Глава VI Соседи черноморцев, военная служба, походы и волнения казаков
Глава VI
Соседи черноморцев, военная служба, походы и волнения казаков
Знакомство с внутренней жизнью черноморцев без военной обстановки было бы неполно. Черноморцы шли из-за Буга на Кубань «гряныцю держаты». В жалованной войску грамоте так категорически и указано: «Войску Черноморскому предлежит бдение и стража пограничная от набегов народов закубанских». Казаки, следовательно, заранее были осведомлены о том положении, какое они должны были занять в новом крае. Для них поэтому в высшей степени было важно, кто окажется у них соседями и как эти соседи отнесутся к ним, как к пришельцам.
Пограничными соседями черноморцев оказались русские и черкесы. Русскими были так называемые некрасовские казаки, водворившиеся на Кавказе далеко раньше, чем возникла у бывших запорожцев даже мысль о переселении на Кубань.
Некрасовцами, или игнат-казаками, назывались на Кавказе беглые казаки-раскольники с Дона. С появлением раскола на Дону начались усиленные гонения на раскольников со стороны русского правительства. Особенно упорно преследовал раскольников Петр Великий. Казаки-раскольники силой исторических обстоятельств вынуждены были поэтому бежать с Дона на Кавказ. Борьба русского правительства с этими беглецами запечатлена была казнями двух видных представителей раскола — донского казака Костюка и атамана Манацкого. Это были предводители партий раскольников-казаков, бежавших с Дона на Кавказ. Третьим крупным предводителем раскольников был Игнат Некрасов, по имени которого были названы и самые беглецы.
Некрасовцы вышли с Дона при Петре Великом, много позже после того, как сложили свои головы Костюк и Манацкой, и образовали на Кавказе самую устойчивую группу вольного казачества, искавшего вне родины условий для осуществления религиозной свободы и учреждений в духе исконных казачьих идеалов.
После подавления Булавинского бунта, говорит историк Донского войска Ригельман, «Игнашка Некрасов прибежал в свою Есауловскую станицу и, взявши жену и детей, ушел со всеми товарищами на Кубань, и там с сообщниками и со всей их шайкой, в подданство Крымскому хану отдался». Сам по себе Булавинский бунт представлял яркое проявление народной силы и мощи, а Булавин был одним из крупных борцов за казачьи идеалы. Булавинское восстание вызвано было запрещением центрального правительства принимать в казачество беглых помещичьих людей. Казаки не могли помириться с этим запретом, и во главе народного движения стал Булавин, сложивший свою голову за казачью свободу и автономные права. Некрасов был правой рукой Булавина в этой борьбе с правительственными войсками. Булавин сразу же поставил его полковником и поручал потом командование тысячными отрядами. Когда разбитый всюду Булавин в отчаянии застрелился, его место занял Некрасов. Пробравшись в верховые станицы, Некрасов собрал новую толпу вольницы и пришел с ней на Волгу. Здесь он ограбил города Саратов и Царицын, а оказавшую ему упорное сопротивление Камышенку разорил дотла. Так как со смертью Булавина казаки мало-помалу стали приносить повинную, то Некрасов нашел невозможной дальнейшую борьбу с правительственными войсками. Желая избежать плена и казни, он пробрался в 1708 году со своими сообщниками на Кубань. Сюда же после к нему прибыли и два других булавинских предводителя: Гаврюшка Чернец и Ивашка Драной.
На Кубани некрасовцы заняли место в центре бывшего царства Босфорского. По указанию Крымского хана они осели тремя городками — Блудиловским, Голубинским и Чирянским, на Таманском полуострове между Копылом и Темрюком. Городки эти, названные так по именам тех станиц, из которых прибыла на Кубань главная масса беглецов, были укреплены земляными валами и увезенными с Дона шестью медными и одной чугунной пушками. Впоследствии община некрасовских казаков возросла численно и окрепла экономически. Надо полагать, что некрасовцы застали уже на Кубани часть казаков-раскольников, ушедших с Дона, и что с ними слились как астраханские казаки-раскольники, так и казаки-раскольники, поселившиеся в устьях р. Лабы. По крайней мере, позже те и другие выходцы исчезли с прежних мест поселения. Но главный приток в некрасовской общине давали новые беглецы с Дона, селившиеся слободами между тремя названными станицами. Некрасовцы, выражаясь язвительным языком Ригельмана, «приумножили себя казаками, такими же ворами, каковы были сами». В переводе на более деликатный язык это означает, что к некрасовцам льнула казачья вольница, не желавшая мириться с порядками на родине или бежавшая из-под кнута и ссылки. Всякие люди, конечно, сюда попадали; но основную окраску некрасовскому казачьему войску придавало религиозное отщепенство, возведенное в подвиг и дышавшее непримиримым фанатизмом.
Крымский хан и татары сумели использовать эти качества «игнат-казаков». В лице их они нашли стойких и озлобленных противников русских войск и тех казаков, которые были на стороне православия против раскола. Вражда беглецов, зародившаяся на Дону, перенесена была на Кубань, и здесь не только не угасла, но беспрерывно тлела, как искра, могущая во всякое время разгореться в огромный пожар. Некрасовцы превратились не только в подданных татар, но и в их союзников. Приверженность их к ханам была так велика, что последние употребляли часть некрасовцев против внутренних смут и для подавления волнений среди татар. При набегах же и войнах с русскими некрасовцы становились в ряды врагов России и несли месть и опустошения в места прежней своей родины.
Татары, давши некрасовцам убежище, предоставили им полную свободу в делах веры и внутренних распорядков. У казаков осталось свое управление, свои выборные власти. Завися от ханской администрации, в своей внутренней жизни казаки руководились вековыми обычаями и исторически сложившимися установлениями. Во главе казачьей общины стоял выборный войсковой атаман и «казачий круг», или сход, полноправных представителей общины. Эти высшие органы управления были одинаково присущи и всему некрасовскому войску и тем мелким единицам, на которые оно делилось. Пока жив был сам Некрасов, он был и войсковым атаманом в силу уже того высокого авторитета, которым он пользовался у казаков, татар и черкесов. После войсковыми атаманами избирались, несомненно, самые видные в войске по деятельности лица.
Вместе с самоуправлением некрасовцы пользовались самой широкой религиозной свободой, живя среди мусульман. Татары не посягали ни на их веру, ни даже на народные обычаи; некрасовцы совершенно свободно строили церкви, молельни и отправляли в них по своим обрядам богослужение. Мало того, они устраивали скиты и монастыри, и татары не только не препятствовали им, но и относились с должным уважением к этим религиозным учреждениям. Вера отцов, «старая вера» находилась у татар под защитой властей, как неприкосновенная народная святыня.
Далее татары предоставили в распоряжение некрасовских казаков достаточное количество земли и разного рода угодий. Надо полагать, что выбор места поселений и окружающих эти поселения угодий произведен самими казаками, а Крымский хан и его агенты только выразили согласие на то. Раскольники поселились, в самом деле, в местности, богатой рыбными ловлями и удобной для охоты за зверями и болотной птицей. В ту пору прикубанские камыши и плавни изобиловали дикими свиньями, козами, оленями, фазанами, гусями, утками и т. п. живностью, а казаки были искони рыболовами и звероловами. Так как татары были по преимуществу скотоводами, и самое скотоводство велось с помощью перекочевок, то весьма возможно, что выбор мест поселения казаками-раскольниками нимало не нарушал интересов кочующих татар, нуждавшихся более в степях, чем в водных и болотных угодьях. Некрасовцы же не вели широкого скотоводства, хотя и разводили превосходных лошадей. Главные отрасли хозяйственных занятий всегда составляли у них рыболовство и охота.
Наконец, и в воззрениях на собственность, на международные отношения и на способы ведения войны и военных действий казаки и татары совершенно сходились по существенным пунктам. Угон скота, добыча ясыря, разорение жилищ противника, жестокая расправа с ним производились точно так же некрасовскими казаками, как и татарами. Те и другие были не временными союзниками на военном поле, а объединенными представителями одной и той же системы отношений, чуждых гуманности и уважения к человеческой личности. Союзники шли за добычей, чтобы взять в плен возможно больше населения и угнать побольше скота. Население обращалось потом в рабов и предмет ценной торговли, а скот поступал в хозяйственный оборот.
Итак, следовательно, четыре связывавших некрасовцев с татарами звена лежали в основе взаимоотношений: широкое самоуправление, полная религиозная свобода, постановка в благоприятные условия хозяйства казаков и общность воззрений по главнейшим вопросам имущественного и международного права.
Вот те общие условия, под влиянием которых сложилась своеобразная казачья община некрасовцев на Кубани. История этой общины имеет прямое отношение к Кубанскому краю и некоторое отношение к истории Черноморского войска, занявшего те самые места, на которых раньше жили некрасовцы.
Находясь в постоянном союзе с горцами, турками и татарами, некрасовцы участвовали последовательно во всех войнах России с турками и зависящими от них татарами и горцами. В 1708 году они осели на Кубани, а в 1711 году, во время неудачного похода Петра Великого на Прут, они опустошали вместе с татарами русские селения в Саратовской и Пензенской провинциях. Петр Великий приказал наказать некрасовцев и их союзников за набег. Казанскому и Астраханскому губернатору Апраксину приказано было двинуть на Кубань отряд из русских регулярных войск, яицких казаков и калмыков. Около того времени, когда был заключен мир с турками и Пруте, отряд этот разорил целый ряд неприятельских поселений, расположенных по правому берегу Кубани, и в том числе некрасовские селения. Это была первая кара, постигшая некрасовцев на новом их местожительстве.
Два года спустя сам Некрасов, его сподвижники Сенька Кобыльский и Сенька Вороч с казаками, участвовали в опустошительном набеге Крымского хана Батыр-Гирея на Харьковскую губернию; а в 1715 году Некрасов организовал целый отряд шпионов, посланных на Донщину и в украинские города. Около 40 человек некрасовцев, под предводительством беглого монастырского крестьянина Сокина, проникли в верховья Хопра и в Шацкую провинцию Тамбовской губернии. Под видом нищих и монашествующей братии они высматривали расположение русских войск и подговаривали население к побегу на Кубань. Но скоро действия этих шпионов были обнаружены и многие из них поплатились головами за свою дерзкую попытку.
Еще два года спустя, в 1717 году, некрасовцы в составе отряда кубанских горцев под предводительством султана Бахты-Гирея громили селения по Волге, Медведице и Хопру. Сам Некрасов со своими казаками не щадил никого и жестоко вымещал свою злобу против гонителей раскола на мирном населении. Только соединенными силами войскового атамана Фролова и Воронежского губернатора Колычева были разбиты татарские войска, а вместе с ними потерпели поражение и свирепые некрасовцы.
В 1727 году в числе колодников были подговорщики к побегу донских казаков на Кубань к Некрасову. По показаниям беглого солдата Серого, к побегу к Некрасову на Кубань готовились целые городки и станицы. Верховые городки склонны были бежать все, под влиянием общего недовольства порядками — введением переписи, паспортов и пр. В 1733 году некрасовец Иван Мельников строил с шестью товарищами мосты по тракту от Азова на Ачуев. В 1736 году Крымский хан посылал в Кабарду татар и некрасовцев «для взятия языка». В 1737 году некрасовцы вместе с татарами и черкесами разорили и сожгли Кумшацкий городок на Дону. И т. д., и т. д.
В последующее время некрасовцы не упускали ни одного случая в набегах горцев и татар на русские владения. Выше, при описании борьбы русских войск и казаков с кавказскими народностями, отмечены уже эти случаи и участие некрасовцев в войнах Турции с Россией в 1737, 1769, 1774, 1787 и 1791 годах. Одним словом, некрасовские казаки были врагами русских вплоть до самого переселения черноморцев на Кубань и в качестве таковых встретили своих новых соседей.
Но долг платежом красен. В отместку некрасовцам донцы и русские войска, совместно с калмыками, в походах за Кубань неоднократно нападали на некрасовцев и опустошали их жилища. В 1736 году, по показанию некрасовца Наума Гусека, донские казаки с калмыками сожгли три некрасовских станицы, взяли в плен несколько некрасовцев с женами и детьми и еще больше потопили их в реке. В следующем, 1737 году, казаки и калмыки, громя татар и черкесов, сожгли некрасовский городок Хан-тюбе, убили нескольких некрасовцев и угнали скот их. Конечно, под влиянием этих возмездий взаимная вражда между некрасовцами и донцами росла. Некрасовцы еще с большей свирепостью относились вообще к русским.
Были, однако, моменты в истории некрасовцев, когда и русское правительство, и сами некрасовцы склонны были к мировой: русское правительство неоднократно приглашало некрасовцев вернуться на родину, и некрасовцы со своей стороны просили русское правительство о том же. Соглашению мешали различные условия, выставленные для переселения обеими сторонами, а иногда и условия прикрепления некрасовцев за Кубанью. Во время войны русских с турками императрица Анна Ивановна согласна была простить некрасовцев и предоставить им для жительства прежние места на Дону; но некрасовцы не могли воспользоваться этим, так как их удерживали закубанцы, стращавшие казаков московской виселицей. В 1762 году императрица Екатерина II разрешила переселиться в Россию бежавшим из нее раскольникам, и в том числе некрасовцам. Некрасовцы не пошли на этот вызов, так как русское правительство ничего не упомянуло о тех правах, какие предоставлялись возвратившимся на родину беглецам. В 1769 году генерал де Медем обратился к некрасовцам с письменным предложением переселиться на Терек, но некрасовцы даже не дали ответа на это письмо. В 1772 году сами некрасовцы просили позволения у русских властей возвратиться на Дон; но Государственный Совет, которому поручено было Екатериной II высказаться по этому поводу, не нашел возможным отдать некрасовцам прежние земли и предлагал им занять свободные земли по Волге. Некрасовцы не согласились на такое переселение. В 1775 году некрасовцы, при посредстве графа Румянцева, снова стали проситься на Дон, Государственный же Совет находил возможным переселять некрасовцев мелкими партиями, которые должны были селиться в разных местах России, по указаниям властей. Некрасовцы не приняли этих условий. В 1778 году некрасовцев пытался возвратить в Россию Суворов. По сведениям знаменитого полководца, некрасовцы в то время расположились куренями в двухстах шагах от морского берега в устьях Кубани на мысу, между горами в лесу. Они имели здесь в своем распоряжении сто лодок, четыре думбаса, вытянутые на сушу для предохранения от крейсирующей русской эскадры. На этих судах некрасовцы намеревались отправиться, при благоприятной погоде, в Анатолию. Суворов сам лично переговаривался с некоторыми некрасовцами через Кубань, а для приглашения их на родину послал двух донских казаков. Некрасовцы не приняли предложение Суворова и казаков задержали у себя. Так как некрасовцы, очевидно, не доверяли русским властям, то Суворов считал необходимым издать Высочайший манифест о прощении беглецов.
Некрасовцы не шли обратно в Россию, боясь главным образом бесправия. Два обстоятельства — лишение в России казачьего самоуправления и гонение на раскол — удерживали беглецов от возвращения на родину. Злоба же на русских росла и развивалась на почве обоюдных военных набегов и реквизиций.
Некрасовцы, занимавшие раньше Таманский полуостров, перешли на левый берег реки Кубани. В царствование Анны Ивановны они были так стеснены, что Крымский хан, под властью которого они находились, пытался переселить их в Крым к Балаклаве. Попытка не удалась, и некрасовцы снова осели на Кубани. С Таманского полуострова на левый берег р. Кубани некрасовцы передвинулись в 1777 году во время занятия Таманского края русскими войсками. В 1778 году сам Крымский хан с татарами выгнал их с Фанагории. В 1780 году некрасовцы вошли в соглашение с турками и приняли турецкое подданство. Около этого времени часть некрасовцев выселилась с Кавказа в Болгарию — в Добруджу на Дунай. До 100 семей их, однако, остались на левой стороне Кубани, живя в горах вместе с черкесами.
С этими оставшимися на Кавказе некрасовцами вошли в соприкосновение черноморцы, переселившись на Кубань. Черноморцев некрасовцы приняли враждебно и относились к ним предательски. Зимой 1792 года казак куреня Дядьковского Петр Малый, занимаясь рыболовством, переправился, по приглашению некрасовцев, на левую сторону Кубани. Некрасовцы, перевозившие через Кубань Малого в своей лодке, поступили с ним вероломно. Когда Малый, заметивши опасность, пытался бежать на правый берег Кубани, они схватили его, слегка ранили кинжалом, отняли ружье, сняли одежду и, связавши ременным поясом, увезли в горы и продали в рабство черкесскому мурзе Деменко за 4 коровы с телятами, одного вола, ружье и 6 штук баранов. Впоследствии Малый убежал из плена, а один из пленивших его некрасовцев Мазан, пойманный близ Кубани, сознался на допросе в убийстве и потоплении русских и в продаже людей черкесам в неволю. Сам Малый видел у черкесов в плену 7 человек солдат из русских легкоконных полков.
В 1795 году Головатый донес Суворову, что на казачий пикет под командой войскового полковника Чернышева, стоявший у Темрюкского гирла, ночью 9 апреля напали 20 человек, переехавшие с противоположной стороны Кубани на лодках. Чернышев, быстро соединивши два пикета в одну команду, вступил в перестрелку с нападавшими. Из черноморцев ранен был старшина Чернолес и слегка три казака. На другой день утром найдены были в камышах 4 умерших от ран человека, «которые по одеянию и другим признакам» оказались некрасовцами.
Иногда черноморцы, принимая некрасовцев по одежде за своих, сами попадали к ним в плен. В 1795 году казак куреня Медведовского Роман Руденченко, принявши в туманную погоду на берегу Бугазского лимана двух некрасовцев за своих казаков, был ограблен ими и уведен в горы. Здесь, в разных местах, Руденченко видел до 60 человек «разного звания русских людей», плененных черкесами и некрасовцами. Сам Руденченко был продан в Анапе турецкому чиновнику, откуда и бежал в Черноморию.
Этими единичными случаями столкновений и исчерпываются отношения черноморцев к своим русским соседям. В конце XVIII и начале XIX столетий некрасовцы частью перешли к своим единоверцам на Дунай и выселились в Анатолию, а частью, в единичных случаях, как бы растворились в черкесской массе, слившись с ней. Следовательно, русские соседи черноморцев — некрасовцы не имели сколько-нибудь заметного влияния на военный быт и служебное положение черноморских казаков и тем более на целое войско.
В январе 1797 года возле селения Васюринского черкесы украли пару волов. В том же году черкесы напали на табун лошадей Староредутского кордона и хотели угнать его, но казаки отразили нападение, убили 4-х черкесов и потеряли убитыми одного казака и 6 человек ранеными. На Ольгинском кордоне черкесы сражались с казаками под командой есаула Слепухи, потерявши двоих. Таких случаев, в течение первых восьми лет пребывания черноморцев на Кубани, набралось немало.
В 1795 году черкесы пленили 31 казака на рыбных заводах, двух в других местах, ранили тяжело жену старшины Крутофала, умершую потом, и убили казака, бывшего в разъезде. В 1796 году в 12 случаях было убито черкесами 6 человек, в том числе один старшина, умер от ран один казак и взято в плен 9 казаков, одна женщина и 5 татар работников. В 1797 году было 8 случаев убийств и пленения, причем 3 казака были убиты черкесами, 11 человек взято в плен. Наконец, в 1798 году, с января по октябрь, черкесами было пленено 5 человек, один казак убит и один умер от ран. Таким образом, в течение только первых 7 лет пребывания черноморцев на Кубани черкесами было убито 14 человек, смертельно ранено 5 человек и пленено 59 человек.
Но это были все случаи резких, обостренных отношений между черкесами и черноморцами. Чаще черкесы просто воровали скот и имущество у казаков. Черкесы, в особенности бедняки, были ворами по природе, и ловкое воровство считалось своего рода удалью. Только за 5 лет — с 1792 по 1796 год — русское правительство предъявило Порте требование уплатить за похищенное у черноморцев имущество 20 312 пиастров, что на наши деньги, по курсу около 62 коп. за пиастр, равнялось 12 594 руб. Сумма по тому времени значительная, но, разумеется, она лишь в слабой степени выражала те убытки и лишения, которые причиняли в действительности черкесы черноморцам.
На этой почве возникали неоднократно как дипломатические сношения русского правительства с Турцией, так и постоянные переговоры с представителем Турции — анапским пашой. Со стороны войска назначались даже особые лица, жившие в Анапе, для сношений с пашой и розысков украденного горцами имущества. Эти обязанности нес большей частью подпоручик Лозинский, а после, в качестве уполномоченного от войска, находился в Анапе есаул Гаджанов.
Таковы были на первых порах взаимные отношения черноморцев с соседями их черкесами на почве столкновений и зарождавшейся вражды. В течение первых 8 лет не было ни войн, ни тех кровавых драм, которыми впоследствии были испещрены страницы военной истории Черноморского казачества. В этот период черноморцы только приспособлялись еще к соседям и намечавшимся военным условиям. Расселение куреней, в зависимости от военных условий, организация пограничной службы, система защиты края и способ преследования неприятеля только слагались еще. Тут также все было примитивно и зачаточно, как и во всей остальной жизни переселившихся на Кубань казаков.
Как известно из прошения черноморцев Екатерине II, было собрано бывших запорожцев 12 622. Это был боевой состав войска, куда входили конница, пехота и гребная флотилия. Таким образом, черноморцы шли на Кубань с сформированными уже частями войск, которыми только следовало воспользоваться для охраны границ от черкесов и в случаях военных столкновений с ними. Составные части войска были, однако, раздроблены при переселении и пришли на Кубань в разное время и с разных сторон.
Служившие в гребной флотилии казаки явились первыми на Кубань и заняли Таманский полуостров. Тогда же началась и военная служба этой части войск. Командовавший флотилией полковник Савва Белый отрядил в ноябре 1792 года 12 лодок под командой полковника Чернышева «для стражи со стороны черкес и сбережения рыбных ловлей» на Кизилташский и Сокуров лиманы. Это была первая пограничная сторожевая служба черноморской флотилии.
Около того же времени другой полковник, Кордовский, занявший с жившими казаками Темрюк, расставил по Кубани казачьи пикеты также в видах охраны границ от горцев. Хотя горцы не обнаруживали в это время никаких враждебных намерений, но Кордовский, как Савва Белый и Чернышев, несли военную службу по раз заведенному порядку.
Когда же в крае появился сам кошевой атаман Чепига, то после беглого осмотра Кубанской линии он отправился к командующему кавказскими войсками Гудовичу за получением общих указаний по организации военно-охранной службы Черноморского войска. Результатом этого свидания было назначение определенных пунктов для устройства кордонов и Кордонной линии. На протяжении 212 верст от так называемого Воронежского реданта, обращенного в Воронежский кордон и находившегося ниже впадения Лабы в Кубань, было устроено по направлению к устьям Кубани 20 кордонов. Большинство кордонов было расположено в расстоянии 7, 8 и 9 верст один от другого, один — в двух верстах, четыре — в 10, 12, 18 и 19 верстах и 3 — в 20, 21 и 22 верстах. Таким образом, получалась почти правильная сеть заграждения казачьих границ от горцев. Два первых, самых верхних кордона были устроены на границе с землями темиргоевцев, следующие три — против земель чичинеевцев, два затем смежно с землями бжелухов, далее следовали у кордонов по границе с владениями шапсугов и, наконец, остальные 7 кордонов расположены были вблизи земель натухайцев.
Первоначально по этим кордонам было расчислено и все население в количестве 2936 хозяйств, 7860 душ мужского пола и 6514 душ женского пола. Но впоследствии, по мере того как пришлое население занимало край, пришлось совершенно изменить это распределение, разместивши население не по кордонам, а по куреням, селениям и хуторам, разбросанным по всему краю. В кордонах же остались раз и навсегда одни служилые казаки, несшие военно-сторожевую службу. Вначале кошевой атаман на каждый кордон назначил по 100 казаков с известным количеством старшины. Позже состав команд по кордонам менялся.
Интересно, что вначале Черноморское войско не придерживалось на кордонной службе строго военных системы и правил. Часто казаки, бывшие на очереди, совсем не являлись на Кордонную линию, а посылали вместо себя других, обыкновенно наймитов или батраков. Благодаря этому нередко получались нарушения дисциплины и военных порядков. Только с течением времени, вместе с развитием военно-кордонной системы охраны границ, был отменен и этот невоенный обычай посылки вольнонаемных рабочих взамен строевого состава войска.
Сама жизнь и слагавшиеся обстоятельства заставляли войсковое начальство менять и приспособлять кордонную систему охраны границ. По мере надобности назначалось обыкновенно большее или меньшее количество казаков в известные места. В 1793 году поручено было полковнику Кузьме Белому расставить по кордонам от Воронежского реданта и до Казачьего ерика на 10-верстном расстоянии один от другого по 10 казаков с одним старшиной в каждом кордоне. Стража эта должна была наблюдать за тем, чтобы не переходили Кубань с обеих сторон ни черкесы, ни казаки. Черкесов, не исполнявших этого требования, было приказано арестовывать и доставлять по начальству, а нарушителей границ из среды казачества — просто арестовывать в виде наказания. Немного позже, в 1793 году, другому полковнику, Захарию Малому, поручено было разместить отряд в 500 казаков, начиная с городища у Копыла, где должен был находиться сам полковник, до устья Кубани в 8 кордонах: 1) в вершине Кара Кубани, 2) при Казачьем ерике, 3) при Черной Протоке, 4) на Калаусе, 5) у Куркайского гирла, 6) у Некрасовского селения, 7) над лиманами Кизилташским и Сокуровым и 8) у Бугаза.
Такие распоряжения повторялись неоднократно за первые 8 лет существования на Кубани Черноморского войска. К 11-му мая 1795 года снова было учреждено 20 кордонов на границе с черкесами, но на этот раз назначено было только 1053 казаков и старшин для охраны границ. Казаки менялись по очередям. Кроме того, на 35 лодках гребной флотилии состояло 25 старшин и 375 казаков, в резерве на переправах — 228 казаков, при войсковых цейхгаузах — 75 казаков и в куренях для караула в Екатеринодаре — 240 человек. А весь штатный строевой состав войска, следовательно, равнялся 1971 чел.
Таким образом, кордонной службой и исчерпывались преимущественно военные обязанности казачества. По границе на кордонах служили и пешие, и конные казаки, и состоявшие в гребной флотилии; у казаков была артиллерия, но и она была размещена по кордонам и в Екатеринодаре, представлявшем главную крепость на Кубани; не было еше ни правильного деления на полки, ни обособленных артиллерийских команд; по традиции была выделена лишь одна гребная флотилия.
Трудно вообще судить о численном составе всех этих частей. Хотя они и были уже намечены, но находились частью в зачаточном состоянии, а частью в периоде упадка. Судя по статистическим данным, в 1792 году состав Черноморского войска слагался из 3-х частей. По ведомости от 25 июля 1792 года, отправленной в Государственную военную коллегию, конная команда, т. е. казачья кавалерия, исчислена в 2183 чел., причем на 2049 рядовых казаков приходилось 134 старшин, считая в том числе кошевого атамана, войскового писаря и священника. По такой же ведомости от 13 июля 1792 года, состав пеших полков и гребной флотилии равнялся 7239 чел., в число которых входило 242 старшины, 189 канониров и 6808 казаков, а также войсковой судья. Но в эту ведомость внесено только 90 старшин и 207 казаков гребной флотилии; между тем по ведомости 2 октября 1792 года состав этой части равнялся 3247 чел. Очевидно, в предыдущую ведомость внесена только незначительная часть казаков, служивших в гребной флотилии. Если сложить цифровые данные всех трех ведомостей, то в итоге получится 12 669 чел., т. е. почти та же цифра, какая значилась и в прошении войска Екатерине II.
Целая флотилия и три с лишком тысячи казаков принуждены были сторожить, можно сказать, один лишь пункт на той длинной линии, которая тянулась вдоль Кубани от морских берегов и до впадения в нее Лабы. Да и тут казаки-моряки очутились в несколько комическом положении: с моря им никто не грозил и сторожить здесь было некого, а плавать вверх по быстротекущей Кубани на гребных судах, преследуя неприятеля, было положительно невозможно. И морякам-черноморцам, с первых же шагов их военной деятельности на Кубани, пришлось заботиться об одном — об удобном месте для стоянки гребной флотилии, где бы она могла быть укрыта от непогоды, бурь и различных случайностей. Но именно в этой скромной области военно-морского дела и начался мартиролог черноморской гребной флотилии.
Серьезно пострадала черноморская гребная флотилия в первый раз не от неприятеля, а от бури. Налетевшим в конце декабря 1792 года ураганом одна часть лодок была разбита, другая в сильнейшей степени повреждена, а третья просила обновления. Мало того, от стужи и льда пострадали и казаки: трое утонуло, а 16 старшин и 46 казаков отморозили руки и ноги. Суда вообще были ветхие, износившиеся. Часть их потом была переделана из черноморских быстрокрылых чаек на неуклюжие кубанские байдаки-черепахи. Чтобы сохранить остатки черноморской гребной флотилии, войсковой судья Головатый устроил в 1795 году для нее гавань в Кизильташском лимане. Были сделаны из бревен заграждения от напиравшего из Кубани в гавань льда, устроены помещения для казаков и для хранения такелажа, пороха, боевых припасов и пр., и даже возведена батарея для защиты гавани и судов. Но в 1796 году снова разра-зилась над флотилией беда: в одну бурную ночь волны разбили все приспособления в гавани на воде, разрушивши даже строения и батареи на суше. Пострадала снова и флотилия. Через три года потом войсковой атаман Котляревский, пользуясь особым расположением императора Павла, выхлопотал крупную по тому времени сумму в 620 103 рубля для постройки новых 50-ти лодок, яхты и пяти баркасов. Благожелательный атаман, усердно заботившийся о сохранении былой славы черноморцев на море, очевидно, плохо понимал местные условия и требования боевой жизни и службы казака. Последствия показали, что прежнего казачьего крошки-флота, так страшившего турок, нельзя было возродить.
Но между тем как таяла и вымирала по частям черноморская гребная флотилия, в среде ее живых подвижников продолжала сохраняться боевая отвага старых казачьих моряков. Черноморцы и без своей гребной флотилии сумели проявить воинственный дух моряков вдали от Черномории, на Каспийском море, во время персидского похода.
Но прежде чем черноморцы, моряки и пехотинцы направлены были на персидские берега, русское правительство приказало послать особый отряд под командой войскового атамана Чепиги в Польшу. Сюда назначены были 2 пятисотенных конных полка. В июне 1794 года Чепига получил от Суворова предписание следовать из Черномории через Кременчуг и Ольвиополь на Балту Брацлавской губернии до Днестра. Здесь были временно расположены полки, передвинутые потом к Брест-Литовску. В августе Репнин направил черноморцев к Пинску, в сентябре черноморцы были соединены с украинским легкоконным полком и поступили в корпус генерал-поручика Дерфельдена.
После участия в целом ряде мелких сражений при местечках Берестовицах, Колотовщязне, Цопиках, Соколках, Броках, Поповке и Остроленке, черноморцы вместе с другими войскам взяли штурмом батареи Праги. Как и всюду при военных действиях, они несли передовую и разведочную службу. В этом отношении они почти не имели соперников. Производя разъезды и рекогносцировки, они нередко захватывали неприятеля целыми партиями и всегда встречали врага с особым мужеством и храбростью. После того как взяты были Прага и Варшава, где черноморцы и их начальники особенно отличились, оба полка, вместе с войсковым атаманом, отправлены были в конце 1795 года обратно на родину. Батько атаман возвращался в Черноморию генералом, а главнейшие его помощники были также награждены чинами и орденами.
В начале 1796 года черноморцы снова были двинуты против неприятеля — на этот раз против персов.
Война с персами была одним из тех легкомысленно задуманных предприятий, за которые обыкновенно народ напрасно платится громадными материальными средствами и обильными жертвами человеческих жизней в войсках. Факты и вся обстановка этой войны невольно наводят на мысль, что она была затеяна фаворитом Екатерины II, графом Платоном Зубовым, с той целью, чтобы дать ход и выдвинуть на видное место брата своего Валериана. Двадцатидвухлетнему юнцу Валериану Зубову, ничем до того о себе не заявившему, было вручено командование русской армией в борьбе с персами. А чтобы обеспечить успех этому новоиспеченному полководцу, в помощь к нему были подобраны умные и опытные в военном деле люди.
Архиепископ армянский Иосиф Аргутинский-Долгоруков указывал прямо на Суворова, как на полководца, могущего освободить Грузию от персов. Дело было серь-езное, и нужен был крупный военный деятель, если не Суворов, то во всяком случае граф Гудович, командовавший войсками на Кавказе. Между тем Гудович был поставлен в положение лица, обязанного подготовлять дело и пособлять Зубову. Гудович, изнемогший в этой роли, подал в отставку, но когда, с восшествием на престол Павла I, ему приказано было остаться на Кавказе, то он не вытерпел и жаловался графу Салтыкову, что Зубов «все награждения получил за мои (Гудовича) труды; не освобождал он никогда Грузии, а освободили оную два баталиона», раньше его туда посланные. Походы к Дербенту и взятие этой крепости подготовил Гудович; Зубов же только делал ошибки.
В число подставных помощников Зубова попал и Головатый с тысячью черноморских испытанных казаков.
Января 2-го 1796 года Грибовский, личный секретарь Зубова, писал Головатому, что граф Платон Александрович Зубов приглашает Головатого взять команду над персидским отрядом казаков. Это, поясняет Грибовский, предоставляется «собственно в волю вашу и отнюдь вам в вину не поставится, если вы останетесь дома». Января 9-го сам Зубов написал письмо кошевому Чепиге и ордер на его же имя. И в частном письме, и в официальном документе временщик просит нарядить в персидский поход «самых отборных молодцов с добрыми старшинами», которые будут служить с братом всесильного вельможи. «Надеюсь, — писал он, — что казаки, зная, что будут иметь себе такого товарища, пойдут в поход с охотой и этим сделают и мне большое удовольствие». Этих отборных молодцов следовало так подобрать, чтобы они могли нести морскую службу на лодках и при случае стать в ряды кавалерии.
Одновременно Зубов сделал соответствующие распоряжения командующему войсками на Кавказе Гудовичу и таврическому губернатору Жегулину. С своей стороны Жегулин в письме к Головатому 6 февраля 1796 года писал, что, вследствие сделанного ему графом Платоном Зубовым поручения о призыве казаков «для поиска на берегах персидских», предоставляет самому Головатому выбрать для отряда «самых исправных и надежных казаков и усердных старшин». А Гудович в письме к Чепиге распорядился, чтобы отряд из двух пеших полков по 500 человек в каждом выступил с расчетом быть 15 апреля в Астрахани. Для следования отряда был приложен маршрут от Усть-Лабинской крепости до Астрахани на протяжении 757 верст с обозначением 33 стоянок. Жалованье казакам за два месяца Гудович выслал сразу же, а провиант отряд должен был получить на месяц в Усть-Лабе и на месяц в Александрине. Порох и свинец предписано было выдать казакам в Астрахани, но провиант и багаж отряда они обязаны были провести на собственных фурах, так как Гудович «денег или иного какого способа» на это не имел.
Днем выступления отряда в поход назначено было 26 февраля. До Усть-Лабы казаки довольствовались войсковым провиантом. Войсковое Правительство выдало 2 тысячи рублей на покупку 20 пар с фурами волов, а Головатый распорядился распределить фуры по сотням — по четыре на каждую, поручивши каждую фуру особо избранному из 24 человек «артельщику». Так проследовал отряд до Усть-Лабы, откуда казаки вынуждены были нанимать уже на собственный счет подводы для перевозки багажа. Обстоятельство, послужившее впоследствии поводом к неудовольствию казаков. Получение провианта и продовольствия для казаков Головатый поручил полковнику Великому. Назначивши полковников, писарей и квартирмейстеров по полкам и есаулов, сотников и хорунжих по сотням, Головатый приказал старшине блюсти в пути строгую дисциплину, следить, чтобы, «по обряду воинскому», держались в чистоте ружья и пики и чтобы каждый казак имел ложку «в ложечниках у левого боку».
Выступивши из Екатеринодара 26 февраля, черноморцы прибыли в Астрахань 10 апреля и, переправившись через Волгу, расположились лагерем на левом ее берегу. В письме к Чепиге полковник Великий, извещая о том же кошевого атамана, прибавляет, что начальство и граждане были довольны приходом черноморцев, как «редкой новостью», а «персиане и индейцы, не без удивления, с торопливостью смотрят и расспрашивают, что за воины». Но тогда же обнаружилась и оборотная сторона в положении этих достойных удивления воинов. Черноморцы начали болеть. В начале мая Головатый отослал обратно в войско 17 человек, «впавших от понесенных трудов и холода в слабость», и просил Войсковое Правительство освободить их от нарядов.
В течение мая казаки партиями по 60 и более человек перевезены были на судах Каспийской флотилии в Баку. Туда же и Головатый, по его донесению, «с 8 по 28 июня вояж имел». Часть черноморских казаков оставлена была в Астрахани под командой полковника Чернышева, который в свою очередь переправлял их на судах частями и сам с остальными отправился 12 сентября.
Как из Астрахани, первые вести от казаков из Баку в войско были успокоительного характера. Баку и ключи от него жители отдали русским войскам без кровопролития. Бакинский хан пригласил контр-адмирала Федорова, генерала Рахманова, Головатого с черноморскими и регулярными офицерами на обед. Головатый подробно описывает это пиршество: как играла персидская музыка «об одной балалайке и рожку да двух котликах», как «персианин танцевал на голове, держа руками к глазам два кинжала, перекидывался ими с очень хорошими и удивления достойными оборотами», и с каким удовольствием и благодарностью хан слушал казацкую музыку «о двух скрипицах, одном басе и цинбалах». «Войны, — писал в другом рапорте Головатый, — нет». Многие ханы являются к русским за сто и более верст и «с покорностью отдают себя в подданство России». «Бунтующийся же в Персии и разоривший Грузию Ага Магомет-хан только славится пребыванием своим с армией внутри Персии за триста верст, а с ним войны никакой не было».
Но уже эти удовольствия и отсутствие войны были омрачены худыми последствиями персидского похода. Тот же Головатый сообщил Чепиге, что во время переезда казаков из Астрахани в Баку «от сильных морских штурм умерли казаки куреней Васюринского Велегицкий, Тимошевского Маляренко и Каневского Таран, а хорунжий Ефим Котляревский при проходе Волгой упал из судна и утонул». В самом Баку умерло от болезни три казака, а больных сразу умножилось до 60 человек.
Но это было только началом казачьих бед: к концу июля умерло еще 17 казаков и многие переболели. Умер также 19 августа начальник одного из отрядов капитан 2-го ранга Аклечеев, а 18 сентября скончался командир Каспийской флотилии и войск контр-адмирал Федоров. Старшим по чину после него остался Головатый, который и вступил во временное командование морскими и сухопутными войсками.
Около того же времени начались мелкие стычки с персианами. Бригадиру Головатому поручено было занять с десантом остров Сару. Капитан Головатый, сын войскового судьи, занял Зензелинский залив. Казаки приступили к поднятию со дна затопленных персианами судов и при этих работах имели неоднократные столкновения со своими противниками. Особенно отличились черноморцы при освобождении армян на Зензелинском берегу. Согнавши с этого берега артиллерийским огнем персиан, часть казаков забрала в лодку армян с имуществом. Когда персиане, желая овладеть лодкой, направили семь вооруженных киржимов против казаков и когда командовавший казаками лейтенант Епанчин на просьбу казаков поддержать их «только шляпой махнув» и сам убежал на бот «Орел» с места сражения, то черноморцы, выбравши начальником казака Сову, решили вступить в бой с персианами, заранее условившись бить неприятеля «без промаху». Лишь только персиане подплыли к казачьей лодке на ружейный выстрел, как черноморцы на выбор убили 8 человек, по-видимому, «первоначальников». Персиане, встретивши такой отпор, «попадали на дно киржимов» и находились в таком положении, слабо отстреливаясь из-за бортов, до тех пор, пока ветер не отнес их подальше от казаков, соединившихся с остальными судами флотилии.
Между тем в начале ноября утонул полковник Великий, плывший с командой на баркасе во время «большой штурмы» у Камышеватского полуострова на остров Сару. Около того же времени 14 ноября умер заступивший место контр-адмирала Федорова граф Апраксин, и команду снова принял войсковой судья Головатый. Болезни и смертность между казаками и войсками усилились. Военные же действия сводились к переездам с места на место, к охране занятых мест и к непомерным работам казаков на пристанях по разгрузке и нагрузке судов провиантом, при рубке леса и т. п.
Января 28-го 1797 года умер и войсковой судья Головатый. Весь отряд черноморцев, бывший под его командой, значительно поредел от болезней и смертности. Казаки точно попали в заколдованное место; военных действий не было; тратились силы напрасно на ненужные передвижения и часто на непосильные работы. Сам главнокомандующий граф Валериан Зубов только переписывался из прекрасного далека с ближайшими начальниками казаков и регулярных войск. Все предприятие казалось до крайности неопределенным и непонятным. Черноморцы делали побеги в надежде найти какое-то казачье войско и военное дело. И персидский поход так же бестолково был закончен, как и начат. В мае 1797 года черноморцы, под командой полковника Чернышева, были направлены обратно на родину. Начались новые мытарства и неурядицы. Потерявши на персидских берегах почти половину своих товарищей, изнуренные и переболевшие казаки шли домой в Черноморию с чувствами нравственной обиды и неудовлетворенных справедливых требований.
Таким образом, персидский поход показал, что черноморцы, как и за Бугом, оказались пригодными «на персидских берегах» и для морской, и для пешей, и для кавалерийской службы и что при такой разносторонности они выполнили массу чисто хозяйственных работ, а в нужных случаях выказали замечательную отвагу, храбрость и самоотверженность. Но все это было куплено дорогой ценой наполовину вымершего отряда и смертью самого видного деятеля в Черноморском войске судьи А. А. Головатого.
Злоключения черноморцев, однако, не окончились с приходом казаков на Кубань. Черноморцы не могли помириться с тяжелыми лишениями, перенесенными ими в персидском походе, и выразили это в открытой жалобе на имя всего войска.
На первых страницах истории Черноморского войска резко напрашивается на внимание этот эпизод из жизни казачества, известный под именем персидского бунта. Черноморские казаки, преимущественно рядовая масса, возвратившись из персидского похода, открыто протестовали против произвола правящей партии — чиновной старшины, и искали вознаграждения за материальные лишения, произошедшие по вине начальства. Этот совершенно естественный протест и был обращен правящей старшиной в бунт. Персидский бунт поэтому интересен не столько сам по себе, сколько по тем обстоятельствам, которыми он был вызван, сопровождался и обусловливался.
Причины персидского бунта крылись глубоко в общественном переустройстве черноморского казачества, в тех коренных изменениях, которыми были поколеблены вековые устои казачьего демократического строя. Первые признаки этого бунта проявились еще во время персидской войны, в рядах персидского отряда черноморцев.
24 августа 1796 года полковник Великий сообщил с острова Сары Головатому, что из ста человек казаков, рубивших лес под командой полкового квартирмейстера Симона Порохни на Талышенских берегах, скрылись неизвестно куда, в ночь с 19 на 20-е августа, 39 человек команды. Отыскан был лишь один казак куреня Леушковского Савва Орленко, который показал, что бежавшие казаки направились по р. Куре в Грузию. Неизвестное Орленке лицо уверило казаков, что в Грузии будто бы «собирается казачье войско во главе с кошевым Растрепой». Казаки и ушли в это войско.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.