Война народная

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Война народная

Общее вооружение в Смоленской губернии. – Смерть Энгельгарда и Шубина. – Пастырское увещание. – Народное восстание в Московской губернии. – Воззвание Графа Ростопчина. – Образ ведения народной войны. – Ожесточение народа. – Напрасная клевета. – Неподдатчивость народа. – Повсеместное сохранение порядка и повиновения властям. – Происшествие в Калужской губернии. – Примеры верности в Твери, Рязани и Тамбове.

Война народная возгорелась с самого Поречья, когда Наполеон сделал первый шаг на старинную, коренную землю Русскую, и продолжалась, доколе, в Ноябре, не был он изгнан из Смоленской губернии. Как скоро в Июле месяце наша армия отступила от Поречья к Смоленску, отважнейшие из жителей, оставшись в окрестностях своей родины, сели на коней и начали истреблять неприятелей по мере сил своих. Они были первыми народными партизанами в Отечественную войну. Их примеру последовали прочие уезды Смоленской губернии. Всех Смолян постигло одинаковое разорение и одушевила одинаковая любовь к Отечеству: все бежали от срама неприятельского нашествия или бросились к оружию на погибель врагов. Из 12 уездов, составляющих Смоленскую губернию, 8 были совершенно заняты неприятелем, но четыре города уцелели от нашествия: Рославль, Юхнов, Сычевка и Белой. В них дворянские предводители, исправники, городничие, волостные начальники устраивали вооруженную силу, явно и скрытно нападали на неприятелей, убивали мародеров и фуражиров, отстаивали города и селения. К сим добровольным ополчениям присоединялись разбежавшиеся жители других уездов, бывших во власти неприятеля, и подвизались вместе с ними. Вооружение соделалось общим, единодушным. Смоленская губерния, покрытая пеплом городов и сел, три месяца напоялась кровью неприятельской и ежедневно оглашалась выстрелами.

В Рославле купцы и мещане вооружили и содержали на свой счет 400 человек пеших и конных, избранных из своей среды. В Белом и Сычевке составилось добровольное ополчение. В Юхнове уездный предводитель Храповицкий, имевший трех сыновей в армии, собрал вокруг себя до 2000 человек и из числа их сформировал несколько десятков конных для разъездов. Под его начальство поступили 22 отставных дворянина, бывших прежде в военной службе. Храповицкий перешел через Угру, стал на ее берегу и заслонил дорогу из Вязьмы в Калугу. Несколько раз показывались Французы, в намерении захватить не разоренный еще край, но всегда были отбиваемы. Начальники народного вооружения Смоленской губернии, кроме гибели, наносимой неприятелю, сохраняли повиновение там, где проявлялась наклонность к ослушанию. Они предупреждали своеволие, какое могло произойти от смущения неприятельского и воззваний, рассеваемых врагами, вселяли смирение и покорность в имениях помещиков, находившихся в удалении или в армии, наблюдали за порядком, приказывали осеменять поля, убирать жатвы, молотить хлеб. По причине удаления из Смоленска духовного начальства, церкви были без главного пастыря. Не желая оставить православных в сиротстве среди неприятельского нашествия, Калужский Епископ отправил к ним увещание, убеждая пребыть твердыми в Вере. Он писал им: «Примите от меня сие напоминание, яко состраждущего вам и усердствующего духовно всяким способом помочь. Разошлите всем благочинным, коим возможно, сие мое любви и сострадания свидетельство. Подтверждайте, пекитесь и надзирайте все купно, да прославляется наша Вера и Церковь, а не хулится».

Никто не думал повиноваться управлению, учрежденному Французами в Смоленске; предписания его оставались без исполнений, и оно было крайне стеснено в своих действиях, имея возможность распоряжаться только в городах и селах, где находились неприятельские войска. Народное восстание разлилось, как пламя, по всей губернии и соделало невозможным наполнение магазинов, которые Наполеон велел закладывать в Смоленске. Провиантские комиссары, посылаемые для закупки хлеба, и команды, отряжаемые на фуражировки, или гибли под ударами православных, или возвращались израненные, избитые, не исполнив данных им поручений. Наконец неприятели вознамерились устрашить жителей, употребя кровавые меры. С сей целью старались они захватить кого-либо из помещиков, начальствовавших вооруженными поселянами и дворовыми людьми. Двое пали их жертвой: отставной Подполковник Энгельгард и Коллежский Асессор Шубин. Защищая против мародеров свое и соседние имения, они были схвачены, привезены в Смоленск и осуждены на смерть. Французы медлили исполнением казни, склоняя их вступить в свою службу, но безуспешно. Выведенный на место казни, Энгельгард не дозволил завязать себе глаз. Французы сперва прострелили ему ногу и вновь старались поколебать его верность[373], обещая залечить рану, в случае согласия на их предложение. Энгельгард остался непреклонен и пал под неприятельскими пулями. Одинаковой участи подвергся Шубин. По окончании войны Государь повелел производить пенсии: брату Энгельгарда по 6000 рублей, племяннику его и племяннице, обоим по 3000, вдове Шубина по 10 000, матери его по 6000 и двум сестрам, девицам, по 3000. ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ соорудил Энгельгарду памятник на самом месте мученической его смерти.

Московская губерния не уступала Смоленской в самопожертвовании. Сначала разметанные в разные стороны нахлынувшими на них армиями, крестьяне Московской губернии начали потом мало-помалу собираться; вооружались вилами, рогатинами, топорами, косами, а впоследствии запаслись ружьями, отбитыми у неприятеля, и не выпускали их из рук до изгнания Французов, бились с неприятелем, или одни, или соединенно с партизанами. Появление летучих отрядов бывало для крестьян истинным праздником, живым свидетельством, что наша армия недалеко и помощь близка. Священники, благословенные Синодом, увещевали прихожан защищать храмы Божии, стоять за Веру и Государя, почитать смерть против еретиков долгом христианским, гибель временную вечным спасением. Дьячки и пономари ополчались вместе с крестьянами. Редкий приход не ознаменовался каким-либо подвигом. В одном селе несколько крестьян, от испуга, поднесли неприятелю хлеб и соль. Вскоре Французы были выгнаны. Духовенство отслужило благодарственный молебен, и, когда встречавшие неприятеля стали подходить к Кресту, священник не допустил их к Распятию, сказав им: «Вы не Русские, вы не наши; вам не принадлежит торжество наше; поднося хлеб и соль, вы хотели, чтобы Французы восторжествовали над нами: удалитесь из нашего общества!»

Губернаторы, дворянские предводители и помещики рассылали для чтения по церквам и на мирских сходках увещания, написанные простым, но убедительным слогом. Замечательнее других следующее воззвание Графа Ростопчина: «Крестьяне! Жители Московской губернии! Враг рода человеческого, наказание Божие за грехи наши, дьявольское наваждение, злой Француз вошел в Москву, предал ее мечу и пламени, ограбил храмы Божии, осквернил алтари непотребствами, сосуды пьянством, посмешищем. Надевали ризы вместо попон, посрывали оклады, венцы с Святых икон, поставили лошадей в церкви православной Веры нашей. Разграбил дома и имущества; надругался над женами, дочерьми, детьми малолетними. Осквернил кладбища и до второго пришествия тронул из земли кости покойников, предков наших, родителей. Заловил кого мог и заставил таскать, вместо лошадей, им краденное. Морит наших с голоду, а теперь как самому есть нечего, то пустил своих ратников, как лютых зверей, пожирать вокруг Москвы и вздумал ласково сзывать вас на торги, мастеров на промысл, обещая порядок, защиту всякому. Уж ли вы, православные, верные слуги Царя нашего, кормилицы матушки каменной Москвы, на его слова положитесь и дадитесь в обман врагу лютому, злодею кровожадному? Отымет он у вас последнюю кроху, и придется вам умирать голодной смертью; проведет вас посулами, а коли деньги дает, то фальшивые; с ними ж будет вам беда! Оставайтесь, братцы, непокорными христианскими воинами Божией Матери, не слушайте пустых слов. Почитайте начальников и помещиков; они ваши защитники, помощники, готовы вас одеть, обуть, кормить и поить. Истребим достальную силу неприятельскую, погребем их на Святой Руси; станем бить, где ни встренутся; уже их мало и осталось, а нас сорок милльонов людей; слетаются со всех сторон, как стада орлиные. Истребим гадину заморскую и предадим тела их волкам и воронам, а Москва опять украсится, покажутся золотые верхи, дома каменны; навалит народ со всех сторон. Пожалеет ли Отец наш Александр Павлович мильонов рублей на выстройку каменной Москвы, где Он миром мазался, короновался Царским венцом? Он надеется на Бога всесильного, на Бога Русской земли, на народ, Ему подданный, богатырского сердца молодецкого. Он один Помазанник Его, и мы присягали Ему в верности. Он отец, мы дети Его, а злодей Француз некрещеный враг. Он готов продать и душу свою; уже был он и Туркою, в Египте обусурманился; ограбил Москву, пустил нагих, босых, а теперь ласкается и говорит, что не быть грабежу, а все взято им собакою, и все впрок не пойдет. Отольются волку слезы горькие. Еще недельки две, так кричать пардон, а вы будто не слышите; уж им один конец; съедят все, как саранча, и станут стенью, мертвецами непогребенными; куда ни придут, тут и вали их живых и мертвых в могилу глубокую. Солдаты Русские помогут вам; который побежит, того казаки побьют, а вы не робейте, братцы удалые, дружина Московская, и где удастся поблизости, истребляйте сволочь мерзкую, нечистую гадину, и тогда к Царю в Москву явитесь и делами похвалитесь. Он вас опять восстановит по-прежнему, и вы будете припеваючи жить по-старому. А кто из вас злодея послушается и к Французу преклонится, тот недостойный сын отеческий, отступник закона Божия, преступник Государя своего, отдает себя на суд и поругание, а душе его быть в аду с злодеями и гореть в огне, как горит наша мать Москва».

И в Смоленской и Московской губерниях народная война была ведена одинаковым образом. В селениях запирали ворота и ставили к ним караулы; у околиц устраивали шалаши, в виде будок, а подле них сошки для пик. Никому из посторонних не дозволялось приближаться к селениям; проезжающие, даже наши курьеры и партизаны, были задерживаемы и пропускались не иначе, как по точном убеждении, что они не враги. На уверения наших офицеров, что они Русские, едут по казенному делу или идут с отрядом на защиту Веры и Царя, первым ответом бывал выстрел или пущенный с размаха топор. С каждым селением партизаны должны были вступать в переговоры, и, когда, по окончании объяснений, спрашивали крестьян: зачем они, слыша, что с нашей стороны говорили по-Русски, принимали нас за неприятелей, поселяне отвечали: «Да ведь у злодея всякого сбора люди». Однажды православные истребили 60 человек Тептярского казачьего полка, приняв их за неприятелей, по нечистому произношению Русского языка. Жен и детей скрывали крестьяне в лесах, а сами были на денной и ночной страже, ставили часовых на колокольнях и возвышенных местах, клятвенно, целованием Креста и Евангелия обещаясь не выдавать друг друга. Они составляли партии; из малых деревень присоединялись к большим селениям и, ведомые кем-либо из отставных солдат или отважных товарищей и старост, во имя Бога и Государя нападали на неприятеля, ежедневно становясь страшнее врагам, по мере того как привыкали к кровавым встречам. Когда Французы бывали в превосходном числе, в таком случае против них употреблялись разные хитрости. Ласково, с поклонами встречая бродяг и фуражиров, поселяне предлагали им яства и напитки и потом, во время сна или опьянения гостей, отнимали у них оружие, душили их либо, выждав, когда неприятели уснут, припирали двери домов бревнами, окладывали сени хворостом и зажигали их, тешась криком и воплем незваных гостей Московского Царства, горевших вместе с избами. Трупы убитых бросали в колодцы, пруды и реки, сжигали в овинах. Старались, чтобы места, где зарывали неприятелей, не были приметны по свежей, недавно вскопанной земле, и для того на могилы бросали каменья, бревна, золу. Военную добычу, мундиры, каски, кивера и ремни жгли, чтобы новые приходившие шайки мародеров не видали следов погибших товарищей. Иногда крестьяне зарывали пленных живыми в землю или убивали их как хищных зверей. Иноземцы, шедшие против Бога и Руси, перестали в понятии народа казаться людьми; всякое мщение против них почитали не только позволительным, но законным, угодным Небу. Весть о бедствиях Москвы дала новую силу, новое ожесточение народному движению. «Французы жгут и грабят Москву!» – перелетало из уст в уста, было общим кликом, и никакие истязания не казались достаточными против злодеев. Зарево Москвы, виденное на 150 верст, и поругание церквей довели ненависть к Французам до исступления. Французы ли жгли Москву или нет, разуверять было не время: лишь только бы резали Французов.

Перевозы запасов, снарядов, амуниции, рекрут, казны, сопровождение раненых и пленных требовали беспрестанно новых усилий разъездов, подвод, отчего селения пустели мужчинами. Обязанности их принимали на себя женщины, которые употреблялись вместо сотских, сторожей, провожатых и для почтовой гоньбы. Случалось, что женщины, в отсутствие отцов, мужей и братьев, нападали на мародеров и брали их в плен. С косами и вилами сопровождали они партии пленных, и воины, так называвшиеся, Великой армии, пришедшей наверное покорить Россию, должны были со стыдом, а иногда с бешенством и слезами, повиноваться приказаниям наших сельских Амазонок. Из них сделалась известнее других, по своему ожесточению против неприятеля, Старостиха Василиса, дородная женщина с длинной Французской саблей, повешенной через плечо сверх Французской шинели. Покинув колеи родных привычек и отношений домашнего быта, простые сыны и дочери России преобразились в воинов, чем и как могли разили врагов, не ожидая воздаяния. Князь Кутузов раздавал Георгиевские кресты храбрейшим, подвиги которых прославлялись в песнях, тогда нарочно сочиняемых. Имена храбрецов несколько лет после войны повторялись с глубоким уважением в тех волостях, где ратовали воины-поселяне, а теперь они забыты, не дойдут до потомства, но сливаются в одно эхо, которое не умолкнет в веках, в один торжественный отгул: «Русский народ!»

В самом пылу своего праведного мщения не избегнули крестьяне от клеветы. Когда отвсюду Государь получал донесения о доблестях народа, вдруг прислан был в Петербург рапорт из Волоколамского уезда, что крестьяне трех помещиков взбунтовались, грабят господское имение, называют себя принадлежащими Французам. Тотчас велено Генералу Винценгероде повесить виновных. Он поручил Бенкендорфу сделать следствие, обезоружить крестьян и исполнить приговор. Бенкендорф был крайне удивлен повелением, потому что, стоя с отрядом вблизи мнимых мятежников, он был ежедневным свидетелем того, что ополчившиеся против Французов крестьяне и в помышлениях не имели измены. «Не могу взять оружие из рук тех, – отвечал он, – кому сам вручил его, не признаю бунтовщиками людей, жертвующих жизнью для защиты Веры, Царя, жен и детей; но, напротив того, изменниками должно почитать того, кто в такое священное для России время осмеливается клеветать на самых ревностных ее защитников»[374].

В соседних с Москвой губерниях народ не хотел сначала верить вступлению неприятелей в Москву. Разглашатели об ее падении были называемы лгунами и трусами и с трудом избегали побоев. Когда удостоверились в горькой истине, Русские вещие сердца замерли, но вскоре воспрянули неизменная надежда на Бога и Государя и свойственная нашему народу неподдатчивость. Бессмертное изречение Александра: «Нет мира с врагами» – перелилось во все души. Однажды на мирской сходке столпились около старика, который, уткнув в седую бороду длинную палку, что-то толковал молодежи. Начальник одного Тверского ополченного полка, Князь Шаховской, спросил: о чем у них идут поговорки? Старик отвечал: «Да все о матушке Москве». – «Что ж вы думаете?» – «Да, вот, пока ее матушку супостаты не взяли, так думалось и то и се, а теперь думать нечего: уж хуже чему быть? И только бы батюшка наш Государь милосердный, дай Бог ему много лет царствовать, не смирился с злодеем, а то ему у нас несдобровать. Святая Русь велика, народу многое множество; укажи поголовщину, и мы все шапками замечем аль своими телами задавим супостата». Падение Москвы произвело не одно непримиримое ожесточение к врагам: оно возродило желание сильного, громкого отмщения Наполеону – покорением Парижа. Это не преувеличение, но истина, проявление которой в разных видах помнит каждый из современников. Один 70-летний дворянин, вступивший в ополчение и представленный Князю Кутузову в Тарутине, сказал ему, указывая на свою саблю, под тяжестью коей, казалось, он изнемогал: «Не сниму ее, прежде чем не побываем мы в Париже». Первые стихи, напечатанные в Петербурге по получении вести о взятии Москвы, были не излиянием скорби о напастях Отечества, но выражением чувства отмстить Наполеону в корне его могущества, Париже. Через полтора года оправдалось предвидение Русского сердца.

Восстание Русского народа представляет зрелище величественное, но еще достославнее, что нигде в губерниях, прилегавших к театру губительнейшей из войн, и в самой близи от нее не были нарушены законы. В разных местах Московской и Смоленской губерний всеземские начальства упразднились, помещиков не стало, потому что они были на службе, но учредились сами собою власти, образовалась подчиненность безусловная. Повиновались тому, в ком полагали наиболее пламенной любви к Вере и Монарху, более ненависти к чужеземному игу, грозившему России. В губерниях Псковской, Тверской, Владимирской, Рязанской, Тульской и Калужской, пределы которых три месяца были угрожаемы нашествием, все исполняли обязанности, возлагаемые на них Правительством, охотно вступали сами или отдавали детей и братьев на службу, безостановочно взносили подати хлебом, скотом, деньгами, одеждой, обувью. При удивительном единодушии, воспламенявшем все сословие, не колебалась безусловная покорность к властям. Повсюду кипела величайшая деятельность, ставили рекрут, снаряжали ополчение, формировали полки; все горело усердием, двигалось, переносилось, поспевало где было нужно, везде царствовал какой-то самодельный порядок. Фабриканты и ремесленники преимущественно занимались военными изделиями; каждый ремеслом своим способствовал общим пользам. Кузнецы и слесаря ковали оружие, портные и сапожники приготовляли одежду и обувь для воинов, седельники сбрую для конницы, плотники и столяры строили обозы для полков и дружин. Десятки тысяч подвод были в движении по губерниям. Никто не ослабевал при понесении трудов и чрезвычайных издержек. Каждый действовал по способностям и состоянию, кто советом, кто иждивением, кто оружием и жизнью; все силились преодолеть врага, но общественный порядок оставался ненарушимым, святость законов неприкосновенной. Без неволи и принуждения отправляли тяжкие повинности, ополчались за родину, переносили несчастие, как действие гнева Божия, безропотно, с христианским смирением, и великое ручательство силы Государства – покорность начальству и помещикам ни в каком случае не прерывалась.

Для полноты рассказа о народной войне должно изобразить, в каком положении находились сопредельные с армиями губернии. Изберем одну из них, и по ней, с немногими местными изменениями, можно будет заключить, что делалось и в других. Пусть примером послужит Калужская, не потому, чтобы соседи ее чем-либо уступали ей в рвении, но по той причине, что в ней тогда стояла армия при Тарутине, и на этот тесный утолок Калужского горизонта были обращены взоры целой России, с теплой мольбой ко Всевышнему. Через два дня после Бородинского сражения Князь Кутузов объявил Калужскую губернию в военном положении и приказал: «1) Закрыть присутственные места и оставить только Губернское Правление, камерную часть Казенной Палаты и рекрутское присутствие. 2) При сближении неприятеля к губернскому или уездным городам отправить провиант, а остальной истребить, дела и казну вывезть, вино из бочек выпустить». По получении повеления губернские начальства, собравшись на совещание, положили: кому именно из чиновников отправляться с казною и архивами и кто на время должен оставаться для исполнения различных должностей. Вскоре приказано закрыть камерную часть и рекрутское присутствие. Все дела сосредоточились в учрежденном Временном Воинском Комитете, который зависел непосредственно от фельдмаршала, руководствовался Положением для большой действующей армии и имел под своим начальством внутреннюю стражу. Ежедневно, без определенного времени, собирались: Губернатор, начальник ополчения и губернский предводитель. Приговоры и определения, смотря по важности, отсылались на утверждение Князя Кутузова. Должность интенданта возложена была им на Губернатора, имевшего в ведении своем весь запас, собранный для армии с Калужской и привозимый из других губерний в Калугу. Губернатору поручено было доставление всех потребностей в армию, для быстрой перевозки коих пришло из Тульской губернии в Калугу 5000 подвод, а в Калуге находилось их ежедневно до 8000.

Земской полиции велено было принять все меры к сохранению тишины и спокойствия, чтобы пустые разглашения о военных действиях или развратные толки праздных людей не были распространяемы. Для пресечения внушений, могущих воспоследовать от неприятеля, и недопущения в губернию бродяг, производящих при таких обстоятельствах ложный страх и тревогу между жителями, удаленными от источников истинных известий, учреждены были кордоны по границам уездов: Жиздринского, Мещовского, Мосальского, Медынского и Боровского. Кордоны ставили пикеты, каждый из 20 пеших и конных поселян, вооруженных кто чем мог. Они расположены были на трехверстном расстоянии. Конные делали непрестанные разъезды, и в случае появления подозрительных людей брали их и представляли в волости, а оттуда к начальству. Стража сия находилась под начальством земской полиции и кордонных офицеров, избранных из дворянства. Для поселян были назначены сборные места, куда, в случае неприятельского нападения, по данным знакам, колокольному звону, маякам или зажженным вехам, должны были от малого до старого собираться с оружием и быть в готовности к отражению врагов. Для подкрепления кордонов посылались отряды ополчения. Сверх того, стояли пикеты на всех дорогах, и при каждой деревне содержались ночные караулы. Сельские жители, видя таким образом свои дома защищенными, не удалялись из них; подозрительные и беглые были задерживаемы, и многие партии Французских мародеров, врывавшиеся в губернию, истреблены.

Особенно в Мосальский уезд теснились неприятельские шайки; большая часть из них были убиваемы, иногда без всякой пощады. Из донесения кордонного начальника сего уезда Поручика Суходольского видно, что всего убито и утоплено 987 человек разных наций и в плен взято 450. Кроме того, ходил он для поисков в смежный уезд Смоленской губернии, где действовал также удачно. Из своих дворовых людей составил он для себя лично стражу с ружьями. В Медынском уезде убито 894 и полонено 593 человека. Но здесь, как и по другим кордонам, число убитых показано меньше, потому что многие партии были без счета истребляемы. В Медынском уезде ожесточение крестьян против неприятеля достигло до высочайшей степени; изобретались самые мучительные казни; пленных ставили в ряды и по очереди рубили им головы, живых сажали в пруды и колодцы, сжигали в избах и овинах. Один волостной староста просил проезжающего офицера научить его: «какой смертью карать Французов, потому что он уже истощил над ними все известные ему роды смертей». В Боровске, всех ближе лежащем к Московской губернии, кордонная стража не в состоянии была удержать великого числа нахлынувших мародеров. Тогда горожане и соседние крестьяне, числом более 3000, собрались в Боровске, настоятельно требовали от городничего и исправника стоять против врагов заодно и, получа от них согласие, клялись не давать пощады неприятелю. Появившаяся от Вереи команда Французов, видя вооруженных жителей, не отважилась напасть на город. Крестьяне и граждане делали вокруг Боровска разъезды, истребляли мародеров, даже нападали на передовую цепь корпуса Жюно, убили 2193, в плен взяли более 1300 человек и не допускали разорять своих жилищ до тех пор, когда принуждены были уступить неприятельской армии, которая, 10 Октября, заняла, разграбила и сожгла Боровск.

Все уездные города наполнены были выходцами из Москвы и Смоленской губернии. За недостатком помещения в домах, ночевали на поле. Сборным местом бывали храмы Божии. Лишь только раздавался благовест, выходцы стекались к церквам; площади вокруг них покрывались тысячами людей всякого звания и возраста, для усердного и слезами растворенного моления с коленопреклонением. Самые раскольники из приезжих обращались к православной Вере и просили служить молебны[375]. Каждый город был разделен на участки из 50 дворов. Они находились под смотрением пятидесятника, избираемого из граждан известной честности, имевших свои дома. Под присягою обязали их: все начальнические повеления и увещания объявлять каждому в своем участке и надзирать за исполнением; ежедневно по два раза осведомляться о приезжающих и отъезжающих, отбирая от них письменные виды и разные частные сведения, и обо всем дважды в день доносить полиции, а праздношатающихся представлять начальству. Для прекращения всех средств пробираться через города беглым или подозрительным людям, выходы загорожены были палисадами, и оставлены только главные проезды, занятые караулом; в ночное время делались беспрестанные разъезды. По улицам только и слышен был скрип повозок и телег с казенным и частным имуществом, которое погружали также на барки. Мужчины, однако, не трогались, несмотря на отправление присутственных мест, казны и церковных сокровищ. В храмах оставлялось только самое нужное для богослужения. Градские общества и экономические селения оставались непоколебимы, собирались в думы и мирские сходки и делали приговоры: отпустив семейства, самим не выезжать, но каждому вооружиться, а в случае приближения неприятеля защищаться до последней капли крови. Первый подобный приговор состоялся в Козельске. Так, не страхом к Наполеону исполнялись верные подданные Александра, когда к родным полям их подходили бранные тревоги, неизвестные им с незапамятных лет. Везде ждали неприятеля, чтобы сразиться и за собою оставить один пепел. Из Твери присутственные места были вывезены в Бежецк. В самой Твери сделано распоряжение: при появлении неприятеля казенную соль топить, казенное вино выпустить из бочек, хлеб жечь и все истреблять, «сколь можно действительнее и скорее». Губернатор Кологривов доносил Государю: «Мною предприняты уже меры к разведанию о неприятельских действиях и приготовлено ему на каждом шагу отражение. Я получаю донесение, что народ готов до последней капли крови защищать свое благоденствие, Престол и православную Церковь. Беспримерный сей патриотизм понудил меня удовлетворить ревностному жителей желанию; я одобрил их усердие, предписал полициям поощрить еще, чтобы они, подъяв какое кто может иметь орудие, стали при нападении неприятеля на защиту и единодушно положили отражать злодея, не повинуясь пагубным его обольщениям. Когда по сему же случаю получено было повеление Генерал-Губернатора, позволяющее убивать Француза, яко злодея России, и мое подтверждение, то уже в пограничных к Смоленской губернии уездах, Ржевском, Старицком, Зубцовском и Тверском, начались и разъезды, которые обязаны при приближении врага к пределам, донести земской полиции и повестить крестьянам, чтобы изготовились, а между тем во всей губернии, мне вверенной, делается с успехом приготовление. Я имею наблюдение, не терпят ли жители какого принуждения, какое имеют влияние нынешние обстоятельства на нравы; но можно ли сомневаться в Россиянах? Они готовы с удовольствием пролить последнюю каплю крови за искупление себя от злодейских рук»[376]. Когда внезапным поворотом Князя Кутузова от Боровского перевоза к Подольску открылась вторжению Рязанская губерния, оставшаяся под ненадежной защитой одного ополчения, уложили к отправлению водой присутственные места, денежную казну, сокровища духовного ведомства и ждали нашествия. Но как ждали? Губернатор Бухарин издал печатное объявление, начинавшееся сими словами: «Приглашаю всех жителей городских и деревенских, особенно дворянство здешней губернии, соединиться и противостать на случай скорого к нам прихода Французов. Единодушие и поголовщина могут еще удержать злого неприятеля, который губит все огнем и мечом. Ежели же случится, что чрез нашу губернию враг покусится идти далее по России, то пусть прежде мертвыми телами нашими устелет путь свой; Бог накажет его, а соседи наши отмстят ему»[377]. В Тамбове, по получении печатного воззвания Графа Ростопчина идти на Три Горы, дворяне положили: независимо от производившегося рекрутского набора, составить внутреннее ополчение, собрать с владельческих имений более 12 000 человек, половину конных, другую пеших, и поставить их на границах губернии. Сверх сих 12 000 человек, положили иметь еще столько же в готовности. В определении сказано: «Ведая, какие насилие, грабительства, злодейства употреблены, где прошел враг человечества, особенно узнав, что злодей приближается уже к Москве, дворянство согласилось идти с вооруженным народом всюду, куда слава, честь, Отечество и Его Императорское Величество потребуют»[378]. Что можно прибавить к таким выражениям? Лишь одно пожелание, чтобы сии и подобные им слова были вырезаны на мраморе или меди и в память и назидание будущих поколений выставлены в дворянских собраниях тех губерний, где их произнесли.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.