2.3. Современные информационно-интеллектуальные войны

2.3. Современные информационно-интеллектуальные войны

В начале XXI столетия устройство мира является чудовищно сложным, его весьма трудно понять, поэтому еще больше возрастает роль интеллекта и соответственно значимость интеллектуальных войн. Выявление специфики современных интеллектуальных войн и обеспечения национальной безопасности требует адекватной методологической основы. Существующая «система мира» характеризуется негативными процессами, их извращенными, паническими, разлагающими последствиями, гонкой вооружений и взвинчиванием цен, то есть всем тем, что квалифицируется как «процессы по Ричардсону». Британский исследователь Л. Ричардсон (1881–1953) занимался изучением феномена войны и одним из первых смоделировал взаимодействие между государствами посредством дифференциальных уравнений в соответствии с методом, который уже успел принести плоды по отношению к широкому классу физико-химических и биологических систем[514]. В этом математическом моделировании «гонка вооружений» рассматривалась как процесс, который в зависимости от начальных условий и параметров (структура системы) приводил к траекториям, конвергентно идущим к установлению равновесия, однако способных также привести к «войне». В 1970-е годы этот подход дал место различным обобщениям, выполненным с помощью теории дифференциальных игр[515]. Однако самое интересное во всех этих моделях состоит в том, что в них содержится зародыш собственного взрыва, иллюстрируя таким образом последствия неадекватного управления. Согласно позиции Ричардсона, следует стремиться к изменению структуры системы, чтобы обеспечить ее стабильность, предотвратив тем самым взрывное расхождение траекторий. Но каким образом можно будет добиться исполнения этого «стремления», чтобы избежать безумия и катастрофы?

В этом плане адекватной методологической основой исследования современной системы мира, находящейся в состоянии кризиса и характеризующейся нарастанием катастроф, является разрабатываемая французским специалистом в области международных отношений Т. де Монбриалем праксеология[516]. Ведь развитие системы мира происходит, так сказать, на ощупь, шажками от неожиданности к неожиданности, определяемые событиями, контроль над которыми все больше ускользает из-под власти правящих элит. Достаточно привести список не полностью предвиденных событий: экономический кризис в Азии, индийские ядерные испытания, конец царствования Сухарто в Индонезии, 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке и Вашингтоне. Более того, как бы вершиной всего этого является серьезный кризис американского капитализма, который возник в самый кульминационный момент его триумфа. Лауреат Нобелевской премии по экономике Дж. Стиглиц отмечает провалы американского капитализма и пишет о кардинальных недостатках рыночной экономики следующее: «Рыночные экономики не являются саморегулирующимися, они испытывают спады в результате шоковых воздействий, возникающих вне области их саморегулирования, они склонны к маниям и паникам, иллюзорному ощущению богатства и приступам пессимизма, мошенничеству и принятию рисков на грани азартных игр, и большая часть издержек, присущих им ошибок и злоупотреблений ложится на общество в целом»[517]. Система мира становится все более неуправляемой, она выходит из-под контроля мировой интеллектуальной и финансовой элиты. Говоря языком Т. де Монбриаля, «огромный аспект управления состоит в утверждении активно-деятельных образований (организации и культуры, важнейшим элементом которых выступают люди. – В.П., Е.П.), целевое назначение деятельности которых как раз и заключается в том, чтобы… обеспечить структурную стабильность системы»[518].

Как известно, согласно традиции Шпенглера и немецкой политической философии, все цивилизации, все государства в силу необходимости оказываются привязанными к империи, к войне. Между тем в анализе, которому Т. де Монбриаль подвергает международные отношения, упор делается на значимость явлений, связанных с миром. Он считает, что сейчас система международных отношений стремится к общественному благу, обеспечению безопасности, так как потребность в безопасности образует сущность любого понятия о национальном интересе[519]. Принципиальное отличие праксеологии Т. де Монбриаля заключается в том, что до сих пор все мыслили систему мира по преимуществу в категориях силовой мощи, тогда как он акцентирует внимание на категории знания, изменяющего наши представления и соответственно наши действия и потенциально сам ход истории. «Верно то, – подчеркивает Т. де Монбриаль, – что в этой книге я не анализирую «процессы по Ричардсону». Но опять-таки стоит еще раз сказать, это не значит, что я их игнорирую. Они остаются подоплекой коллективных драм и, следовательно, всей Истории. В формальном плане… даже, самые простые системы могут выдавать расходящиеся траектории движения. В главе VI я делаю ссылку на модель Сэмюэлсона, (взаимодействие множителя капиталовложений и принципа ускорения), современной работам Ричардсона. Экономическая литература последних лет дает множество подобных примеров для объяснения процессов возникновения всевозможных катаклизмов. Для дивергентных траекторий, повторяю это, свойственно вызывать внезапный взрыв системы, что приводит к возникновению состояний, которые я квалифицировал как революционные… Меня в первую очередь интересует то, что я считаю главным вопросом праксеологии: каким именно образом можно приспособиться (я бы даже осмелился сказать – успешно развиваться), не выходя при этом из колеи, не теряя контроля? Отсюда и в самом деле мое предпочтение тому, что можно было бы назвать «шатким» равновесием, когда речь идет о сочетании стабильности, то есть предотвращении расхождения в траекториях системы, и длительного, а следовательно, поддающегося идентификации для самой системы приспособления к «шоковым потрясениям», которые ее поражают»[520]. Предлагаемая Т. де Монбриалем «коробка с инструментами», начиная с понятий об активно-деятельных образованиях и праксеологической проблеме, дает прекрасную аналитическую методологию для анализа особенностей современных интеллектуальных войн и обеспечения национальной безопасности.

Следует иметь в виду то существенное обстоятельство, согласно которому история, по своей природе, есть движение по уникальному пути, тогда как аналитические инструменты вычленяют инварианты, оставляя место для исследования вариаций, связанных с осуществлением человеческой свободы со всеми ее шансами. Здесь приходится обратиться к проблеме времени, выступающей сердцевиной истории человеческого общества и поэтому играющей немалую роль в интеллектуальных войнах. В современной науке до сих пор доминирует геометрическая идея времени, изоморфного одной прямой линии или совокупности реальных точек, что дает возможность упорядочить «события» (хронология) и сочетать «события» (длительность). Под «событием» здесь понимается любое объективное человеческое представление какого-либо явления. Так, при помощи мыслительной экстраполяции можно сконструировать то, что Т. де Монбриаль называет «квазилейбницевским временем»[521], которое является рациональным, а не абсолютным ньютоновским временем.

Это означает, что все человеческие явления имеют собственные темпоральности, т. е. обладают своими временными масштабами, порядок величины которых характеризуется длительностями протекания. Такой подход весьма перспективен в области праксеологии (учении о практике), позволяя ставить стратегические цели интеллектуальной войны и выдвигать критерии ее эффективности. «Большинство стратегий активно-деятельных образований, – отмечает Т. де Монбриаль, – имеют достаточно близко соотносящиеся горизонты, чтобы иметь возможность оценивать успехи и неудачи. Но если отдалить горизонты, то эти стратегии будут обладать не входившими в намерения эффектами, которые изменяют ход Истории в частично не предвидимом направлении. Действительный исторический вопрос касается по преимуществу генезиса, преемственности и исчезновения взаимозависимых популяций активно-деятельных образований, например, этносов, наций или государств: каким образом в масштабе длительного времени историков (величины порядка одного века) активно-деятельным образованиям каждого из этих классов удается выжить? А в масштабе очень длительного времени (порядка тысячелетий) каким образом эти вопросы встают перед этносами, нациями или государствами, взятыми во всей их совокупности? Способ, которым теория эволюции рассматривает историю биосферы, вынуждает нас вспомнить о нескольких путях поиска, как это показывает творчество Шумпетера в экономической области, инновации в этой области оказываются эквивалентами мутаций, а конкуренция – эквивалентом естественного отбора»[522]. Таким образом, здесь отбор отнюдь не является естественным в силу существования человеческой свободы, что следует учитывать в ходе интеллектуальных войн и обеспечения национальной безопасности.

Специфика современных интеллектуальных войн состоит в их инновационном характере, основанном на адекватной природной и социальной реальности гносеологии. В настоящее время идет инновационная война как способ разрешения фундаментальных гносеологических (или аксиологических) противоречий эволюционного характера между социальными субъектами в произвольной предметной области посредством использования сторонами логически корректного интеллектуального насилия[523]. Инновационная война представляет собой новую технологию массового познания и творчества, которая способна при ее систематическом применении существенно ускорить решение фундаментальных научных, технических и общесоциальных проблем, стоящих перед человечеством в начале третьего тысячелетия.

Изложим кратко нестандартные мысли об инновационной войне, сформулированные отечественным исследователем В.К. Петросяном при анализе этой новой технологии[524]. Так как окружающий нас мир обладает определенной упорядоченностью, т. е. не абсолютно хаотичен, то существует некоторый универсальный закон такого упорядочения, лежащий в основе всей совокупности частных законов бытия, изучаемых «естественными» науками, но не сводимый к ней, – абсолютный объективный логос.

Эффективность человека в его биологической и – шире – общекосмической борьбе за существование определяется тем, насколько адекватно он отражает этот универсальный закон упорядочения и развития мира (абсолютный объективный логос) по косвенным признакам его проявления в реальности и умеет использовать свои знания в целях максимизации собственного экзистенциального потенциала. Поскольку на разных этапах эволюции человечества качество отражения абсолютного объективного логоса различно, постольку возможно (и действительно) существует множество отличных друг от друга неравноистинных субъективных логосов, из чего следует их неравноценность как инструментов борьбы человека за существование.

Связь между экзистенциальной (эволюционной) эффективностью человека, его способностью к адаптации и преадаптации к быстро изменяющимся условиям существования в широком смысле и степенью истинности его логического инструментария (уровнем соответствия абсолютному логосу) несомненна и отражена уже в родовом определении человека как существа разумного. Вопрос состоит лишь в способности человека к осознанному изменению наиболее фундаментальных параметров своей разумности, к ускоряющимся циклическим переходам ко все более высоким качественным ступеням разума и соответствия абсолютному логосу.

В этой связи основную эволюционную проблему человечества можно определить как проблему выигрыша в экзистенциальной силе (способности к существованию в сколь угодно неблагоприятной внешней среде и/или способности к максимально длительному существованию цивилизации) посредством создания и практического применения логических устройств и технологий новых поколений или, иначе, как проблему максимизации человеческого существования за счет осознанного «вертикального» прогресса в качестве разума вообще и в качестве его наиболее фундаментальной и продуктивной части – базовых логических систем – в особенности.

Тогда становится возможным логически корректно рассуждать о степенях истинности (соответствия абсолютному объективному логосу) и сравнительной гносеологической эффективности различных логических систем, их поколениях и прогрессивной эволюции. «Это – ключевой момент конструируемого определения инновационной войны как специфической логической системы нового поколения с повышенными качественными характеристиками и, одновременно, центральная гносеологическая проблема, разрешаемая инновационной войной как универсальным метапарадигмальным инструментом познания, как метааксиоматическим методом»[525].

Соответственно, инновационные войны единственно логически корректным образом могут быть определены как интеллектуальные войны, направленные на генерацию и доказательство каких-либо качественно новых истин, идей (их множеств), более адекватных действительности и более эффективных в каком-либо существенном для человеческой эволюции отношении, чем старые. Это означает, что сейчас гносеологическая эффективность, особенно в области логико-математических систем, играет решающую роль в интеллектуальной войне, которая ведется развитыми странами Запада с другими странами, в том числе и с Россией. Существование России в течение ближайших десятилетий зависит от гносеологической эффективности ее фундаментальной науки и новейших технологий. Последние же не могут развиваться на основе культивируемой христианской церковью святой простоты, святого невежества и терпимо относящейся к намеренному и ненамеренному невежеству[526]. В результате Россия может проиграть идущую в сложном и непростом мире интеллектуальную, гносеологическую войну, что приведет к ее исчезновению с карты мира. Вполне естественно, что отечественные физики, которым небезразлична судьба России, пишут: «Прежде всего, мы должны делать хорошую физику – и в этом отношении открытые перед нами сегодняшние перспективы великолепны. Мы должны бороться за математическую культуру, в первую очередь в образовании, и за культуру напряженной интеллектуальной деятельности вообще… Мы должны крепко стоять против мракобесия и тирании, в какие бы одежды они ни рядились»[527]. Все же аргументы христианской церкви о том, что она является обладателем и носителем нравственности являются по существу несостоятельными потому, что религиозность и нравственность явления разного порядка. Развитие человечества с необходимостью ведет в конечном счете к тому, что подвергнувшаяся новой интерпретации религия будет делом совести отдельного индивида (здесь отнюдь не является необходимым институт церкви), что нравственные отношения будут регулироваться этическими системами[528]. В данном случае историческим примером служит китайская цивилизация, в которой господствует на протяжении более двух тысяч лет конфуцианство как философское, этико-политическое учение.

Тенденции развития человечества таковы, что уже оказывается недостаточным существующих картин мира, выработанных в рамках мировых религий с их ядром диалектики. На первый план сейчас выдвигается полипарадигмальный характер многосубъектного мышления, которое по своей сути представляет собой организованные в архетипы когерентные системы катастроф (креоды захвата, борьбы и воспроизводства). Не случайно в современной литературе подчеркивается значимость системы архетипов как оружия XXI столетия[529].

Формой развития, эволюции человечества (системы мира), предполагающей его структурную стабильность является в рамках синергетической парадигмы инновационная (интеллектуальная) война. Сама же инновационная война представляет собой «синтетическую логическую систему, металогическую технологию нового типа, объединяющую в себе свойства формальной логики, монологики (прежде всего, методичность, способность к логическому насилию, принудительному доказательству тех Ии иных истин) и диалектики, диалогики (наличие двух и более сторон, полюсов антагонистической интеллектуальной коммуникации, преимущественная ориентация на анализ и интерпретацию «пограничных проблем», парадоксов, конфликтных ситуаций, процессов развития в широком смысле)»[530]. Существенной особенностью инновационной войны в качестве логической технологии нового поколения в отличие, например, платоновской или гегелевской диалектики, является то, что она рассчитана на множество участников антагонистической интеллектуальной коммуникации. Ведь инновационные войны, касающиеся самых принципиальных проблем политического, социального и экономического развития любой страны, могут вовлекать миллионы активных участников, которые объединены в сотни взаимно антагонистических групп различной идеологической ориентации.

Значимость интеллектуальных, в том числе инновационных войн, обусловлено происходящими двумя фундаментальными процессами в развитии человечества, а именно: глобализацией экономики и революцией в информационных технологиях. Первый из этих процессов является результатом сдвигов в научно-техническом развитии современного общества. Ведь вторая половина XX – нач. XXI вв. характеризуется развитием информационных технологий, которые вобрали в себя значительные достижения электроники, математики, философии, психологии и экономики. Насыщенность мира мощными и интенсивными информационными потоками не только значительно трансформировала его, но и привела к возникновению новых проблем, связанных с социально-экономическим планированием и управлением, военными и разведывательными системами, комплексами для переработки научной и деловой информации, социальными, медицинскими и сервисными базами данных и Интернетом[531].

В настоящее время человечество подошло к такому рубежу в своем развитии, когда прорывы в сфере компьютерных и коммуникационных технологий позволяют обрабатывать, хранить и распространять знания в широких масштабах, когда стоимость создается знанием. Широкое применение перечисленных технологий способствовало вызреванию второго фундаментального процесса – глобализации мировой экономики. Результатом совмещения процессов революции в информационных технологиях и глобализации экономики является становление информационного общества, или общества знаний. Само формирующееся информационное общество стоит перед вызовом XXI столетия – необходимость управлять знаниями и сопряженными с ними информационными потоками.

Изменяется структура общества в целом – для общества, в котором информация становится основным ресурсом, типичной является сетевая организация, образующая каналы, по которым перемещаются информация и другие ресурсы. Постепенно различные сети соединяются в единую глобальную сеть. Узлами этой цепи являются отдельные индивидуумы, группы, корпорации, социальные институты, государственные образования, общественные и политические организации, и т. д.[532] Информационные сети неизбежно превращаются в единую социоинформационную сеть, которая имеет киберпространство и включает в себя интеллектуальные сети[533].

Такая социальная структура является незавершенной (в нее могут быть добавлены или из нее могут быть удалены отдельные узлы), иерархической (содержит различные уровни) и периодически изменяющей свою конфигурацию. Кроме того, в ней содержатся «центры власти», или «рубильники» (по терминологии М. Кастельса), влияющие на конфигурацию сети и направление потоков, а тем самым на собственность и власть. «Подсоединенные к сетям «рубильники» (например, когда речь идет о переходе под контроль финансовых структур той или иной империи средств информации, влияющей на политические процессы) выступают в качестве орудий осуществления власти …Кто управляет таким рубильником, тот и обладает властью… Рабочие коды и рубильники, позволяющие переключиться с одной сети на другую, становятся главными рычагами, обеспечивающими формирование лица общества» (М. Кастельс). Но возникает и противоположная тенденция. В одном важном отношении развитая информационная сеть подобна миру Паскаля: она может не иметь центра.

Становление сетевого общества неразрывно связано с природой информационно-коммуникативной революции, причем одним из последствий этого является обрисовка перспективы использования новых технологий в деструктивных, антисоциальных целях. Она становится все более реальной, привлекая внимание представителей многих научных дисциплин и профессиональных сообществ. При этом сам характер встающих проблем стимулирует размывание традиционных дисциплинарных и профессиональных разграничений, поиск новых, интегрированных, аналитических и политико-управленческих подходов. Их разработка необходима в силу информационной войны (кибервойны)[534] и такой ее разновидности, как сетевая война.

В применении к военной сфере сетевая война представляет, согласно концепции А. Себровски и Дж. Гарстка, собой сете-центрическую войну, специфика которой состоит в возможности перейти от войны на истощение к более скоротечной и более эффективной форме, характеризующейся быстротой управления и принципом самосинхронизации[535]. Быстрота управления в данном случае имеет следующие три аспекта: 1. Войска достигают информационного превосходства, под которым понимается не поступление информации в большем количестве, а более высокая степень осознания и более глубокое понимание ситуации на поле боя. В технологическом плане все это предполагает внедрение новых систем управления, слежения, разведки, контроля, компьютерного моделирования. 2. Войска благодаря своим информационным преимуществам претворяют в жизнь принцип массирования результатов, а не массирования сил. 3. В результате таких действий противник лишается возможности проводить какой-либо курс действий и впадает в состояние шока.

В качестве примера того, как может и должна работать вся военная машина в условиях сете-центрической войны, А. Себровски и Дж. Гарстка рассматривают ситуацию гипотетического начала войны. На самой начальной стадии необходимо вывести из строя всю систему ПВО противника: командные пункты и пункты управления, центры связи, позиции РЛС, боевые позиции зенитных ракет и авиации ПВО. Они утверждают: «Когда в самом начале конфликта противник теряет 50 % чего-то очень важного для себя, это неизбежно сказывается на его стратегии. Это может остановить войну – а в этом как раз и состоит суть сете-центрической войны»[536].

Принцип самосинхронизации взят из теории сложных систем, согласно которой, сложные явления и структуры в наилучшей степени организуются по принципу снизу вверх. Другими словами, самосинхронизация означает способность военной структуры самоорганизовываться снизу, а не изменяться в соответствии с указаниями сверху. Поэтому организационная структура частей и подразделений, формы и методы выполнения ими боевых задач должны будут видоизменяться по обстановке на местах, но в соответствии с установками вышестоящего командования.

Этот принцип противоречит традиционным основам военной организации, представляющей собою централизованную иерархическую систему, которая построена на подчинении директивным указаниям сверху. Разрушить такую систему достаточно сложно, так как это требует изменения не только в организационных формах и методах управления, но и в менталитете начальников и подчиненных. «Применение системы самосинхронизации позволяет достичь превосходства над противником в скорости и внезапности действий. Исчезают тактические и оперативные паузы, которыми противник мог бы воспользоваться, все процессы управления и сами боевые действия становятся более динамичными, активными и результативными. Военные действия приобретают не форму последовательных боев и операций с соответствующими промежутками (паузами) между ними, а форму непрерывных высокоскоростных действий (операций, акций) с решительными целями»[537].

В концептуально-теоретическом плане А. Себровски и Дж. Гарстка выписывают модель сете-центрической войны в виде системы, которая состоит из трех решеток-подсистем: информационной, сенсорной и боевой. Основа этой системы – информационная решетка, на которую накладываются взаимно пересекающиеся сенсорная и боевая решетки. Информационная решетка-подсистема пронизывает собой всю систему в полном объеме. Элементы сенсорной системы представляют собой «сенсоры» (средства разведки), а элементы боевой решетки – «стрелки» (средства поражения). Данные две группы элементов интегрируются во одно целое органами управления и командования.

Взаимоотношения между всеми элементами подсистем и самими подсистемами являются весьма сложными и многоплановыми, что дает возможность, например, «стрелкам» поражать цели сразу по получении информации от «сенсоров» или по получении приказа от органов управления, или в некоторых случаях самостоятельно. Таким образом, сете-центрическая война ведется разветвленной сетью хорошо информированных, однако географически децентрализованных сил. Главными параметрами-компонентами этих сил являются, во-первых, высокоэффективная «информационная решетка» с ее доступом ко всей необходимой информации, во-вторых, высокоточное оружие с большой дальностью поражения цели и маневренностью, в-третьих, высокоэффективная система управления и командования, интегрированная «сенсорная решетка», соединенная в единую сеть с системой «стрелков» и системой управления и командования.

Сете-центрическая война может вестись на всех уровнях ведения военных действий – тактическом, оперативном и стратегическом. Принципы ее ведения никоим образом не зависят от географического региона, боевых задач, состава и структуры применяемых войск (сил). А. Себровски и Дж. Гарстка отмечают, что эффективность действия модели сете-центрической войны немыслима без соответствующих преобразований в системе подготовки войск, без изменений в их организационно-штатной структуре и без перераспределения ресурсов. Каждая новая революция в военном деле сопровождается появлением своей «элитой», которая сейчас представлена так называемыми «новыми (компьютерными) операторами». Именно эти «компьютерные операторы» качественно трансформируют традиционную «военную машину», использующую грубые мощные, но безмозглые технологии эпохи Второй волны (индустриальной эпохи) в военную систему с колоссальной внутренней обратной связью и возможностью саморегулирования, что типично для «мыслящей системы» Третьей волны[538].

Так как в военной среде, в том числе и в США, процесс освоения и внедрения новых информационных технологий идет медленнее, чем в бизнесе, и традиционная военная культура отрицает роль и значение нового, «компьютерного оператора» из-за укоренившего множества стереотипов и внутренних установок офицеров и генералов, то эта ситуация требует кардинального изменения. В подтверждение этого тезиса А. Себровски и Дж. Гарстка приводят крылатое высказывание Б. Лидделл-Гарта: «Единственной вещью, которую сделать труднее, чем внедрить новую идею в голову военных, является выбить оттуда старую». Следует иметь в виду, что, несмотря на некоторые доводы скептиков, концепция сете-центрической войны используется в военно-морских силах Америки и постепенно завоевывает своих сторонников в других видах вооруженных сил и среди военно-политического истеблишмента. Вполне естественно, что данная концепция наполнялась новым содержанием, приобретала более универсальный характер по мере своего внедрения.

Еще одной особенностью сете-центрической войны является то, что в ней используются недоступные раньше информационные ресурсы (пласт информационной сферы). «Сете-центрические операции, – подчеркивает Дж. Гарстка, – обеспечивают войскам доступ к новому, ранее недостижимому пласту информационной сферы»[539]. Доступ к новым пластам информации дает возможность неизмеримо увеличить вооруженным силам развитого государства свои боевые способности. Здесь под информационной сферой понимается сфера, где осуществляется производство информации, оперирование и обмен ею. Именно в этой сфере происходят все операции по управлению и командованию войсками, именно в ней принимаются решения командования. В борьбе за информационное превосходство информационная сфера выступает в качестве основополагающего плацдарма. Информационное превосходство – это такое состояние информационной сферы, когда одна из сторон получает «превосходящие информационные позиции» по отношению к противнику.

Сете-центрические силы, согласно Дж. Гарстка, представляют собою вооруженные силы, включенные в сеть единой информационной инфраструктурой (инфоструктурой). Сете-центрические силы имеют возможности сообщать и обмениваться информацией с пространственно разбросанными элементами этих сил: сенсорами (всеобъемлющей системой разведки противника), стрелками (различными типами огневых средств) и структурами, ответственными за принятие решений и поддержку (штабами и тылами). Сете-центрические силы – «эффективные силы, имеющие глобальный доступ к достоверной информации тогда и там, где это необходимо»[540].

Принцип включения в единую информационную сеть позволяет своим вооруженным силам расширить существующие рамки информационной сферы, обеспечивает им доступ к новым информационным пластам. В концепции сете-центрической войны А. Себровски и Дж. Гарстка понятие «доступ к информации» означает пространственные и временные параметры доступа к информации (о противнике, своих силах и обстановке). «Информационная насыщенность» характеризует «качество» информации, что подразумевает ее объем, достоверность, актуальность, своевременность, адекватность обстановке и многое другое. Эти два аспекта определяют фактическую информационную среду военных действий.

В условиях платформо-центрической войны информация о противнике поступает от «платформ» (боевых машин, разведывательных машин, вертолетов, армейской авиации, разведывательных групп, наблюдательных постов и т. д.). Командиры разных степеней имеют свои пространственные пределы доступа к информации: у командира взвода нет данных космической разведки. В данном случае информация оказывается достаточно ограниченной, она имеет свои пределы, что влияет на эффективность боевых действий. В условиях же сете-центрической войны пределы информационной среды безгранично расширяются. Вместе с тем необходимо иметь в виду то обстоятельство, согласно которому информационную сферу неправомерно рассматривать в отрыве от двух других сфер, создающих в своем триедином взаимодействии «среду войны». Речь идет наряду с информационной сферой также о физической и когнитивной сферах.

Прежде всего, физическая сфера (суша, море, воздух и космос) представляет собой «место развития ситуации, на которую оказывается военное влияние», где разворачиваются военные действия в форме ударов, защитных акций и маневра. В данной сфере действуют «физические платформы», соединенные коммуникационными сетями. Именно в этой сфере войны традиционно измеряется боевая мощь и боевые возможности сторон, именно в ней можно реально ощутить, сравнить и оценить эффекты военных действий.

Когнитивная (рационально-ментальная) сфера формируется в сознании противоборствующих сторон, охватывает умы участников военного конфликта. С одной стороны, она характеризуется такими понятиями, как представление, осознание, понимание, убеждения, ценности, а с другой – процессом принятия решений. В число элементов и аспектов когнитивной сферы входят лидерство, моральное состояние, сплоченность, уровень подготовки и боевого опыта, общественное мнение, мыслительные процессы командиров и начальников, способы принятия решений, интеллект и эрудицию. Особенностью этой сферы в отличие от физической является то, что к ней практически неприложимы количественные оценки – успех деятельности в этой сфере во многом зависит от индивидуальных качеств и характеристик личности генерала, офицера, солдата. Однако именно в этой сфере, как известно, «выигрываются битвы и проигрываются сражения».

Информационная сфера – это та сфера, где происходит обмен информацией, где формируется и передается решение командира, где осуществляется контроль и управление войсками. Не всегда эта сфера адекватно отражает реальную ситуацию, которая складывается в физической сфере военных действий. Однако в любом случае именно в этой сфере происходит формирование знаний и представлений о физической сфере, она отражает физическую сферу в виртуальной реальности. Непосредственно затрагивая все три сферы военных действий, концепция сете-центрической войны, согласно позиции А. Себровски и Дж. Гарстка, способна за счет абсолютного информационного превосходства над противником обеспечить полную синхронизацию боевых действий и акций на поле боя, гарантировать быстроту управления и поднять уровень боевых возможностей и боевых способностей вооруженных сил[541].

Сетевой войне, частным случаем которой является сете-центрическая война, еще в большей степени, нежели другим разновидностям информационной войны, присущи нелинейность, множественность и разнообразие. Благодаря снижению «издержек входа» (прежде всего стоимости сетевых компьютерных технологий) значительно расширяется круг потенциальных ее участников. В итоге по одну сторону баррикад могут оказаться государства, не способные вступить в открытую борьбу с лидирующими в технологическом и военном отношении странами мира, негосударственные организации, наркокартели или преступные транснациональные синдикаты, частные корпорации, экстремистские и террористические сети, глобальные СМИ и даже международные финансовые спекулянты и харизматические авантюристы. Каждый из компонентов подобной многомерной коалиции будет преследовать собственные политические или экономические интересы, действуя асинхронно, возможно без единого стратегического плана, где-то умножая совместные усилия, где-то раздробляя их. Это пример нелинейной, неравновесной, «сложно дезорганизованной» системы, в которой нестабильность на одном уровне может сочетаться с временной стабильностью на другом. Залог успеха такой коалиции не в традиционном («вестфальском» «балансе сил»), но в умении обеспечить правильную комбинацию игроков в нужное время и в нужном месте.

Одна из особенностей глобальной сетевой войны заключается в том, что она позволяет учиться на чужих ошибках: вследствие практически неограниченного обмена информацией неизбежно постоянное аккумулирование опыта и совершенствование навыков и методов ведения боевых действий. Таким образом, каждая новая сетевая атака может отличаться от других как по своим целям, так и по характеру актора и механизму осуществления. При этом объект, подвергающийся нападению, будет не в состоянии провести различие между информационными атаками, инициированными теми или иными акторами. Все дело в том, что в сетевой войне принимает участие адекватный ей качественно новый солдат – актор, значительно отличающийся от солдата индустриальных войн. Этот актор «представляет собой совокупность физических, технологических и разрушающих возможностей, объединенных на базе определяющего элемента – интеллекта»[542]. Иными словами, актор представляет собою обобщающая система, которая на основе собранной и полученной информации из разных источников способна принимать самостоятельные решения. В его действиях самым решающим моментом является доступ к аутентичной информации и скорость её передачи, чтобы можно было осуществлять координацию с другими акторами, что дает ему тотальные преимущества перед противником. Это предполагает соответствующую экипировку солдата сетевой войны, которая должна содержать в себе массу сенсоров и датчиков, чтобы гарантировать его живучесть на поле боя.

Понятна тенденция технологического оснащения актора, нацеленная на максимальную интеграцию солдата и технологической начинкой, от чего зависит эффективность его действий на поле боя. «В пределе организм солдата должен быть модернизирован посредством технологичных элементов, вживленных в его организм. Речь идет о микрочипах, позволяющих контролировать и корректировать реакцию организма, его психическое и психологическое состояние, уровень адреналина и т. д. извне в критических ситуациях. Находясь на поле боя, совершенный в технологическом смысле организм постоянно находится на линии – online. А его действия координируются штабом операции посредством беспроводного обмена информационными пакетами»[543]. Благодаря этим информационным обменам на монитор штаба транслируется напрямую с веб-камеры картинка с поля боя, что позволяет видеть точную картину происходящих событий и важные детали, находящиеся вне поля внимания солдата. Таким образом достигается корректировка действий актора и появляется возможность предупреждать его об опасностях, а также показывать пути отхода.

Для максимального повышения эффективности актора на поле боя необходим доступ к его мыслям, так как его голосовое общение с командным пунктом не способно отразить полную картину окружающей действительности. Министерство обороны США профинансировало исследования в области исследования волн головного мозга, что принесло вполне определенные успехи. Речь идет о части долгосрочного проекта, направленного на создание так называемых «умных шлемов» – нового вида вооружений, революционного по своей сути в представлениях о современной войне. ««Умный шлем» должен научиться считывать мысли человека, его носящего. Сама конструкция инновационного шлема уже готова – он оснащен 128 датчиками, улавливающими мозговые колебания, и программным обеспечением, преобразующим полученные данные в информацию о мыслях актора. С помощью шлема солдаты могут с максимально возможной скоростью обмениваться информацией как со штабом, так и друг с другом, а также передавать команды и сообщения путем «громких» и отчетливых мыслей, которые будут транслироваться в звуковой форме в шлемы других солдат, а также на базу»[544]. Такого рода исследования ведутся в Калифорнийском и Мэрилендском университетах, а также в университете Карнеги-Меллон. Перед их учеными стоит техническая задача выделения нужных мыслей из общего потока активности мозга человека, которая будет решена путем формирования соответствующего «сетевого кода». Все свидетельствует о том, что кибернетическая модернизация организма солдата является главной тенденцией в создании эффективных солдат сетевой войны, которые могут быть и террористами.

Эксперты отмечают, что потенциал сетевых форм и методов подрывной и террористической деятельности, по всей видимости, будет востребован странами и политическими организациями, не решающимися бросить открытый вызов своим противникам и потому стремящимися избежать прямых ответных действий военного, экономического и дипломатического характера. Именно под влиянием сетевых войн сейчас терроризм принимает новый облик, происходит его эволюция соответственно динамике информационной революции. Вполне возможно, терроризм будет использовать высокотехнологичных кибервоинов, перемещающихся по информационным и коммуникационным сетям, чтобы разрушать системы управления, которые во все большей степени определяют жизнеспособность современного общества. Инновации, определяющие новый облик терроризма в информационную эпоху, находятся в сферах организации, доктрины, стратегии и технологии террористической деятельности. «В организационном отношении, – пишет С.Г. Туронок, – терроризм продолжит движение от традиционных, иерархических к современным, сетевым структурам информационной эпохи. Модель вертикального единоначалия, вождизма уступит место горизонтальным, децентрализованным схемам. Основные усилия будут направлены на выстраивание распределенных транснациональных сетевых систем, в противоположность традиционным самостоятельным организациям.

В технологической сфере террористы будут все активнее делать ставку на передовые информационные технологии как в оборонительных, так и в наступательных целях, а также в обеспечение сетевых организационных структур. В области доктрины и стратегии некоторые террористические группы, оценив потенциал «информационных операций», которые по эффективности могут не уступать традиционным силовым действиям, террористы перейдут от изолированных актов к новой стратегии, предполагающей широкомасштабную кампанию, опирающуюся на тактику «роя», так называемая тактика пчелиного роя (swarm tactics), или сворминг вызывает особый интерес экспертов в области борьбы с терроризмом. Сворминг предполагает наличие распределенной сети разрозненных звеньев, атакующих выбранную цель одновременно с различных направлений. Задействованные звенья сети должны быть способны оперативно и скрытно сконцентрировать силы в нужном месте и в нужное время, нанести удар, и так же молниеносно и бесследно рассредоточиться и исчезнуть, оставаясь при этом в постоянной готовности собраться вновь в другом месте»[545].

В результате утратят привычную определенность границы между функциями полиции (защита личности от криминальных акций), спецслужб (предотвращение подрыва информационной безопасности общества), военно-политических структур (поддержание обороноспособности страны) и внешнеполитических органов (дипломатическое обеспечение национальных интересов). Ответы на эти вызовы лежат, прежде всего, в области межведомственной координации путем преодоления пережитков соперничества и взаимного недоверия между военными, разведывательными и правоохранительными структурами, реорганизации и объединения баз данных, введения практики трехсторонних (возможно, и четырехсторонних – с привлечением представителей дипломатического корпуса) консультаций, обмена опытом и включения в оперативный арсенал названных ведомств ранее не свойственных им средств и методов. Малоизученной остается на сегодняшний день область «симметричных ответов», предполагающих заимствование соответствующими государственными службами сетевых форм организации и методов работы. Теоретически, «симметричный ответ» должен предполагать выработку «контрсетевых» решений: например, создание комплексных, многофункциональных компактных подразделений, сочетающих правовые возможности и оперативные ресурсы правоохранительных, разведывательных и военных структур и наделенных высокой степенью автономии в принятии тактических решений (в пределах сферы своей ответственности, заданной по географическому, отраслевому или иному принципу). Обосновывая целесообразность такого решения, его сторонники нередко приводят в пример иммунную систему человека, вырабатывающую антитела, которые свободно циркулируют по кровеносной системе и преследуют единственную цель: выявлять, блокировать и уничтожать вредоносные вирусы. Однако подобные инициативы вызывают большие сомнения – ведь даже иммунная система иногда дает сбой и начинает уничтожать вполне здоровые и жизненно важные органы (явление аутоиммунных заболеваний). Не случайно все попытки бороться в террористами их же методами заканчивались политическими скандалами: вкусив вседозволенности, антитеррористические «эскадроны смерти» рано или поздно выходили из-под контроля своих создателей, утрачивая всякие отличия от тех, с кем они были призваны вести борьбу. В то же время внимательного анализа заслуживает деятельность сетевых негосударственных организаций: данные формы и методы могут быть использованы как компоненты стратегической информационной войны.

Так или иначе, ответы на вызовы сетевой войны предполагают выработку гибридных (сочетающих иерархические и сетевые компоненты) многоуровневых и многофункциональных организационных решений. Контуры таких решений уже прослеживаются – например, опыт международного обмена разведывательной информацией и координации оперативных мероприятий, накопленный после 11 сентября 2001 г., может рассматриваться в качестве первоосновы гипотетической глобальной антитеррористической сети. Коммуникативные связи и информационные каналы подобных сетей могут причудливым образом пронизывать как сферу межгосударственных отношений, организаций и институтов, так и гражданское общество, преодолевая, с одной стороны, ограниченность традиционного государственного суверенитета, а с другой – утрачивающую свою актуальность дихотомию публичного и частного секторов.

Развитие сетевого общества и возникающие в связи с этим проблемы информационной безопасности привели к возникновению феномена «электронной совести»[546]. Данный понятие появилось среди российских специалистов по криптографии, размышлявших о том, чем сегодня живет и что создает современная криптография. Если классическая криптография защищает информацию от посторонних, попутно решая проблему идентификации доверенных пользователей, то новое время ставит перед ней новую задачу – защиту коммуникационных криптографических устройств от собственных недобросовестных пользователей. В контексте современных интеллектуальных войн в криптоанализе весьма перспективным является использование таких новых технологий, как искусственные нейронные сети, генетические алгоритмы и квантовая криптография[547]. Это означает, что современная криптография представляет собой соревнование методов шифрования и криптоанализа, что невозможно без человеческого интеллекта, занимающегося сложными теоретическими исследования в области квантовой физики и квантовой информации.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.