Глава 3 «Центр тяжести работы перенести в экономическую область»: у истоков советской коррупции[1198]

История советской военной цензуры и пограничной охраны неожиданно переплелась в первой половине 1918 года, когда они оказались в ведении Управления военного контроля (УВК, т. е. военной контрразведки) в Петрограде. Управление военного контроля получило свое наименование приказом Наркомвоена от 21.03.1918 № 224 путем переименования военного почтово-телеграфного контроля и закрепления за этим учреждением пограничной охраны[1199]. Эту последнюю функцию данное учреждение взяло на себя ранее в результате деятельности Главного комиссара военной цензуры и военного контроля И.С. Плотникова, назначенного на эту должность приказом Наркомвоена от 08.01.1918 № 11 для определения дальнейшей судьбы этого учреждения (в связи с протестами прежнего руководства и волнениями делегаток почтово-телеграфного контроля, сокращаемого на 90 %)[1200], при участии Наркомпочтеля[1201]. И.С. Плотников стал первым разоблаченным коррупционером Советской России, чье громкое дело вскрыло наличие подпольных миллионеров в самом сердце петроградского партийного нобилитета и в очередной раз доказало, что капитал – понятие интернациональное и к нему явно неприменима ситуация «брат на брата», т. е. ситуация Гражданской войны.

Публикуемый ниже документ раскрывает личность и неожиданные родственные связи старого члена российской социал-демократии. А поскольку такие связи партийцев рассматриваются пока только для дореволюционного периода[1202], надеемся, что данная глава послужит толчком для развития этой темы и на послеоктябрьском материале.

В ходе обследования Плотников решил: учреждение стоит сохранить, «если центр тяжести работы перенести в экономическую область», а именно – подчинить ему Белоостровский пропускной пункт для быстрого принятия мер по выявленным в корреспонденции сведениям «о предполагавшемся провозе через границу денег, ценностей, контрабанды». В ходе переговоров с начальником пункта А.С. Савицким 18 февраля Плотников спроектировал «Штат Выборгского участка охраны русско-финляндской границы» (на 1 649 человек)[1203] и направил его на утверждение в Наркомвоен, в результате чего и вышел приказ наркомата № 224. Планы УВК по организации погранохраны вызвали протест на частном совещании представителей Наркомфина 20 марта, в результате чего 30 марта для ограждения ведомственных интересов Наркомфина созданы при нем Главное управление пограничной охраны (ГУПО) и Совет пограничной охраны[1204]. Ведомства все же смогли прийти к компромиссу: 22 апреля Департамент государственного казначейства утвердил временные штаты управления Петроградского округа пограничной охраны, Петроградского, Финляндского, Беломорского, Олонецкого и Чудского районов пограничной охраны (5 094 человек, – что было объявлено и в приказе по УВК 23 апреля № 30), чуть ранее приказом по УВК № 29 укомплектовали управление Петроградского пограничного округа во главе с начальником А.А. Загорским, 30 апреля начальником Выборгского участка границы назначили упомянутого Савицкого[1205], а 15 мая ГУПО издало приказ с указанием о назначении по согласованию с УВК начальников районов (они уже выехали на места) и о комиссии по укомплектованию пограничной охраны[1206].

Плотников признал в докладе Э.М. Склянскому: между УВК и погранохраной «не может быть связи организационной, и в настоящий момент до реорганизации на новых началах старого пограничного корпуса и, считаясь с тем, что военный контроль фактически устанавливает пограничную охрану, было бы, естественно, поручить ему свою работу продолжать до утверждения Советом народных комиссаров рассмотренного Высшим военным советом проекта». По-видимому, эта перемена мнения вызвана тем, что Плотников не получил по вопросу об оставлении пограничной охраны в УВК поддержки в своем ведомстве[1207]. (В итоге 28 мая 1918 года по декрету Совнаркома, как известно, пограничную охрану передали в ведение Наркомфина, затем 29 июня – Наркомата торговли и промышленности).

Такова формальная сторона строительства погранохраны под руководством комиссара военной цензуры. Но для понимания неформальной стороны, отраженной в прилагаемом документе, следует привести краткие биографии некоторых упомянутых в нем лиц, а также – пояснения к отдельным описанным там эпизодам.

Главный обвиняемый на процессе, бывший Главный комиссар Исаак Соломонович Плотников, родился 11 февраля 1888 году в Одессе[1208]. Хотя в некоторых документах указывается, что он «сын купца»[1209], сведений о родителях по печатным городским справочникам выяснить не удалось. Старший брат М.С. Плотников – гораздо более известная личность, чем обвиняемый. Этот Моисей Шлиомович Плотник родился также в Одессе 13 октября 1874 года, в 1893 году закончил 2-ю Одесскую мужскую гимназию, отделение математических наук физмата одесского Новороссийского университета (1897 г.), механическое отделение Петербургского технологического института (1901 г.)[1210]. Далее поступил на частный завод Лесснера, изготовлявший тогда минное вооружение. Работал приблизительно до 1906 года инженером, а затем в 1906–1907 годах был назначен сперва помощником директора, а затем директором»[1211]. Сначала он «…казался даже революционно настроенным, жил скромно, занимал двухкомнатную квартиру в Лештуковом переулке. Поднимаясь по служебной лестнице, молодой инженер быстро менялся. Женитьба на дочери председателя правления ускорила его карьеру»[1212]. В этот же период жизни М.С. Плотников перешел в христианство – видимо, в связи с женитьбой, для социального продвижения[1213]. Деятельность его как директора можно назвать блестящей. Плотников сократил издержки производства, причем не считаясь с забастовочной борьбой (сократил фонд заработной платы, а в 1913 году во время 102-дневной забастовки и вовсе объявил локаут). Наконец, в 1909–1912 годах предприимчивый Михаил Сергеевич провел полную реконструкцию «Нового Лесснера», в результате чего тот превзошел «Старый Лесснер» (заводоуправление у них было общим). Источником дохода предприятия были полученные Плотниковым прибыльные заказы на минное вооружение и артиллерийское оборудование для флота (во время Первой мировой войны в 1916 году на заводе работало уже 8 тыс. человек), с 1909 года общество стало платить все возрастающие дивиденды своим акционерам[1214].

Дальнейшая дореволюционного биография Плотникова стала историей поразительного успеха. В 1911–1912 годах он выступил инициатором создания акционерного общества «Ноблесснер» для постройки подводных лодок для Балтийского флота (партнер, Э.Л. Нобель, на своем механическом заводе производил двигатели Дизеля, имел патент и право продажи лицензий на них[1215]), с поддержкой также Петербургского учетного и ссудного банка. В связи с возобновлением программ морских вооружений Морское министерство проводило конкурс на подводную лодку для Балтийского флота, причем лучшие шансы имели подводные лодки конструкции И.Г. Бубнова (сходные лодки уже наметили и для Черного моря). Воспользовавшись конфликтом Бубнова с начальником казенного Балтийского завода и увольнением, Плотников через его брата Г.Г. Бубнова, также инженера-технолога, передал конструктору идею о создании частного завода по исполнению заказа на подводные лодки, а затем свел И.Г. Бубнова с Э.Л. Нобелем. Лодка Бубнова победила на конкурсе, АО «Ноблесснер», куда перешел работать И.Г. Бубнов, построило новый завод в Ревеле, приступило к производству подлодок, но запаздывало по срокам, и в условиях начавшейся Первой мировой войны часть заказа была передана казенным заводам; однако, несмотря на это, АО получило большой заказ на сборку американских подлодок системы Голланда.

«…Организатором он оказался неважным, …сила его была в другом, – характеризовал Плотникова И.Г. Бубнов, – я прямо поражался, как близко стоит он к жизни министерства. По целому ряду интересующих его вопросов он знал решительно все, что делается и говорится в министерстве, он знал мнения десятков лиц по этим вопросам и, точно расценивая влияние каждого из них, по-видимому, умел предсказывать результат». «Он сумел распространить такое влияние в морском ведомстве и так действовать в отношении других заводов, что я думаю, не ошибусь, если скажу, что раздача ведомством разных заказов фирмам производилась если не с его согласия, то с его ведома», – жаловался позднее представитель Путиловского и Невского заводов при морском министерстве генерал-майор в отставке Г.Ф. Шлезингер. По словам бывшего директора Путиловского общества и предшественника Плотникова на посту директора-распорядителя Общества «Г.А. Лесснер» Л.А. Бишлягера, «Плотников был у [морского министра И.К.] Григоровича настолько своим человеком, что влиял даже на все высшие назначения в этом министерстве»[1216]. В более крупном предприятии, в связи не с малой, а уже с большой судостроительной программой морского ведомства, в Русском акционерном обществе артиллерийских заводов (РАОАЗ), М.С. Плотников стал одним из четырех директоров, отвечая за оборудование[1217]. Русском акционерном обществе артиллерийских заводов, которое согласно контракту с правительством от 7 сентября 1913 года строило завод по производству морских орудий в Царицыне (в том числе, калибром крупнее, чем могли производить казенные заводы, т. е. 14 и 16), было представителем английской фирмы Виккерс, которая должна была поставлять такие орудия до завершения строительства, и было связующим звеном между двумя российскими банковскими синдикатами – Петербургским международным (т. е., применительно к судостроению – «Руссуд-Наваль» и другие предприятия, получившие ранее в 1911 году казенные заказы и реконструкцию верфей в г. Николаев) и Петербургским учетным и ссудным банками (соответственно – «Г.А.Лесснер», «Л. Нобель», «Ноблесснер»), что отражалось в смешанном составе правления. Хотя из-за начавшейся войны РАОАЗ, как и «Ноблесснер», постоянно срывало сроки постройки, оно получило заказ на артиллерийские орудия уже от военного ведомства. Заказ стал исполняться после передачи части оборудования группе сормовско-коломенских заводов, в результате в начале 1916 года встал вопрос о выкупе Царицынского завода в казну[1218].

В дополнение к способностям налаживать связи М.С. Плотников с помощью своих партнеров из Петербургского учетного и ссудного банка сделался и ловким финансовым дельцом: в 1913 году лидеры «кулисы» (биржевиков, не принадлежавших к «паркету», т. е. Фондовому отделу Петербургской биржи, и занимавшихся торговлей ценными бумагами в обход его правил) назвали общество «Ноблесснер» среди других АО, акции которых были выведены на рынок банками с большой выгодой для учредителей, так как вскоре упали ниже номинала[1219] (т. е. им удалось профинансироваться, обыграв спекулянтов).

Богатство и статус не заставили себя ждать: уже к 1913 году М.С. Плотников, проживая на Сампсониевской наб., 3 (неподалеку от заводов Лесснера) стал владельцем дома по адресу Эртелев пер., 7 (неподалеку от зданий Государственной канцелярии и газеты «Новое время»), а к 1915 году (проживая: Лицейская, 5) он стал также владельцем домов на углу Большого Сампсониевского проспекта и Выборгской ул., 25/1 (неподалеку от домов, принадлежавших Нобелям – № 29 и 31), также – Большого Сампсониевского проспекта и Нюстадской ул. 6/3а и на Надеждинской ул., 47. Если в 1913 году он числился в справочнике только директором акционерного общества «Г.А. Лесснер», то в 1915 году он уже директор также и общества «Ноблесснер», РАОАЗ, Акционерного общества торпедных заводов «Русский Уайтхед», Механического завода «Феникс», председателем правления электромеханического завода «Вольта» (Ревель), член совета Российско-американской резиновой мануфактуры «Треугольник», а к 1917 году – еще и председателем правления Русско-американского торгово-промышленного общества и директором правления Петроградского учетного и ссудного банка[1220], председателем правления АО «Саломас» (по изготовлению растительных жиров), также – член правления и акционер общества Пермских механических заводов (филиал заводов «Лесснер»), Южно-Сибирского общества горных и металлических заводов, АО «Сормово», Брагорского лесопромышленного общества, Южнорусского общества канатной промышленности; одну только свою недвижимость в Петербурге он оценивал в 6 млн рублей, и дом с землей в Ялте – в 500 тыс. рублей[1221].

Влияние Плотникова в Морском министерстве, возможно преувеличенное недоброжелателями, скорее всего, было следствием именно его связей в финансовом мире: он консультировал моряков по вопросам биржевой игры («…большая часть морских чинов разговаривала со мной по поводу биржи и дел отдельных предприятий»). Товарищ морского министра М.В. Бубнов (однофамилец братьев Бубновых) подтвердил, что «выиграл около 50 000 рублей» на приобретении 600 акций общества «Ноблесснер»[1222]. Заслуживает внимания и другой возможный источник его влияния – биржевая игра военного министра В.А. Сухомлинова, однако он требует дальнейшей проверки[1223]. На наличие у Плотникова и его партнеров-финансистов связей в Военном министерстве именно в период Сухомлинова указывает тот факт, что он участвовал в заседаниях только майского Особого совещания по обороне государства (ОСОГ – вместе с Н.Д. Лесенко, Э.Л. Нобелем и Я.И. Утиным)[1224]. Но его «морские связи», видимо, преобладали. Так или иначе, период до Февраля 1917 года можно оценить как пик карьеры М.С. Плотникова – «за свою энергичную и полезную деятельность, по ходатайству морского ведомства [он] удостоен чина статского советника»[1225].

Приведенные данные частично объясняют, почему комиссар И.С. Плотников всячески отрицал связь со своим старшим братом: тот был даже не деятелем буржуазного общественного толка, а связан с одной из самых реакционных частей аппарата самодержавия (с Морским министерством), и к тому же боролся с забастовочным движением. Не исключено[1226], что И.С. Плотников тоже учился во 2-й Одесской гимназии, поскольку была распространена практика учебы младших братьев в тех же заведениях, что и старших. В одно время с ним мог учиться и даже быть одноклассником один из будущих (в 1917–1918 гг.) руководителей партии левых эсеров Я.М. Фишман, окончивший эту же гимназию в 1905 году. Возможный однокашник был активным деятелем партии социалистов-революционеров в Одессе, наряду с П.П. Прошьяном, который в 1902–1905 годах учился там же на юридическом факультете Новороссийского университета[1227]. По сравнению со временем обучения старшего брата изменилась не только общественная обстановка, но и обстановка в гимназии: если в 1883 году из 292 учащихся 193 были еврейского вероисповедания (или 100 – дети почетных граждан и купцов 1-й гильдии и 121 – мещан и 2-й гильдии), то в дальнейшем росла прослойка детей дворян и чиновников (соответственно – православных), которая получила преобладание в начале 90-х годов XIX века[1228]. Можно предположить, что более разнородный состав гимназистов, чреватый конфликтами, вместе с изменением общественной атмосферы способствовали распространению революционных идей (поэтому И.С.Плотников мог действительно считать себя вовлеченным в революционное движение с 1901 года, с гимназических времен).[1229] Неизвестно, чем он занимался во время революции 1905–1907 годов, подоспевшей ко времени окончания им гимназии, однако в Новороссийском университете занятий из-за революционного движения не было почти в течение всего 1905 года и весеннего семестра 1906 года, и далее занятия кратковременно прерывались забастовками, в частности – в связи с убийством черносотенцами студента Адлера 23 января 1907 году. При новом ректоре С.В. Левашове начались чистки профессорско-преподавательского состава от неблагонамеренных элементов (в октябре 1905 года университет был базой борьбы с погромщиками – с ведома администрации и при участии представителей профессуры), число студентов также стало уменьшаться (с 3 071 в 1908 г. до 2 058 на 1 января 1914 г.). Студенческое движение было характерно для этого университета и в период обучения старшего брата (в 1893 г. тайная лига студентов даже послала требования в университетскую инспекцию, в 1896–1897 гг. проводились нелегальные выборы старост и совета студентов, сопровождавшиеся сходками), но в то время общественная атмосфера еще не мешала учебному процессу[1230]. В связи с отсутствием нормальной учебы и последующим разгулом черносотенцев, а также с падением революционности среди еврейского студенчества, ростом политической индифферентности и национализма[1231], в 1908 году И.С. Плотников отправился за границу, где в 1914 году закончил университет в Париже, а в 1917 году – Институт прикладной химии в Женеве. В какой мере эта эмиграция была политической, а не учебной, сказать трудно – равно как и о характере связи его с родственниками (зависел ли он материально от старшего брата? Не было ли его химическое образование шагом к карьере его в предприятиях брата? и т. д.). Примечательно, что в Париже в это время активно работал ряд будущих видных партийных и военных деятелей Октябрьской революции: член Кирилл Шутко в Париже (1910 г.) – представитель Областного бюро центральной промышленной области для установления связи с ЦК РСДРП(б); один из первых советских военных руководителей Владимир Антонов-Овсеенко (в эмиграции в Париже в июле 1910—мае 1917 г.) стал одним из организаторов группы содействия «Нашему слову» и клубу интернационалистов (лето 1914—май 1915 г.); известным меньшевиком-интернационалистом (май 1915—июль 1917 г.), вернувшимся в мае 1917 года в лоно большевизма.

Переплетение пути революционера с родственником-предпринимателем, даже в карьере, было делом достаточно распространенным. Достаточно привести примеры из того же окружения Э.Л. Нобеля, с которым связан и М.С.Плотников: «К.В. Хагелину в 1911 году пришлось вызволять из тюрьмы своего племянника Владимира Фрибеля»… «Если не А.Г. Лесснер, то, видимо, кто-то из его родственников фигурирует в протоколах VI съезда РСДРП(б) в качестве одного из кредиторов большевистского ЦК в 1917 году»[1232].

Но у И.С. Плотникова могла быть и другая причина отрицать связь с братом. Одним из занятий финансистов после Октября 1917 года был «перевод некоторыми акционерными обществами своих денег из России за границу в начале 1918 года путем создания дочерних фирм и передачи им крупных капиталов в качестве уставных фондов»[1233]. Старший его брат, М.С. Плотников действительно эмигрировал в Данию в начале 1918 года через Гельсингфорс, и стал директором акционерного общества Russodania и страхового общества «Россия» (российский директор этого крупнейшего страхового дела – банкир Б.А. Каменка – также прибыл в Данию из Гельсингфорса в 1918 году, правда, несколько позже)[1234]. Но до того, как М.С. Плотников оказался в Дании, Русское общество соединенных механических заводов (бывшее «Г.А. Лесснер») получило денежные средства от Особого совещания по обороне государства, после Октября 1917 года превращенного в орган по демобилизации промышленности. Причем как при прежнем руководстве ОСОГ – 18 ноября 1917 года, накануне установления контроля большевиков над этим учреждением, им дан 90-профентный аванс без обеспечения на оплату заказанных еще в 1916 году мин Уайтхеда, ударных приборов и стаканов, и 4» снарядов, что должны быть изготовлены к 1 июля 1918 года, – так и при новом (ОСОГ возглавил фактический посредник между Наркомвоеном и учреждениями военного ведомства генерал Н.М. Потапов[1235]). Суммы большие: 12 декабря постановлено приобрести за наличный расчет 30 тыс. готовых дистанционных гранат, 21 декабря постановлено на ликвидацию военных заказов заводу Лесснера выдать две ссуды в 2 млн 992 тыс. рублей из кредитов Морведа и 2 млн 48 тыс. рублей из военного фонда, а 13 января 1918 года – еще одну, 3 млн 450 тыс. рублей на оплату увольняемым рабочим[1236]. Поскольку неизвестно, по какой причине заводы Лесснера стали нуждаться в этих средствах[1237], можно предположить, что М.С. Плотников готовил средства для перевода за границу за счет этого возглавляемого им общества (тем более, что о наличии до того времени филиала общества «Россия» именно в Копенгагене ничего не известно): аванс от прежнего руководства ОСОГ мог быть прямо присвоен вместе с другими средствами предприятия, а последующие даны уже для покрытия дефицита… Советская история завода прямо обвиняла М.С.Плотникова в том, что он бежал за границу, «прихватив с собой немало ценных бумаг общества», и что к концу ноября в кассе «Нового Лесснера» оставалось всего 100 тыс. рублей[1238]. Знал ли И.С. Плотников о каких-либо финансовых делах своего брата-эмигранта (таковые могли быть сомнительными с точки зрения новой власти, даже если только что предположенная нами схема получения средств и не верна)? Не прикрылся ли он приговором по сравнительно малозначительным обвинениям в коррупции, тогда как был вовлечен в какие-то более серьезные махинации, по сути уже контрреволюционные?

Возвратимся к Управлению военного контроля, его финансам – раз обвинения И.С. Плотникова частью касались махинаций с конфискованными ценностями. Управление не получало финансирования, достаточного для развития, что было причиной постепенного свертывания штатов: на содержание учреждений военного контроля в феврале – марте было отпущено 3 млн рублей, 1 июля 1918 года осталось всего 621 тыс. 376 рублей 03 копейки, а с 1 июля по 1 октября 1918 года требовалось 1 млн 703 тыс. 775 рублей, соответственно проект штатов от 22 июня предполагал 951 человек в Петрограде, от 30 июля – 622, а поздний недатированный – всего по 100 контролеров при почтамте и телеграфе[1239]. Поэтому УВК (как руководство, так и сами служащие) изыскивало дополнительные источники финансирования и другие способы улучшения своего положения, вроде самофинансирования конфискованными денежными средствами (например, приказом начальника УВК № 20 от 10 апреля оприходовано крупное изъятие на пропускном пункте – свыше 12 тыс. рублей и 4 тыс. финских марок) и т. д. – вплоть до устройства в пользу союза служащих в контроле благотворительного концерта, давшего свыше 4 200 рубей. В этих условиях вовсе не удивительным было создание согласно п. 10 приказа по УВК № 17 от 3 апреля «ликвидационной комиссии» под председательством жены Исаака Плотникова С.И. Коган-Плотниковой (в составе комиссара по досмотру багажа на Финляндском вокзале и начальника отдела военного контроля по досмотру посылок) для продажи конфискованных вещей служащим в УВК (вырученные деньги предполагалось передавать в фонд помощи русским военнопленным – видимо, чтобы выглядело как своего рода двойная благотворительность)[1240]. Поэтому обвинение Плотниковых в неправомерной распродаже конфискованных вещей можно отнести к наименее тяжким – это скорее было неуместное и вызывающее для 1919 года продолжение или возобновление практики, сложившейся на раннем этапе истории УВК. Таким действиям, скорее всего, сотрудниками, за редким исключением, не придавалось особого значения на общем фоне низкой дисциплины почтельконтролеров, не зависящей от политического режима. Скажем, приказом по Петроградскому военному почтово-телеграфному контрольному бюро от 22 февраля 1918 года строго запрещался «розыгрыш разных лотерейных билетов и других вещей в служебное время» (не говоря об упоминаемом в приказах постороннем чтении, шуме в помещениях, плохой явке на службу и т. д.)[1241]. А ранее, еще до Октября, циркуляр начальника почтово-телеграфного контроля на Главпочтамте от 24 октября 1917 года отмечал случаи, «когда военные контролеры советовались по телефону со своими родственниками и знакомыми, как им поступить с тем или иным почтовым отправлением, причем тут же в подробностях сообщалось содержание письма»[1242]. Так что и привлечение посторонних лиц для разрешения каких-то вопросов, возможно, никогда не вызывало особых замечаний у служащих военного контроля…

Противозаконная деятельность семейства Плотниковых описана в публикуемом документе:

Постановление Петроградского городского революционного трибунала по делу бывшего Главного комиссара Военного контроля И.С. Плотникова (Маркмана)

24 июня 1919 г.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

24 июня 1919 года Петроградский городской революционный трибунал, рассмотрев в распорядительном заседании препровожденное Петроградскою губернскою чрезвычайною комиссией по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией дело об И.С. Плотникове, С.И. Коган-Плотниковой, В.Л. Борщевском и В.И. Данилове, нашел следующее:

I. Обвиняемый И.С. Плотников

Исаак Соломонович Плотников, бывший Главный комиссар Военного контроля, обвиняется в злоупотреблении властью, которое выразилось в постоянных и массовых незаконных продажах с расценкой по собственному усмотрению конфискованных вещей из кладовых вверенного ему учреждения.

При этом продавались не только предметы первой необходимости, но и предметы роскоши (шелковая материя, шелковые чулки, горностаевые меха, часы и пр.). Продажа производилась не только служащим Военного контроля, но даже и частным лицам, причем одно из этих лиц – брат самого Плотникова (Л.С. Маркман), крупный петроградский коммерсант и капиталист; другое лицо – экономка второго его брата (М.С. Плотникова), акционера-миллионера, скрывшегося во время Октябрьской революции за границу в Данию, эта экономка (Е.Р. Дуглас) проживала на одной квартире с И.С. Плотниковым, в конце минувшего года также уехала за границу, причем на вокзал провожала ее жена И.С. Плотникова. Незаконная продажа конфискованных вещей является безусловным преступлением со стороны Главного комиссара Плотникова, так как, по показаниям его ближайшего помощника В.Л. Борщевского, у них была ими же самим[и] утвержденная инструкция, требующая сдачи конфискованных вещей в соответствующие учреждения, а именно: продовольствия – в Комиссариат продовольствия, обуви – в Бюро по распределению обуви, металлов – в Бюро по распределению металлов и т. п.

2. Усугубляющим вину Плотникова обстоятельством является то, что не только с его ведома, но даже по его личному распоряжению и при его личном участии совместно с женой и другими ответственными служащими были произведены крупные выдачи и крупные изъятия конфискованных вещей из кладовых вверенного ему учреждения, накануне передачи этих кладовых в ведение нового заведующего. Сделано это было в неприсутственный день, в который никаких выдач до того времени не производилось и новый заведующий был поставлен об этом в известность, так как он на свой вопрос, будут ли именно в этот неприсутственный день открыты кладовые, он получил отрицательный ответ. По показанию свидетелей, изъятие конфискованных вещей производилось исключительно потому, что на другой день все кладовые должны были перейти к новому заведующему, и тогда нельзя было бы незаконно воспользоваться достоянием Советской Республики. Самому Главному комиссару один из служащих даже задал вопрос, не являются ли его действия преступными, но он ответил на этот вопрос молчанием, сам же предложил этому служащему принять участие в отобрании конфискованных вещей для себя и для других и тем принял на себя всю тяжесть ответственности за совершаемое преступление.

3. Еще более тяжким преступлением Главного комиссара Исаака Соломоновича Плотникова является следующий его поступок. Весной минувшего года он обратился официально запиской к начальнику района пограничной стражи с предложением устроить наряд для дачи своего скрывшегося брата акционера-миллионера Михаила Сергеевича Плотникова в Сестрорецке – в целях охраны ее от разгрома красноармейцев. При этом он просил дать охрану с пограничного поста «Дюны». Начальник охраны сначала отказался это сделать, так как у него в распоряжении на ближайшем посту было не более 15-ти человек и отрывать их от охраны границы было опасно, так как постоянно ходили тревожные слухи о готовящемся наступлении белых. Однако в конце концов он вынужден был изменить свое решение от отказе, так как его убедили, что необходимо сделать одолжение для Главного комиссара Военного контроля, который намеревался в ближайшие дни переехать на жительство на указанную дачу своего брата. И действительно, на дачу эту в течение 2-х недель посылался караул из пограничников, конных, и притом ночью, т. е. тогда, когда требовалась особая бдительность на границе. По поводу этого обвинения И.С. Плотников дал крайне сбивчивые, противоречивые показания, не заслуживающие вследствие этого доверия. На первом допросе он заявил, «что роль охранителя имущества буржуазной квартиры с буржуазной обстановкой я никогда бы на себя не принял, считая это бесчестным и преступным». На втором допросе он признался, что «на даче в Сестрорецке я был два раза в минувшем году: летом ездил на дачу, чтобы посмотреть море, погулять», добавив, что «с этим посещением и ограничилось мое отношение к даче брата, никакой связи у меня с ней не было, так как у меня и мысли не было поселиться на этой даче». На третьем допросе, изобличенный в заведомой ложности своих показаний, он вынужден был исправить свое показание и признаться в том, что «я имел намерение поселиться на даче брата весной прошлого года». На вопрос, почему же он не сказал об этом на предыдущем допросе, он дал неудовлетворительный ответ: «Это прошло у меня мимолетно и я не придавал этому значения». На этом же допросе он признался, что вызывал для охраны дачи караул. Цель присылки караула, по его словам – охранить дачу для штаба подрайона. Практических мер для размещения штаба он, однако, не предпринимал, так как «был занят многосложной организационной работой, так что о том, что дача нужна для штаба, я, по всей вероятности, не говорил».

Таким образом, с несомненностью доказано, что Главный комиссар Военного контроля, злоупотребив своею властью, позволил себе в тревожное для Советской власти время снять с пограничной полосы пограничников и поставить их для охраны имущества своего брата (акционера-миллионера) от разгрома, будто бы, красноармейцами, призванными защищать Советскую Россию.

4. Также тяжким преступлением Исаака Соломоновича Плотникова по должности Главного комиссара Военного контроля является то, что он, злоупотребляя своею властью, допускал иногда досмотр багажа некоторых привилегированных пассажиров не в общем установленном порядке и месте, а просто на дому – на квартире владельцев этого багажа. Особенно преступным это является потому, что такие исключения делались для родственников и свойственников самого Главного комиссара. Так, досмотр багажа производился в упрощенном порядке на квартире вышеупомянутого брата И.С. Плотникова (Л.С. Маркман), причем сначала одними служащими были произведен досмотр и наложены ярлыки о досмотре, а затем уже после их ухода другим служащим была наложена печать, которую позабыли захватить первые служащие. При таком досмотре, конечно, не может быть никаких гарантий в том, что в багаже вообще не было ценностей или вообще чего-либо противозаконного. Особенно показателен досмотр багажа и ценного пакета некоего Гриншпуна, свойственника И.С. Плотникова, проживавшего вместе с ним на одной квартире: кроме корзин был опечатан пакет с деньгами, в котором было 30 000 рублей. Этот Гриншпун уехал, будто бы в командировку по делам Военного контроля с разведочными целями на южную границу, а на самом деле, по показаниям В.Л. Борщевского, «обманул наше доверие и перешел на сторону белых».

5. Сопоставляя все вышеизложенное, следует признать Исаака Соломоновича Плотникова виновным также и в том, что он, проживая в квартире своего скрывавшегося брата миллионера, знал о замурованной комнате в этой квартире с разным имуществом брата и не заявил об этом подлежащим властям, укрывая тем самым имущество этого капиталиста от учета и распределения среди трудового населения. Правда, И.С. Плотников не признал себя виновным в этом, заявив, что он совершенно не знал о замурованной комнате. Однако на заданный вопрос о том, как бы он поступил, если бы знал об этом, он ответил: «Я об этом не донес бы, но немедленно выбрался бы из квартиры». Это показание не заслуживает доверия, так как в отношении другой квартиры своего брата, даже целого особняка в Сестрорецке, И.С. Плотников поступил как раз наоборот: не только не донес о богатой даче с богатой обстановкой, но даже потребовал караул для охраны ее в целях сохранения ее в неприкосновенности для собственного проживания.

6) Наконец, следует отметить, что И.С. Плотников – как старый коммунист, работавший в партии с 1901 года, и член Исполкома – должен был с особенной осторожностью относиться ко всем своим действиям.

II. Обвиняемая С.И. КОГАН-ПЛОТНИКОВА

1. София Иосифовна КОГАН-ПЛОТНИКОВА, коммунистка, ответственная служащая Военного контроля, заменявшая во время отсутствия своего мужа – Главного комиссара И.С. Плотникова, виновна в соучастии в незаконной продаже конфискованных вещей из кладовых Военного контроля. В частности, в тот неприсутственный день, когда так поспешно выбирались из кладовых конфискованные вещи из опасения, что новый заведывающий не допустит на другой день таких незаконных выдач, она отобрала часть вещей для себя и, кроме того, при ней же отбирались и относились в кабинет ее мужа, также и в его присутствии, различные другие вещи.

2. С.И. Коган-Плотникова виновна в укрывательстве имущества упомянутого брата своего мужа М.С. Плотникова. Нет сомнения, что она знала об установлении на даче в Сестрорецке караула, так как относительно этой дачи она и дала сбивчивые показания. На первом же допросе она заявила, что «на даче была только с мужем и дочерью и больше с нами там никто не был». Однако на втором допросе она вынуждена была признаться, что «исправляю свои показания относительно поездок на дачу в Сестрорецк». Оказывается, она ездила на эту дачу еще с управляющим самого скрывшегося за границу М.С. Плотникова. На вопрос, почему же она не сообщила об этом на первом допросе, она дала также весьма наивный ответ: «просто забыла об этом случае». В то же время она вспомнила или, вернее, вынуждена была вспомнить, что «в эту поездку мы взяли с дачи граммофон с пластинками, пьянолу и детский велосипед».

3. С.И. Плотникова виновна также в укрывательстве имущества того же миллионера Плотникова в замурованной комнате, так как, хотя эта комната и была замурована и до ее приезда в ту квартиру, но комната уже после ее приезда была размурована для проветривания, оставаясь открытой в течение круглых суток, и затем снова была замурована; не знать об этом проживающие там не могли, ибо об этом знали прислуга [и] все дворники, даже проживавшие в других квартирах.

4. С.И. Плотникова виновна в соучастии в незаконном досмотре имущества родственников своего мужа – не в общем порядке, а на частной квартире. По показаниям свидетелей, такой досмотр производился по распоряжению или самого Главного комиссара, или его жены.

5. С.И. Плотникова наиболее всего виновна в том, что она, заведомо зная о какой-то таинственной встрече своего мужа И.С. Плотникова с братом его – акционером-миллионером, по возвращении мужа из Парижа в Петроград, где-то в Финляндии, пыталась уверить следствие, будто такой встречи братьев не было, так как последний раз они встречались еще до войны. Это показание она не только подписала, но даже подтвердила особой собственноручной, так сказат[ь], клятвой коммуниста: «Добавляю, что вышеизложенное показание я заверяю своим честным словом коммуниста».

И вот, когда ей было заявлено, что ее клятва преступна и она тем самым вычеркивает себя из рядов Коммунистической партии, она стала также заведомо ложно отговариваться тем, что она поняла вопрос так, будто он касался встречи мужа ее с братом в самом Петрограде. Однако вопрос был поставлен ей ясно и определенно: «когда была последняя встреча», т. е. вопрос касался времени, а не места встречи, и она дала на него вполне определенный ответ: «кажется, до войны».

Изобличенная в ложности своих показаний И.С. Плотникова поставлена была в безвыходное положение, так как ей приходилось или раскрыть все обстоятельства той таинственной и, быть может, преступной встречи, или же ничего не говорить об этой встрече. Она предпочла второе: путь самозащиты от неизбежных обвинений – столь недостойной и позорной для коммуниста – путь сокрытия истины от следственной власти. На заданный ей вопрос, не было ли у ее мужа встреч с братом по возвращении его из Парижа вне Петрограда, она ответила, также заверяя это показание честным словом коммуниста: «во-первых, на этот вопрос я отказываюсь ответить и, во-вторых, о причинах отказа ничего не могу сказать».

Это недостойное и позорное для коммуниста показание явилось вполне продуманным, так как Плотникова через две недели еще раз подтвердила это показание, несмотря на предупреждение о возможности ее ареста. Она заявила: «Я по-прежнему отвечаю категорическим отказом дать по этому вопросу какие-либо показания» и «О причинах отказа я также ничего не могу сказать».

III. Обвиняемый В.Л. БОРЩЕВСКИЙ

1. Викентий Львович Борщевский, коммунист, также ближайший помощник Главного комиссара Военного контроля С.И. Плотникова, виновен в незаконных продажах конфискованных вещей, о чем подробно говорится выше.

2. В.Л. Борщевский виновен и в том, что он принял участие в том преступном отобрании и изъятии конфискованных вещей, которое происходило накануне передачи кладовых Военного контроля в ведение нового заведывающего – о чем также подробно сказано выше. Сам Борщевский принял собственноручное участие в изъятии конфискованных вещей и переноске их в кабинет Главного комиссара Плотникова.

3. При этом на записках о выдаче конфискованных вещей для самого В.Л. Борщевского имеются разрешительные надписи самого же Борщевского, как это ни странно, с весьма характерной отметкой: «Разрешаю».

IV. Обвиняемый В.И. ДАНИЛОВ

1. Владимир Иванов[ич] Данилов, также ответственный служащий Военного контроля, ведавший учетом и отчетностью по приему и распределению конфискованных вещей – виновен в том же, в чем и предыдущий обвиняемый В.Л. Борщевский, за исключением разрешительных надписей на записках о выдаче этих вещей.

2. Значение В.И. Данилова, сравнительно с двумя его ближайшими начальниками – Плотниковым и Борщевским – было невелико: он был простым исполнителем их воли.

На основании изложенного Революционный трибунал ПОСТАНОВЛЯЕТ: предать И.С. ПЛОТНИКОВА, С.И. КОГАН-ПЛОТНИКОВУ, Л. БОРЩЕВСКОГО И В.И. ДАНИЛОВА суду по обвинению в вышеописанных преступных деяниях.

Председатель Революционного трибунала А. СЕРГЕЕВ

Члены: БОРОЗДИН, И. АЛЕКСАНДРОВ

Верно: за секретаря (подпись).

С подлинным верно: и.д. казначея Петроградск[ого]

окружн[ого] военно-ценз[урного] отделения [К. Булатов][1243]

Приговор по делу Плотникова вынесли удивительно мягкий, что, по-видимому, свидетельствует о коррупции в военном руководстве Петрограда. 30 июня 1919 года И.С. Плотников, «принимая во внимание его революционную деятельность и 4 месяца предварительного заключения», приговорен Петербургским революционным трибуналом к отстранению «от ответственной советской работы на один год». Такой же приговор вынесен ближайшему помощнику Исаака Плотникова В.Л. Борщевскому. Супругу бывшего Главного комиссара Военного контроля коммунистку Софию Коган-Плотникову отстранили «от ответственной советской работы на 6 месяцев». Дело ответственного сотрудника УВК В.И. Данилова, ведавшего учетом и отчетностью по приему и распределению конфискованных вещей, выделили из производства в виду ареста Данилова и его нахождения в Москве – «до выяснения причин ареста и возможности явки в суд»[1244].

Дальнейшая судьба была более благосклонна к старшему брату – Моисею Плотникову. До конца 1920—начала 1921 года он находился преимущественно в Копенгагене в связи с руководством двумя вышеуказанными фирмами, а далее участвовал в попытке создания русского Merchant and Discount Bank в Лондоне (совместно с Московским купеческим банком). Но попытка оказалась неудачной, и по данным П.А. Бурышкина – из-за политических разногласий руководства: группа бывшего премьер-министра Г.Е. Львова считала возможным банковское обслуживание большевиков, а М.С. Плотников и члены правления от Купеческого банка отказывались по общим политическим соображениям[1245]. Тогда же М.С. Плотников обосновался с семьей в Париже, где стал одним из организаторов и деятелей Русского торгово-промышленного и финансового союза[1246]. В 1930 году М.С. Плотников с семьей переехал в Варшаву – новым его предприятием были какие-то две бумажные фабрики (возможно также – в связи с семьей дочери Натальи, в замужестве Scwarecztajn – в датской транскрипции, но явно с польской). Умер М.С. Плотников в 1940 году в оккупированной Варшаве, там же в 1942 году умерла его жена, погибли в апреле 1945 года в Обергенсбурге (Бавария) Георгий Михайлович, Наталья Васильевна, Леля и Миша Плотниковы. Выжившая дочь хлопотала в июле 1946 года о наследстве в Дании, далее собиралась отбыть на постоянное жительство в Италию[1247]. Младший брат, Исаак Плотников, можно сказать, «бежал от приговора» в Красную Армию (согласно учетной карте числился там с 15 июня 1919 г. – т. е. в острый момент мятежа фортов Красная горка и Серая лошадь, подавлением которых руководил Иосиф Сталин). После Гражданской войны (с 1922 г.) И.С. Плотников – преподаватель Военно-политической академии им. Н.Г. Толмачева (основное место работы), Военно-хозяйственной и Военно-медицинской академий; в середине 1920-х – лектор Коммунистического университета им. Г.Е. Зиновьева, сотрудник экономического отделения НИИ при нем, преподаватель политэкономии в ЛГУ, член правления Географо-экономического исследовательского института при его географическом факультете, преподаватель диамата в ЛГПИ и социально-политических наук в Военно-медицинской академии, заведующий экономической секцией научного общества марксистов[1248]. Согласно учетной карточке командно-административного состава Красной Армии середины 1920-х годов – беспартийный. Автор ряда работ по политэкономии и истории экономических учений (наиболее значительная – монография о меркантилизме). Бригадный комиссар, старший руководитель кафедры политэкономии Военно-политической академии им. Н.Г. Толмачева, приговорен 19 декабря 1936 года к ВМН (партийность не указана)…[1249]