Последние действия Наполеона в Москве

Последние действия Наполеона в Москве

Скудность продовольствия в Москве. – Грабежи продолжаются. – Воззвание неприятеля к окрестным жителям. – Неприятели отправляют лазутчиков в Русскую армию. – Русские отказываются принимать деньги от Наполеона. – Заботливость его о благосостоянии Франции. – Наполеон требует войск от союзников. – Повеление о том же Министру Иностранных Дел. – Распоряжения Наполеона о ремонтах, продовольствии и пути сообщения. – Состояние неприятельских войск. – Театр в Москве. – Ярость Наполеона против Императора Александра. – Положение неприятельского авангарда.

Со всех сторон, от Смоленска до Москвы, окруженный пламенем, вооруженным народом, летучими отрядами, Наполеон видел себя более осажденным в развалинах Москвы, нежели обладающим ими. Продовольствие скудело. Слабых партий нельзя уже было посылать на фуражировку; надлежало назначать для того большие отряды, с орудиями, и, сражаясь, силой исторгать клок сена, сноп ржи и овса. Отряды, наряженные искать не побед, но пропитание, встречая повсюду сопротивление крестьян и пики Донцов[380], вынуждены были возвращаться с пустьми руками и ждать с поникшей головой решения судьбы своей на тлеющем пепле столицы. В Москве французы устроили магазины, куда свозили муку, овес, овощи, вино, сушеную рыбу, все, что находили в городе и окрестностях. Правильной раздачи провианта не производилось войскам, кроме гвардии, и потому армейские солдаты добывали пропитание насилием, ходили по городу на охоту стрелять ворон и употребляли их в пищу; ели также лошадей и кошек[381]. Попечение о продовольствии лежало особенно на Лессепсе. Но сколь ни славились между французами его сведения о России и знание Русского языка, однако же все старания его для прокормления войск были тщетны. Лессепс сам едва имел пропитание. До какой степени нуждался он в пище, свидетельствует следующее, найденное в Москве письмо его к одному из французских Генералов, просившему у него припасов для обеда: «Из толпы мужиков спешу отвечать на вашу приветливую записку. Я ничтожнейший Губернатор в свете. Вам нетрудно будет поверить моим словам, когда вы узнаете, что, посылая к вам то, что могу и от чего краснею, я делюсь с вами по-братски. У меня нет ни хлеба, ни муки и еще менее куриц и баранов. Но мне подарили вчера несколько яиц, и я имел случай купить четыре бутылки вина; тороплюсь уделить вам половину. Крайне счастлив, если это слабое доказательство моей готовности послужит залогом желания моего быть вам угодным».

Крестьяне не ехали из уездов в Москву; в самой столице войска по-прежнему предавались своеволию. В приказе Бертье, от 29 Сентября, 27 дней после вступления французов в Москву, сказано: «Грабежи продолжаются в некоторых частях города, несмотря на повеление прекратить их. Порядок еще не восстановлен, и нет ни одного купца, отправляющего торговлю законным образом. Только маркитанты позволяют себе продавать, да и то награбленные вещи. Прекращение грабежа и учреждение порядка возвратит изобилие в столицу». Лучше, нежели из приказа Бертье, можно судить о состоянии Москвы по рапортам, которые ежедневно представлялись комиссарами, или частными приставами, французскому начальству. Несколько таких рапортов находятся у нас в числе бумаг, перехваченных во время бегства неприятеля. Вот выписки из них. От 2 °Cентября, Пристав Яузской части доносил: «Грабеж продолжается; солдаты 3-го корпуса не довольствуются отнятием последнего куска хлеба у несчастных жителей, спасшихся в погребах и подвалах, но рубят их саблями, чему я сам видел несколько примеров». Пристав Арбатской части, от 23 Сентября: «Священник, которого я нашел и уговорил служить обедню, очистил и запер церковь, но в прошедшую ночь снова разломали в ней двери и замки, изорвали церковные книги и бесчинствовали». Пристав Басманной части, от 27 Сентября: «Нет ничего нового, кроме того, что солдаты позволяют себе воровать и грабить». Он же, от 29 Сентября: «Воровство и грабеж продолжаются. В моей части находится шайка воров; против нее надобно послать сильный отряд». – «Грабежи, – доносил Тутолмин, – продолжались до того времени, покуда у бедных жителей уже ничего не осталось, и они, будучи лишены домов, пищи, одежды, принуждены были искать себе насущного хлеба у самого неприятеля»[382].

Истощив бесполезно все меры к добыванию продовольствия, чего при всеместном грабеже и сделать было нельзя, учрежденный в Москве Муниципалитет прибегнул к последнему средству. Желая убедить городских жителей к возвращению в Москву, а крестьян к привозу в город хлеба на продажу, издано было следующее воззвание, названное провозглашением и напечатанное с одной стороны по-французски, а с другой по-русски. Оно помещается здесь точно в том виде, как было напечатано:

ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ

«Вы, спокойные Московские жители, мастеровые и рабочие люди, которых несчастие удалило из города, и вы, рассеянные земледельцы, которых неосновательный страх еще задерживает в полях, слушайте! Тишина возвращается в сию столицу, и порядок в ней восстановляется. Ваши земляки выходят смело из своих убежищ, видя, что их уважают. Всякое насильствие, учиненное против их и их собственности, немедленно наказывается. Е. В. Император и Король их покровительствует и между вами никого не почитает за своих неприятелей, кроме тех, кои ослушиваются его поведением. Он хочет прекратить ваши несчастия и возвратить вас вашим дворам и вашим семействам. Соответствуйте ж его благотворительным намерениям и приходите к нам без всякой опасности. Жители, возвращайтесь с доверием в ваши жилища; вы скоро найдете способы удовлетворить вашим нуждам! Ремесленники и трудолюбивые мастеровые! Приходите обратно к вашим рукоделиям; дома, лавки, охранительные караулы вас ожидают, а за вашу работу получите должную вам плату! И вы, наконец, крестьяне, выходите из лесов, где от ужаса скрылись, возвращайтесь без страха в ваши избы, в точном уверении, что найдете защищение. Лабазы учреждены в городе, куда крестьяне могут привозить излишние свои запасы и земельные растения. Правительство приняло следующие меры, чтоб обеспечить им свободную продажу: 1) Считая от сего числа, крестьяне, земледельцы и живущие в окрестностях Москвы могут без всякой опасности привозить в город свои припасы, какого бы роду ни были, в двух назначенных лабазах, то есть на Моховую и в Охотный ряд. 2) Оные продовольствия будут покупаться у них по такой цене, на какую покупатель и продавец согласятся между собой; но если продавец не получит требуемую им справедливую цену, то волен будет повезти их обратно в свою деревню, в чем никто ему ни под каким видом препятствовать не может. 3) Каждое Воскресенье и Среда назначены еженедельно для больших торговых дней; почему достаточное число войск будет расставлено по Вторникам и Субботам на всех больших дорогах, в таком расстоянии от города, чтоб защищать те обозы. 4) Таковые же меры будут взяты, чтоб на возвратном пути крестьянам с их повозками и лошадьми не последовало препятствие. 5) Немедленно средства употреблены будут для восстановления обыкновенных торгов. Жители города и деревень, и вы, работники и мастеровые, какой бы вы нации ни были! Вас взывают исполнять отеческие намерения Е. В. Императора и Короля и способствовать с ним к общему благополучию. Несите к его стопам почтение и доверие и не медлите соединиться с нами».

Таково было от слова до слова мятежническое объявление, изданное Наполеоном для приглашения русских соединиться с ним! Оно раздавалось в большем числе экземпляров Комиссарам Муниципалитета, отправляемым с фуражирами. Воззвание оставалось без действия. Комиссары боялись распространять его, потому что некоторые из них, попавшись крестьянам, были ими биты и потом, связанные, как возмутители, представлены ближним нашим военным и гражданским начальникам. На вызов соединиться с злодеями отвечал русский народ: умрем за Веру и Царя! Несколько русских купцов и мещан были по повелению Наполеона отправлены из Москвы лазутчиками в русскую армию, узнавать о силе ее и шедших к нам подкреплениях: укомплектованы ли полки после Бородинского сражения; не идет ли Князь Кутузов на Смоленскую дорогу; что в народе говорят о мире? Им велено было также разглашать об изобилии и дешевизне в Москве и намерении Наполеона зимовать в нашей столице. Отправление лазутчиков лежало на обязанности Маршала Даву. За удачное исполнение поручений он сулил большие награды, даже каменные дома. Наши принимали поручение с тайным намерением воспользоваться по выходе из Москвы свободою и избежать плена. Ни один из посланных не возвращался к неприятелю, но все являлись в наш лагерь и представляли деньги, полученные ими от французов, вместе с письменными вопросами, которые иными из них вручены были неприятелем[383]. Русские гнушались принимать от Наполеона деньги, предлагаемые даже под благовидными предлогами. В больницу для бедных, где оставалось несколько русских лекарей, свезены были французские раненые. Осматривая больницу по поручению Наполеона, Генерал-Адъютант Граф Нарбонн выхвалял наших врачей и сказал, что донесет Наполеону о попечении их о французских больных и испросит им жалование. Главный лекарь, именем врачей, благодарил Нарбонна, но, «помня долг чести и присяги, от жалования отрицался и гнушался оным, представляя, что мы, по нашему месту и службе, жалование имеем, а от другого ни от кого не желаем, и просим только, по невозможности чего-либо съестного достать, о нашем содержании, о защите заведения, о безопасности лиц и собственности»[384]. Лессепс предлагал Тутолмину взять для расходов по Воспитательному Дому денег ассигнациями. Тутолмин денег не принял и писал в донесении: «Их была одна зловредность, чтобы ссужать меня своими фальшивыми ассигнациями, коих привезли с собою весьма большое число и ими даже, по повелению Наполеона, выдавали своим войскам жалование»[385]. Поставленный твердостью Императора Александра и Русского народа в самое необыкновенное положение, Наполеон лично не ослабевал в деятельности на счет своих вооружений и управления Франции. Много декретов подписано им в Кремле о внутренних делах его Империи, даже новое Положение о Парижских театрах. Попечением о различных отраслях гражданского устройства он хотел доказать своим подданным, что великое расстояние от Москвы до Парижа не мешало ему помышлять об их благосостоянии. И действительно, спокойствие во Франции не было еще нарушено, законы сохраняли всю силу, и власть нового правления казалась твердо обеспеченной. Могущество Наполеона было в глазах парижан так велико, что, почитая завоевание России упроченным и видя Москву управляемую французским интендантом, они думали, не пойдет ли он из Москвы в Индию[386]. Сметливые немецкие книгопродавцы напечатали даже карту, с означением на ней дорог, ведущих от Днепра к Индостану. Главная забота Наполеона состояла в усилении армии его, находившейся в России. Он просил Императора Франца о подкреплении десятью тысячами человек Князя Шварценберга и приказании Австрийскому корпусу, бывшему в Галиции, произвести ложное наступательное движение в тылу Тормасова, а Короля Прусского убеждал послать в Россию 7000 человек из Кенигсберга, Кольберга и Данцига. От всех союзников своих требовал Наполеон новых войск. В этом отношении достопримечательна переписка его с Министром Иностранных Дел, Маре, постоянно находившимся в Вильне.

«Во Франции, – говорит ему Наполеон, – набираю я 140 000 рекрут, в Италии 30 000. Из Мюнхена уведомляют меня об отправлении 10 000 для укомплектования Баварского корпуса в России. Надобно набрать в Варшаве сколько можно более людей для пополнения корпуса Понятовского и ремонт для кавалерии и артиллерии. Пишите к нашему Послу в Варшаве, возбуждайте его к большей деятельности. В его донесениях много красноречия, но мало дела. Пишите также Военным Министрам в Варшаву и в Саксонию о присылке рекрутов и ремонта для Саксонского корпуса. О том же подтверждайте всем Дворам Рейнского Союза. Бородинская победа и занятие Москвы не должны усыплять рвение наших союзников[387]. Не говорю вам о поспешнейшем формировании Литовских полков. Литва должна видеть, что от ее усердия зависит ее спокойствие. Если бы в Литве было более деятельности, то теперь находилось бы тысячи четыре человек у Дриссы и они остановили бы набеги казаков; столько же стояло бы у Бобруйска и у Пинска, что избавило бы от казаков всю Литву[388]. Вам легко уверить Австрию, Пруссию и другие Дворы, что их собственные выгоды зависят от скорейшего окончания дел моих в России. Остается только одно средство благополучно довершить настоящую войну: доказать Императору Александру невозможность расстроить, извести нашу армию, как Он надеется, и убедить Его в бесполезности Его усилий против огромных способов умножения армии, находящихся у меня во Франции и заключающихся в добром расположении моих союзников. Отвсюду должно присылать ко мне подкрепление и увеличивать на словах и бумаге число войск, ко мне отправляемых. Надобно приказать союзным Дворам печатать в газетах, что они посылают ко мне вдвое более, нежели на самом деле».

22 роты артиллерии шли от Рейна к Эльбе и Одеру. 4 000 000 франков и неограниченный кредит был дан Генералу Бурсье для покупки 14 000 лошадей в Немецкой земле, Польше и Литве; 4000 лошадей велено купить в Могилеве и 1000 в Варшаве. Из Франции назначено прислать в каждую роту полков ручные мельницы, и предписано делать таковые же в Кенигсберге, Вильне, Минске и Варшаве. Для продовольствия в тылу армии, где все еще царствовало безначалие, велено заключить торги на покупку хлеба; в Ковно и Вильну назначено прислать амуничные вещи из Данцига и Кенигсберга, а привезенное из Триеста пшено сарачинское доставить в Гродно и Минск. Что касается до пути сообщения от Смоленска до Москвы, то после первого набега Дорохова Наполеон велел войскам, сопровождавшим транспорты, идти вместе, не разрываясь, и на биваках становиться вокруг обозов, а обозы отправлять из Смоленска под начальством штаб-офицеров, с прикрытием не менее 1500 человек. Наполеон приказал перепечатать и разослать к комендантам и этапным начальникам, от Ковно до Москвы, существовавшие в его армии постановления насчет следования обозов. Он велел также купить хлеба и мяса на 250 000 рублей в Можайске, Гжатске, Дорогобуже и Вязьме и довольствовать оными проходящие войска. Для большего обеспечения сих последних назначил он проложить новую дорогу из Смоленска, верстах в 7 или 10, параллельно со старой, в краю менее разоренном, но таким образом, чтобы новый проселочный путь выходил на Вязьму, Дорогобуж и другие города. Велено всех людей, к какому бы роду войск они ни принадлежали, проходивших поодиночке, задерживать в Смоленске, составлять из них маршевую колонну, в 10 или 12 000 человек, с 12 орудиями, и, снабжая их десятидневным провиантом, посылать по новой дороге, со всеми обозами, столпившимися в Смоленске. Наполеон приказал Маршалу Виктору, вступившему 23 Августа в Россию: 1) наблюдать дороги из Вильны к Смоленску через Минск и Могилев; 2) в случае нужды подкреплять Сен-Сира в Полоцке и сторожить, чтобы какие-нибудь из Русских войск, ускользнув от наблюдения Сен-Сира и Князя Шварценберга, не пробрались в тыл Наполеона; 3) служить резервом главной армии, находившейся в Москве. Повеление застало Виктора в Минске, откуда он тотчас выступил и, 15 Сентября, пришел в Смоленск. Через несколько дней получил он приказание возвратиться и стать между Полоцком и Минском. «В сей позиции, – писал ему Наполеон, – составите вы главный резерв и, смотря по обстоятельствам, пойдете на помощь Князю Шварценбергу для заслонения Минска, или подкрепления Сен-Сира, или прикроете Вильну, или наконец двинетесь к Москве для моего усиления»[389]. Оставя в Смоленске одну дивизию, Бараге д’Илье, Виктор расположил остальные войска своего корпуса в Сенно, Бабиновичах и Орше, куда перешла и его корпусная квартира.

Ежедневно присутствовал Наполеон на разводах гвардии в Кремле, где также осматривал полки, стоявшие близ города. Пехота была лучше конницы и артиллерии. Она отдыхала весь Сентябрь; ее ряды пополнились выздоровевшими; мундиры и обувь были исправлены найденными в Москве сукнами и кожами. Из кавалерии только гвардейская оказывалась годной для службы, а армейские конные полки доведены были до крайности усиленными переходами от Немана до Москвы, Бородинским сражением, недостатком корма и фуражировками, подвергавшими французов беспрестанным поражением со стороны крестьян и казаков. Донцы гарцевали иногда в виду Москвы; бывали примеры, что они врывались даже в самые заставы столицы[390]. Артиллерийские и обозные лошади с каждым днем приходили в худшее состояние. Более всего страдала нравственная сила армии. Наполеон не мог восстановить подчиненности, потрясенной четырехнедельным своеволием и грабежом в Москве. Из отданных по его гвардейскому корпусу приказов видно, до чего ослабела служба и достигло неуважение даже к самому Наполеону. Приведем примеры. В приказе от 22 Сентября сказано: «Невзирая на все повеление, караулы не исполняют своей обязанности; ночью часовые не окликают проходящих». От 24 Сентября: «Сегодня, на разводе, офицеры не салютовали шпагою Императору».

Наполеон укреплял Кремль и хотел привести его в такое положение, чтобы можно было держаться в нем против внезапного набега наших войск. Безмолвный, вековой свидетель дивных судеб Отечества, Кремль должен был служить оплотом для врагов, и 50 орудий взвезли на стены, и для удобнейшего действия артиллерии приказано сломать несколько строений вне Кремля, «а именно, – сказано в повелении Наполеона, – срыть мечеть»[391]. Он называл мечетью церковь Василия Блаженного, памятник покорения Казани, торжества Христианства над Исламизмом! Потом Наполеон отменил это повеление и стал укреплять Новодевичий монастырь, куда сам приезжал 23 Сентября. Он лично приказал заколотить задние ворота наглухо, завалить их землей и поставить на них по одной пушке; для входа оставить боковые ворота и против них соорудить батарею. В церкви Иоанна Предтечи, близ Новодевичьего монастыря, велел он стены подбить и потом церковь взорвать, что и было исполнено[392]. Стараясь поддержать в войсках бодрость, Наполеон приказал рассевать слухи о мнимых успехах, одерживаемых его боковыми корпусами, об осаде Петербурга, разбитии Графа Витгенштейна, приближении к Москве больших подкреплений и обильных запасов и, наконец, о намерении своем зазимовать в Москве. Устроили два театра, один в доме Познякова, другой в Кремле, и собрали остатки находившейся в Москве французской труппы. «Когда нам велели играть комедию, – пишет одна из тогдашних актрис, – то мы подумали, что над нами шутят. У нас не было ни платья, ни башмаков; однако ленты и цветы были скоро найдены в солдатских казармах; поставили декорации, зажгли лампы, и мы начали представление на дымящихся развалинах города»[393]. Оркестр состоял из музыкантов одного Лифляндского помещика, который переселился из Риги в Москву, а при нашествии неприятеля уехал, оставя там музыкантов. Когда припасы начали скудеть, проголодавшимся французам пришлось не до музыки, и они с хлеба долой выслали оркестр за Тверскую заставу, откуда он пришел к отряду Генерала Винценгероде.

Театр, смотры, разводы, декреты о внутреннем устройстве Франции не утоляли кипучей деятельности Наполеона, не удовлетворяли замыслам, исполнявшим его душу при вторжении в Россию. Не затем пришел он в Москву, чтобы в Кремле смотреть на комедии, слушать концерты, любоваться церемониальным маршем своей гвардии. Скука одолела его, а презрительное молчание Александра разъярило новым мщением. Он приказал отыскивать в уцелевших от пожара архивах и книгах все, относившееся до Пугачевского бунта. Этого мало. Государственный Секретарь Дарю изготовил возмутительное воззвание против нашего Правительства. Нелепость сия осталась в проекте, о существовании которого нет официальных документов, но сохранилось показание одного добросовестного Московского жителя. Он находился тогда в Москве и часто был призыван к Дарю на совещание, а потом явился к Князю Кутузову и был отправлен им в Петербург[394]. Душевные свойства Наполеона, его намерение раздробить Россию, поступки его в Вильне, где Литву, Волынию, Подолию и Белоруссию торжественно приглашал он к отторжению от Империи, присяга, к коей старались приводить жителей в занятых неприятелем губерниях, печатное провозглашение Наполеона в Москве, призывавшее русских соединиться с ним, словом, все обстоятельства не дозволяют усомниться в справедливости показания насчет проекта сумасбродной прокламации, изобличавшей также величайшее невежество в нашей истории. Наполеону были известны манифесты Государя, воззвание Синода, печатные объявления Правительства об ополчении и вооружениях. Все сии акты, как видно из отбитых у неприятеля бумаг, были переводимы для Наполеона[395]. Из них удостоверился он, что Император Александр подвигал на брань все силы России, физические и нравственные, хотел, чтобы война была почитаема войной за Веру, за Церковь, войной религиозной, следственно, самой губительной. Тогда злоба Наполеона против Государя дошла до исступления, и для поколебания России он прибегнул к средствам, изложенным в воззвании, которые показывают, что разум его был омрачен страстями, и вместе с тем служат доказательством, что он решительно не имел понятия о России и насчет ее был в таком же заблуждении, в каком и поныне коснеет Западная Европа.

Когда Наполеон предавался в Москве порывам бешенства против Императора Александра, а войска его разбойничали, авангард Мюрата бедствовал. Лагерь его, с 2 °Cентября по 6 Октября, стоял вдоль Чернишны, на дороге из Тарутина в Москву. По сторонам его, иногда и в тылу, вооруженные крестьяне и летучие отряды нападали на французов. Мюрат приказал наконец сопровождать фуражиров пехоте с артиллерией[396]. Час от часу менее привозили с фуражировок. Рожь, ячмень и гречу варили сырыми, кипятя в воде до тех пор, пока зерна лопались. Тогда снимали с зерен шелуху и употребляли их в похлебки. За недостатком мельниц, офицеры и солдаты мололи руками на жерновых каменьях несушеные и непровеянные зерна и пекли из них хлеб или мякину, смешанную с соломой и шелухой. Редко удавалось фуражирам пригонять рогатый скот и овец, а потому войско принуждено было питаться конским падалищем, валявшимся по полям и в лагере. Всего более нуждались в соли и вместо ее употребляли порох, но от такого соления происходили неутолимая жажда и поносы, заставившие отказаться от пороха. Масла и сала вовсе не было; клали в пищу сальные свечи, предварительно вынимая из них светильны. Голод достиг до такой степени, что и с этой приправой находили кушанья вкусными[397]. В дровах тоже был недостаток. Сначала топили хлевами, амбарами и омшниками соседних селений, а потом принялись ломать крестьянские домы; в ближних окрестностях осталось только малое число изб, занятых генералами и больными. Последние страдали особенно зубной болью, кашлем, поносом, рожей, следствием несварения пищи и простуды, коей подвергались люди, едва имевшие небольшое количество соломы. Стараясь согреться в холодные ночи, обкладывали себя соломой, но не находили теплоты. Заморозы становились уже столь сильны, что по утрам солома обыкновенно покрывалась ледяной корой. Тощие лошади, без корма и по ночам замундштученные, стояли возле биваков, под открытым небом, и заносились инеем.

Сообщение авангарда неприятельского с Москвой почти прекратилось. Нельзя было ездить из Винкова в Москву иначе, как в сопровождении сильного конвоя. Без того отправлявшиеся из Мюратова лагеря в столицу подвергались нападениям казаков и поселян[398]. Таким образом, авангард Наполеона стал как будто отрезанный от главной его армии. Офицеры и солдаты, одинаково терпевшие от голода, болезней и осенней погоды, собирались вокруг бледных бивачных огней укорачивать разговорами бессонные ночи. Горевали о своем положении, судили о жребии, ожидавшем их в неизмеримом Отечестве нашем, но не колебались, однако же, в веровании в счастье и военное искусство Наполеона. Многолетние успехи его были для войск ручательством, что он выведет их из России невредимыми, торжествующими, что труды и изнурение скоро вознаградятся блистательным миром. В неприятельской армии знали о сделанных Императору Александру предложениях и посылке Лористона в Тарутино, а потому временное бездействие воюющих сторон неприятели почитали перемирием, заключенным до получения ответа из Петербурга. В скором подписании мира тем менее сомневались в войсках Мюрата, что на передовых цепях совсем не завязывали перестрелки и стояли спокойно. На наших аванпостах ежедневно разъезжал Милорадович, рисуясь на статном коне. Вдоль своей цепи то же самое делал Мюрат. Иногда, съезжаясь на близкое расстояние, они раскланивались и один другого приветствовали, но не вступали между собой в продолжительные разговоры, как писали о том в современных газетах. Мюрат несколько раз посылал уведомлять Наполеона о лишениях, претерпеваемых войсками, и опасности авангарда, стоявшего в виду Русской армии, которая могла с часа на час атаковать его. От Мюрата не могло быть и то сокрыто, что в Тарутине не помышляли о мире. Он ежедневно слышал, как производились у нас ученья с пальбою, получал беспрестанно донесения фуражиров о восстании народном. Переговорщики его, приезжавшие к Милорадовичу для осведомления о пленных или для доставления к ним писем и денег, возвращаясь к своим, говорили, что Русские в изобилии, веселы, бодры, убеждены, что война не только не близка к окончанию, но едва начинается. В самом деле, эта мысль становилась у нас все более и более общей и была одним из великих последствий оставления Москвы. Слова «Москвы нет!» пресекли разом все связи с ней и разрушили заблуждение, видевшее в ней всю Россию. Падение Москвы открыло Русским высший предмет для их усилия: оторвало их от Столицы и обратило к защите Государства.

Сколь ни были справедливы опасения Мюрата, но он не получал удовлетворительного ответа от Наполеона. Наконец отправил он к нему адъютанта, для подробного донесения о своем положении. Выслушав посланного, Наполеон отвечал: «Имея легкую конницу, можно найти продовольствие везде, и селения вокруг авангарда еще не вовсе разорены». Потом, рассматривая на карте позицию авангарда, спросил: «Что за странная мысль пришла Мюрату стать в лощине? Ему следовало расположиться на Наре». – «Он хотел стать на берегах ее, – отвечал адъютант, – но неприятель не допустил». Наполеон возразил: «Русские не будут атаковать вас; им покой нужнее, чем вам. Моя армия теперь в лучшем положении, нежели когда-либо; несколько недель стоянки принесли ей великую пользу. Скажите Неаполитанскому Королю, что завтра пришлю ему муки и приказываю непременно держаться на занятой им позиции. Он не будет атакован, но если последует на него нападение, то пусть остановится при Воронове и укрепит там дефилеи»[399]. Разговор сей происходил 3 °Cентября, накануне того дня, когда, отчаясь получить из Петербурга ответ на мирные предложения, Наполеон начал готовиться к выступлению из Москвы.