Глава одиннадцатая Разговор по душам

Глава одиннадцатая

Разговор по душам

Москва. Лубянка.

Кабинет руководителя департамента военной контрразведки

ФСБ России генерал-полковника Градова

19.12.2010

В кабинетах и коридорах старого здания на Лубянке царило радостное, приподнятое настроение. В этот день исполнялась 92-я годовщина образования военной контрразведки страны. Но у генералов Шепелева и Рудакова, направлявшихся на доклад к Градову, настроение было далеко не праздничное. И тому имелись причины. Поиск агента ЦРУ в руководстве 53-го НИИ, о котором контрразведчиков информировали разведчики СВР, пока ни к чему не привел. Не радовали их и результаты расследования по делу предателя — бывшего старшего инженера-испытателя подполковника Нестерца. В ходе следствия были выявлены серьезные недостатки в системе организации защиты гостайны на полигоне «Плесецк», позволявшие ему безнаказанно заниматься сбором секретной информации.

Слабым утешением для Шепелева и Рудакова могло служить лишь то, что в деле исчезнувшего профессора Валентина Чаплыгина, наконец, появилась ясность. Охотники обнаружили его тело в лесу неподалеку от дачи. Заключение экспертов и предсмертная записка не оставляли сомнений в том, что Чаплыгин покончил жизнь самоубийством. Профессор не смог вынести того, как «реформаторы» цинично и безжалостно глумились над его любимым детищем — наукой, и решил уйти из жизни.

Но не с дела на Чаплыгина — здесь Шепелев с Рудаковым сошлись во мнении — надо было начинать доклад Градову, а с ситуации, сложившейся в военных вузах и НИИ. А она была близка к взрывоопасной. Информация о предстоящей радикальной реформе, просочившаяся из департамента образования Министерства обороны и обросшая самыми невероятными слухами, повергла в ужас профессорско-преподавательский состав. На кафедрах и в лабораториях стихийно возникали митинги, отдельные, горячие головы призывали своих коллег организовать акцию протеста на Красной площади. В сложившейся ситуации, грозившей серьезными имиджевыми потерями для страны, контрразведка не могла бездействовать — требовались незамедлительные и неординарные меры. Их видение после короткого, но горячего спора сформировалось у Шепелева с Рудаковым, и с ним за пять минут до одиннадцати они вошли в приемную Градова. Навстречу им поднялся дежурный и, сославшись на то, что у генерала находится посетитель, предложил подождать в соседней комнате.

— Геннадий Васильевич, а кто у него? — уточнил Шепелев у дежурного.

— Командующий РВСН генерал-полковник Соловцов, — доложил тот.

— Надолго?

— Не могу знать, Юрий Дмитриевич. Встреча не планировалась.

— Похоже, Генштаб дожимает ракетчиков, — предположил Рудаков и не ошибся.

Борьба между Генштабом и командованием РВСН вокруг реформы этого важнейшего стратегического сегмента обороны России достигла кульминации и складывалась не в пользу позиции ракетчиков. Последний разговор Соловцова с начальником Генштаба прошел на повышенных тонах. Тот посчитал его аргументы деструктивными, а подходы — устаревшими, не вписывающимися в облик будущей армии и противоречащими генеральной линии министра обороны по ее реформированию. Отчаявшись найти понимание в Генштабе, Соловцов связывал свою последнюю надежду с военной контрразведкой, а точнее, с Градовым. Его давние отношения с секретарем Совбеза Николаем Патрушевым не являлись большим секретом, и Соловцов решил воспользоваться этим, чтобы довести до высшего руководства страны свое видение реформы ракетных войск и не допустить непоправимых ошибок.

Отказавшись от кофе, Соловцов сразу перешел к делу и предложил Градову ознакомиться с докладной запиской «О проблемах реформирования РВСН» — плодом его и ближайших соратников многодневных размышлений. Градов склонился над документом и внимательно вчитывался в каждый абзац. Соловцов не спускал с него глаз и пытался по лицу понять реакцию. Оно оставалось непроницаемым, и только по губам, сомкнувшимся в жесткую складку, и пальцам, сжимавшимся в кулаки, можно было догадаться: выкладки и аргументы докладной вызывали у Градова глубокую тревогу. Они ставили под серьезное сомнение не только экономический эффект от реформирования РВСН, на что рассчитывали в Генштабе, но и сам подход к тому, как сделать их более эффективными в решении боевых задач. Сотни миллионов рублей предполагаемой экономии, как то видела команда Сердюкова, завтра могли обернуться фатальным снижением боевой готовности основной ударной силы РВСН — подвижных грунтовых ракетных комплексов «Тополь-М», «Ярс», и, как следствие, колоссальными затратами на ее восстановление.

Прочитав докладную, Градов тяжело вздохнул, потянулся к стопке папок, достал синюю и, пододвинув к Соловцову, предложил:

— Ознакомьтесь, Николай Евгеньевич.

— Что, ЦРУ тоже тревожат наши реформы? — горько пошутил он.

— И еще как! Но речь не о том. Это аналитическая записка генерала Балуева. В ней дается анализ состояния военной реформы, проводимой как в армии, так и на флоте, содержатся выводы о ее плюсах и минусах. Я не со всем могу согласиться, и не все так однозначно, как считает Балуев, — не преминул отметить Градов.

— Спасибо за откровенность, Георгий Александрович. Я с ней хорошо знаком. Мы с Юрием не раз обсуждали тему реформы. В докладной он дает в укрупненном виде ее проблемы и акцентирует внимание на организационно-управленческих недостатках. Я же рассматриваю реформу через призму РВСН и делаю упор на вопросах их боевого применения, а они имеют принципиальное значение для сохранения их ведущей роли в стратегических ядерных силах страны.

— Николай Евгеньевич, если я правильно понял, то в оценке последствий реформы для РВСН вас больше всего беспокоит то, что их предстоящая реорганизация может негативно сказаться на системе боевого дежурства и возможности быстрой модернизации боевых ракетных комплексов в случае возникновения глобальной военной угрозы, — сделал главный вывод Градов из докладной Соловцова.

— Совершенно верно, Георгий Александрович! Вы попали в самую точку! — подтвердил тот и, оживившись, привел пример. — Дивизии под Козельском, Кировом и в Йошкар-Оле когда-то имели в своем боевом составе от пяти до десяти ракетных полков, на сегодня — два-три.

— Извините, Николай Евгеньевич, что перебиваю, но если мне не изменяет память, двадцать пять лет назад в РВСН насчитывалось 42 дивизии и бригады.

— Вы не ошибаетесь, Георгий Александрович, все так. По состоянию на текущее время их осталось двенадцать. Что касается остальных, то, как вы знаете, по Договору об ограничении стратегических наступательных вооружений с США было произведено взаимное их сокращение. Что разумно как с точки зрения военной — тем арсеналом, что был ранее, можно было уничтожить Землю три раза, так и экономической — это разорительно для страны. В нынешнем состоянии страны содержать такую огромную мощь стало бы невозможно. Но речь не о том, Георгий Александрович. Поймите меня правильно, я не ретроград. Да, реформы армии необходимы, они давно назрели, и события августа 2008-го в Южной Осетии — наглядное тому подтверждение. Но делать их через колено, без учета мнения специалистов, и особенно в РВСН, как поступают наши реформаторы, убийственно не только для РВСН, но и для государства.

— Что вы имеете в виду, Николай Евгеньевич?

— Как известно, договоры подписываются, чтобы их нарушать.

— Да, известное выражение.

— Если бы только выражение. Американцы в одностороннем порядке вышли из договора по ПРО, а нам предлагают якобы для уменьшения военной угрозы провести еще более радикальное сокращение стратегических ядерных сил. Звучит привлекательно, а на самом деле это хитрая ловушка. При тех темпах, которыми они наращивают свою космическую ПРО, через 10–15 лет мощь наших РВСН будет девальвирована.

— Ну, не все так мрачно, Николай Евгеньевич. В руководстве страны видят такую угрозу и не пойдут на подобный шаг, — возразил Градов.

Соловцов покачал головой и с горечью заметил:

— Не знаю, не знаю, Георгий Александрович!.. Как бы реформаторы не подвели нашего президента. С рублевой меркой, как делают они, к обороне страны подходить нельзя. Если говорить о той же Козельской и других дивизиях неполного штата, то они считают, что оставшиеся полки экономичнее передать в другие соединения, а жилые городки отдать на баланс местных властей.

— А что, разумно.

— С точки зрения временной экономии — да, а если подходить с позиции завтрашнего дня, то как бы потом не пришлось кусать себе локти. На то, чтобы восстанавливать боевые позиции и инфраструктуру полков и дивизий, потребуются колоссальные средства и много времени.

— К сожалению, международная обстановка оптимизма не внушает, — согласился Градов.

И что, этого не видят в руководстве Министерства обороны? Там же еще остались светлые головы! — и здесь Соловцов дал волю своим чувствам: — Неужели непонятно, что мы бьемся не за себя! Мне «за Державу обидно». Почему я сохраняю дивизии с двумя-тремя полками? Да потому что, когда наш «роман» с Америкой закончится, в Йошкар-Оле, Козельске и Кирове можно на сохранившейся базе в короткие сроки развернуть новые полки. Для этого там есть все: костяк офицеров, сеть дорог и подготовленные боевые позиции.

— Николай Евгеньевич, я всецело на вашей стороне, — искренне сочувствовал ему Градов.

— Эх, Георгий Александрович, если бы проблема реформы РВСН сводилась только к этому. Они, реформаторы с экономическими ножницами, замахнулись на святое — на систему боевого дежурства и инженерного обеспечения! А она кровью и потом выстрадана! Так нет же, полезли и туда. Кромсают по живому! В дивизии, где все построено на высшей инженерии, службу главного инженера низвели до ремонтной мастерской, а ее начальника сделали мальчиком на побегушках у тыловика. Где — картошка, и где — ракета?

— Николай Евгеньевич, я Вас услышал. Можете рассчитывать на меня. Будем вместе отстаивать эти позиции, — обнадежил его Градов.

— Спасибо, Георгий Александрович! Все восемь лет, что командовал войсками, я всегда чувствовал твердое плечо контрразведки.

— Мы и дальше будем стоять рядом.

— К сожалению, уже без меня.

— Что-о?! Что вы сказали, Николай Евгеньевич?! — воскликнул Градов.

Соловцов опустил голову и глухо произнес:

— Они не оставили мне выбора. Я отказался быть палачом РВСН.

— Николай Евгеньевич, как же так?! Вам же президент полгода назад продлил срок службы? — не мог поверить Градов.

— А министру обороны и начальнику Генштаба, выходит, я не нужен.

— Николай Евгеньевич, в Вас говорят эмоции, все образумится.

— Нет, Георгий Александрович, не образумится, а на коленях перед ними я ползать не собираюсь. Докладная — это моя лебединая песня, надеюсь, ее услышит президент, — дрогнувшим голосом произнес Соловцов и отвернулся к окну.

И здесь щемящая боль сжала сердце Градова. На его глазах разыгрывалась еще одна трагедия военачальника и человека. Профессионал, патриот ракетных войск, отдавший им сорок с лишним лет службы, Соловцов глубоко переживал за их судьбу и не мог мириться с тем, как безжалостно обращаются с его любимым детищем. Он меньше всего думал о себе, о собственном благополучии и до последнего сражался за него. Соловцов был не единственным из командующих, кто в последнее время побывал в кабинете руководителя военной контрразведки. И все они просили не за себя — это было ниже их достоинства и противоречило понятию о воинской чести. Они, как могли, боролись за свои армии и флота. В чем-то они были категоричны, в чем-то — наивны, где-то оставались в плену старых стереотипов и не успевали идти в ногу со временем, но все, без исключения, искренне хотели только одного — сделать армию и флот сильнее, чтобы противостоять новым и все более серьезным вызовам.

В порыве простых человеческих чувств Градов поднялся из-за стола прошел в заднюю комнату и возвратился обратно с бутылкой водки и двумя рюмками. Соловцов поднял голову, их взгляды встретились, и они сказали им больше любых слов. В эти минуты в кабинете находились не генералы, а два русских человека, которых объединяло нечто большее, чем служба, — их объединяла русская душа. Выпив Соловцов, порывисто обнял Градова и прочувственно сказал:

— Спасибо, Георгий Александрович, что от опального командующего не шарахнулся.

— Да, как такое Вы могли подумать, Николай Евгеньевич?! — возмутился Градов.

— Извините, но что поделаешь, такая вот получается жизнь. Еще нет указа президента о моем увольнении, а некоторые в Генштабе уже предпочитают меня не замечать, — с горечью произнес Соловцов.

— М-да, к сожалению, слаб человек, — посетовал Градов и, старательно подыскивая слова поддержки, продолжил: — Но и велик. Велик своими делами! Вы, Николай Евгеньевич, ими можете гордиться! В трудную минуту Вам пришлось возглавить РВСН и начать их перевооружение. «Ярс» и «Тополь» в руках нашего президента — такой аргумент, что с ним не поспоришь.

— Спасибо, Георгий, на добром слова. Мы с тобой друг друга не первый год знаем, и я прямо скажу: сегодня ракетчики твердо стоят на ногах, поэтому ухожу с чистой совестью. Не знаю, кто придет на смену, но ты поддержи его и не позволь шаркунам с паркета подставить ему ножку.

— Николай Евгеньевич, можете не сомневаться: военная контрразведка работала и будет работать на укрепление армии. Другой защитницы у страны нет. Я сделаю все что в моих силах, чтобы донести поднятые вами проблемы на самый высокий уровень, — заверил Градов.

— Я верю в тебя, Георгий Александрович, и в твоих ребят. Само твое имя обязывает победить гидру, — со слабой улыбкой произнес Соловцов и поднялся из кресла.

Градов, на прощание, крепко пожал ему руку, проводил до двери и, возвратившись на место, снова обратился к докладной записке командующего. Поднимаемые в ней проблемы реформирования РВСН не вызывали сомнений. Градов ломал голову над тем, как преодолеть стену отчуждения, которая возникла между ним и министром обороны в последнее время, чтобы убедить его в ошибочности решений Генштаба и одновременно своим докладом не вызвать гнев на строптивых единомышленников Соловцова в штабе ракетных войск. Телефонный звонок прервал эти размышления, он снял трубку.

— Простите за беспокойство, товарищ генерал-полковник, — услышал Градов голос дежурного по департаменту.

— Что у тебя, Геннадий Васильевич?

— Георгий Александрович, здесь находятся генералы Шепелев и Рудаков.

— О-о, елки-палки! — спохватился Градов и распорядился: — Пусть заходят!

— Есть! — ответил дежурный.

Через минуту в кабинет вошли Шепелев с Рудаковым.

— Здравствуйте, товарищи, простите, что вынудил вас ждать, жизнь вносит свои коррективы, — извинился Градов.

— А мы время зря не теряли, Георгий Александрович, еще раз проанализировали наши предложения, — живо отреагировал Шепелев.

— И как? Есть что положить на весы? — с улыбкой спросил Градов и пригласил к столу заседаний: — Присаживайтесь.

И пока Шепелев с Рудаковым занимали места — он прошел к сейфу, достал докладную Рудакова «О проблемах в реформировании военной науки» с указаниями Шепелева и присоединился к ним. Они с нетерпением ждали его оценок и выводов. Как им казалось, проблемы, о которых они докладывали, не просто требовали, а кричали о необходимости принятия срочных мер в области военной науки. Градов положил перед собой докладную, лист с собственными выписками из нее и решил начать, может, не с самой главной, но злободневной и имеющей серьезные политические последствия, планирующейся акции протеста профессорско-преподавательского состава на Красной площади и обратился с вопросом к Рудакову:

— Александр Юрьевич, насколько тверды намерения организаторов акции протеста?

— Более чем, Георгий Александрович! Обстановка в коллективах накалена, достаточно поднести спичку, чтобы все вспыхнуло. А тут еще чудовищные слухи, что все академии будут выведены из Москвы в провинцию…

— Чудовищные?.. — перебил его Градов и жестко отрезал: — Александр Юрьевич, не нагнетай страсти! Не хватало еще нам идти на поводу у кликуш.

— Извините, Георгий Александрович, оговорился. Так вот они больше всего мутят воду.

— Фамилии, имена смутьянов известны?

— Практически все нами установлены.

— А что делается, чтобы вывести их на чистую воду?

— Информируем руководство вузов об их деструктивной деятельности, через агентуру сдерживаем наиболее агрессивно настроенных лиц…

— Информируем, сдерживаем… А где результат, Александр Юрьевич? — не удержался от упрека Градов.

Рудаков замялся.

— Георгий Александрович, но ведь не все от нас зависит, — искал оправдания ему и себе Шепелев. — В одних вузах руководство поддерживает позицию протестующих, в других — самоустранилось, в третьих, где назначены эффективные менеджеры, народ ломают через колено. В общем, по Крылову — «лебедь, рак и щука».

— Юрий Дмитриевич, и ты туда же! — с укором заметил Градов. — Эффективность тех, кого назначили, и без нас есть кому оценить. Давайте по существу, в каких вузах самая сложная обстановка, где формируется протестное ядро?

Шепелев переглянулся с Рудаковым, и тот доложил:

— Академия связи, Академия Жуковского и 53-й НИИ.

— Опять 53-й! Мало того что шпионы ведут себя там как дома, так еще свила гнездо деструктивная оппозиция! Александр Юрьевич, дальше с этим мириться нельзя! Я требую действий!

Упрек Градова опалил огнем стыда щеки Рудакова, и он потупил взгляд. Ему на помощь пришел Шепелев.

— Георгий Александрович, не все зависит от управления Александра Юрьевича. Реформу проводит департамент образованиям Минобороны.

— И что дальше, Юрий Дмитриевич?

— Прежде чем начинать, надо было руководству департамента выслушать мнение специалистов, провести разъяснительную работу в коллективах. А получилось, что где-то в высоких кабинетах какой-то коллективный Распутин что— то там сотворил и в один день трахнул как обухом по голове научной общественности. Но у нас же не Дикий Запад, где из кабинета можно пулять указаниями в Интернет, а Россия. С людьми надо говорить лицом к лицу и правду. Но не так, как это сделала Приезжева.

Поддавшись эмоциям, Шепелев выплеснул все, что в нем накипело. Градов с нескрываемым интересом слушал и смотрел на него. Строгий в оценках, сухой в выражениях Шепелев на этот раз не был похож сам на себя. Его речи с сочными, яркими сравнениями мог позавидовать такой мастер слова, как Александр Проханов. Не в силах сдержать улыбки, Градов спросил:

— Юрий Дмитриевич, ты случайно не к поединку готовишься?

— В каком смысле? — оторопел Шепелев.

— Я имею в виду передачу Соловьева. Тебя хоть сейчас запускай на наших либералов и ЦРУ, разнесешь их в пух и прах.

— Извините, Георгий Александрович, накипело — смутился Шепелев.

— Все нормально, мы же люди, а не деревянные истуканы, — добродушно сказал Градов и уточнил: — Так что произошло с Приезжевой?

— Пусть расскажет Александр Юрьевич, он знает не с чужих слов, — предложил Шепелев.

— Собственно, Георгий Александрович, рассказывать и нечего. Приезжеву и ее отряд амазонок дальше порога 53-го института не пустили, — буркнул Рудаков.

— Александр Юрьевич, ну какие еще амазонки? — с укоризной заметил Градов. — Такое впечатление, что ты читаешь одну желтую прессу.

— Извините, Георгий Александрович, оговорился. Это у всех на слуху. А что до чтения, то газета «Правда» в подполье ушла.

— На слуху? Вот же у нас привычка: не успели дела начать, а уже со всех углов клеймят и кричат «Караул»!

— Георгий Александрович, так, прежде чем его затевать, надо было с академиками посоветоваться, привлечь их в состав комиссии. У них есть имя в науке. А кто такая Приезжева? Семь лет назад — начальник отдела по контролю за оборотом алкогольной продукции в мэрии Питера! Это же не в какие ворота не лезет! — горячился Рудаков.

— Александр Юрьевич, ты не прав! Имя еще не все, — возразил Шепелев. — Вон Горбачев, целый генсек КПСС, ездил по стране и все советовался, как ее переустроить. Итог: нет его и нет СССР.

— Юрий Дмитриевич, но отдавать военную науку и ее реформу на откуп гражданским, да еще женщинам, для человека в погонах нет большего унижения. Она, бедная, и без того напоминает заезженную клячу, которую стегают со всех сторон, а тут еще в этот воз кучу баб посадил. Какая…

— Прекрати, Александр Юрьевич, мы не на скачках! Ты сам себе противоречишь! — осек его Градов, обратился к докладной Рудакова и зачитал: «…Средний возраст профессорско-преподавательского состава составляет 57,5 года.» — здесь он сделал паузу, стрельнул в Рудакова колючим взглядом и едко заметил: — Некоторые доктора, вероятно, уже забыли темы своих диссертаций.

Тот поиграл желваками на скулах, но промолчал.

Градов снова вернулся к докладной: «.Количество докторских и кандидатских диссертаций по сравнению с 2000 годом упало в 1,5 раза. Большинство из них не имеет практической значимости».

— В итоге выходит: гора родила мышь, — сделал окончательный вывод Градов и задался вопросом: — Так что и дальше тащить эти научные гири?

— Георгий Александрович, я разве против реформы? — оправдывался Рудаков.

— Все так говорят, а когда касается их лично — я не тебя имею в виду, то начинают кричать «Караул». А почему? Да потому что кто-то лишится кресла и отправится на фазенду, кто-то не получит денег на никчемную научную работу. Косность мышления и личный, зачастую корыстный, интерес — вот главный тормоз реформы.

— Я с вами полностью согласен, Георгий Александрович, но то, как она проводится, вызывает отторжение в коллективах, — стоял на своем Рудаков.

— Ох, и упертый же ты мужик, Александр Юрьевич. Отвечу тебе твоими же аргументами из докладной. Я ее внимательно прочитал и сделал интересный вывод. Те, кто работает не на корзину, а на практический результат, не против реформы. А почему? Да потому что востребованы и будут еще более востребованы, когда очистятся наши авгиевы научные конюшни.

— Но это будет сделать нелегко, Георгий Александрович, — заметил Шепелев. — Ретрограды от науки будут биться не на жизнь, а на смерть за свои начальственные кресла.

— Юрий Дмитриевич, все закончили на этом, а то до утра будем дискутировать. Сейчас главное — не допустить акции протеста на Красной площади! — поставил точку в споре Градов и снова обратился к Рудакову: — Александр Юрьевич, что сделано по поиску агента ЦРУ в 53-м НИИ?

— То, что это не Чаплыгин, точно, — доложил тот.

— Какие для того есть основания?

— Найдены тело и предсмертная записка. Он ушел из жизни, не выдержав того, что творится в институте и вокруг его лаборатории.

— Жаль, хорошего человека потеряли. Здесь и наша вина, не помогли вовремя, — посетовал Градов, снова вернулся к вопросу об агенте ЦРУ: — Зацепки на конкретных лиц есть?

— Ищем, Георгий Александрович. По второму кругу прорабатываем подозреваемых лиц, но пока ничего, — признал Рудаков, что проверка зашла в тупик.

— А может, не в том круге ищем?

— Георгий Александрович, а если наши разведчики с агентом ошиблись и он вовсе не в руководстве института? — предположил Шепелев.

— Исключено, Юрий Дмитриевич! СВР опирается на достоверную информацию. Поэтому необходимо сделать все, чтобы как можно скорее обезвредить этого агента! Он вдвойне опасен еще и потому, что ЦРУ — я такого не исключаю — попытается использовать его возможности, чтобы затормозить, а то и скомпрометировать реформу.

— Георгий Александрович, мы делаем все, что в наших силах, — заверил Рудаков. — Проработали контакты руководства института с иностранцами, проанализировали их переписку, выяснили материальное положение, но признаков связи с ЦРУ не обнаружили. Абсолютный ноль! Никакой подсветки!

— Это лишний раз говорит о том, что мы имеем дело с матерым агентом, — констатировал Градов.

— Понимаю, но получается, как у той рыбы, что бьется об лед, — с горечью признал Рудаков.

— Георгий Александрович, надо помочь управлению дополнительными средствами и усилить группой опытных сотрудников из центрального аппарата, — предложил Шепелев.

— Поможем и подключим, Юрий Дмитриевич! Но проблему с таким опытным агентом одним числом не решить, тут требуется особый подход, — сделал акцент на последней фразе Градов и задумался.

Рудаков и Шепелев с нетерпением ждали его подсказки и в своих ожиданиях не ошиблись. Градов встрепенулся. В уголках его глаз залучились лукавые морщинки, а ноздри носа, напоминающего гоголевский, затрепетали. Энергично боднув лобастой головой воздух, он обратился к Рудакову и предложил:

— Александр Юрьевич, послушай, возможно, случай из прошлой практики КГБ наведет тебя на дельную мысль.

— Я весь внимание, Георгий Александрович, — оживился Рудаков.

— Дело было в ГДР. Я тогда служил в разведподразделении Особого отдела общевойсковой армии. Интереснейшее было время… — окунулся в свое прошлое Градов, и строгие складки в уголках губ разгладились. — От нашего источника в БНД мы получили наводку на агента разведки ФРГ, старшего офицера в штабе армии. Информация была скудная. Ни фамилии, ни имени, а только звание — подполковник.

— Как и в случае с нашим агентом в 53-м НИИ, — заметил Рудаков.

— Да-да, — подтвердил Градов и вернулся к истории разоблачения агента БНД. — Так вот мы не то что проверили каждого старшего офицера штаба армии — их, можно сказать, просветили как рентгеном, а на выходе все равно ноль. Дело сдвинула с мертвой точки, казалось бы, мелочь. У агента БНД было увлечение — я бы назвал страсть: он коллекционировал почтовые марки.

— Шпиону платили дорогими марками! — в один голос воскликнули Шепелев и Рудаков.

Совершенно верно. А мы это поняли, когда наш агент, тоже коллекционер, обнаружил у шпиона несколько очень дорогих марок, давно несуществующего государства Бавария. Их суммарная стоимость превышала 30 тысяч марок. По тем временам деньги для офицера просто огромные, — напомнил Градов.

— Для иуд цена всегда одна — 30 сребрянников и осиновый кол в могилу! — с презрением бросил Шепелев.

— Этот кол нам еще требовалось найти, — заметил Градов и продолжил рассказ. — Так вот эти марки и дали толчок проверке. За коллекционером установили плотное оперативное наблюдение, и вскоре наружка вышла на некоего Вилли. Дальнейшая его оперативная разработка позволила вскрыть агентурную сеть БНД. В нее входили подполковник, несколько советских военнослужащих и парочка местных жителей ГДР. Руководил ими скромный владелец филателистического магазина — Вилли, — и, обращаясь к Рудакову, Градов заключил: — Так что, Александр Юрьевич, сделай акцент в проверке на пороках, страстях и непомерных расходах предателя.

— Я, понял, Георгий Александрович, посмотрим на проверяемых через эту призму, — заверил Рудаков.

— В таком случае пожелаю тебе и твоим подчиненным терпения и удачи, — закончил совещание Градов.

Но в тот и два последующих после совещания у Градова дня Рудакову и его оперативному составу пришлось отложить в сторону поиск агента ЦРУ в 53-м НИИ, а также многие другие дела и сосредоточиться на том, чтобы не допустить акции протеста профессорско-преподавательского состава на Красной площади. Он, Первушин и Сахнов проводили одну за другой встречи с руководством вузов и НИИ, сотрудники управления активно работали с агентурой и профессурой, пользующейся авторитетом в коллективах и не находившейся в состоянии психоза и патологической ненависти к реформаторам. В беседах с ними контрразведчики обращались к их разуму, здравому смыслу и убеждали отказаться от проведения акции протеста на Красной площади, предлагали вместо непредсказуемой митинговой стихии перейти к конструктивному обсуждению своих требований к реформаторам в рабочей обстановке.

В свою очередь, Градов и Шепелев использовали свои неофициальные и официальные возможности в Министерстве обороны и департаменте образования, чтобы убедить чиновников от науки начать конструктивный диалог со своими оппонентами. Их доводам вняли, и две группы седовласых полковников и генералов, игравших не последние роли в отечественной военной науке, ринулись в бой за ее реформу. Их стремительный дискусс — бросок по академиям, военным институтам и НИИ — дал результат. К концу недели в большинстве вузов митинговые страсти, грозившие бессмысленным и беспощадным русскими бунтом, остыли. Не без помощи негласных помощников контрразведчиков из числа авторитетных ученых была сформирована Согласительная комиссии. Вместе с представителями департамента образования она приступила к работе над корректировкой программы реформ.

После этого Рудаков и его подчиненные, наконец, смогли перевести дыхание и полностью сосредоточиться на поиске агента ЦРУ в 53-м НИИ. Подсказка с германским шпионом, которую дал Градов, стала толчком для нового направления по его розыску. Еще раз изучив материалы на всех проверяемых, Рудаков пришел к выводу: под модель агента ЦРУ подходит заместитель руководителя института, кандидат технических наук Борис Флегонтович Орехов. Не блиставший свершениями в науке, он, где локтями, а где используя свои связи, сумел обойти маститых ученых и занять руководящее кресло. Но не это привлекло внимание Рудакова к Орехову, а его расходы. Их анализ показал: его официальной зарплаты и левого приработка явное не хватало на то, чтобы за год купить дачу в престижном месте ближнего Подмосковья, поменять машины себе и ловеласу сыну, учившемуся через пень-колоду в Институте нефти и газа им. Губкина. Столь стремительный рост материального благополучия Ореховых, как полагал Рудаков, не мог обойтись без помощи ЦРУ. Дополнительно шпионскую версию усиливало еще одно немаловажное обстоятельство: Орехова отличала просто маниакальная страсть к курительным трубкам. Поговаривали, что в его коллекции имелись трубки самого Иосифа Сталина и первого директора ЦРУ Аллена Даллеса. Ради редкого экземпляра Орехов готов был лететь хоть на край света и заложить душу самому дьяволу.

Логика контрразведчика подсказывала Рудакову: именно страсть Орехова к коллекционированию могла привести его в сети ЦРУ. В шпионской версии не хватало нескольких звеньев — фактов его связи с американской разведкой и передачи ей секретных сведений. Уже больше часа Рудаков, Первушин и Охотников ломали голову над тем, как добыть доказательства преступной деятельности Орехова и затем усадить на скамью подсудимых. Привычная палочка-выручалочка, работающая в делах на шпионаж, — сбор агентом секретных сведений — в случае с ним не работала. При должностном положении Орехова, открывавшем ему прямой доступ ко всем закрытым НИОКРам института, и ушлом адвокате доказать это было делом почти безнадежным.

Рудаков еще раз прошелся по лицам Первушина и Охотникова — их унылый вид говорил сам за себя, и потребовал:

— Так, товарищи, носа не вешать! Надо искать свежие идеи!

— К сожалению, Александр Юрьевич, ничего путного на ум не приходит, — посетовал Первушин.

— Ну почему? Есть кое-что, — возразил Охотников и, помявшись под взглядом Первушина, решился сказать: — Правда, Александр Васильевич считает их сомнительными.

— Говори, Андрей Михайлович, посомневаемся вместе, — пригласил к разговору Рудаков.

— Первая идея — провести в отношении Орехова оперативный эксперимент на мнимое затруднение, — предложил Охотников.

— Эксперимент? Думаю, что это не лучшая идея, — усомнился Рудаков и пояснил: — Я с трудом представляю, какие секреты института не может знать Орехов? Отсюда вытекает следующий вопрос: к чему затруднять доступ?

— Александр Юрьевич, я имею в виду другой институт и другие секреты — 4-го НИИ. Помните, как это сделали при проверке Ефимова?

— Как же, помню, коньяком накрылся тот эксперимент. А на этот раз чем?

Язвительная реплика Рудакова не смутила Охотникова, и он продолжал отстаивать свою позицию.

— И все-таки, товарищ генерал, я предлагаю провести эксперимент в 4-м НИИ и привязать его к конференции. Ее тема «Выявление летательных объектов, изготовленных по стелс— технологиям». Она по ориентировкам Центра проходит как объект первоочередных устремлений американской разведки, а значит, будет интересна Орехову, и он клюнет на эту наживку.

Рудаков покачал головой и не согласился:

— Не пойдет! Мы повторяемся. Тем более Орехов был задействован, пусть и втемную, в подготовке эксперимента по Ефимову. А он далеко не дурак, и если все сопоставит, то поймет, в какую ловушку его загоняют. Нет, надо искать нестандартные варианты.

— Александр Юрьевич, тогда разрешите второе предложение? — не сдавался Охотников.

— Слушаю, но только о коньяке ни слова, — добродушно заметил Рудаков.

— Со вторым предложением все может скипидаром обернуться, — съязвил Первушин.

— Ну, положим, это иногда полезно, — с иронией произнес Рудаков и поторопил Охотникова. — Так что за предложение, Андрей Михайлович?

— Взорвать ситуацию вокруг Орехова!

— Взорвать? Ты меня пугаешь, Андрей Михайлович, — насторожился Рудаков, но его глаза говорили обратное.

В них Охотников увидел неподдельный интерес и уже без оглядки принялся излагать свое предложение.

— Для нас свидетельством связи Орехова с ЦРУ, а для суда доказательством будет его контакт с резидентурой. Такое доказательство ни один адвокат не опровергнет.

— Правильно полагаешь, Андрей Михайлович. Вот только, как получить такое доказательство? — задался вопросом Рудаков.

— А если Орехова подтолкнуть к выходу на резидентуру ЦРУ в Москве?

— Каким образом?

— Имитировать ложный выход на него американца.

Что-о?! Какой еще американец? О чем ты говоришь, Андрей Михайлович?! Это красиво выглядит только в романах про шпионов. Нам же их не писать, а ловить надо. Нет, нам такой эксперимент не нужен, после него Орехова днем с огнем не сыщем! — категорически был против Первушин.

— Погоди, погоди, Александр Васильевич, не руби с плеча! — не спешил с выводами Градов и предложил к Охотникову: — Продолжай, Андрей Михайлович.

— Так вот американец выходит на Орехова с предложением о продаже патента на промышленное изготовление в США устройства по определению структуры материала при гиперзвуковых скоростях. С одной стороны, выход будет обоснованным, а с другой — в психологическом плане…

— Стоп, Андрей, не спеши с психологией! — остановил его Рудаков и уточнил: — Во-первых, что за устройство? Во— вторых, откуда о нем известно американцам? И последнее, какое к нему отношение имеет Орехов?

— Это тема его кандидатской диссертации. Часть ее — не секретная публиковалась два года назад в открытых источниках.

— Здесь все понятно. А что с психологией?

— Несогласованный с ЦРУ выход американца на Орехова — тут Александр Васильевич прав — станет для него серьезным психологическим стрессом. Вопрос: каковы будут его реакция и действия?

— Яснее ясного, и к гадалке не ходи: сиганет в американское посольство, и поминай как звали! — сделал однозначный вывод Первушин.

— Это — если мы ушами прохлопаем, — не склонен был драматизировать ситуацию Рудаков и снова обратился к Охотникову: — Так что ожидать от Орехова, Андрей Михайлович?

— Вариант первый: Орехов не агент ЦРУ. В этом случае он, будучи секретоносителем, обязан доложить руководителю института и нам о контакте с иностранцем. Вариант второй: Орехов — агент ЦРУ. И здесь логика подсказывает: он выйдет на связь с резидентурой в Москве, чтобы разобраться с возникшей непоняткой, — заключил Охотников и с нетерпением ждал реакции Рудакова.

Тот не спешил с ответом. То, что предлагалось, не укладывалось в систему классической работы по делам на шпионаж. Предложение Охотникова несло в себе немалый риск. Малейшая ошибка грозила обернуться провалом всей операции по изобличению шпиона. Орехов, почувствовав опасность, мог уйти на нелегальное положение или надолго затаиться. Вместе с тем острый ход с «американцем» позволял в кратчайшие сроки, а главное — с результатом закончить проверку Орехова. Смелая неординарная идея Охотникова захватила Рудакова, и он спросил:

— Андрей Михайлович, что еще есть под идею с американцем?

Охотников встрепенулся, его щегольские усики стали торчком и бодро доложил:

— Есть даже исполнитель, Александр Юрьевич!

— Даже так?! И кто он?

— Если утвердите, то капитан Лазарев.

— Лазарев? Нет, слишком молод и с английским давно не работал, — возразил Первушин.

— Так в его молодости и будет вся фишка, Александр Васильевич! Это еще больше собьет с толку Орехова! — горячился Охотников.

— А что, Александр Васильевич, пожалуй, Андрей прав! — покончил с сомнениями Рудаков и распорядился: — Так, друзья-товарищи, даю вам сутки, чтобы напрячь свои серые клеточки, прокачать идею с американцем и представить мне план оперативной комбинации условно назовем ее «Катализатор».

— Есть! — дружно приняли к исполнению Первушин и Охотников.

Остаток дня и весь следующий они вместе с Лазаревым посвятили подготовке плана и потом представили его на утверждение Рудакову. Тот внес незначительные изменения и подписал. Теперь успех операции зависел от искусства перевоплощения Лазарева. В течение следующих двух дней ему пришлось учиться носить смокинг, курить трубку и разбираться в тонкостях английского этикета только в русском исполнении.

Наступила суббота, пришло время экзаменовать Лазарева главному экзаменатору — Орехову. Тот, ничего не подозревая, вечером отправился на традиционную встречу в клуб с претенциозным названием «Джентльмен с трубкой». Обстановка в нем: мягкий свет светильников, искусно упрятанных за деревянными стенными панелями, мебель в стиле времен королевы Виктории и публика, всем своим видом излучавшая презрение к эпохе айфонов и айпадов, одновременно напоминала известный «Клуб самоубийц», где мающийся от безделья принц Флоризель щекотал себе нервы в смертельной схватке с коварным Председателем клуба, и сборище московских выпендрежников, бесящихся от скуки.

Орехов, сдав в гардероб пальто с тростью, прошел в зал и осмотрелся. В нем было немноголюдно — сказывалась ненастная погода, и его взгляд невольно задержался на новом вызывающе молодом посетителе. Он не отличался скромностью и хорошими манерами — держался так, будто члены клуба ему были чем-то обязаны. Внимание Орехова к нему привлекла не столько вскользь брошенная в гардеробе фраза о молодом американце, сколько трубка в его зубах. Она, по слухам, была из коллекции легендарного Шерлока Холмса. В тот миг, когда Орехов увидел знаменитую трубку, он забыл обо всем на свете. Им овладело страстное, понятное только коллекционеру желание, заполучить ее в свою коллекцию. Американец, словно угадал это, быстро свернул разговор со своим собеседником и направился к нему. Не утруждая себя церемониями, он назвал себя Эдвардом и подал руку. Орехову ничего другого не оставалось, как пожать ее и представиться:

— Борис Флегонтович.

— О, у Вас великолепная трубка! — отвесил комплимент Эдвард.

— Над ней работал такой известный мастер, как… — пустился было в объяснения Орехов.

— А курил ее сам дядюшка Джозеф, — бесцеремонно перебил Эдвард.

— Да, она принадлежала Сталину! А откуда Вы знаете? — Орехов был немало озадачен такой осведомленностью американца.

— Хо, Борис Флегонтович, Вы известны не только как коллекционер. Ваше имя широко известно и в более узких кругах, — многозначительно произнес Эдвард. Затем подхватил Орехова под руку, отвел в угол и, понизив голос, сказал: — Ваше изобретение в области обнаружения летательных аппаратов, изготовленных по стелс-технологии, не имеет цены.

— О чем Вы?! Какое еще изобретение?! — опешил Орехов и растерянно захлопал глазами.

Американец не давал ему опомниться и с жаром прошептал:

— Тише, тише, Борис Флегонтович! Только не надо привлекать к себе внимание. Вот, пожалуйста, Ваша публикация.

Перед носом Орехова появился «Вестник науки» за 2008 год с его статьей. Он распахнутым ртом хватал воздух и оторопело смотрел то на журнал, то на американца, а тот с напором навязывал свое:

— Борис Флегонтович, сама судьба послала Вас мне. Мы готовы начать с Вами сотрудничество немедленно. Мы знаем о Вашем положении в институте и, чтобы не создавать проблем, можем строить его на конфиденциальной основе.

К Орехову, наконец, вернулся дар речи, и срывающимся от волнения голосом он спросил:

— А-а, Вы, собственно, кого представляете?

— Очень серьезную американскую организацию, которая специализируется на приобретении передовых технологий. А если они имеют оборонное значение, то она готова платить вдвойне, — наседал Эдвард.

Орехова изменился в лице, в его глазах был неподдельный испуг, а с дрогнувших губ еле слышно прозвучало:

— Не-т.

— Борис Флегонтович, не спешите отказываться. У Вас есть шанс заполучить в коллекцию трубку Джеймса Бонда.

Этих слов Орехов уже не слышал. Он шарахнулся от «американца» как черт от ладана. Лазарев довольно пыхнул трубкой и скучающим взглядом прошелся по залу. Он свою роль исполнил, остальное было делом наружки и группы захвата — отследить Орехова и перехватить при выходе на резидентуру ЦРУ в Москве.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.