Глава седьмая Ищите женщину

Глава седьмая

Ищите женщину

Женский вопрос среди моряков парусного флота был всегда злободневен. Моряки женщин любили во все времена. При этом в силу малого времени нахождения на корабле, неустроенности жизни, недостатка средств для содержания семейства и неясности перспектив они зачастую долго не могли обрести своего дома.

Находясь постоянно в одних и тех же весьма изолированных от внешнего мира гарнизонах, таких как Кронштадт, Ревель, Свеаборг, Севастополь и Николаев, морские офицеры из-за нехватки времени, просто не имели возможности поиска себе невест где-то в других городах.

Запрещение женитьбы на девушках низкого происхождения, артистках и разведенных (взявших при разводе вину на себя) у флотских офицеров существовало с момента образования флота. В 1866 году это было оформлено и законодательно. Именно тогда были учреждены правила, закрепившие давно всем известное положение дел с браком для офицеров императорского флота. Отныне офицерам вообще категорически запрещалось жениться ранее 25 лет. До 28 лет офицеры, получающие до 100 рублей в месяц, могли жениться только с разрешения своего начальства и только в случае предоставления ими имущественного обеспечения реверса, принадлежащего офицеру, невесте или обоим. В рапорте морского офицера с просьбой о разрешении на вступление в брак следовало указать фамилию и происхождение невесты, а также приложить свидетельство о достижении невестой 16-летнего возраста. Без такого свидетельства начальство не вправе было давать разрешение на вступление в брак, а священники – его венчать. Кроме того, флотские начальники только тогда могли разрешать жениться, когда служащие представляли письменное согласие родителей, или опекунов, или попечителей невесты и ее собственное, а сам брак, по мнению начальников, был пристойным. Понятие «пристойность» требовало, чтобы невеста офицера была «доброй нравственности и благовоспитанна», а кроме того, «должно быть принимаемо во внимание и общественное положение невесты». При подаче офицером соответствующего заявления командир корабля (экипажа) обязан был решить вопрос о пристойности брака и, если не видел к тому препятствий, представлял свое заключение начальнику флотской дивизии, который и имел право дать окончательное разрешение. При поступлении на службу офицеров из отставки, женившихся во время отставки (для чего разрешения не требовалось), вопрос о его браке с точки зрения пристойности должен был рассматриваться на тех же основаниях, и офицеры, чей брак не признавался пристойным, на службу не допускались. То же правило действовало в отношении юнкеров и вольноопределяющихся, вступивших в брак до поступления на действительную военную службу, при производстве их в офицеры. Так что это требование носило абсолютный характер: офицер ни в коем случае не мог иметь жену, не отвечающую представлениям о достоинстве офицерского звания. Вступление в брак без разрешения влекло дисциплинарное взыскание или увольнение со службы.

Не разрешался брак на особе предосудительного поведения, на дочери человека с неблаговидной профессией (например, ростовщик). Никогда не давалось разрешения жениться на опереточной актрисе или на цыганке из цыганского хора и особенно на девице легкого поведения. При этом бедность невесты, ее вероисповедание (кроме иудейского), незначительность ее общественного положения, как правило, не влияли на решение флотского начальства на дачу разрешения на брак.

Были и персональные запрещения на женитьбы. Так, император Николай Павлович особым высочайшим указом запретил в 1829 году жениться бывшему командиру фрегата «Рафаил» капитану второго ранга Стройникову, сдавшему свое судно туркам, «чтобы трусов не плодить». Однако на заре регулярного флота один из адмиралов, презрев все условности и запреты, женился на прачке, причем легкого поведения и темного происхождения. Никакой обструкции при этом адмирал не получил. Наоборот, вскоре он даже короновал свою супругу-простолюдинку всероссийской императрицей Екатериной. Этим адмиралом был Петр Великий. Но то, что дозволено Юпитеру, не может быть дозволено быкам…

В царствование императора Павла Первого много шума наделала история женитьбы сына знаменитого российского флотоводца Василия Чичагова Павла. Будучи на стажировке в Англии, Чичагов-млаший познакомился и влюбился в некую девицу Элизабет, дочь отставного британского капитана Карла Проби. Узнав о том, что капитан первого ранга Павел Чичагов надумал жениться на англичанке, обиделся император Павел Первый, заявивший своему фавориту контр-адмиралу Кушелеву:

– Передайте этому дураку, что и в России полно засидевшихся девиц. Я не вижу необходимости плавать за невестами в Англию.

Но разве сердцу прикажешь! Жених был в отчаянии, но помогли друзья-англичане. За Чичагова вступился первый лорд Адмиралтейства Чарльз Спенсер.

Получив его письмо, Павел подтвердил свою оригинальность Кушелеву:

– Давай-ка и мы удивим лордов. Дам-ка я Чичагову чин контр-адмирала, пускай явится ко мне.

Когда разодетый в новый мундир Чичагов появился в приемной царя, старый недруг Чичагова Кушелев доложил императору:

– Ваше величество, Чичагов вольнодумец, задумал недоброе и ужасное. Он сговорился с лордом Спенсером и хочет бежать из России навсегда, перейти на английскую службу. Невеста, только так, для отвода глаз.

Услышав такое, Павел был взбешен:

– В отставку негодяя!

Едва Чичагов появился в дверях, на него обрушился гневный шквал.

– Предатель! Задумал переметнуться к Спенсеру?!

Едва Чичагов начал оправдываться, Павел затопал ботфортами, замахал своим адъютантам.

– Якобинец! Сорвать с него ордена, раздеть донага! Кушелев, тащи с него шпагу…

Через минуту-другую побледневший Чичагов стоял в одной рубашке, но и не сдавался.

– Ваше величество, в бумажнике мои последние деньги, верните их…

– Ах, так! – взревел Павел. – В крепость его! Там тебе деньги не понадобятся!

Очевидцы свидетельствовали: «Залы и коридоры Павловского дворца были переполнены генералами и офицерами после парада, и Чичагов, шествуя за Кушелевым, прошел мимо этой массы блестящих царедворцев, которые еще вчера поздравляли его с высоким чином контр-адмирала». Караульный офицер вручил губернатору Петербурга графу Палену предписание царя: «Якобинские правила и противные власти отзывы посылаемого Чичагова к вам принудили меня приказать запереть его в равелин под вашим смотрением». Через неделю Пален получил записку царя: «Извольте навестить господина контр-адмирала Чичагова и объявить ему мою волю, чтобы он избрал любое: или служить так, как долг подданнический требует, безо всяких буйственных востребований и идти на посылаемой к английским берегам эскадре, или остаться в равелине, и обо всем, что узнаете, донести мне».

– Мне выбирать нечего, но досадно, что государь не задал мне этот вопрос на аудиенции, а почал раздевать меня и отбирать деньги! – ответил опальный контр-адмирал.

На следующий день Чичагова освободили, привезли в царские покои, и Павел, прижав руку Чичагова к сердцу, раскаялся:

– Забудем все, останемся друзьями…

Во время плавания к берегам Англии Чичагов, разумеется, нашел время для женитьбы и обратно в Россию вернулся уже с молодой англичанкой, ставшей отныне адмиральшей Елизаветой Карловной.

* * *

Однако жизнь есть жизнь. В свое время Павел Первый вообще запретил увольнение офицеров из Кронштадта в столицу. Каждый раз для этого требовалось личное разрешение императора. Естественно, с такими просьбами никто не обращался, моряки довольствовались кронштадтскими окрестностями. Из столицы приезжали семьи, жены, остальные перебивались местными достопримечательностями, ну и, разумеется, местным дамским обществом, которое никогда не было особенном многочисленным. Так как в Кронштадте женщин на всех не хватало, то даже девицы сомнительного поведения имели возможность то и дело менять себе кавалеров, впрочем, о законном браке в данном случае речи, разумеется, не было. Из воспоминаний адмирала П. Давыдова: «С тем же Скобельницыным (друг Давыдова – В. Ш.) зимою пошел я из интермедии в казармы, где после представления обыкновенно пляшут с девицами, которых иногда бывает ссора, драка и даже убийство. Я в первый раз ничего этого не знал. Скобельницыну же все сие было известно, у него уже и извозчик был готов. Лишь мы вышли, уже он с девицей сидел, а я встал на запятки сзади этой красавицы, которая холодные мои руки прижимала к себе, дабы они скорее согрелись. Приехав к Скобельницыну, она у него осталась, а я пошел домой и лишь только пришел, как она на конке прилетела. Из всего видно, что я не искал греха, но и не убегал от него, что называется, случай ко греху…»

Разумеется, иногда случались и такие обстоятельства, когда вполне возможно было завести роман с благородной девицей. Вот один из таких примеров. «Ордер г. капитан-лейтенанту де-Ливрону. Завтрашний день имеет быть поездка благородных воспитанниц в Академию художеств. Почему рекомендую вам быть завтра утром в 8 часов в Адмиралтейство к дежурному советнику, от которого приняв собранные на сей случай катера и шлюпки, отправиться с оными к Смольному монастырю, где явиться к госпоже начальнице фон Адлерберг. Когда же благородные воспитанницы вступят на суда, препроводить их на оных до Академии и обратно, ежели приказано будет, со всею должною исправностью. Адмирал Балк. 18-го июля 1802 года». Надо думать, что благородные воспитанницы-смолянки были в восторге не только от посещения академии художеств, не только от устроенной им морской прогулки, но и от молодых морских офицеров, которые доставили их в академию и обратно «со всею должной исправностью».

Но такие случаи представлялись морским офицерам нечасто. Даже из находящегося недалеко от столицы Кронштадта выбраться в Санкт-Петербург было для молодого офицера нелегким делом, не говоря уже о Николаеве и Севастополе. Порой на помощь немогущим устроить личную жизнь сыновьям приходили заботливые мамаши, которые подыскивали своему великовозрастному чаду какую-нибудь засидевшуюся в девках соседскую дочь и вызывали сына уже прямо на свадьбу. Те, по большей части, матушкину выбору не противились. Главным считалось, чтобы невеста была благонравной, а если за ней еще давали и неплохое приданое, то такая партия считалась вполне удачной. Но так тоже случалось далеко не всегда. А потому весьма часто избранницами флотских холостяков становились дочери и сестры таких же морских офицеров. Это было причиной весьма быстрого появления в русском флоте больших и разветвленных флотских династий и родовых кланов. Историк, взявшийся изучать историю взаимоотношений адмиралов и офицеров в русском парусном флоте, никогда не сможет понять всех нюансов этих взаимоотношений, не вникнув глубоко в весьма непростые родственные отношения русских моряков, где очень многие являлись между собой кузенами и свояками, зятьями и кумовьями.

Адмиралы и капитаны, имевшие дочерей на выданье, по этой причине всегда старались держать дома открытый стол и привечать к дому перспективных молодых офицеров из хороших семей. Очень часто женихами адмиральских дочерей становились адъютанты их отцов. Другим вариантом знакомств были Морские офицерские собрания в главных военно-морских базах. На проводимые там балы имели доступ только жены, сестры и дочери морских офицеров. Там и знакомились, там и объяснялись в любви, там и гуляли свадьбы.

Вот, к примеру, история родственных связей всего одной адмиральской семьи адмирала Максима Коробки. Супругой адмирала была весьма предприимчивая Мария Афанасьевна, урожденная Лобисевич, родившая мужу трех дочерей: Марфу, Елизавету и Анну, которых в Кронштадте все шутливо звали «коробками». Все три девицы были весьма милы и воспитанны. Когда же пришло время думать о замужестве дочерей, мать, проведя определенный отбор женихов, в конце концов выдала всех трех замуж за весьма перспективных офицеров. Думается, и сами офицеры были не против стать зятьями влиятельного адмирала Коробки, который как тесть просто обязан был способствовать их дальнейшей карьере, так как от этого зависело благополучие и его собственных дочерей. Первая из «коробок» – Елизавета – стала супругой будущего героя Наварина адмирала Александра Авинова. Вторая «коробка» Анна вышла замуж за старшего брата адмирала Михаила Лазарева – Андрея Лазарева, кругосветчика и исследователя Новой Земли и тоже впоследствии адмирала. На третьей дочери, Марфе Коробке, был женат будущий вице-адмирал Александр Алексеевич Дурасов. Таким образом, мать-адмиральша стала тещей сразу трех весьма известным адмиралов, которые, в свою очередь, женившись на девицах-«коробках», стали свояками – весьма близкими, по тем временам, родственниками. Если принять во внимание, что адмирал Андрей Лазарев имел еще и весьма влиятельного в высших сферах империи родного брата – знаменитого адмирала Михаила Лазарева (жена которого была, в свою очередь, кузиной будущего вице-адмирала Корнилова, а брат последнего был сенатором), то можно представить, какими возможностями обладал этот мощный семейный клан. Надо ли говорить, что породниться с дочерьми трех адмиралов-свояков мечтали впоследствии почти все холостые морские офицеры, вне зависимости от их внешних и умственных данных. Об этом прямо пишет в своих воспоминаниях будущий художник-маринист А. П. Боголюбов. Еще бы, ведь принятый в такой клан офицер гарантировал себе отличную карьеру!

Молодых офицеров в портовых городах всюду подстерегали хитроумные женские ловушки. Устроится офицер на квартиру к одинокой хозяйке, а она уже на него и виды имеет. Именно так произошло в 70-х годах XVIII века с мичманом П. Давыдовым. Испугавшись последствий, мичман поспешил перебраться на новую квартиру, но и там все повторилось: «…Между тем я заметил, что хозяйка моя меня любит, так, что когда у меня были гости…, она, выпивши пуншик, смелее сделалась, говоря со мной, целовала мне руки, а на другой день утром разбудила и потчевала меня кофием. Она пеклась, что у меня нет шубы, и сделала мне на лисьем меху, покрытую кашалотом».

А вот как описывает Давыдов свое сватовство в Ревеле к дочери доктора Вестенрика: «…На другой день пришли ко мне братья моей любезной, кланялись мне от нее, радовались моему приезду, спрашивали, долго ли пробуду и зачем приехал. Я отвечал, ежели, сестрица ваша не переменилась, то я приехал жениться, и на другой день я поехал к ним. Старика не было дома, мать и моя любезная приняли меня хорошо… Мы раз десять и более принимались говорить, но совсем онемели и только переменялись в лице и глазами разговаривали, посидев весьма долго, поехал домой. Я, зная угрюмый нрав старика, совсем не надеялся получить успеха, почему и просил и жену генерала Воронова, и капитаншу Верещагину, которые прежде и поехали, но никакого успеха не получили. Потом генерал назвался к ним на вечер и меня взял с собой, где я с моей любезной, хотя виделся гораздо ближе, потому что с нею танцевал, но мы представляли из себя весьма смешных, потому, что беспрестанно мешались. Но старика никак уговорить не могли, и как теперь рассужу, то он поступил весьма умно, потому, что я тогда ничего не имел, она тоже бедна, и мы были бы оба несчастны, даже нечем было бы в Кронштадт ехать, хотя нам было горько, но нечего было делать. Тут начали за меня сватать других, но я отказался и, взяв свой рундук, уехал».

Впрочем, будущий адмирал недолго переживал. Коль решение принято, то жениться все равно надо: «Потом опять случилось быть у Сахарова (сослуживец Данилова, который тоже хотел жениться, но невеста ему отказала – В. Ж), и, посидев, когда я засобирался домой, хозяйка его также шла со двора и просила меня идти за собою. Мы пошли и, идучи мимо его (Сахарова– В. Ж.) невесты, она меня зазывала туда, но, как и был в байковом сюртуке, то и отговаривался, а в сие время вышел на крыльцо зять невесты и усиленно просил зайти к ним. Итак, я вошел и, вошел в горницу, продолжал извиняться, что я не так одет, а старуха эта, нас столкнувши вместе, сказала: «Здравствуйте свояки!» Таковым действием она нас в такое привела замешательство, что мы минут десять не могли говорить ни слова, потом удивились ее поступку, который и подал ему повод спросить меня, точно ли я имею намерение жениться? Я сказал, что это правда. Позвали ее мать, которая говорила, что за дочерью нет приданного. Я объявил о себе, что и я ничего не имею, и что я пью, играю в карты и прочее, несмотря ни на что, она согласилась за меня выдать, и я согласился, спросив у невесты, назначили быть сговору в воскресенье, от которого неделя осталась до масленицы. А потому и свадьба была в среду 8 числа февраля. Я нарушил завещание моей родительницы, которая, гостив у меняв Кронштадте, приказывала, чтобы я прежде 30 лет от роду не женился. Сие завещание много, много подействовало, и я жестоко наказан за нарушение оного и самым явным образом. Целых семь лет не было у меня детей, и когда родилась первая дочь, тогда мне был 31 год от роду и другие разные горькие приключения нарушили благополучие жизни моей, которых я был весьма достоин».

Большинство адмиралов, впрочем, считало, что молодой офицер должен быть холостым, чтобы от службы его ничто не отвлекало. Но с выходом офицеров в капитанские чины к женитьбе начальство относилось уже положительно – как к средству, которое удерживает офицера от пьянств и гулянок.

При перебазировании кораблей из порта в порт не только офицеры, но и матросы часто брали с собой жен и детей. Вот как описывает перипетии перевоза своей семьи из Ревеля в Кронштадт вице-адмирал П. А. Данилов: «14 марта (1801 г. – В. Ш.) произведен в контр-адмиралы, а 1 апреля весь флот вышел. И я поднял свой флаг на корабле «Евсевий», на который я перебрался со всем домом (то есть с женой, детьми и прислугой – 5. Ш), а карету и лошадей отправил берегом в Кронштадт… Идучи с флотом, и прошел остров Гогланд, встретили густой лед, который, ударяясь в носы кораблей, оные весьма потрясал, и так как мой корабль был довольно гнил, то от одного сильного удара и выпал у него деревянный в подводной части нагель, вода начала прибывать по два дюйма в час, и я должен был скрывать оное от своего семейства. Послал искать посредством таза оною и, отыскав, заколотил оную новым нагелем. Но чтобы не случилось и в другой раз того же, я сам правил кораблем между льдинами и других в том поставил, и, таким образом, весь лед прошли благополучно и, придя на Кронштадтский рейд, встали на якорь. Я ездил с рапортом к адмиралу Макарову, потом на берег к Арине Михайловне и Надежде Григорьевне (мать и сестра жены Данилова – В. Ш.), которым я сказал, что я пришел на флоте без жены, и просил их к себе обедать. Обе согласились и поехали со мной на катере, но подъезжая к кораблю, увидели на юте оного женщин (жену и дочерей Данилова – В. Ш), тотчас закричали, что я их обманул и, таким образом, они у нас обедали, и весь день провели весело и поздно уже от нас поехали». Впрочем, так счастливо заканчивались далеко не все плавания. История прусского флота знает жуткие трагедии линейных кораблей «Ингерманланд» и «Лефорт», погибших не только со всеми командами, но и с офицерскими и матросскими женами и детьми. До сих пор у нас в стране почему-то не принято выставлять на показ самую страшную и пронзительную картину И. Айвазовского, посвященную памяти погибших на «Лефорте»: со дна моря, по уходящим в небо вантам поднимаются женщины, несущие на руках младенцев… Эта картина – единственный памятник сотням офицерских и матросских жен, разделивших со своими мужьями их судьбу…

* * *

В отечественной литературе очень много написано о женах декабристов, часть из которых (причем далеко не все!) отправились в Сибирь за мужьями. Но никто и никогда еще не писал о женах морских офицеров, которые с первых дней основания Черноморского флота были рядом со своими супругами, деля с ними все тяготы жизни в совершенно диком крае. Отсутствие элементарных удобств, обитание в наскоро отрытых землянках, нашествия саранчи, жуткие эпидемии холеры, нехватка воды – все это вынесли и пережили вместе с мужьями безвестные жены морских офицеров, имен которых, в подавляющем большинстве, мы уже никогда не узнаем.

Из воспоминаний адмирала П. Давыдова: «Обедали мы вдвоем в погребе. Вместо стола сидели на постели, ибо у нас ничего не было, да и купить было негде, а из посуды только было чайник, кастрюля и сковорода, а столовая жестяная, полдюжины тарелок, миска и соусник из ее крышки. Таким образом мы жили месяца полтора… Приехал в Херсон мичман Култашев, двоюродный брат моей жены, и он у нас всякий день обедал, и раз пришел он довольно поздно, почему жена моя и говорила ему: «Где ты ходишь, не принеси ты к нам заразы». А он отвечал: «Нет, сестрица, я ходил по жаре и оттого так покраснел и голова болит немного» и, пообедав, ушел домой. И вдруг перестал ходить, жена моя спрашивает: «Что это брат не ходит уже четвертый день?» Я отвечал: «Не знаю», хотя и слышал на другой день, что он болен, на третий, что он заразился и в карантине, на четвертый, что он умер, и что скоро повезут его в общую яму. А жена привыкла сидеть на том окне, которое к его квартире. Я всячески старался отвести ее от того окна, но не мог в том успеть, почему дабы вдруг не испугалась она от того, что увидит, решился все объявить ей и сказал, что Култашев умер. Потом вскоре и видим казака с черным знаком и пару волов в телеге и с каторжными, которые, взяв его крючьями, бросили в телегу… Прошедшее приключение сделало великое впечатление в сердце жены моей, к тому ж и мысль, что может быть брат ее, уже будучи заражен, с нами обедал. Я ожидал дурных последствий от такого воображения, что и случилось. К нам хаживали сидеть самые осторожные люди, только двое, которые ни с кем не общались, – лейтенант де Мор и лекарь Лангель. Играли мы иногда в карты. Де Мор рассказывал разные приключения, которые он сам видел, о которых слышал, относительно сей свирепствующей заразы, чем более поселил страх в сердца наши. Между прочим, он сказывал, что у одной женщины заболела железа на шее, она оную ощупала и заметила, что оная прибавлялась, наконец сделался карбункул и она умерла. Во время этого разговора жена моя, слушав, беспрестанно щупала свою железу до того, что она заболела, потом воображение утвердило ее, что оная прибавилась и вдруг упала в обморок. Я ее подхватил… Поцелуями я привел ее в чувство, и она рассмеялась».

Вот бытовые истории жизни морских офицеров в строящемся Херсоне поведаны нам все тем же адмиралом П. А. Даниловым: «Итак, мы (лейтенант Данилов и его жена – В. Ш.) со многими познакомились, между прочим, с капитаном артиллерии Рад иловым и капитан-лейтенантом Пусторжевцевым, которые были оба женаты, а через последнего и с капитан-лейтенантом Веревкиным. Тоже женатым. И как наша новая квартира начала течь, то на время исправления оной, по просьбе Веревкина, я перешел к нему. Кровать свою мы поставили у него в зале, а обедали вместе. Он часто отлучался из дому, особливо по вечерам, а я с моею и его женою играл в карты, а чаще с его женою, которая была очень молода и недурна собой, но, к сожалению, умом весьма недостаточна. Но я никогда не мыслил в рассуждении ее ничего дурного, однако Веревкин, приходя домой, раза три заставал меня с нею играющим в карты, обнаружил свою ревность, начал ее ругать, бить и погнался за ней с обнаженной шпагой и хотел ее заколоть. Но жена моя схватила рукой за клинок, и он оставил шпагу. Сие приключение привело к тому, что мы перешли к Пусторжевцеву, и как вскоре квартира наша была исправлена, то мы перешли к себе. Пусторжевцев был великий охотник до голубей и по несчастию с голубятни упал и вскоре умер. Жена, барыня натурального развития, но благочестивая, осталась с двумя малыми дочерьми в бедности в столь отдаленном краю от родственников. Но Господь – покровитель вдов и сирот не оставил ее. Капитан 2 ранга Голенкин возымел к ней склонность, которую не мог даже скрывать и с просьбой, чтобы осчастливила его, обнаружил и потому на слове положили быть свадьбе».

В истории освоения Севера навсегда останется имя Татьяны Прончищевой (в некоторых источниках ее почему-то ошибочно именуют Марией), которая вместе со своим супругом лейтенантом Прончищевым, командовавшим одним из отрядов экспедиции Витуса Беринга, без всяких раздумий отправилась на крайний север. Мужественно перенося вся тяготы и лишения полярного плавания, она сопровождала мужа в его походе. Супруги Прончищевы почти одновременно умерли от цинги и были похоронены на побережье Таймыра.

Навсегда остался в истории российского флота подвиг супруги лейтенанта Романа Кроуна Марфы Ивановны, сопровождавшей мужа во всех сражениях русско-шведской войны 1788–1790 годов. Под вражескими ядрами эта женщина бинтовала раненых, поила их водой. Пораженная мужеством Марфы Кроун, императрица Екатерина Вторая лично вручила ей особый женский орден – орден Святой Екатерины.

Знаменитый адмирал Петр Иванович Рикорд, участвовавший в первом кругосветном плавании Головнина, а впоследствии успешно показавший себя в Средиземноморской эпопее 1827–1831 годов, был женат на племяннице своего друга Григория Коростовца Людмиле Ивановне Коростовец, бывшей моложе своего мужа на двадцать пять лет. Вместе с ней он прибыл на Камчатку, когда был назначен туда губернатором. Все годы правления Рикордом Камчатским краем супруга была вместе с ним.

Из биографии Людмилы Рикорд: «Она была подвижная, умная и весьма доброжелательная женщина, пользовавшаяся большим уважением среди людей своего круга. Как общественная деятельница, Рикорд оставила по себе память литературными трудами, первыми из коих были: «Подражание псалму 114», «Приключение на именинах» и, наконец, статья, помещенная в «Вестнике Европы» за 1820 году, присланная из Охотска, где она жила в то время, и содержавшая описание тамошнего края. Уже в 1825 году она была выбрана почетным членом Санкт-Петербургского вольного общества любителей российской словесности. Состоя, около 10 лет, в звании председательницы Комитета, стоявшего во главе Прибалтийского православного братства во имя Христа Спасителя, ею же основанного в 1869 году, она много сделала для поддержания православия среди населения этого края. Постройка православных церквей, учреждение русских школ, поддержка русского языка – вот главные цели ее деятельности на этом поприще. Л. И. Рикорд известна еще как составительница нескольких рассказов из своих воспоминаний, помещенных в «Русской Старине»; среди них находим: «Воспоминания Л. И. Рикорд о пребывании в Константинополе в 1830 году», «Воспоминания Л. И. Рикорд».

Она же написала биографический очерк своего мужа, предназначив его для воспитанников Мореходного училища, получивших премию имени адмирала П. И. Рикорда. Кроме того, Л. И. Рикорд издала: «Записки о плавании к Японским берегам в 1812 и 1813 годах и о сношениях с японцами» своего мужа, адмирала Рикорда. Она также весьма известна своей благотворительностью, так что во многих благотворительных учреждениях Петергофа, Ораниенбаума и Петербурга она своими вкладами оставила по себе вечную память. Л. И. Рикорд скончалась в глубокой старости, в Петергофе, 26 июня 1883 года, на 89 году жизни, и погребена в Александро-Невской лавре».

Будучи сама по себе весьма примечательной личностью и талантливой писательницей, Людмила Ивановна приняла участие и в судьбе еще одного известного российского моряка, найдя ему хорошую жену и верного друга.

Из воспоминаний лейтенанта Э. Стогова о жизни флотских офицеров на далекой Камчатке: «Наступила зима 1821–1822 гг. и начались вечеринки – эти маленькие балы. Жена начальника Рикорда Людмила Ивановна, очень милая особа; не имея детей, она собрала к себе пять хорошеньких девочек, дочерей дьячков и мещан, прилично одела их, выучила грамоте и танцам. Живший со мною путешественник англичанин Кокран (в современном написании фамилия звучит как Кокрейн – В. Ш.) часто проводил время у Рикорда. Оксинька – Ксения Ивановна – девочка прехорошенькая, лет 17-ти была в числе пяти воспитывающихся у Людмилы Ивановны. Она была дочь дьячка при церкви в Большерецке. Их было пять сестер, и все были красавицы. Старшая вышла замуж за комиссионера Американской компании, вторая за купца, третья – за попа, а Оксинька за Кокрана. Свадьба Кокрана устроилась скоро. Когда их обручали, Оксинька страшно плакала и кричала: «Не хочу за Кокрана, хочу за Повалишина» (лейтенант Николай Повалишин командовал в Охотске бригом «Дионисий» – В. Ш.). Сколько возможно, свадьба была обставлена парадно. От дома Рикорда до церкви дорога выстлана была сукном (которое шло на обмундировку команд), по бокам дороги горели фальшфейеры. Я и лейтенант Саполович были шаферами Кокрана».

Вскоре капитан Кокрейн вместе с молодой женой уехал в Англию. Но по приезде в Лондон Кокрейн умер. Его молодая вдова Ксения Ивановна в 1827 году возвратилась в Кронштадт, поселившись в доме Рикорда, который к тому времени стал начальником Кронштадтского порта. Вскоре Петр Иванович и Людмила Ивановна Рикорды познакомили вдову с товарищем Рикорда – капитаном второго ранга Петром Анжу. Офицер был к тому времени уже известен всему флоту как исследователь Севера, искавший там знаменитую землю Санникова, а также как один из героев Наваринского сражения и Георгиевский кавалер. Вскоре Анжу и Ксения Кокрейн обвенчались. Оба были счастливы в этом браке, прожив вместе более сорока лет, имея три сына, три дочери и двенадцать внуков.

Очень достойной женщиной была, к примеру, супруга адмирала А. И. Бутакова Ольга Николаевна. Сразу же после свадьбы в 1853 году молодые выехали в Оренбургский край, так как Бутаков получил назначение на озеро Арал. Ольга Николаевна не осталась в Оренбурге, а ездила везде вместе с мужем. Побывала в форте Казалы, на Арале. В одном из своих комических писем к петербургской знакомой, А. О. Смирновой-Россет, А. И. Бутаков описывает, что делает героиня пустыни, его жена, Ольга Николаевна, как она варит, готовит обед, каких зверей, рыб она ест, а каких дает только туземцам. «Какие звери нас едят, а которых мы едим». «…Говорят, замечательная женщина, – вспоминал о ней с юмором А.Н. Плещеев. – Путешествовала, занималась разными предметами, вызывающими на размышления, акварельные портреты пишет, – словом – страшно!» Именно Ольга Николаевна одной из первых взялась за широкую, планомерную разработку «степной» тематики в русском изобразительном искусстве, в частности в художественном офорте. Несколько офортов ею сделано с рисунков Шевченко периода Аральской экспедиции 1848–1849 годов.

Особое место занимает и история супруги знаменитого исследователя устья Амура адмирала Григория Ивановича Невельского. Из воспоминаний адмирала Г. И. Невельского: «Проездом из Петербурга 16 (28) апреля 1861 года я женился в Иркутске на девице Екатерине Ивановне Ельчаниновой, только что вышедшей из Смольного монастыря, племяннице бывшего в то время иркутского гражданского губернатора В. Н. Зорина. Моя молодая супруга решилась переносить со мной все трудности и лишения пустынной жизни в диком негостеприимном крае, удаленном на десяток тысяч верст от образованного мира. С геройским самоотвержением и без малейшего ропота она вынесла все трудности и лишения верховой езды по топким болотам и дикой гористой тайге Охотского тракта, сделав этот верховой переезд в 1100 верст за 23 дня. Моя жена с первой же минуты прибытия своего в Петровское показала необыкновенное присутствие духа и стойкое хладнокровие. Барк «Шелехов», на котором я с ней находился, подходя к заливу Счастья, по случаю внезапно открывшейся течи, несмотря на все меры, начал погружаться в воду, так что только благоприятный ветер, дувший в направлении берега, и близость мели дозволили немедленно спуститься на последнюю и тем избавить всех от гибели. Семейства пяти матросов, взятых из Охотска, и вся команда барка «Шелехов» соединились на верхней палубе, единственном месте, где не было воды, и с напряженным вниманием ожидали избавления от этого опасного убежища, которое могло мгновенно измениться при первом свежем ветре с моря, В это время капитан барка лейтенант В. И. Мацкевич, поступивший в экспедицию юный лейтенант Н. К. Бошняк и помощники лейтенанта Мацкевича просили мою жену первой съехать на транспорт «Байкал», «Муж мой говорил мне, что при подобном несчастий командир и офицеры съезжают с корабля последними, – отвечала им Екатерина Ивановна. – Я съеду с корабля тогда, когда ни одной женщины и ребенка не останется на нем; прошу вас заботиться о них». Так моя жена и поступила».

Из статьи Н. Бошняка «Экспедиция в Приамурском крае»: «После роскошных зал и гостиных недавней воспитаннице Смольного монастыря, со средствами и возможностью жить иначе, пришлось приютиться в трехкомнатном флигеле, разделивши его с семейством Орлова. Толпы грязных гиляков, тунгусов и ряд встреченных неприятностей не устрашили ее. Мы откровенно сознаемся, что многим обязаны ее внимательной любезности ко всем, и прямо скажем, что ее пример благодетельно действовал на тех, можно сказать, несчастливиц из жен нижних чинов, которых судьба забросила вместе со своими мужьями на горькую долю. Часто находясь в обществе Е. И. Невельской, мы никогда не слыхали от нее ни одной жалобы или упрека; напротив, мы всегда замечали в ней спокойное и гордое сознание того горького, но высокого положения, которое предназначило ей провидение. Занятия по устройству нового хозяйства и книги прогоняли от нее скуку. Во всем обнаруживалась твердость ее характера, привычка к занятиям и способность обходиться без балов и вечеров – способность, столь редко встречаемая в наше время!.. Наконец, поспел губернаторский дом (5 сажен длины и 3 сажени ширины), в пять конурок; наступила зима, а с ней вместе и те страшные пурги, в продолжение которых погибло несколько человек. Везде холод страшный, все замело снегом, так что для прохода вынуждены были разгребать снежные коридоры, а в казарму иногда выход был только через чердак. И Е.И. Невельская проводила зиму одна, (все мы были в командировках), в комнатах с 5° тепла, и, дрожа от холода, продолжала оставаться с той же стоической твердостью убеждений. Наконец наступил 1852 год. Не присылка из Камчатки судов ставила нас в положение более чем отчаянное. Для грудных детей не было молока, больным не стало свежей пищи и несколько человек легло в могилу от цинги (этот удар не миновал и семейства самого Невельского: страдания Екатерины Ивановны, происшедшие вследствие претерпеваемых ею лишений, имели пагубное влияние на здоровье ее малолетней дочери; до сих пор на Петровской кошке существует могила младенца). И тут этот чудный женский инстинкт нашелся, чтобы подать руку помощи страданиям. Единственная корова из хозяйства Г. И. Невельского, завезенная в 1851 году, снабжала молоком несчастных детей, а солонина явилась за столом начальника экспедиции. Все, что было свежего, делилось пропорциональными частями, и опять ни одной жалобы и ни одного упрека. В таких действиях, по моему мнению, заключаются главные заслуги Амурской экспедиции; они поддерживали дух покорности и терпения, без чего она должна была бы рушиться. Спросим теперь после этого очерка, многие ли бы мужчины согласились на подобную жизнь? Конечно, немногие. А ведь этой женщине было 19 лет. Скажут, может быть, что много таких примеров. Да, но все-таки в местах более многолюдных и где не было таких лишений, которые предстояли для женщины в Амурском крае. Из всех этих обстоятельств Е.И. Невельская вышла победительницей, несмотря на то, что, конечно, нажила много врагов, как это обыкновенно бывает в наших захолустьях и закоулках».

Что и говорить, если русские морские офицеры были во все времена готовы к самопожертвованию во имя служению Отечеству, то их жены были готовы к самопожертвованию во имя любви.

* * *

Увы, не всегда женитьба делала офицеров счастливыми. Порой склонность супруга и супруги к выпивке вели к деградации обоих. Трагично поплатился за размолвку с женой капитан-лейтенант Александр Возницын. Мичман петровской эпохи, он то уходил из флота в армию, то возвращался. Служил на Балтике и на Каспии. Так постепенно он дослужился до капитан-лейтенантского чина. В 1733 году Возницын был окончательно переведен в армию, так как «в знании морского искусства действительным быть не может», иначе говоря – за вопиющую морскую безграмотность. Однако будучи полным неучем в одном, капитан-лейтенант преуспел в ином. В 1738 году, на закате правления Анны Иоанновны, бывший капитан-лейтенант Возницын был приговорен к смертной казни за богохульство и переход в иудейскую веру. На законного мужа донесла его дражайшая супруга, получившая за доносительство все состояние своего впавшего в ересь мужа. Переход в иудейство был документально доказан экспертами-докторами наличием свежего обрезания крайней плоти. По приговору суда Возницын был заживо сожжен в Петербурге. По-видимому, это была последняя столь жестокая казнь во всей Российской империи.

В то же время во все времена существования парусного флота адмиралтейств-коллегия стремилась, по мере возможности, заниматься вдовами и сиротами погибших и умерших на службе офицеров.

Любопытна история решения судьбы двух малолетних дочерей – сирот умершего контр-адмирала Калмыкова. Сам контр-адмирал Калмыков остался известен в истории прежде всего как прототип знаменитого слуги-калмыка из хорошо известного фильма «Табачный капитан». Вот решение адмиралтейств-коллегии от 1747 года по сиротам контр-адмирала Калмыкова: «Для содержания оставшихся от покойного контр-адмирала Калмыкова двух дочерей, девиц, капитана Фангета жена объявила: оных девиц желает она содержать на своем коште на следующих кондициях: для житья ей с помянутыми малолетними в кронштадтском доме покойного контр-адмирала Калмыкова дать, без платежа денег, жилых 3 покоя; в том же доме в летнее время ей же Фангентше иметь огород; содержать ей тех малолетних сирот в добром смотрении и учить говорить по-немецки токмо одними разговором, шить платье белое и прочее, что принадлежит к женскому полу; оных малолетних двух девиц и одну при них служащую девку содержать ей капитанше на своем коште, кормить, поить и платье мыть, а платье и обувь как оными сиротам, так и девке иметь от себя; за обучение тех малолетних и за содержание их возьмет она с персоны по сто рублей в год… Приказали: с оною Фангентшею в содержании помянутых девиц на представленных от нее кондициях заключить контракт».

Порой высокое служебное положение мужей самым негативным образом влияло на их жен, которые быстро превращались из восторженных и романтичных молодых барышень в своенравных и взбалмошный барынь. При этом, как это часто у нас бывает, меры иные адмиральские жены не знали. У многих офицеров в больших чинах аппетиты на использование в личных целях дармовых матросов вырастали многократно. Порой доходило до того, что с началом навигации в Кронштадте не могли укомплектовать команды, хотя по бумагам матросов имелось с избытком. История сохранила нам настоящую битву, которую пришлось вести императрице Екатерине во время войны со шведами в 1788 году. Ситуация складывалась критически, шведский флот был у стен столицы, а суда все никак не могли укомплектовать, так как сотни матросов работали на своих адмиралов и офицеров. Узнав об этом, императрица издала указ о немедленном возвращении находящихся в услужении матросов на корабли и суда, но никто ничего не вернул. Дело в том, что в бой вступила «тяжелая артиллерия» – адмиральские и офицерские жены, которые так привыкли к дармовым дворникам, поварам, нянькам и кучерам, что наотрез оказывались вернуть матросов на корабли. В этом деле оказался бессилен даже флотский обер-прокурор, у которого имелась своя жена. Побаиваясь гнева своенравных супруг, помалкивали и адмиралы с офицерами. А супруга капитан-командора Слизова даже отписала Екатерине возмущенное письмо. После этого императрице уже ничего не оставалось, как пригрозить адмиралам судебным разбирательством. Только после этого разобиженные адмиральши и офицерши начали нехотя отдавать из домашнего рабства казенных матросов, впрочем, и тогда на корабли вернулись далеко не все.

Однако при всем при том весьма большая часть морских офицеров до конца своей жизни так и оставались холостяками. В начале службы им было просто некогда, а потом было уже поздно. Небольшие оклады, а затем такие же небольшие пенсии, непонимание особенностей сухопутной жизни, неумение общаться с женщинами вследствие долгого пребывания в море делали создание семьи для многих офицеров недостижимой мечтой. Именно таким предстает перед нами герой «Женитьбы» Н. В. Гоголя лейтенант в отставке Балтазар Жевакин.

Д.Н. Федоров-Уайт в своей статье «Русские флотские офицеры начала XIX века» подробно описал нравственный облик этого пожилого моряка: «Николай Васильевич Гоголь вывел в «Женитьбе» флотского офицера в отставке лейтенанта Жевакина 2-го, которого сваха Фекла описывает Подколесину: «А говорит-то, как труба… Славный жених».

В разговоре с доктором Тарасенковым Гоголь заметил, что «моряк Жевакин должен быть смешнее всех». Автор «Женитьбы», по-видимому, сам рассматривал Жевакина как шарж, карикатурно утрированный тип. Таким образом русский флотский офицер начала девятнадцатого века вошел в русскую классическую литературу преломленным в призме беспощадного гоголевского юмора.

А. Марлинский (Бестужев) в своих «Лейтенант Белозор» и «Фрегат «Надежда», а также В. И. Даль в «Мичмане Поцелуеве» вывели нескольких офицеров флота начала прошлого века в числе героев этих повестей. Оба эти автора были хорошо знакомы с флотской средой. Первый – по своим плаваниям на учебной эскадре Морского корпуса и через братьев-декабристов, служивших на флоте. Второй окончил курс Морского корпуса и, таким образом, сам принадлежал к флотской семье.

Трактовка морского офицера различна у всех этих писателей. Если гоголевский лейтенанта представлен в смешном виде, то моряки Марлинского озарены лучами романтизма. Может быть, не следует рассматривать их как Аммалат-Беков соленой воды, но во всяком случае они едва ли верно отражают характерные черты облика флотского офицера начала XIX века. Зато Даль оставил нам образ мичмана Поцелуева, стоящий гораздо ближе к действительности. Поцелуев – настоящий живой мичман-черноморец, а не карикатура, как Жевакин, и не байронический герой, как Правин и Белозор.

Однако, несмотря на большую разницу как в основном подходе, так и в трактовке, можно все же найти много общих черт, с одной стороны, между Жевакиным и Правиным, поверхностно так различными, а с другой – между коллективными портретами моряка-сенявинца и моряка-декабриста, нашедшими себе отражение в современных им мемуарах и записках.

Благодаря довольно многочисленным трудам моряков-декабристов и книгам участников средиземноморских походов и дальних вояжей начала прошлого века, есть возможность воссоздать, хотя и в самых общих чертах, образ русского флотского офицера того времени. Материалы архива Мордвиновых, воспоминания П. В. Чичагова и адмирала Шишкова проливают свет на образ мысли и характер некоторых из наиболее выдающихся флотских офицеров, имевших влияние не только на развитие флота, но и на политико-общественную жизнь современной им России. Изучение этого исторического материала показывает, что Гоголь верно подметил ряд черт, характерных для современного ему рядового флотского офицера.

В Жевакине прежде всего бросается в глаза его устремленность к Западу.

Лейтенант Жевакин много плавал заграницей. Еще в конце XVIII века он был в походе в Средиземное море… «в 95 году, когда была эскадра наша в Сицилии». Затем он совершил кругосветное плавание в 1814 году. Неудивительно поэтому, что фрак сшит из английского сукна, купленного им за границей. За свою стоянку в Сицилии Балтазар Балтазарович выучил несколько итальянских фраз и не забыл их за годы, проведенные в отставке, – он все еще помнит, как спросить хлеба или вина по-итальянски. Упоминание о встречах и дружбе с английскими морскими офицерами очень характерно: «Ну, народ такой же, как и наши моряки».

Гоголевский лейтенант – человек бедный. Как Фекла говорит, «только не прогневайся: уже на квартире одна только трубка и стоит, больше ничего нет, никакой мебели…» Фрак его перешит из мундира, построенного еще в 1795 году, по-видимому, и питается он также более чем скромно: «селедочку съел с хлебцем»… Однако его совершенно не смущает замечание Кочкарева, что у Агафьи Тихоновны нет никакого приданого. Балтазар Балтазарович не корыстолюбив. Он мечтает о счастье с Агафьей Тихоновной – «небольшая комнатка, этак здесь маленькая прихожая, небольшая ширмочка, или какая-нибудь в роли этакой перегородки». По-видимому, Жевакин – безземельный дворянин, существующий на скудную пенсию флотского обер-офицера. Земледелие его совершенно не интересует. Когда его спрашивает Павел Иванович, пашет ли сицилийский мужик, он отвечает: «Не могу вам сказать: не заметил, пашут или нет».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.