§ 4. ПЕРВОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ: Национальный аспект в реализации политических устремлений СССР и Германии в «лимитрофной зоне» (Польша, Финляндия, Прибалтика, Бессарабия и Северная Буковина)
§ 4. ПЕРВОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ:
Национальный аспект в реализации политических устремлений СССР и Германии в «лимитрофной зоне» (Польша, Финляндия, Прибалтика, Бессарабия и Северная Буковина)
Как известно, 23 августа 1939 г. СССР и Германия подписали Договор о ненападении, к которому прилагался Секретный дополнительный протокол, касавшийся разграничения сфер влияния в Восточной Европе. В результате достигнутых соглашений Советский Союз получил возможность реализовать свои устремления по присоединению ряда территорий, на которые, по мнению руководства страны, СССР имел юридические или моральные права. В их числе были Западная Украина и Западная Белоруссия, населенные единокровными народами (большая часть этих территорий ранее входила в состав Российской империи), Финляндия, Литва, Латвия и Эстонии, получившие независимость от России в 1917–1918 гг., а также Бессарабия, входившая в состав России до декабря 1917 г. и впоследствии оккупированная Румынией[16].
СССР оспаривал польскую принадлежность Западной Украины и Западной Белоруссии еще с начала 1920-х гг.{343} После подписания Пакта и нападения Германии на Польшу 1 сентября 1939 г., советское руководство начало, наряду с военной, политическую подготовку к занятию территории Западной Украины и Западной Белоруссии, в рамках которой был в полной мере использован «национальный фактор». 7 сентября 1939 г. И.В. Сталин в беседе с генеральным секретарем ИККИ Г. Димитровым сказал: «Польское государство раньше (в истории) было национальное государство, поэтому революционеры защищали его против раздела и порабощения. Теперь — фашистское государство угнетает украинцев, белорусов и т.д.»{344}. 10 сентября 1939 г. В.М. Молотов на встрече с германским послом В. фон Шуленбургом сказал, что «советское правительство намеревается… заявить, что Польша разваливается на куски, и что вследствие этого Советский Союз должен прийти на помощь украинцам и белорусам, которым “угрожает” Германия»{345}. 14 сентября 1939 г. в «Правде» было объявлено о том, что «национальная политика правящих кругов Польши характеризуется подавлением и угнетением национальных меньшинств, и особенно украинцев и белорусов». Утром 17 сентября 1939 г. Советское правительство вручило польскому послу в Москве ноту, в которой говорилось, что СССР «не может… безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, остались беззащитными»{346}.
В тот же день Красная Армия перешла границу Польши, выступив, как было объявлено, «на защиту жизни и имущества населения Западной Украины и Западной Белоруссии»{347}. К этому времени подразделения Польской армии, формировавшиеся на восточных окраинах Второй Речи Посполитой, самораспустились. В тылу польских войск происходили восстания, отмечалось массовое неподчинение властям. Значительная часть белорусов, украинцев и евреев с радостью и надеждой встречала Красную Армию{348}. Польская операция советских войск не являлась войной в полном смысле этого слова, но и не была бескровной — Красная Армия потеряла 737 чел. убитыми и 1862 чел. ранеными{349}.
28 сентября 1939 г. СССР и Германия подписали «Договор о дружбе и границе», который легитимировал раздел Польши (он был именован «распадом Польши») на основе национального фактора: «Обеспечить народам, живущим там, мирное существование, соответствующее их национальным особенностям». К этому договору прилагался Секретный дополнительный протокол, согласно которому Литва отошла в советскую сферу влияния, а Люблинское воеводство и часть Варшавского воеводства — в германскую{350}. Таким образом, при разделе Польши СССР получил исключительно украинские и белорусские этнические территории, еще с 1919 г. определенные как таковые на международном уровне в виде «линии Керзона». Отклонение новой границы от этой «линии» к западу было допущено лишь в районе Белостока и Перемышля, но и на этих территориях имелось значительное украинское и белорусское население.
В Западной Украине и Западной Белоруссии были созваны Народные собрания, которые подали ходатайства о вхождении этих регионов в состав СССР. 1–2 ноября 1939 г. Западная Украина (88 тыс. кв. км и 8 млн. чел. населения) и Западная Белоруссия (108 тыс. кв. км и 4,8 млн. чел. населения) были приняты в состав Советского Союза в рамках УССР и БССР, соответственно{351}.
Объяснить советскому народу присоединение новых территорий договоренностями СССР и Германии по разделу «сфер влияния» в Европе, конечно, было невозможно. Поэтому в пропаганде был широко использован национальный фактор — во-первых, говорилось об исторически и политически справедливом воссоединении разделенных народов — украинцев и белорусов. Во-вторых, утверждалось о спасении западных украинцев и белорусов от «ига» Польши, правители которой были «не в силах разрешить национальный вопрос, создать атмосферу дружбы и доверия между народами»{352}, а после начала Германо-польской войны бросили украинцев и белорусов на произвол судьбы{353}. В-третьих, обоснованию советских притязаний на восточные регионы Второй Речи Посполитой служили заявления о том, что они являются «исконно русской землей»{354}. С этой целью были организованы научно-исторические мероприятия, посвященные освобождению Западной Украины и Западной Белоруссии{355}.
Общие выводы советской пропаганды о результатах раздела Польши гласили, что произошло «освобождение угнетенных народов от ига империализма, и добровольное объединение их на базе социализма, в качестве равноправных членов СССР»{356}. Такое обоснование вполне выписывалось в концепцию «советского патриотизма», духом которого, как утверждала пропаганда, «проникнут был поход… Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию»{357}. Советская пресса рассказывала о том, как улучшилось положение всех национальностей на вновь присоединенных территориях — например, «уничтожена процентная норма, ограничивающая прием в высшее учебное заведение украинцев, русских, евреев»{358}. Идеологическое обоснование продвижения Советского Союза на запад как освобождение единокровных украинцев и белорусов оказалось удачным для восприятия общественным сознанием в СССР{359}, хотя встречалось и восприятие этой внешнеполитической акции как «агрессии»{360}.
С точки зрения национальной политики, вопрос о воссоединении разделенных народов, каковыми к 1939 г. являлись украинцы и белорусы, действительно стоял очень остро. Польское правительство осуществляло в Западной Украине и Западной Белоруссии систему национального гнета. Проводилась ликвидация учреждений культуры, общественных организаций и образовательных учреждений. Так, в 1919 г. на Западной Украине было 3600 украинских школ, к 1934–1935 гг. — осталось 457 школ, к 1939 г. — 200{361}. В Западной Белоруссии к 1934–1935 учебному году осталось всего 16 белорусских школ, а к 1937–1938 гг. — ни одной{362}. Польские власти преследовали православную церковь, 1300 храмов которой насильственным образом были преобразованы в католические, а часть храмов — разрушена. На белорусские и украинские земли заселялись польские колонисты — «осадники», которые были наделены полицейскими полномочиями{363}. Польские власти боролись с недовольными украинцами и белорусами — так, в 1930 г. была проведена военно-полицейская акция на Западной Украине («пацификация»). Таким образом, воссоединение украинского и белорусского народов в одном государстве с точки зрения решения национального вопроса можно расценивать положительно. Эта акция встретила понимание в массах западноукраинского и западнобелорусского населения.
Особенностью этнической ситуации в Западной Украине и Западной Белоруссии было присутствие довольно многочисленного польского населения, в основном, дисперсно расселенного. Согласно переписи 1931 г., на территории восточных воеводств Польши проживали 5,6 млн. поляков (43%), 4,3 млн. украинцев, 1,7 млн. белорусов, 1,1 млн. евреев, 126 тыс. русских, 87 тыс. немцев и 136 тыс. представителей других национальностей. Наличие польского населения создавало трудности для советских властей. На территории Западной Украины и Западной Белоруссии уже с 1939 г. развернуло свою деятельность польское подполье, в котором приняли участие «осадники», бывшие военнослужащие польской армии, государственные служащие Второй Речи Посполитой и др.{364} В свою очередь, некоторые украинцы и белорусы стремились отомстить полякам за предыдущие унижения. В частности, новые органы власти Львова не оказывали помощь польским беженцам, боролись с употреблением польского языка, не принимали поляков на работу. В июле 1940 г. И.В. Сталин потребовал от Львовского обкома КП(б)У «незамедлительно ликвидировать эти и подобные им перегибы и принять меры к установлению братских отношений между украинскими и польскими трудящимися»{365}.
В то же время с целью урегулировать национальный вопрос на вновь присоединенных территориях советские власти осуществили «деполонизацию» руководящих кадров{366} и прибегли к репрессивным акциям. В феврале и апреле 1940 г. была осуществлена депортация «осадников» и «лесников» (работники Польской лесоохраны) в отдаленные регионы СССР — всего было выселено около 201 тыс. чел. В мае 1940 г. были депортированы беженцы, прибывшие из Польши, в количестве 75 тыс. чел. В мае 1941 г. была проведена депортация членов семей участников украинских и польских националистических организаций из Западной Украины в количестве 11 тыс.
чел., в июне 1941 г. — «контрреволюционеров и националистов» из Западной Белоруссии в количестве 21 тыс. чел.{367} Еще раньше в результате «добровольно-принудительной» репатриации в Германию из Западной Украины выехали 86 тыс. немцев{368}.
Советская пропаганда представляла раздел Польши как доказательство вновь установленной «дружбы» между СССР и Германией{369}. О том же говорили заключенный между СССР и Германией «Договор о дружбе и границе» и секретный протокол к нему. Нацистское руководство давало аналогичные посылы. 19 сентября 1939 г. в Данциге Гитлер произнес речь: «Польша больше никогда не возродится… Это гарантирует не только Германия, но это гарантирует и Россия»{370}.
Однако на самом деле освободительный характер действий советских войск на Западной Украине и в Западной Белоруссии, да еще перед лицом германской опасности, не устраивал нацистское руководство{371}, так как такая идеологическая установка дискредитировала Германию в глазах украинского и белорусского населения, тем более что Рейх имел собственные планы на эти территории. Еще в декабре 1938 г. в оккупированной Праге под контролем германских властей было создано «Украинское ведомство» под руководством Н. Сушко. Когда в сентябре 1938 г. Закарпатье, входившее в состав Чехословакии, получило автономию, во Внешнеполитическом управлении НСДАП решили использовать этот факт для игры на «украинском вопросе»{372}, создав в этом регионе плацдарм для влияния на украинские области Польши и СССР. Эти планы отпали после того, как в марте 1939 г. Закарпатье было аннексировано Венгрией, и украинская автономия была упразднена.
В 1939 г. германское руководство стало вынашивать планы создания из восточных провинций Польши зависимых от Германии государств, которые стали бы плацдармом для нападения на СССР. Эти планы в определенной мере согласовывались с программой «Организации украинских националистов» (ОУН), созданной в 1929 г.[17], которая ставила своей целью создание самостоятельного и единого украинского государства, включающего в себя все украинские этнические территории. Программа ОУН была построена на синтезе интегрального национализма, фашизма и национал-социализма{373}. Хотя ОУН боролась с польским владычеством на Западной Украине, ее антисоветской направленности ОУН способствовало реализованное в 1920-х и 1930-х гг. заигрывание властей Польши с украинскими националистами с целью направить их активность против СССР. Так, в сентябре 1937 г. гестапо сообщало, что «заинтересованность Польши в дирижировании украинским вопросом в своем духе очевидна… Варшава ежемесячно платит не менее 6 тыс. марок парижской группе украинцев, чтобы влиять на них в дружественном полякам духе»{374}. На Западной Украине во времена польского владычества распространялись националистические издания, направленные против СССР{375}.
Весной 1939 г. были установлены контакты между германскими властями и лидером ОУН-М А. Мельником{376}. В июне 1939 г. сотрудник Внешнеполитического управления НСДАП А. Шикеданц направил в Рейхсканцелярию меморандум под названием «Восточноевропейские вопросы», в котором представил Западную Украину и Западную Белоруссию как ядро будущих марионеточных образований, с помощью которых Германия могла бы приступить к расчленению СССР{377}. После начала Германо-польской войны германская агентура на Западной Украине развила кипучую деятельность по подготовке провозглашения «независимого государства» при подходе германских войск. Руководитель абвера адмирал В. Канарис получил приказ поднять с помощью ОУН-М восстание в украинских районах, «провоцируя восставших на уничтожение евреев и поляков». Этот приказ был отменен лишь после вступления на польскую территорию Красной Армии{378}.
Таким образом, нацистские планы захвата восточных территорий Польши были разрушены вхождением Западной Украины и Западной Белоруссии в состав СССР. Планировавшийся с весны 1939 г. официальный переход всех украинских эмигрантских организаций под крыло ведомства А. Розенберга был отменен, чтобы предотвратить ухудшение отношений с Советским Союзом{379}.
Тем не менее в 1939–1941 гг. власти Третьего рейха развили тайное сотрудничество с украинскими и белорусскими националистами{380}. Германский консул в венгерском Закарпатье открыто содействовал деятельности «мельниковского крыла» украинских националистов (ОУН-М){381}. Хотя в сентябре 1940 г. гестапо отмечало «радикальное антигерманское направление» у украинских националистов в Генерал-губернаторстве, в том числе у С. Бандеры{382}, к началу 1941 г. были налажены отношения и с ОУН-Б, которая получила от Германии финансирование{383}. В феврале 1941 г. абвер провел переговоры с референтом разведки и связи ОУН-Б Р. Ярым, в результате которых было достигнуто соглашение о военном обучении членов ОУН. Из числа обученных 800 оуновцев в составе абвера были созданы диверсионные отряды «Нахтигаль» и «Роланд»{384}, которые в июне 1941 г. приняли участие в германском вторжении в СССР.
После вхождения Западной Украины в состав СССР ячейки ОУН начали «приобретать оружие и готовить вооруженное восстание»{385}. Однако количество реализованных вооруженных выступлений ОУН в конце 1939 г. — начале 1941 г. было относительно невелико. Но благодаря помощи со стороны Германии, перед началом войны оуновцы на территории СССР существенно активизировались. В апреле 1941 г. они совершили 47 терактов, в мае 1941 г. — 58 терактов. На 1 мая 1941 г. в УССР было зарегистрировано 22 бандгруппы (105 чел.), на 1 июня 1941 г. — 61 бандгруппа (307 чел.), на 15 июня 1941 г. — 74 бандгруппы (346 чел.){386}. Под влияние ОУН попали некоторые представители западноукраинской молодежи, призванные в Красную Армию, которые дезертировали из Красной Армии и пытались осуществлять переход через границу на сторону Германии{387}.
Нацисты заигрывали и с белорусскими эмигрантами. В сентябре 1939 были организованы «Белорусское представительство в Германии», «Белорусский комитет самопомощи» и «Белорусский клуб». С 1940 г. в Варшаве начал работу «Белорусский комитет в Генерал-губернаторстве», а в ряде польских городов — созданы «Белорусские отделы». В Варшаве, Кракове, Бялой-Подляске и других городах были открыты белорусские молодежные лагеря, школы и курсы по подготовке кадров для будущей оккупированной Белоруссии{388}.
В пользу Германии играли настроения части населения Западной Украины и Западной Белоруссии, разочарованной политическими и экономическими реформами, проведенными советскими властями{389}. Депортированные в отдаленные местности СССР поляки («осадники» и «лесники») возлагали надежды на свое освобождение и восстановление Польского государства Германией{390}. Негативизм по отношению к Рейху, который напал на Польшу, оккупировал исконно польскую этническую территорию и ликвидировал польскую государственность, отошел на второй план по сравнению с насилием, осуществленным в отношении депортированных поляков со стороны Советского государства. Очевидно, они не знали подробностей о германском оккупационном режиме в Польше, который был весьма жестоким. Польша стала плацдармом для апробирования программы порабощения «недочеловеческой расы» (оккупированная Германией в 1938 г. другая славянская страна — Чехия — не совсем подходила для этих целей, так как она перешла под контроль Рейха мирно, имела высокий уровень жизни, развитую промышленность и «сильную примесь немецкой крови»){391}.[18] В перспективе на территории Польши планировалось создать моноэтническое немецкое пространство. Образованный класс поляков подлежал уничтожению уже на первом этапе, остальная часть польского населения должна была использоваться как рабы. Созданному на территории центральной и южной Польши «Генерал-губернаторству» предписывалась временная роль резервации для «неполноценных рас» — поляков и евреев. К лету 1941 г. в этот регион из Рейха было переселено около 1 млн. поляков и евреев. Специальные отряды СС охотились за светлоголовыми польскими подростками, которых отбирали у родителей и отправляли в интернаты для «онемечивания». Оккупированная Польша была не только «трамплином» для нападения на Советский Союз, но и служила «моделью» для его будущей оккупации{392}.
Следующим участком «лимитрофной зоны», где проявились внешнеполитические устремления Советского Союза в предвоенный период, стала Финляндия. В результате провозглашения независимости Финляндии в декабре 1917 г. граница СССР стала проходить всего в 20 км от северной окраины Ленинграда. В 1938 г. по инициативе СССР велись переговоры с Финляндией о заключении военного союза на случай нападения Германии через финскую территорию, которые закончились безрезультатно. Заключению союза помешали, в том числе амбиции финских националистов, которые претендовали на Советскую Карелию и Кольский полуостров с целью создания «Великой Финляндии». В Финляндии было широко распространено «чувство ненависти и презрения к русским», которое, даже по мнению зарубежных исследователей, не было ничем обосновано{393}.
После подписания в августе 1939 г. советско-германского Секретного протокола, согласно которому Финляндия вошла в советскую «сферу влияния», СССР получил возможность форсировать решение «финского вопроса». После того как переговоры с правительством Финляндии о заключении пакта о взаимопомощи и об обмене территориями зашли в тупик, советское руководство решило пойти на обострение ситуации. 28 ноября 1939 г. было объявлено о денонсации Договора о ненападении с Финляндией (заключен в 1932 г.), а 30 ноября 1939 г. советским войскам был дан приказ к переходу в наступление. Началась Советско-финляндская война (Зимняя война). В целом следует согласиться с мнением, что ввиду упорного нежелания финской стороны идти на компромисс, у СССР не было иных возможностей, кроме как силовым способом решить проблему обеспечения безопасности своих границ, проходивших в непосредственной близости от Ленинграда{394}. Эта проблема не была надуманной. Как до, так и после Зимней войны ее признавала, например, германская сторона — в частности, генерал-лейтенант К. Дитмар, командир 169 пд вермахта, с 1941 г. дислоцированной в Финляндии{395}.
Разработанная советской пропагандой идеологическая установка гласила, что война с Финляндией имела своей целью как обеспечение безопасности северо-западных границ СССР, так и «освобождение финского народа из-под ига маннергеймовской шайки»{396}. Обоснованию «освободительного» характера войны служило создание советскими властями альтернативного, просоветского финского «правительства» и провозглашение «Финляндской демократической республики» (ФДР) 1 декабря 1939 г. в городе Терийоки[19] на занятой советскими войсками финской территории. Правительство ФДР было представлено как единственно легитимный представитель воли финского народа. Главой правительства и министром иностранных дел ФДР был назначен финский коммунист О.В. Куусинен, который с 1921 г. находился в СССР. 2 декабря 1939 г. между Советским Союзом и ФДР был заключен Договор о взаимопомощи и дружбе, основные положения которого соответствовали требованиям, ранее предъявленным СССР к Финляндии (передача территорий на Карельском перешейке, продажа ряда островов в Финском заливе, сдача в аренду полуострова Ханко). В обмен предусматривалась передача Финляндии 10 районов Советской Карелии (с преимущественно карельским населением), территория которых в 17 раз превышала территорию, передаваемую СССР{397}. Потеря этих районов не имела для Советского Союза большого значения, так как ФДР, власть которой советское руководство планировало распространить на территорию всей Финляндии, была бы полностью зависимым от СССР государством. Кроме того, на территории СССР была создана «Финская народная армия» из военнослужащих — советских граждан финского и карельского происхождения, численностью до 25 тыс. чел. Эта «армия» популяризовалась среди советского населения, производился сбор подарков для ее воинов{398}.
Создавая «правительство», «Финскую народную армию» и другие органы ФДР, советское руководство преследовало далеко идущие планы по советизации Финляндии{399}. Однако О.В. Куусинен и его марионеточное правительство крайне негативно воспринимались не только большинством населения Финляндии, но даже руководством финляндских коммунистов{400}. Искусственное происхождение и подконтрольность СССР всех вышеупомянутых структур были слишком очевидны.
Пропагандистам, призванным доказывать населению СССР действенность лозунга «освобождения Финляндии», также пришлось столкнуться с большими трудностями. Многие красноармейцы чувствовали зыбкость юридических и моральных оснований считать войну с Финляндией справедливой, так как классовые идеи «освобождения» Финляндии от эксплуатации и «белофинской власти» явно проигрывали мобилизационным установкам финской стороны — продолжению «Освободительной войны» 1918 г. и другим национальным мотивам{401}.
Следует отметить, что идея создания альтернативных «правительств и «армий» была признана актуальной и на финской стороне. В ответ на создание «правительства ФДР», Финляндия начала формирование «Русского эмигрантского правительства», на пост председателя которого рассматривались такие разноплановые кандидатуры, как А.Ф. Керенский и Л.Д. Троцкий. В январе 1940 г. Финляндия приступила к созданию «Русской народной армии», в которую вербовали советских военнопленных. По некоторым данным, эту деятельность возглавлял бывший секретарь Сталина Б.Г. Бажанов, бежавший из СССР в 1928 г. К формированию этой «армии» был также привлечен РОВС{402}.
К марту 1940 г., после прорыва Красной Армией линии Маннергейма, поражение Финляндии в войне стало очевидным. Правительство Финляндии обратилось к СССР с предложением заключить мир, что и было достигнуто 12 марта 1940 г. СССР получил Карельский перешеек, часть Западной Карелии, часть Лапландии, острова в восточной части Финского залива, а также в аренду на 30 лет полуостров Ханко.
В результате заключения мира «правительство ФДР» самораспустилось. Однако сталинское руководство не было в полной мере удовлетворено итогами войны с Финляндией и поэтому 31 марта 1940 г. осуществило политическую акцию по преобразованию Карельской АССР в Карело-Финскую ССР, которая стала 12-й союзной республикой в составе СССР. Пропаганда утверждала, что этот акт «явился новым торжеством ленинско-сталинской национальной политики»{403}. На самом деле, образование КФССР было инспирировано стремлением доказать советскому народу, что несмотря на многочисленные жертвы, война с Финляндией принесла положительные результаты{404}. Создание КФССР, очевидно, имело также цель сформировать политический плацдарм для будущего решения «финского вопроса», которого не удалось достичь в Зимней войне. Так, М.И. Калинин при посещении в мае 1941 г. Карельского перешейка, высказался, что после увеличения СССР в 1939–1940 гг. неплохо было бы присоединить еще и Финляндию{405}.
Хотя уровень карельской национальной государственности был повышен — с автономной республики до союзной — во вновь образованной КФССР карелы разделили «титульность» с финнами и, фактически, даже утратили первенство, так как новой союзной республике была принудительно навязана «финскость» — в том числе государственным языком вместо карельского стал финский. В целом преобразование Карельской республики в «Карело-Финскую» было абсурдной идеей. По данным переписи 1939 г., финно-угорские народы Карелии составляли всего 27% населения, причем финны — только 2%. Не помогло увеличить процент финского населения и присоединение к СССР новых территорий, так как практически все финны эвакуировались оттуда в Финляндию. В итоге «финской» республика так и не стала — ни морально, ни демографически. Среди финского населения отмечались антисоветские настроения. Кроме того, в КФССР даже произошло уменьшение доли финно-угорского населения — в новые районы республики, согласно постановлению СНК СССР от 6 января 1941 г., были переселены 20 тыс. семей колхозников из других регионов СССР{406}. К 1956 г., когда КФССР была ликвидирована, доля финно-угорского населения в ней снизилась до 18–20%.
Некоторую роль сыграл в Советско-финляндской войне «германский фактор». Хотя Германия объявила нейтралитет и официальная пропаганда Рейха возлагала ответственность за разжигание войны на Великобританию, на деле нацистское руководство заняло антисоветскую позицию и снабжало Финляндию оружием и боеприпасами{407}. Изменение Советским Союзом тактики в войне с Финляндией (отказ от дальнейшей войны и советизации этого государства) было сделано советским руководством с учетом позиций не только Великобритании и Франции, но и Германии, для которой было нежелательным улучшение позиций СССР на Балтийском море{408}.
Следующим этапом реализации советских планов в «лимитрофной зоне» стало присоединение к СССР Литвы, Латвии и Эстонии, осуществленное по однотипному сценарию. В сентябре — октябре 1939 г. с этими странами были заключены Пакты о взаимопомощи, согласно которым на их территории были размещены советские военные базы. В июне 1940 г. СССР выдвинул правительствам прибалтийских стран ультиматумы, потребовав немедленного ввода дополнительного контингента советских войск и отставки правительства. Ультиматумы были приняты. В июле 1940 г. были проведены внеочередные выборы в парламенты, на которых победили просоветские силы. Парламенты приняли решения об установлении советской власти и вступлении в состав СССР. 3–6 августа 1940 г. состоялось официальное принятие в состав Советского государства Литовской, Латвийской и Эстонской ССР. Советская пропаганда утверждала, что «установление советского строя в Прибалтике… является непосредственным результатом революционизирующего влияния СССР на народы других стран, результатом могучей тяги народных масс зарубежных стран к социалистическому строю, под знаменем Сталинской Конституции»{409}.
Восприятие присоединения к СССР как за рубежом, так и в самой Прибалтике было противоречивым. Русский философ, эмигрант И.А. Ильин 24 июня 1940 г. писал, что страны Прибалтики вошли в состав СССР с целью избежать оккупации Германией, и полагал, что Советское государство, предпочтя в случае возможной войны иметь народы «балтийского форпоста» на своей стороне, и не будет «разочаровывать и… озлоблять их коммунистической экспроприацией и террором»{410}. Действительно, для гладкой реализации советских планов в Прибалтике имелись предпосылки, связанные с национальным фактором. Народы этого региона питали исторически сложившиеся антигерманские настроения (в частности, в конце 1930-х гг. их проявляли латыши{411} и эстонцы{412}), поэтому они могли положительно воспринять вступление советских войск как защиту от потенциальной германской агрессии. Известно, что население Литвы в июне 1940 г. приветствовало части Красной Армии{413}.
Однако новая власть не смогла в должной мере использовать то положительное, что могло бы связать народы Прибалтики с СССР, — в первую очередь, вековечное противостояние с Германией. Реформы, проведенные в рамках советизации Прибалтики, антагонизировали население Литвы, Латвии и Эстонии по отношению к советской власти. И.А. Ильин уже в конце июля 1940 г. пересмотрел свое отношение к советизации Прибалтики, сказав, что «бушующая красная волна обрушилась на несчастные маленькие народы»{414}. В одном из писем, присланных в октябре 1940 г. из Таллина в Германию, говорилось, что «над страной царит бандитский террор»{415}. В феврале 1941 г. гестапо получило сведения о том, что «часто с эстонской стороны слышны пожелания, чтобы… солдаты Адольфа Гитлера пришли освобождать», а «предыдущие антинемецкие настроения» среди эстонцев снизились{416}. Произошло это и в Латвии, где форсированная советизация вынудила часть населения обратить взор в сторону Германии{417}.
Ситуация усугублялась тем, что на массовую поддержку в странах Прибалтики новым властям рассчитывать не приходилось{418} — еще до присоединения к СССР здесь бытовали антисоветские настроения{419}. Мешала и неразвитость в Прибалтике коммунистического движения, где «ввиду слабой марксистской подготовки значительного количества членов компартий прибалтийских стран, компартии испытывали серьезное затруднение с пропагандой марксизма-ленинизма, освещением опыта социалистического строительства Советского Союза в печати»{420}.
Антисоветские силы Прибалтики оказали пассивное и активное сопротивление новым властям. Так, в Латвии политические партии «только внешне распустили себя, а по существу сохраняли связи и… кадры», пытаясь проникнуть в советские органы власти{421}. В апреле 1941 г. в республике проявилась антисоветская деятельность организаций «Тевияс саргс» (затем — «Латвияс сарги»){422}.[20] В Литве таутининки (члены Литовского союза националистов[21]) и другие националисты ушли в глубокое подполье. Первое время число их выступлений было невелико, но перед началом войны — увеличилось{423}. С июля 1940 г. по май 1941 г. органами НКВД было ликвидировано 75 литовских националистических формирований{424}. В Эстонии члены полувоенной организации «Кайтселийт»[22] скрылись в лесах, на отдаленных и глухих хуторах{425}. Среди просоветски настроенной части эстонского населения бытовало мнение, что сохранению в республике «антисоветских кадров» способствовало мирное присоединение Прибалтики к Советскому Союзу (не было гражданской войны){426}.
В середине июня 1941 г., перед самым началом войны, в Прибалтике были осуществлены депортации «антисоветски настроенных лиц», в число которых были включены бывшие государственные служащие независимых Литвы, Латвии и Эстонии, члены политических партий, националисты, фабриканты и купцы, русские белоэмигранты, уголовные элементы. В Литве было арестовано 5664 и депортировано 10 187 чел., в Латвии — 5625 и 9546 чел., в Эстонии — 3173 и 5978 чел., соответственно{427}. В то же время следует подчеркнуть, что советские репрессии в Прибалтике по преимуществу носили классовый, а не национальный характер{428}. Отмечалась также спешность проведения депортации в июне 1941 г., в результате чего многим «антисоветским элементам» удалось ее избежать{429}.
«Германский фактор» в Литве, Латвии и Эстонии имел большую значимость. В предвоенный период Германия рассматривала Прибалтику в качестве плацдарма для экспансии. Как уже говорилось, нацистские идеологи планировали, что этническая территория литовцев, латышей и эстонцев должна была войти в состав немецкого «жизненного пространства», а сами прибалтийские народы подвергнуться «германизации». Германское руководство готовило для этого политическую почву. Так, в июле 1937 г. советская разведка сообщала, что «немцы принимают все меры к тому, чтобы глубже внедриться в Эстонию»{430}. В марте 1939 г. Германия осуществила в Прибалтике территориальную экспансию, аннексировав у Литвы Клайпедский (Мемельский) край. До заключения Пакта о ненападении советская пропаганда вполне обоснованно поднимала вопрос о «происках германского фашизма в Прибалтике» в рамках «подготовки “большой войны”… и захвата территорий на Востоке». Утверждалось, что «германский фашизм ставит себе задачей не только захват территории прибалтийских стран и восстановление господства баронов, но и прямое физическое уничтожение народов, населяющих эти страны»{431}. Реализации германских планов помешало вхождение Литвы, Латвии и Эстонии в «сферу интересов» Советского Союза. Немецкое население Прибалтики после ее вхождения в «сферу интересов» СССР было репатриировано в Германию{432}.
Острым и актуальным по сей день является вопрос о правовой оценке присоединения Прибалтики к СССР. По нашему мнению, хотя не было советской агрессии, но не было и искренней добровольности со стороны прибалтийских стран. Правительства и народы Литвы, Латвии и Эстонии не сопротивлялись вступлению советских войск, в том числе потому, что после заключения Советско-германского пакта о ненападении и начала Второй мировой войны они были изолированы от помощи извне.
Четвертым полем реализации советских внешнеполитических устремлений в «лимитрофной зоне» стала Бессарабия. Как уже говорилось, Советский Союз никогда не признавал законность румынской оккупации Бессарабии. В составе Украинской ССР была создана Молдавская АССР, которая служила плацдармом для развития советской молдавской нации и соответствующей советской агитации в Бессарабии. При этом молдаване составляли только около 30% населения этой автономии. Советская пропаганда утверждала, что молдаване — это нация, не только отдельная от румын (такая точка зрения имеет под собой основание), но и более близкая к русским и украинцам, а молдавский язык не принадлежит к языкам романской группы{433} (эти утверждения не соответствуют действительности).
После подписания Советско-германского пакта о ненападении СССР получил возможность реализовать свои планы по возвращению Бессарабии. Способствовало этому и военное поражение Франции, которая была союзницей Румынии. 26 июня 1940 г. В.М. Молотов вручил румынскому послу в Москве ноту советского правительства, в которой говорилось: «В 1918 году Румыния, пользуясь военной слабостью России, насильственно отторгла от Советского Союза (Россия) часть его территории — Бессарабию — и тем нарушила вековое единство Бессарабии, населенной главным образом украинцами, с Украинской Советской Республикой»{434}. Таким образом, в притязаниях на Бессарабию был задействован «украинский фактор», а не «молдавский», хотя украинское население Бессарабии составляло около 20% (русское — 8%), молдаване же составляли около 50% ее населения{435}.
Кроме Бессарабии, в советской ноте шла речь о Северной Буковине, «население которой в своем громадном большинстве связано с Советской Украиной, как общностью исторической судьбы, так и общностью языка и национального состава»{436}. Северная Буковина, населенная, в основном, русинами, до 1918 г. входила в состав Австро-Венгрии и затем, вопреки решению Буковинского народного собрания, была аннексирована Румынией. Румынские власти проводили в отношении украинского и русинского населения Бессарабии и Северной Буковины политику национального угнетения. Было закрыто большинство украинских библиотек, ограничен выпуск газет и книг, сокращено народное образование на украинском языке, ряд населенных пунктов был переименован по-румынски, украинцев заставляли брать румынские фамилии. При помощи фальсификации результатов переписей искусственно завышалась доля румын в населении Северной Буковины{437}.
Правительство Румынии было вынуждено согласиться с требованиями СССР и передать ему Бессарабию и Северную Буковину. К 3 июля 1940 г. советские войска заняли эти территории. 2 августа 1940 г. Молдавская АССР была преобразована в союзную республику с передачей ей большей части территории Бессарабии[23]. Северная Буковина, северная (Хотин) и южная части Бессарабии (Буджак) были включены в состав Украинской ССР. Советская пропаганда провозгласила «освобождение Бессарабии от румыно-боярского ига» и «воссоединение молдавского народа» в качестве «новой победы сталинской внешней и национальной политики»{438}.
Оценивая присоединение Бессарабии к СССР, следует согласиться с мнением М.И. Мельтюхова о том, что применение термина «советская агрессия» к оккупированной Румынией территории Бессарабии невозможно. Это был возврат оккупированной территории, тем более что еще в 1918 г. Румыния сама обязалась вывести войска из Бессарабии. В результате возвращения Бессарабии была восстановлена историческая граница России и Румынии по рекам Прут и Дунай{439}. Что касается присоединения к СССР Северной Буковины, то его можно трактовать как аннулирование нелегитимных действий Румынии по аннексии этого региона в 1918 г.
В целом возвращение населенных украинцами и русскими территорий (Северная Буковина, Хотин, Буджак) в состав СССР следует оценить положительно. Вопрос о вхождении в состав Советского Союза территорий, населенных молдаванами, также нельзя оценить негативно, хотя этот вопрос пока не может быть разрешен однозначно ввиду продолжающихся споров вокруг молдавской идентичности. В то же время перегибы в советизации Бессарабии и Северной Буковины, осуществленные в предвоенное время, оказали отрицательное воздействие на часть местного населения{440}. В июне 1941 г. из Молдавской ССР, Черновицкой и Измаильской областей УССР было депортировано 30 тыс. чел. из числа неугодного для советской власти «элемента»{441}. «Германский фактор» в решении бессарабского и буковинского вопроса проявил себя, в основном, в «добровольно-принудительной» репатриации 124 тыс. немцев из вновь присоединенных к СССР территорий в Германию{442}.
Общая оценка реализации политических устремлений СССР в «лимитрофной зоне» была дана советской пропагандой в виде констатации «огромных побед внешней политики партии и правительства… обеспечившей свободную и радостную жизнь народам западных областей Украины и Белоруссии, Северной Буковины, Литвы, Латвии и Эстонии, и значительно укрепившей границы нашей Родины»{443}, а также увеличения демографического потенциала страны на 23 млн. чел.{444}
Несмотря на громкие заявления, на самом деле власти СССР не полностью доверяли новым согражданам. Так, 12 августа 1941 г. в «Указаниях по отбору танковых экипажей», изданных ГлавПУР Красной Армии, говорилось: «Подбирать людей, хорошо владеющих русским языком (русских, украинцев, белорусов)», однако «в состав боевых экипажей не включать: призванных из западных областей Украины и Белоруссии, Прибалтики, Бессарабии и Северной Буковины»{445}. По некоторым сведениям, в начале Великой Отечественной войны в Красную Армию не принимали добровольцев из Латвии{446}.
Еще один аспект международных отношений в предвоенный период, который косвенным образом отразился на взаимодействии советско-германских интересов, — это военно-политическое противостояние Советского Союза и Японии — одного из важнейших союзников Третьего рейха. В октябре 1936 г. Германия и Япония подписали Протокол о военно-политическом сотрудничестве, через месяц переросший в «Антикоминтерновский пакт». В июле 1937 г. Япония начала агрессию против Китая. В том же году при помощи японских спецслужб во Внутренней Монголии был созван «Монгольский конгресс» и образовано прояпонское «автономное правительство»{447}, которое возглавило созданное на территории центральной части Внутренней Монголии марионеточное государство Мэнцзян. Это образование, наряду с Маньчжоу-Го, могло рассматриваться как плацдарм для будущей «большой войны» Японии с МНР{448} — ближайшим союзником СССР. Советская пропаганда отмечала, что «японское командование придает большое значение вопросу об объединении монгольских ламаи[с] тов и японских буддистов»{449}. Действительно, японская разведка и военные пытались использовать в своих целях идеологию панмонголизма. Япония призывала все народы монгольской группы, в том числе бурят и калмыков, к созданию единого монгольского государства, при этом пропагандируя культурную и расовую близость монголов и японцев{450}. Такие намерения Японии были опасны для СССР.
Напряжение советско-японских отношений вылилось в вооруженный конфликт у озера Хасан в июле — августе 1938 г. Призывы «уничтожить врага» были воплощены советскими воинами в жизнь — японцы были отброшены на территорию Маньчжоу-Го. В то же время советская пропаганда стремилась отделить «правящую верхушку» Японии от ее народных масс, которые якобы были «не заинтересованы в войне с Советским Союзом»{451}. С мая по сентябрь 1939 г. развернулся широкомасштабный вооруженный конфликт между СССР и Монголией, с одной стороны, и Японией и Маньчжоу-Го, с другой стороны. После конфликта на реке Халхин-Гол советско-японские отношения постепенно вошли в стадию относительной нормализации, которая ознаменовалась подписанием 13 апреля 1941 г. Пакта о нейтралитете между СССР и Японией сроком на четыре года.
«Германский фактор» незримо присутствовал во время советско-японских вооруженных конфликтов. В июле 1939 г., в период конфликта на реке Халхин-Гол, представители МИД Германии сообщили советским дипломатам, что германские «отношения с Японией строятся на основе прочной дружбы, которая, однако, не нацелена против России»{452}. Подписание советско-германского Пакта о ненападении проходило в самый разгар этого конфликта, что также влияло на позиции советской и германской сторон при обсуждении условий этого договора. На решение о вступлении советских войск в Польшу 17 сентября 1939 г. оказало воздействие подписание за два дня до этого соглашения с Японией о прекращении военных действий{453}.
Таким образом, реализация политических устремлений СССР и Германии в «лимитрофной зоне» в 1939–1941 гг. фактически стала первым после 1918 г. опытом практического противоборства двух стран в сфере реализации национальной политики на смежных территориях.
Масштабность использования национального фактора в процессе реализации Советским Союзом своих устремлений в «лимитрофной зоне» была широкой. Этот фактор был использован в качестве основного инструмента обоснования присоединения Западной Украины, Западной Белоруссии, Северной Буковины и Бессарабии. В Советско-финляндской войне финский национальный фактор был использован для придания войне статуса «освободительной». В присоединении Литвы, Латвии и Эстонии национальный фактор советским руководством задействован не был, однако проявился в том, что антигерманские настроения прибалтийского населения позволили сделать вхождение Прибалтики в состав СССР более гладким.
Германия, которая рассматривала «лимитрофную зону» как особый регион («Промежуточная Европа»){454}, строила собственные планы на эти земли (кроме Финляндии и Бессарабии), в том числе пытаясь широко использовать национальный фактор. Однако ввиду необходимости урегулировать отношения с Советским Союзом, Германия сознательно снизила масштабность своих политических интересов, согласившись на то, чтобы значительная часть «лимитрофной зоны» перешла под контроль СССР. Однако масштабность использования германским руководством национального фактора оставалась высокой в процессе «закулисного» взаимодействия с национальными организациями и диаспорами народов «лимитрофной зоны».
Вариативность национальной политики Советского Союза в «лимитрофной зоне» была невысокой. В частности, советские органы власти не смогли развернуть в Прибалтике открытую антигерманскую пропаганду, на которую после заключения советско-германского Пакта о ненападении был наложен запрет. Пожалуй, единственным значимым проявлением вариативности политики стало попеременное использование молдавского и украинского факторов в процессе возвращения Бессарабии.
Германская национальная политика была достаточно вариативной — в том числе нацистское руководство корректировало свою политику после вхождения Западной Украины и Западной Белоруссии в состав СССР в 1939 г., вело мониторинг антисоветских настроений, усилившихся в Прибалтике в 1940–1941 гг.
Советская национальная политика в «лимитрофной зоне», с одной стороны, показала свою эффективность. Украинцы и белорусы, ранее претерпевавшие гнет со стороны Польши, получили возможность реализовать национальное бытие в рамках своей национальной государственности — УССР и БССР. Была сохранена национальная государственность прибалтийских народов, которая получила высший из возможных в СССР статус (союзные республики). Создание молдавской национальной государственности в статусе союзной республики (которая формально стала наследницей Молдавской АССР) также можно оценить положительно. В результате реализации военно-политических акций в «лимитрофной зоне» СССР отодвинул свои границы далеко на запад, что должно было предоставить ему территориальное преимущество в будущей войне с Германией, а также сорвало оккупацию этих территорий Германией в 1939 г. Получив в результате своего расширения дополнительные 23 млн. чел. населения, Советский Союз усилил свой демографический потенциал.