Что произошло под Курском

Курская битва стала крупнейшим сражением Второй мировой войны. К 1943 году фактор внезапности германского нападения окончательно сошел на нет. И Красная армия, и вермахт на этот раз были хорошо осведомлены о намерениях друг друга. Обе стороны еще с весны 1943 года готовились к будущему генеральному сражению в районе Курского выступа. Только здесь и немцы, и русские занимали достаточно выгодные позиции, чтобы попытаться окружить и уничтожить значительные силы противника. Как советские, так германские разведывательные органы заблаговременно выявили концентрацию сил противника в районе Орловско-Курской дуги. Немцы проводили дезинформационные мероприятия, призванные отвлечь внимание неприятеля от района Курска, однако они не дали практически никакого эффекта.

Командование вермахта стремилось создать впечатление, что собирается наступать на юге в направлении Ростова-на-Дону. Так, плененный на Западном фронте лейтенант Вольдемар Хепенер показал на допросе 10 марта 1943 года: «Командир роты, обер-лейтенант Эбсер мне лично рассказал, что все вооруженные силы фронта Великие Луки, Орел, Курск отводятся на запад для выпрямления линии фронта и освобождения 20 дивизий, которые примут участие в наступлении германских войск в мае с. г.

Это наступление должно последовать на южном участке Восточного фронта и на Северном Кавказе с целью последующего захвата Баку».

В действительности немцы эвакуировали только Ржевско-Вяземский плацдарм, удержав за собой Орловский выступ. Высвободившиеся при этом 20 дивизий предназначались, однако, не для нового похода на Кавказ, а для наступления в районе Курска. Командующий группы армий «Юг» фельдмаршал Манштейн сосредотачивал на фронте реки Миус макеты танков и орудий, чтобы ввести в заблуждение советское командование насчет направления будущего германского наступления. Но в Москве слишком хорошо понимали, что после Сталинграда у вермахта нет ни сил, ни средств для нового броска к Баку. На юге стратегические цели находились слишком далеко. Ведь даже в 42-м, располагая значительно большими силами, немцы так и не смогли обеспечить слишком растянутый фланг группировки, наступающей на Кавказ. И тем более не могли они сделать это в 43-м, после разгрома под Сталинградом и выхода из борьбы румынских, венгерских и итальянских войск. Курская дуга оставалась единственным местом Восточного фронта, где германская армия могла попытаться достичь максимума результатов при минимуме затрат, окружив и уничтожив основные силы Центрального и Воронежского фронтов.

Вопреки распространенному мнению, намерение немцев наступать на Курск выявила не агентурная, а фронтовая разведка. Существует легенда, что впервые об операции «Цитадель» в Москве узнали от разведчика Николая Кузнецова. Под именем обер-лейтенанта Пауля Зиберта он 31 мая 1943 года явился на прием к рейхскомиссару Украины Эриху Коху, чтобы убить его. Покушение не состоялось, зато Кох будто бы сказал Зиберту: «Имейте в виду, что именно на вашем курском участке (Кузнецов выдавал себя за немецкого офицера, чья часть расположена под Курском. – Б. С.) фюрер готовит сюрприз большевикам». Так излагает их беседу бывший начальника Кузнецова полковник Дмитрий Медведев. Но в 1998 году писатель Теодор Гладков в книге «С места покушения скрылся…» опубликовал текст кузнецовского рапорта о беседе с Кохом. Там слово «Курск» даже не фигурирует.

Немецкая разведка также установила сосредоточение значительных советских сил как на самом Курском выступе, так и против Орловского и Харьковского плацдармов, с которых планировалось начать операцию «Цитадель». Глава отдела «Иностранные армии – Восток» полковник Гелен еще в конце апреля 1943 года дал верный прогноз дальнейшего развития событий: «Руководство красных сумело так провести ясно выраженную подготовку крупной наступательной операции против северного фланга группы армий „Юг“ в направлении Днепра… что оно до ее начала свободно в своих решениях и путем сохранения достаточных оперативных резервов может не принимать окончательного решения о проведении этой операции до последней минуты точного определения срока немецкой атаки… После того как поступят новые… сведения, не исключено, что противник разгадает подготовку к наступлению… сперва выждет и будет все время усиливать свою готовность к обороне, имея в виду достижение своих наступательных целей при помощи ответного удара… Нужно считаться со всё увеличивающимися силами противника и с тем, что противник достиг уже высокой готовности против возможных атак немцев».

Строго говоря, немецкое наступление на Курск летом 1943 года изначально не имело шансов на успех. Ведь по плану «Цитадель» предполагалось окружить в Курском выступе сразу десять общевойсковых и две танковые армии. Последний раз уничтожить сразу несколько советских армий немцам удавалось более года назад, в мае 42-го. Тогда были окружены и ликвидированы большинство соединений трех армий Крымского фронта и двух армий и оперативной группы Юго-Западного фронта под Харьковом. Больше пяти армий вермахт не окружал и в 41-м. Рассчитывать, что после Сталинграда сил хватит на окружение 10–12 советских армий, было полнейшей утопией. Тем более что немцам было известно: советские войска на Курском выступе не только хорошо укрепились, но и создали там значительные запасы продовольствия, горючего и боеприпасов. Это позволило бы продержаться длительное время даже в окружении, если бы войскам Манштейна и Клюге все-таки удалось бы соединиться в Курске. Кроме того, как признавал позднее Манштейн, в районе Курского выступа, против северного фланга группы армий «Юг» и южного фланга группы армий «Центр» располагались крупные советские оперативные резервы. Эти резервы, несомненно, успели бы прорвать кольцо немецкого окружения до того, как войска в Курском выступе утратили боеспособность.

Несколько больше шансов на успех давал план Манштейн, предусматривающий отход вермахта к Днепру, а затем фланговый удар с севера по наступающим советским войскам и разгром их на побережье Азовского моря. В этом случае окружать пришлось бы гораздо меньше дивизий Красной армии, чем по плану «Цитадель», к тому же в наступлении они истратили бы значительную часть своих запасов и не смогли бы долго драться в окружении. Правда, не было никаких гарантий, что советское командование попадется в ловушку. В конце концов Гитлер отказался от предложения Манштейна, так как не был уверен, что у группы армий «Юг» хватит сил для разгрома прорвавшегося к Днепру противника.

Вместе с тем надо отметить, что наступление на Курск для немцев все же оказалось лучшим вариантом действий по сравнению с пассивной обороной. Хотя операция «Цитадель» закончилась неудачей, для отражения немецкого наступления советская сторона использовала значительную часть своих резервов, что ослабило силу последующих ударов на Орел и Харьков. Кроме того, войскам Центрального и Воронежского фронтов пришлось переходить в наступление в невыгодных группировках, сложившихся в ходе оборонительного сражения, что уменьшило масштаб успехов, достигнутых Красной армией в ходе контрнаступления на Курской дуге.

Командование вермахта знало, что удар на Курск не будет неожиданным для советской стороны. Но немцы надеялись на более высокие боевые качества своих солдат и офицеров и новые танки «Тигр» и «Патера», которые должны были справиться с грозными «тридцатьчетверками».

В Красной армии тоже сознавали, что будущее решающее сражение весенне-летней кампании 43-го года будет прежде всего танковым сражением. Как вспоминал начальник Оперативного управления Генштаба С. М. Штеменко, весной 1943 года «Генеральный штаб неослабно следил за противником. Данные о нем носили несколько противоречивый характер. И разведчики, и операторы сходились на том, что у него появились признаки осторожности, иногда переходящей в нерешительность (Гитлер, не будучи уверенным в успехе, несколько раз переносил сроки начала операции „Цитадель“. – Б. С.). Тем не менее в районе Орла, Белгорода и Харькова он по-прежнему сохранял ярко выраженные авиационно-танковые ударные группировки, мощь которых все время наращивалась. Это обстоятельство расценивалось как прямое доказательство наступательных намерений врага…

Вопрос „где“ не являлся тогда слишком трудным. Ответ на него мог быть только один – на Курской дуге. Ведь именно в этом районе находились главные ударные силы противника, таившие две опасные для нас возможности: глубокий обход Москвы или поворот на юг. С другой стороны, и сами мы именно здесь, т. е. против основной группировки врага, могли применить с наибольшим эффектом наши силы и средства, в первую очередь крупные танковые объединения».

В конце марта – начале апреля 1943 года, за три месяца до начала Курской битвы, командующий одним из таких объединений – 5-й гвардейской танковой армией генерал П. А. Ротмистров обратился к руководству с довольно тревожными посланиями. В шифрограммах Сталину от 30 марта и 1 апреля и в письме Маленкову от 2 апреля 1943 года он обосновывал необходимость максимального усиления своей армии. Как и другим советским военачальникам, Ротмистрову хотелось иметь под своим командованием как можно больше людей и боевой техники. Вопрос о том, можно ли их эффективно применить на узком участке фронта и при острой нехватке средств связи, отходил на второй план.

Павел Алексеевич просил включить в состав его армии не три, а четыре танковых корпуса, мотивируя это тем, что хочет «сформировать сильную армию… не лично для себя, а как патриоту танкового дела, отдавшему все познания на протяжении многих лет вопросу применения танков, сломить рутину и косность в применении их и доказать на деле, что мы, танкисты, можем сделать, когда мы объединены в руках одного военачальника».

Ротмистров убеждал Сталина: «Сформированная в таком составе 5 Гвардейская Танковая Армия будет вполне способной наносить самостоятельно настолько сильные и сокрушительные удары по войскам противника, которые вполне обеспечат общевойсковым армиям, действующим за 5 Гвардейской Танковой Армией, быстрое продвижение вперед без значительных боев и потерь и окончательное закрепление достигнуто успеха.

Допустить, что в таком составе Танковая Армия будет громоздкой, нельзя, так как общевойсковые армии, не имея соответствующих средств управления и сколоченного аппарата управления танковыми войсками, и то часто имели в своем составе кроме 6–10 стрелковых дивизий, до 3–5 танковых корпусов; танковая же армия, имея все необходимые средства управления подвижными войсками, всегда справится с управлением своими танковыми частями в таком же количестве».

На первый взгляд доводы Ротмистрова выглядят убедительными, но если начать разбирать их по пунктам, то нищета аргументов командарма-5 бросается в глаза. Надо учесть, что полноценные радиостанции в то время в Красной армии были только на танках командиров, тогда как остальные танки оснащались лишь радиоприемниками. Это крайне затрудняло управление и взаимодействие в бою. Если выходил из строя командирский танк, оставшимся танкам приходилось действовать самостоятельно. Ведь никто из командиров танков, не имея радиопередатчика, не мог заменить командира подразделения.

Предложение массировать на узком участке фронта силы четырех танковых и механизированных корпусов, насчитывавших одних только танков до 1100 единиц, да еще подкрепленных несколькими полками САУ, способно было только еще больше дезорганизовать управление, тем более что радиостанций на 100 боевых машин в советских танковых войсках приходилось меньше, чем в немецких. Ротмистров, как и другие советские танковые начальники, исходил из преувеличенных данных разведки о количестве танков в германских танковых армиях. Ведь в каждой из двух немецких групп армий, участвовавших в операции «Цитадель», было примерно столько же танков, сколько Ротмистров просил для одной только своей танковой армии[8].

В записке Маленкову командующий 5-й Гвардейской Танковой Армии упоминает только неприятельские танки Т-3 и Т-4, но ничего не говорит о новых германских танках Т-6 «тигр». А ведь они использовались на Восточном фронте с конца 1942 года. Уже в январе 1943 года в руки советских войск в качестве трофея попал по меньшей мере один исправный «тигр». Так что к апрелю того же года Ротмистров должен был бы знать о тактико-технических характеристиках новой немецкой машины. Само собой напрашивалось предположение, что к началу весенне-летней кампании 1943 года они могут поступить на фронт в массовом количестве и нашим «тридцатьчетверкам» в борьбе с ними будет очень тяжело одержать верх.

В своей докладной записке Павел Алексеевич ничего не пишет о приказе наркома обороны Сталина от 19 сентября 1942 года. Как я уже говорил, он предписывал танкистам вести огонь преимущественно с ходу и оснащать танки дополнительными баками на броне, чтобы увеличить запас хода. Это приводило только к напрасному расходу снарядов и делало танки уязвимыми даже для пуль и осколков. Но Ротмистров, как и другие генералы-танкисты, не рискнул протестовать против абсурдных требований приказа, который действовал до конца войны. Они предпочитали получить под свое начало как можно больше танков, чтобы задавить противника количеством машин, а не умением экипажей. Ведь вплоть до конца 1942 года механики-водители советских танков, перед тем как идти в бой, получали практику вождения от 5 до 10 моточасов, тогда как для уверенного управления танком требовалась практика минимум в 25 моточасов. Многие механики из нового пополнения вплоть к началу Курской битвы так и не успели как следует научиться водить боевые машины.

Очень скоро Ротмистров проверил свои теоретические воззрения на принципы боевого применения танковых войск в деле. Павел Алексеевич добился своего: во время Курской битвы под его началом находилось пять корпусов, в том числе четыре танковых. Но такая концентрация советской танковой мощи окончилась большим конфузом.

Из всех событий Курской битвы я остановлюсь на танковом сражении, которое произошло 12 июля 1943 года у деревни Прохоровка между 5-й гвардейской танковой армией генерала Павла Ротмистрова (в составе 18-го, 29-го, 2-го и 2-го гвардейского танковых и 5-го гвардейского механизированного корпусов) и 2-м танковым корпусом СС группенфюрера Пауля Хауссера. Оно справедливо считается крупнейшим танковым сражением Второй мировой войны. По мнению советских генералов и историков, именно бой у Прохоровки стал кульминацией всей Курской битвы. С их легкой руки это сражение было объявлено великой победой наших бронетанковых войск. Этот миф подхватили и многие западные историки. Как писал американец Мартин Кэйдин, на Прохоровском поле «лихая „кавалерийская“ атака „тридцатьчетверок“ была проведена столь стремительно, что тщательно разработанные немецкие планы сражения оказались сорванными, и немцы так и не получили возможности наладить управление своими частями и подразделениями и дать бой по всем правилам». Советские генералы утверждали, что ни по общему числу танков, ни по потерям немцы практически не уступали советским танкистам в этом сражении. У Ротмистрова будто бы было 850 танков и САУ, а у Хауссера – около 750 танков и штурмовых орудий, в том числе более 100 «тигров». Потери же советские источники определяют в 300–400 танков с каждой стороны.

Действительность ничего общего с этой картиной не имеет. Согласно данным немецких и советских архивов, в тот день в районе Прохоровки 850 советским танкам и САУ противостояло 273 немецких танка и штурмовых орудия, в том числе 15 «тигров». Безвозвратные потери танкового корпуса СС составили не более 5 танков (такие потери были понесены, согласно боевым донесениям, в период с 11 по 13 июля; более точные данные отсутствуют), а безвозвратные потери танкистов Ротмистрова, если верить донесению штаба 5-й гвардейской танковой армии от 17 июля 1943 года, – 334 танка. Кроме того, с немецкой стороны было повреждено около 38 танков и 12 штурмовых орудий. В мемуарах Ротмистров писал о 400 поврежденных танках и САУ, но не исключено, что это число преувеличено за счет того, что бывший командующий 5-й гвардейской танковой армии включил в него значительное число тех машин, которые в действительности были потеряны безвозвратно.

Неверно также мнение, будто немцы в ходе боя у Прохоровки не смогли сохранить управление своими танковыми частями. Вот как описывает бой сам Ротмистров: «Танки первого эшелона наших 29-го и 18-го корпусов, стреляя на ходу, лобовым ударом врезались в боевые порядки немецко-фашистских войск, стремительной сквозной атакой буквально пронзив боевой порядок противника (сталинский приказ о преимущественной стрельбе с хода свято соблюдался; в результате возникала эффектная картина для кинохроники, вот только противник почти не страдал от неприцельного огня советских танкистов. – Б. С.). Гитлеровцы, очевидно, не ожидали встретить такую большую массу наших боевых машин и такую решительную их атаку… Управление в передовых частях и подразделениях врага было явно нарушено. Его „тигры“ и „пантеры“ („пантер“ во 2-м танковом корпусе СС не было ни одной штуки. – Б. С.), лишенные в ближнем бою своего огневого преимущества, которым они в начале наступления пользовались в столкновении с другими нашими танковыми соединениями, теперь успешно поражались советскими танками Т-34 и даже Т-70 с коротких дистанций. Поле сражения клубилось дымом и пылью, земля содрогалась от мощных взрывов. Танки наскакивали друг на друга и, сцепившись, уже не могли разойтись, бились насмерть, пока один из них не вспыхивал факелом или не останавливался с перебитыми гусеницами. Но и подбитые танки, если у них не выходило из строя вооружение, продолжали вести огонь… В связи с тем что боевые порядки перемешались, артиллерия обеих сторон огонь прекратила…

Напряжение сражения нарастало с потрясающей яростью и силой. Из-за огня, дыма и пыли становилось все труднее разобрать, где свои и где чужие. Однако, имея даже ограниченную возможность наблюдать за полем боя и зная решения командиров корпусов, получая их донесения по радио, я представлял, как действуют войска армии. Что там происходит, можно было определить и по улавливаемым моей радиостанцией приказаниям командиров наших и немецких частей и подразделений, отдаваемых открытым текстом: „Вперед!“, „Орлов, заходи с фланга!“, „Шнеллер!“, „Ткаченко, прорывайся в тыл!“, „Форвертс!“, „Действуй, как я!“, „Шнеллер!“, „Вперед!“, „Форвертс!“. Доносились и злые, ядреные выражения, не публикуемые ни в русских, ни в немецких словарях».

Если внимательно читать данное место в маршальских мемуарах, то приходишь к выводу, что сам Павел Алексеевич полностью потерял управление войсками и в ходе Прохоровского сражения выступал лишь в роли заинтересованного зрителя. И за это чуть не поплатился самым суровым образом.

После Прохоровки Сталин всерьез думал, стоит ли расстрелять Ротмистрова за бездарно проигранный бой, и в конце концов решил, что не стоит. Полковник Федор Давыдович Свердлов в книге «Неизвестное о советских полководцах» свидетельствует, что Ротмистров в 1964 году так рассказывал ему о бое под Прохоровкой: «Это было самое большое танковое встречное сражение в ходе всей Второй мировой войны. Тогда 5-я гвардейская танковая армия, которой я командовал, с приданными двумя танковыми корпусами разгромила крупную танковую группировку фашистов, нацеленную на Курск. Гитлеровцы потеряли около 350 танков и штурмовых орудий, в том числе около 100 тяжелых „тигров“ и „пантер“, созданных специально для этой операции. После этого сражения они вынуждены были отказаться от дальнейшего наступления и перешли к обороне. Весь их стратегический план на лето 1943 года был сорван. Вот так танковое оперативное объединение выполнило стратегическую задачу. Правда, наши потери были не меньше, чем у противника. Вы, конечно, не знаете, да этого почти никто не знает… – Павел Алексеевич сделал паузу и слегка наклонившись к собеседнику, доверительно сказал: – Сталин, когда узнал о наших потерях, пришел в ярость, ведь танковая армия по плану Ставки предназначалась для участия в контрнаступлении и была нацелена на Харьков. А тут опять надо ее значительно пополнять. Верховный решил было снять меня с должности и чуть ли не отдать под суд. Это рассказал мне Василевский. Он же затем детально доложил Сталину обстановку и выводы о срыве всей летней немецкой наступательной операции. Сталин несколько успокоился и больше к этому вопросу не возвращался».

Легенда о будто бы уничтоженных сотнях немецких танков, о том, что боевых машин у противника было столько же, сколько и у нас, родилась в донесениях генералов, опасавшихся сталинского гнева. В тех условиях это было вполне объяснимо и даже оправдано заботой о сохранении собственной жизни, но сегодня, полвека спустя, когда открылись архивы и установлена подлинная картина Прохоровской битвы, невозможно сохранить в неприкосновенности устоявшиеся десятилетиями представления. Впоследствии Прохоровка была объявлена грандиозной советской победой, сорвавшей немецкое наступление на Курск с юга. В действительности же Гитлер вынужден был прекратить операцию «Цитадель» из-за начавшегося в тот же день наступления советских войск на Орел. Ныне на Прохоровском поле стоит памятник в честь мнимой победы советского оружия. Не правильнее ли сделать его памятником скорби по всем нашим соотечественникам, погибшим в Курской битве?

Миф о победе советских танкистов в сражении под Прохоровкой родился в первых же боевых донесениях, писавшихся, когда на прохоровском поле еще догорали советские танки. Представитель Ставки на Воронежском фронте маршал Василевский в ночь с 13 на 14 июля докладывал Верховному Главнокомандующему из района расположения армии Ротмистрова: «Вчера сам лично наблюдал к юго-западу от Прохоровки танковый бой наших 18-го и 29-го корпусов с более чем двумястами танков противника в контратаке. Одновременно в сражении приняли участие сотни орудий и все имеющиеся у нас РСы. В результате все поле боя в течение часа было усеяно горящими немецкими и нашими танками.

В течение двух дней боев 29-й танковый корпус Ротмистрова потерял безвозвратными и временно вышедшими из строя 60 процентов и 18-й корпус – до 30 процентов танков. Потери в 5-м механизированном корпусе незначительны… Всего против Воронежского фронта продолжает действовать не менее одиннадцати танковых дивизий, систематически пополняемых танками. Опрошенные сегодня пленные показали, что 19-я танковая дивизия на сегодня имеет в строю около 70 танков, дивизия „Райх“ – до 100 танков, хотя последняя после 5.VII.43 уже дважды пополнялась».

Советские потери здесь значительно преуменьшены, а германские силы столь же значительно преувеличены. Начнем с того, что никакого нового пополнения в танках с начала Курской битвы немецкие танковые дивизии вообще не получали. Все танки и штурмовые орудия, какие можно было, сосредоточили в двух ударных группировках к 5 июля – дню начала операции «Цитадель». В дальнейшем пополнение шло лишь за счет отремонтированных поврежденных машин. Против 18-го и 29-го танковых корпусов 12 июля сражалась одна только немецкая дивизия «Лейбштандарт Адольф Гитлер», которая накануне, 11-го числа, располагала не «более чем двумястами танками», как утверждал Василевский, а всего лишь 77 танками и штурмовыми орудиями, включая 7 командирских. Против Воронежского фронта действовали не одиннадцать танковых дивизий, а только девять[9]. Потери же советского 29-го танкового корпуса одними только безвозвратно вышедшими из строя боевыми машинами превышали половину от его состава.

В Российском Государственном Архиве Социально-Политической Истории мне удалось обнаружить документ, где Прохоровское сражение описано по горячим следам членом Военного Совета Воронежского фронта Никитой Сергеевичем Хрущевым. 24 июля 1943 года Хрущев докладывал по ВЧ Сталину о танковом сражении в районе Прохоровки: «К исходу 11.7.43 наступление противника на обоянском и прохоровском направлениях было остановлено; противник имел частичный успех только на корочанском направлении. Перед Воронежским фронтом противник имел три ярко выраженные группировки: 1. В районе Верхопения (до 3 танковых и одной пехотной дивизии); 2. В районе Прохоровки (танковый корпус СС в составе 4 танковых дивизий и одной пехотной дивизии); и 3. На корочанском направлении (до 3 танковых дивизий и одной пехотной дивизии).

Во второй половине дня 11-го июля Военным Советом фронта принято решение концентрическим ударом частей центра и левого крыла фронта в общем направлении на Тамаровку – Белгород уничтожить тамаровскую группировку противника.

12.7.43 в 8 часов 30 минут утра после короткой артподготовки 5-я гвардейская танковая армия перешла в наступление в направлении Малые Маячки, имея в первом эшелоне 18-й и 29-й танковые корпуса. В составе 29-го танкового корпуса имелось Т-34 – 116 штук, Т-70 – 74 штуки и самоходной артиллерии – 20 орудий, усиленной 76-м гвардейским минометным полком и 366-м полком МЗА (зенитной артиллерии малого калибра. – Б. С.).

29-й танковый корпус наступал вдоль железной дороги в направлении совхоза „Комсомолец“ – Малые Маячки. 18-й танковый корпус с 80-м гвардейским минометным полком наступал из района Петровка в направлении Васильевка – Грезное. В первой половине дня 29-й танковый корпус, преодолевая упорное сопротивление противника и находясь под непрерывным воздействием его авиации, сбил части противника и овладел колхозом. 18-й танковый корпус, отразив несколько контратак противника со стороны Богородицкое и высоты 226,6, овладел Михайловкой, продолжая наступление на Васильевку. Во второй половине дня, в результате контратак танкового корпуса СС (в общей численности до 250 танков), 29-й танковый корпус с боями был потеснен в районе Прохоровка. Основные силы 29-го танкового корпуса в течение конца второй половины дня вели встречный бой в районе совхоза „Октябрьский“ и в районе совхоза „Сталинское отделение“. В результате боя части корпуса отошли на рубеж колхоза „Октябрьский“ – Сторожевое и отражали атаки танковые противника.

За 12.7.43 противник понес следующие потери: танков Т – 150–160, из них до 40 типа „Тигр“, 25 орудий, 14 пулеметов, 16 минометов, до 100 автомашин и 1500 солдат и офицеров противника. Наши потери в танках по 18-му и 29-му корпусам: Мк-4 (английские танки типа „Черчилль“. – Б. С.) – 15 штук, Т-34 – 113 штук, Т-70 – 48 штук, итого 176 танков и 3 самоходных орудия. Убит 261 человек, ранено 720 человек.

В результате прошедшего боя 12.7.43 танковый корпус СС (в составе дивизий СС „Адольф Гитлер“, „Райх“, „Мертвая голова“ и 17-я танковая дивизия) понес большие потери и в течение 12-го числа и в последующих боях вынужден был отходить. Из показаний пленных противник в боях против Воронежского фронта понес большие потери. В стрелковых ротах мотополков из 120–150 человек перед началом наступления осталось по 20–30 человек, противник при отходе специально созданными командами эвакуирует свои подбитые танки и другую материальную часть, а все, что невозможно вывезти, в том числе наши танки и нашу материальную часть, сжигает и подрывает. В результате этого захваченная нами поврежденная материальная часть в большинстве случаев отремонтирована быть не может, а может быть использована как металлолом, которую мы постараемся в ближайшее время эвакуировать с поля боя».

Сразу же скажу, что данные о советских потерях здесь приуменьшены, а о немецких – преувеличены. Согласно донесению о безвозвратных потерях 29-го танкового корпуса за 12 июля, из 20 его самоходно-артиллерийских установок вышли из строя 19, из них 14 – безвозвратно. Так что потери двух корпусов, 18-го и 29-го, никак не могли составить только 3 САУ.

Хрущев неосновательно приписал 2-му танковому корпусу СС 17-ю танковую дивизию, в тот момент остававшуюся в резерве в составе 24-го немецкого танкового корпуса. Как признает Никита Сергеевич, поле боя осталось за противником. Поэтому почти все поврежденные советские танки были немцами подорваны или сожжены, тогда как поврежденная немецкая техника была эвакуирована. В результате потери танкового корпуса СС оказались гораздо меньше, чем думал Хрущев.

В донесении же об итогах оборонительного сражения под Курском, направленном в Ставку 24 июля 1943 года, командующий Воронежским фронтом генерал армии Ватутин и член Военного Совета Хрущев утверждали: «…Противник главный удар наносил против Воронежского фронта, сосредоточив здесь в конечном итоге одиннадцать танковых и 1 моторизованную дивизии (тд СС „Райх“, „Адольф Гитлер“, „Мертвая голова“, „Великая Германия“ и „Викинг“, 6, 7, 11. 19, 3 и 17 тд и 16 мд). Из указанного количества пять дивизий (3, 19, 17 тд, тд СС „Викинг“ и 16 мд) были переброшены в район Белгород из Донбасса. Танковые дивизии были объединены в три танковых корпуса: 3, 48 и 5 тк СС. По показаниям пленных, дивизии к началу операции были укомплектованы танками полностью и имели по 250–300 танков в каждой дивизии, из них значительное количество было танков „тигр“. По данным нашей агентуры, в Ахтырке был сосредоточен резерв танков до 200 штук. Таким образом, противник имел до 4000 танков и самоходных орудий.

Кроме танковых, в наступлении принимало участие до двенадцати пехотных дивизий (в действительности только семь. – Б. С.).

Главные силы противник развернул в бой против 6 гвардейской армии, где с первых же дней операции было брошено в атаку шесть танковых дивизий. Впоследствии сюда подошли еще три дивизии: „Викинг“, 17 тд и 16 мд. Все эти дивизии участвовали в боях. Участие в боях 17 тд подтверждается захваченным приказом по танковой дивизии „Райх“, в котором ясно сказано, что 17 тд наступала правее дивизии „Райх“. Установлено, что 17 тд, несмотря на то что она вступила в бой позже других, понесла очень большие потери и вновь переброшена против Юго-Западного фронта лишь в составе около 60 танков.

Против Шумилова (командующего 7-й гвардейской армией. – Б. С.) немцы наступали тремя танковыми дивизиями (6, 7, 19) и до пяти пехотных дивизий.

Установлено, что каждая танковая немецкая дивизия имеет в своем составе один танковый полк, три мотополка и один артполк. В каждом мотополку, кроме пехоты, имеется еще по одному танковому батальону.

Противник вел наступление, применяя массовые танковые атаки на узком фронте группами 500 и более танков при поддержке массированной авиации, которая на узком фронте производила авиационную подготовку и сопровождала атаку танков…

О возможном наступлении мы были заблаговременно предупреждены вами. Кроме того, перебежчик-немец, перешедший на нашу сторону 3.7.43 из 168 пд, сообщил нам, что немцы собираются 5.7.43 перейти в наступление. В соответствии с этим войска были приведены в повышенную боевую готовность…

Армия Ротмистрова за счет ресурсов фронта была усилена одной тяжелой пушечной бригадой, двумя гаубичными артполками большой мощности, двумя полками РС, одной истребительно-противотанковой бригадой, одной зенитной дивизией и одним самоходным артполком… Танковая армия Ротмистрова с приданными ей 2 и 2 гв. тк непосредственно юго-западнее Прохоровка на узком фронте сразу вступила во встречное сражение с танковым корпусом СС и 17 тд противника, которые двинулись навстречу Ротмистрову. В результате на небольшом поле произошло ожесточенное массовое танковое сражение.

Противник потерпел здесь поражение, но и Ротмистров понес потери и почти не продвинулся вперед. Правда, Ротмистров не вводил в бой своего мехкорпуса и отряда Труфанова (состоявшего из одного танкового, двух артиллерийских и одного мотоциклетного полков. – Б. С.), которые частично использовались им для парирования ударов противника по армии Крюченкина (69-й. – Б. С.) и по левому флангу армии Жадова (5-й гвардейской. – Б. С.)».

Николай Федорович и Никита Сергеевич щедро насчитали перед своим фронтом неприятельских танковых и штурмовых орудий в полтора раза больше, чем их было вообще привлечено для операции «Цитадель» в обеих группах армий. Для этого пришлось придумать несуществующий резерв в 200 танков в районе Ахтырки и столь же виртуальные танковые батальоны мотопехотных полков танковых дивизий. И добавить две танковые и одну моторизованную дивизию, никакого отношения к наступлению на Курск не имевшие. Дивизия СС «Викинг» во время проведения операции «Цитадель» оставалась в составе 24-го танкового корпуса в районе Харькова. 17-я танковая дивизия находилась в Донбассе в составе 1-й танковой армии, а 16-я моторизованная – там же, но в составе 6-й полевой армии. Хрущев и Ватутин пытались представить дело так, будто 17-я танковая дивизия сначала сражалась против Воронежского фронта и только затем была направлена в Донбасс для борьбы с войсками Юго-Западного фронта, но уже сильно ослабленная потерями. В действительности эта дивизия из Донбасса никуда не уходила, хотя, как и дивизии 24-го корпуса, не предназначавшиеся для наступления на Курск, содержалась в ослабленном составе – не более 50–60 танков и штурмовых орудий.

Командование Воронежского фронта лукавило и тогда, когда утверждало, будто Ротмистров не использовал 12 июля отряда Труфанова и 5-го гвардейского мехкорпуса. На самом деле в тот день основные силы мехкорпуса были в бою с дивизией СС «Мертвая голова», а отряд Труфанова сражался с частями соседней с танковым корпусом СС 19-й танковой дивизии немецкого 3-го танкового корпуса.

Сохранился любопытный документ, позволяющий взглянуть на ход операции «Цитадель» с немецкой стороны. Описание боевых действий 19-й танковой дивизии вермахта в период с 5 по 18 июля 1943 года было захвачено в ходе контрнаступления советских войск. Во время наступления на Курск 19-я танковая дивизия наносила вспомогательный удар, обеспечивая правый фланг 2-го танкового корпуса СС. Потом в ходе контрнаступления войск Воронежского фронта она попала в окружение в Томаровке и Борисовке и лишь с большими потерями вырвалась из кольца. Командир дивизии генерал-лейтенант Рудольф Шмидт 5 августа был убит в Томаровке осколком советской авиабомбы, а его штабной автомобиль с документами достался красноармейцам в качестве трофея. Через неделю осколком мины, выпущенного из 6-ствольного миномета, был убит и командир советского 31-го танкового корпуса, освобождавшего Томаровку, генерал-майор Дмитрий Хрисанфович Черненко. В своих мемуарах бывший командующий 1-й танковой армии маршал бронетанковых войск М. Е. Катуков утверждает, что именно его танкисты захватили бумаги Шмидта, а в качестве трофеев взяли 45 танков «тигр». Насчет числа «тигров» Михаил Ефимович, вероятно, ошибся. Непосредственно в штате 19-й танковой дивизии танков этого типа вообще не было. На весь 3-й танковый корпус был один 503-й танковый батальон, роты которого при необходимости придавались дивизиям корпуса. В составе батальона было 45 «тигров», а в составе роты – 15 машин. 45 «тиграми» одна 19-я дивизия располагать никак не могла. Цифра 45 в лучшем случае могла относиться к немецким танкам всех типов, захваченных в Томаровке. Вероятно, не совсем точны и данные Катукова о захвате автомобиля Шмидта. Перевод немецкого отчета о наступлении на Курск выполнен переводчиком штаба 27-й армии старшим лейтенантом Островым, так что вернее предположить, что машина командира 19-й танковой дивизии была захвачена бойцами 27-й армии.

Хрущев послал этот документ Маленкову с пометкой, что он «заслуживает внимания». Никита Сергеевич не ошибся. «Описание» рисует очень яркую картину крупнейшего сражения Второй мировой войны на одном из его участков. Неизвестный историограф 19-й дивизии помогает нам понять, как противник оценивал Красную армию на основе данных разведки и непосредственного боевого опыта.

В самом начале здесь говорится, какими сведениями о противнике располагали немцы накануне начала операции «Цитадель»: «Курская дуга представляла собой для русских готовый исходный рубеж и ворота вторжения на Украину, для немецких же вооруженных сил, напротив, легкое положение на карте для завершения окружения противника. Прямо противоположные возможности представляет собой линия фронта у Орла (там окружение угрожало уже немцам. – Б. С.).

Как следует из показаний пленных, русские давно рассчитывали на возможность немецкого наступления под Курском, с другой стороны, пленным была также известна возможность русского наступления.

Со стороны русских были приняты все меры для отражения немецкого удара, который они предполагали из района, единственного представляющего здесь возможность для этого предмостного плацдарма через Донец у Белгорода. Аэрофотосъемкой, показаниями перебежчиков и наземным наблюдением еще задолго до начала наступления была вскрыта большая часть русской системы укреплений и расположение сил, прежде всего наличие крупных оперативных резервов восточнее направления запланированного нами прорыва.

В начавшемся 5.VII.43 немецком наступлении задачей дивизии в границах 3 тк было прикрыть на востоке главный удар 4 ТА (танковой армии. – Б. С.) вдоль шоссе Белгород – Курск, а также оттянуть на себя и разбить возможно больше сил русских».

В целом особенности советской обороны немецкая дивизионная разведка определила верно. Но наступление 5 июля не стало неожиданным для Красной армии. 19-й танковой дивизии с большим трудом пришлось буквально прогрызать неприятельские оборонительные линии.

Вот как описывается дальнейший ход событий в донесении 19-й дивизии: «Для наведения моста для танков был использован предмостный плацдарм у Белгорода. За несколько недель здесь было уже все готово и прежде всего – 60-тонные мосты для „тигров“.

Вплотную к берегу были подтащены тяжелые металлические части и замаскированы в камышах. Под прикрытием темноты в ночь наступления сотни рук саперов должны были, соблюдая полнейшую тишину, собрать фермы консольного моста для „тигров“. На южной переправе было все готово для наводки 24-тонного моста.

Как выяснилось позднее, противнику задолго до начала был известен Х-день (от перебежчика, перешедшего фронт 3 июля, о котором упоминают в своем донесении Сталину Ватутин и Хрущев. – Б. С.), а также У-время (время начала предшествующей наступлению артподготовки. – Б. С.), вплоть до последнего изменения на 10 минут. С напряжением и вниманием ожидали мотострелки, танковые экипажи, приданная рота „тигров“ и артиллеристы более 20 батарей назначенное У-время, тогда как на обоих местах переправ с наступлением темноты саперы принялись за работу, а за ними притаились ударные отряды, готовые к прыжку, под командой своих батальонных командиров, вооруженные огнеметами и другими средствами ближнего боя.

Мост для „тигров“ был наполовину готов. В это время русские начинают проявлять внимание и открывают хорошо ложащийся удар артиллерии, минометов и фланкирующих пулеметов по переправам (это была артиллерийская контрподготовка, проведенная войсками Воронежского фронта. – Б. С.). Несмотря на темноту, огонь был очень точным. Так что одна надувная лодка, нагруженная до отказа, была потоплена прямым попаданием. Саперы тотчас же понесли серьезные потери, так как под каждой распоркой стояло 40–60 человек. Ровно в 2 часа 15 минут (старое У-время) (по среднеевропейскому времени, по московскому – в 4 часа 15 минут. – Б. С.) русские открыли из большого количества орудий всех калибров заградительный огонь, который свидетельствовал о большом сосредоточении вражеской артиллерии. Из 40 орудий РС, принадлежащих гвардейским минометным полкам, введенным на участке дивизии, он засеял огнем все овраги, могущие быть использованными в качестве путей сближения. О продолжении наведения моста для „тигров“ не могло уже быть и речи. В течение 10 минут громили русские огнем предполагаемые ими исходные позиции. Точно в 2 часа 25 минут наша артиллерия открыла ответный огонь. Ее действия были ошеломляющими и свидетельствовали о хорошей подготовке данных батареями наблюдения».

Советская тактическая разведка оказалась на высоте, своевременно обнаружив наведение противником танковой переправы, что позволило артиллеристам помешать достройке моста и воспрепятствовать переправе «тигров». Однако контрподготовка не смогла сорвать наступления 19-й танковой дивизии, которая начала медленно прогрызать советские укрепления.

Мое внимание привлекло следующее место в описании боевых действий 19-й танковой дивизии: «Несмотря на большие потери, которые нес оборонявшийся севернее колхоза „День Урожая“ противник, несмотря на то что целые участки траншей и окопов были дотла выжжены нашими огнеметными танками, нам не удалось выбить из северной части оборонительного рубежа обороняющуюся там группу противника силами более батальона. Азиаты, окопавшись в системе траншей, подбивали из ПТР наши огнеметные танки и оказывали фанатическое сопротивление мотострелкам, которые должны были наступать по открытой местности.

Только в ночь на 10.VII.43 последние части противника отошли к Ближней Игуменке. Во время немедленно последовавшего за этим ночного наступления было уничтожено около 12 дзотов противника вместе с гарнизонами, при этом было взято очень мало пленных, так как еще не был погашен наш счет противнику за предыдущие дни, когда от пули русского офицера погиб командир 73 гренадерского мотополка».

Из этих строчек дивизионного историографа вырос один из самых запоминающихся эпизодов романа Константина Симонова «Живые и мертвые»: расстрел в октябре 41-го под Юхновым немецкими танками почти безоружных красноармейцев, только что вышедших из одного окружения и сразу же угодивших в другое: «Те, кто забился в гущу леса, слева от дороги, чтобы дождаться там ночи, были на закате расстреляны прочесывавшими лес автоматчиками. Может быть, в другом случае немцы и взяли бы пленных, но чья-то случайная или, наоборот, на редкость хладнокровная пуля наповал уложила наблюдавшего побоище с башни своего танка командира танкового полка СС, и немцы беспощадно рассчитывались за эту неожиданность». Писатель, несомненно, нашел в архивах отчет о боевых действиях 19-й танковой дивизии во время наступления на Курск. А может быть, слышал эту историю от Хрущева и Маленкова, но перенес события из июля 43-го в октябрь 41-го. Признавать успехи за немцами в Курской битве, в отличие от неудач Красной армии в трагическом 41-м, в советской литературе было не принято.

В заключение в «Описании» подводились итоги боевых действий 19-й танковой дивизии: «В течение 14 дней дивизия дралась против пяти гвардейских стрелковых дивизий, частей из состава трех-четырех стрелковых дивизий, одной танковой бригады, трех танковых полков прорыва, одной мотострелковой бригады, двух мотомеханизированных бригад, одной бригады ПТО и одного батальона ПТР.

При этом, ввиду ожесточенности боя, противник потерял большее количество людей убитыми и ранеными, чем пленными. Нами было взято в плен 11 офицеров и 1967 солдат, перебежало на нашу сторону 5 офицеров и 107 солдат.

Благодаря тесному взаимодействию всех родов войск и максимальному использованию огневой мощи дивизии ей удалось выбить во много раз превосходящего по численности противника из невиданных еще по глубине построения и силе минных заграждений обороны.

За время боев… разрушено 332 дзота, частями дивизии уничтожено 57 танков… сбито 47 самолетов, захвачено и уничтожено: 78 орудий (из них 64 ПТО), 144 ПТР, 93 миномета, 266 пулеметов, 231 автомат. За это же время было восстановлено танкоремонтной мастерской 113 собственных танков».

Перед нами документ достаточно объективный документ. О враге здесь говорится с несомненным уважением, без каких-либо пренебрежительных нот, отдается дань его мужеству, причем гораздо больше обращается внимания на свои собственные ошибки, а не на ошибки противника. При описании отдельных боевых эпизодов ни разу не говорится о десятках уничтоженных неприятельских танках, что нередко для советских донесений, а только об 1–2 машинах. Не утаиваются и немецкие потери, о которых говорится даже больше, чем о потерях противостоявших 19-й танковой дивизии соединений Красной армии. Все названные в документе по номерам дивизии и бригады 7-й гвардейской армии действительно действовали в это время, согласно советским документам, на данном участке фронта. В отчете 19-й танковой дивизии число пленных приведено не круглое и с точным разделением на офицеров и рядовых, собственно пленных и перебежчиков, что тоже внушает доверие к этим цифрам.

Историограф дивизии, к сожалению, не приводит цифровых данных о ее потерях. Но у нас есть возможность посчитать их, опираясь на приведенное в работе немецкого историка Карла Хайнца Фризера расписание безвозвратных потерь в танках и штурмовых орудиях соединений группы армий «Юг» в период с 5 по 16 июля 1943 года. Согласно этому документу, 19-я танковая дивизия безвозвратно лишилась 24 боевых машин. Это примерно в 2,4 раза меньше, чем 57 советских танков, которые, по утверждению историографа, уничтожили солдаты и офицеры 19-й танковой дивизии. Подчеркну, что данное соотношение значительно благоприятнее для Красной армии, чем соотношение безвозвратных потерь бронетехники по операции «Цитадель» в целом. Советские танковые войска в оборонительной фазе Курской битвы безвозвратно потеряли 1614 танков и САУ. В этот же период группа армий «Юг» лишилась 161 танка и 14 штурмовых орудий, а группа армий «Центр» – 87 танков и штурмовых орудий. Здесь соотношение потерь выходит 6,2:1. Для 19-й танковой дивизии оно в 2,6 раза хуже. Это и неудивительно. Ведь дивизии пришлось действовать в основном как пехотному соединению, против которого было сравнительно мало неприятельских танков, зато много противотанковых орудий и минных полей, на которых подрывалась бронетехника. Любопытно, что каждый из уцелевших танков 19-й танковой дивизии в ходе сражения ремонтировался в среднем более двух раз.

В сражении на Курской дуге и по танкам, и по пехоте подавляющее превосходство было на стороне Красной армии. Это и стало причиной провала «Цитадели». Что же позволило немцам достичь хотя бы тактического успеха? Я обратил внимание, что в «Описании» в основном говорится о потерях 19-й дивизии от минометов и ПТР – оружия ближнего боя, но почти никогда – от огня артиллерии и действий авиации и танкам. Можно предположить, что плохая авиационная и собственно артиллерийская разведка, плохое управление огнем и тактически неграмотные действия танкистов не позволяли советской стороне эффективно использовать артиллерию, авиацию и танки. Также и господство в воздухе люфтваффе, особенно в первые дни немецкого наступления, не позволяло «сталинским соколам» должным образом поддерживать свою пехоту. Немецкие командиры быстрее советских маневрировали силами и средствами на поле боя. Это в какой-то мере уменьшало перевес Красной армии в людях и боевой технике.