцом.

Разговор состоялся 27 марта 1985 года и не дал прямых ответов на вопрос об участии Джона в шпионаже, но все же ФБР и Министерство юстиции нашли достаточно оснований для «разработки» Джона. 5 апреля было получено судебное разрешение на установку подслушивающих устройств в доме, офисе и на яхте Джона Уокера. Однако практически ничего просто даже подозрительного телефонное прослушивание не давало. Тем не менее агент Хантер, который непосредственно вел дело, да и вашингтонская штаб-квартира «вцепились» в семью Уокеров крепко. Не забывал о деле и агент Паттерсен на противоположном конце США.

Анализ сообщений и показаний от Барбары и Лауры показал, что с Джоном шпионажем занимался некий Джерри… Вскоре была установлена его фамилия (по записи в телефонном блокноте Лауры) — Уитуорт. В Вашингтоне аналитики установили, что Джерри работал какое-то время под началом Джона Уокера в Учебном центре ВМФ в Буффало. Все это позволяло предположить, что «Рус» идентифицирован.

Принесло и результат прослушивание: было установлено приблизительное время и место некой таинственной встречи, ради которой Джон отказался даже от участия в важных семейных мероприятиях. Группа слежения (агенты в шести автомобилях, и даже специально выделенный легкий самолет) «вела» Джона; затем к ним присоединилась целая команда — сорок один агент на двадцати грузовиках, расставленных в разных участках кольцевой дороги, окружающей Вашингтон. Это, видимо, была одна из самых масштабных операций слежения — и она с треском провалилась. Джон, не предпринимая никаких особых усилий, ушел из-под наблюдения. Однако джи-менам повезло. Оказалось, Джон просто проверил предварительно место, где ему следует оставить контрольный знак для связника, и в тот же вечер вновь появился на незначительной дороге в Мэриленде. Слежки он не почувствовал, хотя и отметил, что движение излишне оживленное. На условленном месте Джон оставил пустую банку — сигнал, что готов к обмену материалами. Здесь ФБР еще раз проявил неповоротливость: едва Джон поехал дальше, банку «конфисковали как вещественное доказательство» — и тем самым предупредили проехавшего через полчаса мимо этого места контактера, третьего секретаря советского посольства Алексея Ткаченко[45].

К счастью для джи-менов, Ткаченко выставил свою «сигнальную банку» в другом условленном месте раньше, чем заметил отсутствие сигнала от Джона; Уокер ее увидел и решил производить обмен. В заранее условленном тайнике (за придорожной телефонной будкой) он оставил пакет, пластиковую сумку с 129 секретными сообщениями, полученными от Майкла с «Нимица», а также письмо Джона московским «работодателям» и копии двух последних писем, полученных им от Джерри Уитуорта. Через несколько минут пакет был в руках у агента ФБР Брюса Брая. Еще через несколько часов Джон Уокер был арестован. Спустя несколько дней был арестован Майкл — обнаруженные в тайнике документы совершенно ясно указывали на источник. При обыске каюты на «Нимице» было обнаружено более тысячи копий секретных и конфиденциальных документов. Затем был арестован Артур Уолкер — не только как брат главного подозреваемого, но и как персонаж, упомянутый в письме Джона в КГБ. Проверку на детекторе лжи Артур не выдержал. Джерри Уитуорта арестовали примерно через месяц — требовалось время для сбора доказательств. В то же время штаб-квартира санкционировала несколько неправильных утечек информации по поводу раскрытия шпионской сети. Замдиректора ФБР Билл Бейкер едва не понес ответственности за оскорбление суда, поскольку сделал не обоснованное, но красиво звучащее заявление о том, что джи-мены «терпеливо следили за Уокером в течение шести месяцев, с тем, чтобы схватить его в момент передачи документов».

К началу 80-х в ФБР были разработаны и внедрены новые «программы» контрразведывательной работы (например, «Сеть»), которые затруднили работу как «легальных» разведчиков, так и нелегалов. В это же время улучшилась законодательная база (в частности, введен закон об обязательной регистрации иностранных агентов, действие которого распространялось на любые виды деятельности в интересах другой страны). Отчасти из-за этого произошел ряд арестов шпионов высокого уровня. Лояльная пресса даже окрестила 1985 год «Годом Шпиона». Вот краткая хроника.

В мае была арестована шпионская сеть бывшего морского офицера Джона Уокера, — Джерри Уитуорт, Артур и Майкл Уокер. Они признали себя виновными в передаче секретных сведений Советскому Союзу.

21 ноября Джонатан Джей Поллард, аналитик разведывательного управления ВМС США, был арестован за шпионаж в пользу Израиля.

23 ноября Лэрри By Таи, бывший аналитик ЦРУ, был арестован по обвинению в шпионаже для КНР, начиная с 1952 года.

25 ноября, еще один крупный шпион, бывший служащий Агентства национальной безопасности Уильям Пелтон, был арестован и обвинен в продаже военных тайн СССР.

Предпринимались, прежде всего по инициативе ФБР, дипломатические демарши по сокращению числа советских дипломатов, аккредитованных в США. В тот же период осуществлялась чрезвычайно дорогостоящая акция — сооружение спец-туннеля под строящимся зданием нового советского посольства.

Об этом можно рассказать немного подробнее.

Провал этой операции, судя по многочисленным откликам в мировой прессе, породил определенное недоумение. Вроде бы время для таких серьезных действий миновало, отношения между США и Россией давно уже прошли — и, как многие надеются, необратимо прошли, — стадию холодной войны. Никто никого уже не обзывает «оплотом империализма» и «империей зла»[46]. Но здесь надо сразу же уточнить, что сооружение секретного туннеля началось в семидесятые, как говорится, в разгар холодной войны, едва только СССР определился с точным местом строительства нового здания посольства на Вискон-син-роуд.

Идея эта исходила, как сейчас утверждают, непосредственно от ФБР, однако нельзя не заметить, что основывалась она на опыте английской и американской разведок, МИ-6 и ЦРУ. Опыт был большой и не такой уж неудачный. Первая операция относилась еще к 1951 году: из британской оккупационной зоны в Австрии был частью прорыт, частью проведен, используя существующие сети подземных коммуникаций, туннель к телефонному кабелю советской комендатуры оккупированной зоны.

Подключение к кабелю было произведено достаточно искусно, и в течение года агентура МИ-6 подслушивала переговоры между советскими штабами и подразделениями. Весьма строгая система «компартализации» в британской разведке позволяла удержать, несмотря на активность группы советских разведчиков в МИ-5 и МИ-6, эту операцию (ее кодовое название — операция «Серебро») в секрете больше года, прежде чем кабель был выведен советской стороной из эксплуатации. Вряд ли это была случайность или рутинное технико-эксплуатационное решение; британцы связывают это с утечкой информации, которая произошла после вовлечения в операцию ЦРУ. Но подозрения у англичан возникли значительно позже, а в то время были предприняты попытки нового «подземного шпионажа». Возведение Берлинской Стены, которая серьезно сократила поток разведывательной информации из одной из самых острых зон конфронтации, заставил пойти американцев на осуществление аналогичной операции (она была даже названа по аналогии с первой удачей, «операция «Золото») — спец-тоннеля в Берлине. Это было достаточно дорогостоящее капитальное сооружение — штольня длиной 150 метров и двухметрового диаметра. Она проходила на глубине 4,5 метра от подвала американского склада боеприпасов до советского армейского узла связи в Восточном секторе Берлина. В конце штольни было оборудовано достаточно приличное помещение для обеспечения круглосуточной работы военных разведчиков. Достаточно строго соблюдался режим секретности, а также поддержания «бесшумности» работы поста наблюдения и прослушивания. Данные, полученные МИ-6 и ЦРУ, котировались очень высоко; когда, чуть больше чем через год после начала работы, на туннель «наткнулись» советские военнослужащие-ремонтники, это было воспринято как большая, но, в общем-то, рутинная в практике разведки неприятность. Но Москва постаралась раздуть эту неприятность до большого международного скандала, который привел (впрочем, здесь сказалась и Вашингтонская конъюнктура) к отставке братьев Даллесов, госсекретаря США и директора ЦРУ. И только спустя десятилетие оказалось, что Москва «использовала» англо-американский туннель дважды: и для перетряски американского истеблишмента (Даллесов в Кремле очень не любили ни при Сталине, ни при Хрущеве), и для обильного снабжения спецслужб главных противников дезинформацией. На самом деле очень успешный «крот», кремлевский шпион в МИ-6 Джордж Блейк сообщил руководству советской разведки о туннеле, когда тот существовал только еще в проекте — и у советской стороны было достаточно времени на подготовку и организацию дезинформации.

Кстати, идея прокладки спецтуннеля понравилась и советским, и китайским разведчикам. Первые проложили туннель в здание израильского посольства в Москве, правда, использовать его не смогли — туннель был выявлен. Вторые, то есть китайцы, прорыли туннель к зданию посольства верного советского союзника, ГДР, в Пекине, и какое-то время им «пользовались».

Представляется вполне логичным, что в ЦРУ не сочли нужным особо распространяться об отрицательных сторонах своего «туннельного» опыта. Тем более, что представлялось возможным скрытно осуществить самую демаскирующую часть работ: собственно прокладку, буровые работы, которые, ну, никак не бывают бесшумными. Прокладку можно было производить во время строительства самого здания посольства, осуществляемого американскими строителями.