Глава четвертая. СМЕРТЬ ГЕРОЯ

Глава четвертая.

СМЕРТЬ ГЕРОЯ

…В первых числах июля 1833 года Александр Иванович Казарский на пути в Николаев остановился отдохнуть у супругов Фаренниковых, проживавших в небольшом имении в двадцати пяти верстах от города Елизавета Фаренникова в своих записках отмечает подавленное состояние Казарского, его необычайную задумчивость и нервозность. Приводит его слова «Не по душе мне эта поездка, предчувствия у меня недобрые». И еще одна важная фраза сказанная им: «Сегодня я уезжаю, я вас прошу приехать ко мне в Николаев в четверг, вы мне там много поможете добрым дружеским советом, а в случае, не дай Бог чего, я хочу вам передать многое». Итак, в четверг в Николаеве должно было произойти что-то очень важное и опасное. Видимо, А.И. Казарский нуждался в помощи надежных и преданных друзей, потому и хотел встретиться в этот день с супругами Фаренниковыми. Более того, он уже располагал определенной информацией и боялся, что она может исчезнуть после его гибели. Александр Иванович ошибся в своих подсчетах всего лишь на один день, но эта роковая ошибка стоила ему жизни.

Спустя несколько дней после прощания Казарского с супругами Фаренниковыми к ним в четверг (!) под утро прискакал верховой с известием, что Александр Иванович умирает. Примчавшись, загнав лошадей, в Николаев, Фаренниковы нашли Казарского уже в агонии в доме его дальнего родственника Охоцкого. Умирая, Казарский успел лишь прошептать им всего одну фразу: «Мерзавцы меня отравили!» Из показаний денщика Казарского В. Борисова о последних словах капитана 1-го ранга: «Бог меня спасал в больших опасностях, а теперь убили вот где, неизвестно за что».

Через полчаса в страшных муках Казарский скончался. Уже к вечеру, как отмечает в своих воспоминаниях Фаренникова, «голова, лицо распухли до невозможности, почернели как уголь; руки распухли, почернели аксельбанты, эполеты, все почернело… когда стали класть в гроб, то волосы упали на подушку». Налицо были все признаки, бывающие при сильнейшем отравлении!

О загадочной смерти Казарского ходило тогда по Николаеву много толков. Супруги Фаренниковы, не покинув сразу город, попытались восстановить события последних дней жизни Казарского. Они установили, что, прибыв в Николаев, Александр Иванович, за неимением гостиницы, снял комнату у некой немки. У нее и столовался, причем, обедая, как правило, просил ее саму вначале испробовать приготовленную пищу. «Делая по приезде визиты, кому следует, — пишет Фаренникова, — Казарский нигде ничего не ел и не пил, но в одном генеральском доме дочь хозяина поднесла ему чашку кофе… Посчитав, видимо, неудобным отказать молодой девушке (а на этом, видимо, и строился весь расчет), Казарский выпил кофе. Спустя несколько минут он почувствовал себя очень плохо. Сразу же поняв, в чем дело, он поспешил домой и вызвал врача, у которого попросил противоядия. Мучимый страшными болями, кричал: “Доктор, спасайте, я отравлен!” Однако врач, скорее всего, тоже вовлеченный в заговор, никакого противоядия не дал, а посадил Казарского в горячую ванну. Из ванны его вынули уже полумертвым. Остальное известно…»

* * *

Анализ обстоятельств смерти А.И. Казарского, внешних изменений после его кончины дает веское основание полагать, что командир «Меркурия» был отравлен наиболее известными в то время ядами — мышьяком или ртутью. При этом доза, которую дали Казарскому, была настолько чудовищна, что ее хватило бы на несколько человек. Избрав для осуществления своей подлой цели отравление, убийцы могли рассчитывать, прежде всего, на то, что криминалистики как науки тогда еще не было и в помине. Сам факт отравления ртутью и мышьяком врачи научились выявлять несколько позднее — в 60-х годах XIX века, когда стала известна реакция так называемого «мышьякового зеркала». Но к тому времени о загадочной смерти Казарского уже забыли…

Исследователь- криминалист Евгений Баринов так описывает возможную причину смерти нашего героя: «Казарский мучился сильными болями и кричал: “Доктор, спасайте, я отравлен!” Какого характера были боли, неизвестно, но, по-видимому, у него был поражен желудочно-кишечный тракт. Эго очень похоже на действие деструктивного яда, то есть вещества, вызывающего дистрофические и некробиотические изменения почек, печени, миокарда, желудочно-кишечного тракта, головного мозга и др. Многие яды этой группы поражают слизистые оболочки пищеварительного тракта и способны накапливаться в организме. Ртуть и ее соединения, наряду с фосфором, мышьяком и цинком, относятся именно к деструктивным ядам.

Похоже, Казарского отравили ртутью и фосфором — веществами, которые проще всего было достать в Николаеве.

Хлориды ртути — сулема и каломель — довольно часто применялись в то время в фармацевтике и парфюмерии; не составляло большого труда раздобыть и белый фосфор. Учитывая осторожность Казарского, вряд ли можно допустить хроническое отравление малыми дозами. Куда вероятнее, что ему поднесли сразу большую дозу. Данные яды плохо растворяются в воде, даже горячей, и Казарский мог заметить беловатый или желтоватый осадок в своей чашке, что укрепило его в убеждении — он отравлен. При приеме сулемы слизистые оболочки рта, губ, глотки приобретают сероватый оттенок, набухают, покрываются налетом. Появляется боль в области желудка, рвота с кровью, частый водянистый стул с примесью крови и слизи (ртуть вызывает сильное слабительное действие). После наблюдается нарастающая слабость, мышечные судороги, металлический вкус во рту и потеря сознания.

Из записки Бенкендорфа видно: Казарский “беспрестанно плевал”, и на полу образовались черные пятна, которые было невозможно смыть. Можно полагать, что помимо металлического вкуса во рту и усиленного слюноотделения у Казарского развился ртутный стоматит с кровоточивостью десен. Иногда при большой дозе ртути пострадавшие ощущают лишь жжение в желудке и тошноту, а через 1–2 часа состояние резко ухудшается, человек теряет сознание, у него развивается острая сердечно-сосудистая недостаточность, и наступает смерть. Таким образом, в целом картина кончины Казарского соответствует симптомам отравления соединением ртути, а именно — сулемой. Яд был принят в очень большом количестве, что вызвало острое отравление и сравнительно быстрый летальный исход.

Учитывая уровень науки того времени, можно с уверенностью сказать, что при правильном проведении экспертизы трупа Казарского можно было с полной достоверностью установить причину смерти капитана. Руководство по отравлениям, составленное тогдашним профессором Медико-хирургической академии Нелюбиным, долгое время считалось ценнейшим пособием по вопросам токсикологии. Современниками Казарского были такие известные судебные медики, как С.А. Громов, С.Ф. Храповицкий и И.В. Буяльский. Даже через полгода после смерти, когда была произведена эксгумация трупа и изъяты внутренние органы, можно было установить истинную причину смерти, обнаружить ртуть или другое вещество, вызвавшее отравление. Однако этого не сделали».

Не будем долго искать, а наберем в Интернете статью по теме «Симптомы отравления мышьяком». Вот что она гласит: «При желудочно-кишечной форме через 30 мин. — 2 часа и более после приема мышьяка ощущается металлический вкус во рту, царапание в полости рта и в зеве, боль и жжение по ходу пищевода (за грудиной), упорная повторная рвота, сильная боль в животе. Через несколько часов начинается холероподобный (испражнения типа рисового отвара) болезненный понос с тенезмами. Из-за быстрого обезвоживания возникают жажда, потеря тургора тканей, голос делается хриплым или беззвучным, отмечаются боль и судороги в икроножных мышцах. Наступает увеличение и болезненность печени, гемоглобинурия, олигурия или анурия, похолодание конечностей. В тяжелых случаях бывают цианоз вследствие недостаточности дыхания, снижение артериального давления с частым, плохого наполнения пульсом, общая судорожная реакция. Смертельный исход наступает через 1–2 дня после приема яда».

Обратим внимание, что симптомы при отравлении мышьяком и ртутью весьма схожи с симптомами при заболевании холерой! Для тех, кто мог организовать тремя годами ранее уничтожение адмиралов Сарычева и Головнина, это сходство симптомов могло быть решающим Кто устроит особое разбирательство во время холерной эпидемии, когда у умирающих налицо все признаки именно холеры?

Однако настораживает тот факт, что спустя три года именно с такими симптомами умирает и Казарский. В его случае опять были налицо симптомы холеры! Почему же никому в Николаеве и в голову не пришло забить тревогу, объявить если уж не карантин, то срочное и тщательное медицинское обследование всех лиц, общавшихся с Казарским, а значит, имевших вероятность заразиться. Да и похоронили Казарского не как умершего от холеры, где-нибудь подальше от населенных пунктов в яме с известью, а со всеми положенными почестями и на городском кладбище. Но ничего подобного сделано, как мы знаем, не было. Возникает сразу вопрос почему? Вариантов ответов здесь только два. Во-первых, это могло произойти по причине низкой квалификации николаевских врачей и отсутствия какого-либо порядка в николаевской администрации. В это не слишком верится. Вспомним, что на юге России только что закончилась эпидемия холеры, и врачи прекрасно знали ее симптомы, так как в своем подавляющем большинстве они недавно имели дело с холерными больными. Кроме этого адмирал Грейг, как мы знаем, любил Николаев, всячески заботясь о его благополучии и процветании. Как-никак Николаев был его «столицей»! Неужели адмирал был сам себе врагом, чтобы, не среагировав на тревожные симптомы смерти Казарского, фактически сознательно превратить свою «столицу» в новый очаг холеры, что сразу бы вызвало создание карантинов и для людей, и для товаров, а это нанесло самим бы грейговцам огромные убытки? Тут уж бы ему от Николая I досталось по полной программе! Да и не мог Грейг так легко рисковать жизнью жены и своих маленьких детей. Поэтому остается второй вариант — врачи, пользовавшие Казарского, с самого начала были прекрасно осведомлены, что именно с ним случилось и что ни о какой холере при заболевании флигель-адъютанта речи быть не могло.

Кстати, врач, как мы помним, поместил Казарского в горячую ванну. Именно это и требуется при отравлении мышьяком и ртутью. Помимо этого необходима была срочна промывка желудка взвесью активированного угля, обкладывание тела грелками, обильное питье, так как происходило интенсивное обезвоживание организма.

Что касается холеры, то при ее лечении главное — это также преодоление обезвоживания организма обильным приемом подсоленной воды. Ванна также рассматривается врачами, как дополнительное средство, так как помогает клеткам тела восполнять дефицит воды. Это в равной степени мог быть и диагноз отравления мышьяком, и диагноз холеры.

Отсюда следует вывод, что штаб-лекарь Петрушевский, который лечил Казарского, действовал в принципе правильно. Но ведь диагноз Петрушевский поставил совершенно иной — воспаление легких! Лечение пневмонии ни для кого не является секретом. Каждый может заглянуть в многочисленные медицинские справочники. Но заталкивать больного воспалением легких в ванну! Кто из нынешних врачей на такое решится? Получается, что Петрушевский знал, что случилось с Казарским, и, как мог, пытался его спасти, делая именно то, что и надо делать при отравлениях. Однако официально Петрушевский указал совершенно иную причину болезни и последующей смерти. Почему? Сам ли он так решил поступить или кто-то ему подсказал? Похоже, что Петрушевскому просто посоветовали держать язык за зубами, и он мудро последовал этому совету.

Нелишне будет вспомнить здесь и странную смерть императора Николая I, который, по одним слухам, простудился и умер от осложнений гриппа, а по другим — отравился, потеряв надежду выиграть Крымскую войну или вообще был отравлен своим лейб-медиком Мандтом. Так как, умирая, Николай запретил вскрывать свое тело, тайна его смерти так и осталась тайной.

Суммируя все четыре случая возможных отравлений (Казарский, Сарычев, Головнин и Николай I), мы можем сделать вывод о том, что данная метода тайных убийств была в то время весьма модной (если так только можно выразиться) в высших кругах. По крайней мере, она была на слуху, а дыма без огня, как известно, не бывает.

Итак, все можно было бы выяснить, но почему-то выяснено не было. Случайность или небрежность в таком деле, которое было на контроле у самого императора, в данном случае исключена. Что же остается? А остается только то, что некие очень и очень могущественные силы сделали все возможное и невозможное, чтобы скрыть правду смерти императорского флигель-адъютанта. И что самое прискорбное — это им удалось в полной мере. До глубины души обидно, что национальный герой России остался неотомщенным. Впрочем, это был последний успех «черноморской мафии». Конец ее был уже не за горами.

Любопытно, что комендант Николаева генерал-майор Федоров заявил, что сразу же после смерти Казарского он предлагал Петрушевскому произвести вскрытие тела. Однако против этого категорически выступил Петрушевский, а за ним и сам Грейг. Свое решение Грейг объяснил весьма странно: так как Казарский умер не сразу, а несколько дней болел, значит, он умер именно от воспаления легких! Кроме этого Грейг заявил, что он и так на слово верит Петрушевскому, а потому вскрывать тело нечего. Согласитесь, аргументация более чем странная, тем более, что речь идет не просто о военнослужащем, и не просто об офицере, а о личном адъютанте императора и о национальном герое России! Здесь могут быть только две причины: полный идиотизм Грейга (что о нем никак не скажешь!) или вполне сознательные действия адмирала, имеющие определенный смысл и цель. О том, какой смысл и какая цель преследовались Грейгом, можно лишь догадываться.

Знал ли вообще адмирал Грейг о затеваемом заговоре и участвовал ли в нем? Четно говоря, мне очень хочется, чтобы не знал и не участвовал. Возможно, все обстояло именно так, но поведение адмирала во время расследования убийства оставляет определенные сомнения в его непричастности.

15 ноября, спустя пять месяцев после смерти, могила Казарского была все же вскрыта. Мы не знаем, кто производил обследование, но результаты подтвердили диагноз Петрушевского. Заметим, что выводы членов комиссии утверждал еще адмирал Грейг, да и обследование было самым примитивным.

Во время проведения эксгумации были изъяты внутренние органы и куда-то отправлены. О результатах эксгумации нам ничего не известно, по крайней мере, никакого документа на сей счет не существует. Даже император не в силах был разорвать цепь воровской круговой поруки своих чиновников… В процессе поиска материалов о смерти Казарского автору пришлось столкнуться с суждениями некоторых историков о том, что Казарский заявил о своем отравлении злоумышленниками из-за якобы присущей ему мнительности (надо понимать — трусости?!!), а причиной смерти стал будто бы заурядный грипп. Ужасные внешние изменения после кончины пытаются объяснить летней жарой и тем, что Казарский был очень толст…

Думается, что подобные утверждения бездоказательны, более того — они просто оскорбительны для памяти столь отважного человека, каким был Александр Иванович Казарский. В отношении же того, толст или не толст был А.И. Казарский, дает ответ его портрет. На портрете Казарский — уже флигель-адъютант и капитан 1-го ранга, а значит, портрет написан не ранее 1831 года, когда ему и были присвоены флигель-адъютантские вензеля. С портрета на нас смотрит не просто худощавый, а даже несколько изможденный человек с запавшими глазами. Вряд ли при той службе, что была у Казарского (почти непрерывные поездки на перекладных по всей России), он смог бы за какие-то полтора года сильно растолстеть…

Заканчивая же разговор о мышьяке, уместно вспомнить, что он имеет одну существенную особенность: этот яд можно выявить в останках и спустя столетия. Так, например, сравнительно недавно был научно установлен факт отравления мышьяком Наполеона (по накоплениям этого яда в волосах умершего).

К сожалению, в силу политических и экономических причин думать сегодня об эксгумации тела командира «Меркурия» не приходится…

* * *

Но вернемся к событиям лета 1833 года в Николаеве. Похороны А.И. Казарского его знакомая описывает так: «За гробом народу шло много, в том числе вдовы, сироты, которым он так много помогал. Все они, рыдая о своем благодетеле, кричали вслух: “Убили, погубили нашего благодетеля, отравили нашего отца!” Впереди гроба несли его ордена и золотую шпагу с надписью “За храбрость”, которой Казарский был награжден за штурм крепости Варна Черноморцы тяжело переживали смерть героя. Один из друзей Лазарева писал адмиралу на Босфорскую эскадру: “…Не буду говорить о горестном чувстве, которое произвело во мне сие известие: оно отзовется в душе каждого офицера Российского флота”».

Первым расследованием смерти Казарского занимался жандармский полковник Гофман. Он же первым послал письмо в Петербург, где прямо утверждал, что Казарский отравлен. По предварительному расследованию Гофмана получалось, что Казарского могли отравить в двух местах: 9 июня на обеде в доме генерала Тулубьева, где дочь генерала дала Казарскому чашку кофе, и 14 июня в доме капитан-командорши Михайловой, где он также выпил из рук молодой девушки чашку кофе. При допросах свидетели путались в показаниях, а затем вообще дружно отказывались от своих же первоначальных показаний. На них явно кто-то давил, но попробуй найди, кто! Отметим, что если доклад полковника Гофмана об отравлении Казарского был признан клеветой, почему он так и не был за это наказан? Значит, дело вовсе не в честном жанжармском офицере, а в чем-то другом?

В качестве отравительницы, как мы знаем, фигурирует некая девушка. Трудно себе представить, чтобы молодая девушка-христианка могла спокойно сидеть и, поддерживая беседу, с интересом наблюдать, как обаятельный молодой мужчина пьет глотками смертельный яд. Если отравление все-таки состоялось именно через чашечку генеральского кофе, то уж точно, что собеседница Казарского о содержимом напитка не знала.

По Николаеву ходила и версия любовной мести. Мол, некая дама была отвергнута Казарским и, как следствие, убивает его из мести. Версия слабая, ибо влюбленные до безумия девушки способны на отчаянный поступок только когда у них не остается шансов, например, в случае женитьбы предмета их обожания на другой. Как мы знаем, ничего подобного с Александром Ивановичем в 1833 году не происходило. У него на тот момент даже не было невесты. Значит, у николаевских девиц все еще оставался шанс на выгодный брак, для чего же травить потенциального жениха? Ко всему прочему, у нас нет и никаких фактов в пользу этой гипотезы.

Ну а что если Казарского отравили завистники его стремительного карьерного взлета? Что ж, в истории бывало и такое, однако, как правило, за недалекими завистниками никогда не стояли серьезные фигуры, да и сами завистники должны быть людьми в местном обществе заметными, ведь до покушения они должны были еще позлословить в адрес ненавистного им человека. В этом случае комиссия, скорее всего, докопалась бы до истины. Кроме того, как и в «любовной» версии, здесь нет никаких фактов.

Существует и вообще уж экзотическая версия ритуального убийства. Будто бы некая мистико-таинственная организация принесла знаменитого православного моряка в жертву своему идолу. В качестве доказательства сторонники этой версии приводят масонские знаки на памятнике Казарского в Севастополе. Но это, конечно же, несерьезно. Кто-то договаривается до того, что Казарского могли отравить по чистой случайности: мол, перепутали яд с сахаром. Эта версия не лучше предыдущей.

Что же у нас остается? А остается, как говорят сегодняшние следователи, версия об убийстве, связанном с профессиональной деятельностью убитого, т.е. его работой по ревизии тыловых контор Черноморского флота.

Реакцию властей на столь внезапную и подозрительную смерть столичного ревизора Фаренникова описывает следующим образом: «Были доносы (надо понимать — письма друзей А.И. Казарского. — В.Ш.), что Казарского отравили, через полгода прибыла в Николаев следственная комиссия, отрыли труп, вынули внутренности и забрали их в Санкт-Петербург. На этом все и кончилось». Удивляться здесь не приходится. Ведь даже если предположить, что члены комиссии, прибывшие для расследования этой загадочной смерти, не были подкуплены, криминалистика того времени была еще слишком слаба, чтобы устанавливать причину смерти спустя годы…

И еще один факт. В это самое время из Николаева на имя императора Николая I поступило письмо о неестественной смерти А.И. Казарского, подписанное николаевским купцом первой гильдии Василием Кореневым, в котором он также указывал на существование заговора злоумышленников. Военный российский историк В.Н. Малышев в своем труде «Флигель-адъютант его императорского величества капитан 1-го ранга Александр Иванович Казарский», вышедшем в Петербурге в 1904 году, пишет по этому поводу: «Донос сей, по произведенному исследованию, оказался не имеющим никакого основания, и государь император по донесению об этом его императорскому величеству высочайше указать соизволил: “Николаевского 1-й гильдии купца Василия Коренева, за упомянутый выше неуместный донос, опубликовать от Сената, со строгим подтверждением удерживаться впредь от подобных действий”. Это было исполнено указом Сената от 22-го марта 1834 года». Говоря современным языком, Кореневу было приказано держать язык за зубами. Обращает на себя внимание, что Коренев являлся не просто горожанином Николаева и даже не просто купцом, а купцом первой гильдии, то есть наиболее богатым и влиятельным. Навряд ли человек такого положения, обладающий трезвым, расчетливым умом, стал бы писать заведомую напраслину, заранее подвергая себя возможности быть наказанным и лишенным каких-нибудь привилегий. Уж он-то, торговый человек, наверняка немало знал о заговоре флотских казнокрадов, с которыми вращался в одной среде.

Более Коренев уже ничего никуда не писал. А вскоре купец внезапно для всех умер от «апоплексического удара». О внезапной смерти энергичного здоровяка купца в Николаеве много судачили, но дальше разговоров дело не пошло. После смерти Коренева никто в городе уже и не помышлял о каких бы то ни было обличениях. Пример правдолюбца Коренева был весьма очевиден…

Возникает справедливый вопрос: почему Николай I не настоял на более тщательном расследовании причин смерти своего флигель-адъютанта? Ответить на него непросто. Но вспомним, что отравлен Казарский был в доме генерала, и сразу станет ясно: в том, чтобы замять «дело Казарского», были заинтересованы самые высокие инстанции, имевшие связи и в столице. При таком положении дел, естественно, весьма несложно было организовать должным образом и подачу материала о смерти Казарского императору. К чести Николая I, он предпринял все возможные усилия, чтобы разобраться с таинственной смертью своего флигель-адъютанта. Расследование дела он поручил шефу корпуса жандармов генералу Бенкендорфу.

8 октября 1833 года Бенкендорф передал императору записку, где значилось следующее: «Дядя Казарского Моцкевич, умирая, оставил ему шкатулку с 70 тысячами рублей, которая при смерти разграблена при большом участии николаевского полицмейстера Автамонова. Назначено следствие, и Казарский неоднократно говорил, что постарается непременно открыть виновных. Автамонов был в связи с женой капитан-командора Михайловой, женщиной распутной и предприимчивого характера; у ней главной приятельницей была некая Роза Ивановна (в других бумагах она проходит как Роза Исаковна), состоявшая в коротких отношениях с женой одного аптекаря, еврея по национальности. Казарский после обеда у Михайловой, выпивши чашку кофе, почувствовал в себе действие яда и обратился к штаб-лекарю Петрушевскому, который объяснил, что Казарский беспрестанно плевал и оттого образовались на полу черные пятна, которые три раза были смываемы, но остались черными. Когда Казарский умер, то тело его было черно, как уголь, голова и грудь необыкновенным образом раздулись, лицо обвалилось, волосы на голове облезли, глаза лопнули, и ноги по ступни отвалились в гробу. Все это произошло менее чем в двое суток. Назначенное Грейгом следствие ничего не открыло, другое следствие также ничего хорошего не обещает, ибо Автамонов ближайший родственник генерал-адъютанта Лазарева».

* * *

Странно, что все историки и биографы Казарского почему-то пропустили один весьма важный момент. Дело в том, что Александр Иванович родился 16 июня 1797 года. Умер же он 16 июня 1833 года, прожив, таким образом, день в день ровно тридцать шесть лет! Учитывая, что умер Казарский в тот же день, когда и почувствовал себя отравленным, можно без особых натяжек предположить, что вся операция по устранению царского флигель-адъютанта была заранее назначена именно на этот день. Каждый из нас с особым чувством относится к дню своего рождения, и всякому приятно, когда оказывается, что в этот день люди помнят о твоем празднике и без всяких напоминаний тебя поздравляют. Да, Казарский был извещен, что замышляется его убийство, причем даже знал, каким способом его собираются убрать. Как мы уже знаем, он принимал все возможные в его положении меры предосторожности. Но именно в канун дня рождения, в момент, когда черноморское чиновничество кинулось наперебой его поздравлять, Казарский на минуту потерял бдительность, расслабился и позволил себе взять, причем не рюмку водки или фужер вина, а всего лишь чашечку кофе (всего-то!), но именно эта ошибка и оказалась роковой. Я просто уверен, что если бы Казарский тогда отказался от кофе, то в запасе у заговорщиков имелось еще несколько вариантов убийства. Но сработала именно чашка кофе, поданная милой молодой девушкой. Так день рождения стал для бывшего командира «Меркурия» днем его смерти. Учитывая, что в году 365 дней, то вероятность случайного совпадения здесь составляет всего 1/365! Согласитесь, что величина это весьма и весьма малая. На мой взгляд, «странное совпадение» с датами рождения и смерти служит еще одним косвенным доказательством того, что летом в 1833 году в Николаеве имел место заранее спланированный заговор, целью которого было убийство Казарского.

Выше мы уже отмечали, что, согласно расследованию жандармского полковника Гофмана, 9 июня на обеде в доме генерала Тулубьева дочь генерала дала Казарскому чашку кофе, а 14 июня в доме капитан-командорши Михайловой он также выпил из рук молодой девушки еще одну чашку кофе. На эти факты жандармский полковник обратил внимание, конечно же, не случайно. Обратим на них внимание и мы.

Уважаемый читатель, не возникает ли у тебя подозрения, что две девушки, угощающие Казарского по очереди чашечкой кофе, — это какое-то странное совпадение? У меня, честно говоря, возникает, и вот почему.

О личной жизни Казарского мы знаем только благодаря изысканиям севастопольской писательницы В. Фроловой, о которых уже писалось выше Напомним лишь, что Казарский перед войной оказался вовлеченным в любовный треугольник между своим сослуживцем-соперником Стройниковым и некой Вознесенской. Последняя отдавала предпочтение Стройникову — георгиевскому кавалеру и любимцу Грейга. Скорее всего, и сама Вознесенская была вхожа в круг Юлии Грейг. Скромный Казарский не выдерживал никакой конкуренции с блестящим Стройниковым Однако затем в течение нескольких дней все полностью переменилось — Стройников стал изгоем общества, Казарский лее, наоборот, национальным героем. Что касается Вознесенской, то она ушла в монастырь. Чтобы молодой, жизнерадостной и полной жизненных планов женщине решиться на такой шаг, надо пережить огромное психологическое потрясение. Несомненно, что решение Вознесенской стало потрясением и для Казарского. Не будем ханжами — каждый мужчина рад, если исчезает его соперник на любовном фронте. Казарский, казалось, был в шаге от счастья, — конкурент повержен и ничего уже не мешало ему (герою!) завоевать сердце любимой, но в этот момент любимая решительно и навсегда покидает мирскую жизнь, демонстрируя всем свою преданность изгою Стройникову и полное равнодушие к чувствам Казарского. Кто из мужчин спокойно переживет такое! Насколько долго и сильно страдал Казарский по Вознесенской, мы данных не имеем, но, зная его глубокие и искренние чувства к этой женщине, думается, что и долго, и сильно.

Теперь вернемся к приезду Казарского на Черноморский флот в качестве проверяющего. Ситуация с самого начала сложилась весьма непростая. Казарский ехал, чтобы выявить огромные растраты. В Николаеве об этом прекрасно знали, как знали и о том, что Казарский обязательно все выявит (при огромных масштабах хищения не выявить фактов воровства было просто невозможно!). Знали в Николаеве и характер Казарского, что подкупить его не получится. Но могли ли казнокрады сидеть сложа руки и ждать, когда за ними явится жандарм с кандалами? Неужели у них не сработал инстинкт самосохранения? Еще как сработал! Мы уже знаем, что возник заговор, в ходе которого было решено физически устранить флигель-адъютанта. Убить его из-за угла кинжалом или пулей было нельзя, так как это сразу выдавало заговорщиков, а потому лучшего способа, чем отравление, не было. Заговор, однако, оказался секретом Полишинеля, о котором вскоре узнал весь Николаев.

Мало того, о готовящемся отравлении знал и сам Казарский! В свою очередь и сами заговорщики знали, что флигель-адъютант знает их намерения и принимает соответствующие меры. Казалось, все потеряно? Но нет! Обладая информацией о личной жизни Казарского и определенных чертах его характера, заговорщики находят единственно верное, я бы сказал, гениальное решение. Операция по физическому устранению инспектора была проведена на высочайшем профессиональном уровне с тончайшим знанием человеческой психологии.

Вначале Казарский был приглашен в дом генеральши Толубьевой, где ее дочь подала флигель-адъютанту чашечку кофе. Следуя логике вещей, девица Тулубьева должна была внешне быть похожей на Вознесенскую (это сразу повышало доверие), еще лучше, если девушка была знакомой Вознесенской и обещала флигель-адъютанту рассказать за чашкой кофе какие-то душещипательные новости о молодой монахине. Итак, Казарский и девица Тулубьева пьют кофе, предаваясь приятным для обоих воспоминаниям. Девушка, разумеется, не имеет никакого отношения к заговору, а кофе действительно вкусен.

Спустя пять дней в доме у капитан-командорши Михайловой к Казарскому снова подходит девушка, говорит, что восхищена его подвигами, поздравляет с предстоящим днем ангела и снова предлагает выпить с ней кофе. К этому моменту флигель-адъютант, как мы понимаем, уже имеет психологическую установку: девушка с кофе — это безопасно. Остальное нам известно…

Чтобы выстроить столь сложную многоходовую схему и мастерски ее исполнить — нужно было обладать не только большим талантом, но и реальным опытом организации подобных операций. Лучшими профессионалами же в этом вопросе в Николаеве на тот момент были имевшие большой опыт полицейской работы николаевский комендант (а в прошлом местный полицмейстер) генерал Федоров и тогдашний городской полицмейстер, некто Автамонов.

Вернемся еще раз к версии генерала Бенкендорфа. Совпадая в целом с рассказом Фаренниковой, она имеет и ряд существенных различий. Прежде всего, обращает на себя внимание полное игнорирование производимой Казарским ревизии и упоминание каких-то «дядюшкиных денег», о которых Фаренникова, как ближайшая знакомая всего семейства Казарских, безусловно, должна была знать. Но она не упоминает об этом ни слова, зато настойчиво указывает на боязнь ревизии Казарского со стороны николаевских чиновников. В записке упоминается и адмирал Лазарев. Однако он в это время находился с эскадрой в Босфоре и оттуда влиять на ход следствия в Николаеве никак не мог. Какую цель преследовала ссылка на известного адмирала, непонятно. Возможно, что здесь сказалась давняя неприязнь между ним и Грейгом. Данный факт упоминания имени Лазарева говорит об огромном накале этой борьбы, перешедшей и на личные отношения между старым и новым командующим. Вспомним здесь еще раз обвинения жены Грейга в адрес Лазарева! А потому не вызывает удивления, что терпящий поражение по всем фронтам Грейг (или его жена) не упустил случая выставить своего соперника в неприглядном свете перед императором. При этом он не учел доскональное знание императором всего происходящего на флоте.

Автору не удалось найти никаких свидетельств о каких-либо родственных связях Лазарева и Автамонова, думается, что таковых и не было. Скорее всего, если какое-то родство между Лазаревым и Автамоновым все же и имелось, то это было родство, связанное с крещением детей, что в то время весьма практиковалось. Однако крестничество ни к чему особенному не обязывало.

В истории Николаева полицмейстер Николаева Г.Г. Артамонов остался известен тем, что якобы он предложил адмиралу Грейгу назвать центральную улицу Николаева, носившую ранее название Купеческой, Большой Морской. Название «Большая Морская» было предложено полицмейстером Г.Г. Автамоновым в 1835 году. Николаевские краеведы считают, что определение «большая», по-видимому, означало, что на этой улице жили «большие» морские чины. Так что был, судя по всему, полицмейстер Автамонов человеком не без подхалимства.

Павел Автамонов происходил из купеческой семьи, прапорщиком участвовал в войне 1812 года, с 1827 года на службе в Адмиралтействе. В чине майора Автамонов стал командиром 12-го рабочего ластового экипажа. Являлся любимцем Грейга, и в 1829 году адмирал назначил Автономова «исправляющим должность» николаевского полицмейстера вместо уехавшего в Одессу полковника Федорова (буквально через год Федоров вернулся в Николаев градоначальником). И вскоре был высочайшим указом утвержден в должности. После смерти Казарского над Автамоновым сгустились тучи. Однако Автамонов выкрутился. Он отпирался до конца, а конкретных улик против него не нашли. Да если они и имелись, поди, уличи городского полицмейстера! Умер Автамонов внезапно в 1850 году, по официальной версии от сердечного приступа, навсегда унеся с собой свои тайны.

Но если в отношении фигуры Автамонова никаких сведений найти не удалось, в то же время на Черноморском флоте прославился наиболее масштабными и громкими воровскими делами главный флотский шкипер Артамонов, заведующий всем снабжением кораблей и судов, всеми видами имущества. Известно, что у этого Артамонова было еще два брата. Один из них участвовал в декабристском движении, когда же его арестовали, то черноморский Артамонов сразу же подсуетился и прибрал к рукам имение брата. В отношении третьего из братьев Артамоновых никаких сведений нет. Однако возникает предположение: не был ли уже известный нам полицмейстер Николаева Автамонов на самом деле Артамоновым? Описка в фамилии для того времени дело весьма обычное. Фамилия того же Казарского писалась тогда в одних случаях как Казарский, а в других как Касарский и так далее. Если «Автамонов» и Артамонов были действительно представителями одной фамилии и братьями, то можно представить, какую власть и какое влияние они сконцентрировали в своих руках! Ведь полицмейстер главного порта Черного моря осуществлял всю полицейско-следственную власть во всех портах Черного моря!

Еще одна весьма любопытна для нас личность — это николаевский градоначальник Федоров. Именно этот человек знал больше всех о причинах и обстоятельствах смерти Казарского. Но, будучи верным слугой Грейга, градоначальник умел держать язык за зубами. Биография Федорова буквально кишит бесконечными разбирательствами с его финансовыми махинациями и служебными злоупотреблениями. Бестия он был еще та! Когда перед Крымской войной распоряжением правительства был запрещен вывоз хлеба за границу, несколько судов все же ушли с зерном в иностранные порты. Федоров был обвинен в злоупотреблении с корыстной целью — отпустил суда за взятку. Его уволили от должности и предали суду. Несколько лет длилось расследование. Наконец, в 1856 году Федоров был вызван в Москву, чтобы предстать перед судом Но, не доезжая Москвы, он, желая избежать позорного суда, отравился. Согласитесь, что способ ухода из жизни для офицера весьма необычен! Уважающие свой мундир офицеры, как правило, стреляются. А здесь перед нами поступок малодушного человека. Но главное не в этом! Получается, что Федоров имел при себе яд, в использовании которого неплохо разбирался. Это наводит на определенные размышления. Может, вороватый градоначальник травился именно тем ядом, которым четверть века назад он уничтожил Казарского? А может, уходя из жизни с помощью яда, Федоров решил таким образом признать свое участие в отравлении Казарского. Интересно бы прочитать акт осмотра тела Федорова. Оставил ли он после своей смерти записку, если да, то какую?

Теперь вспомним об аудиторе Михайлове, который полтора годами ранее пытался скрыть наличие контрабанды на борту иностранного судна, пришедшего в Николаев, за что и был бит по лицу мичманом Спицыным. Должность флотского аудитора — это уровень чина капитана 1-го ранга. За прошедшие полтора года аудитор Михайлов вполне мог получить и следующий капитан-командорский чин, так как явно входил в ближайшее окружение Грейга и его жены. Если все это так, то, разумеется, Казарского совсем не случайно заманили в дом именно этого прожженного интригана, где он и был отравлен…

А что же Николай I? Как он отреагировал на записку Бенкендорфа? Поверх докладной император наложил размашистую резолюцию: «Поручаю вам (главнокомандующему вооруженными силами России на юге страны Меншикову. — В.Ш.) лично, но возлагаю на вашу совесть открыть лично истину, по прибытии в Николаев. Слишком ужасно. Николай».

Из резолюции видно, что император был очень сильно потрясен содержанием записки по обстоятельствам смерти своего флигель-адъютанта и писал свою резолюцию достаточно сумбурно, дважды не слишком к месту употребив слово «лично».

Любопытно и то, что, отказываясь от услуг департамента Бенкендорфа, Николай перепоручил расследование Меншикову. В чем причина, что жандармы были отстранены от «дела Казарского», неизвестно. Только ли в том, что Бенкендорф в своей записке дает недвусмысленно понять, что не верит в результат расследования и не очень-то хочет им заниматься? Снова вопросы, ответа на которые пока нет.

Расследование князя Меншикова тоже никакой ясности в раскрытие истинных причин смерти бывшего командира брига «Меркурий» не внесло. В Николаеве умели хорошо прятать концы в воду. А прошло еще какое-то время, и дело за давностью и недоказанностью было предано забвению. По всей видимости, тайну смерти Александра Ивановича Казарского знал полицмейстер полковник Григорий Григорьевич Автамонов, но он внезапно умер в 1850 году прямо в полицейском участке и унес тайну с собой в могилу.

* * *

К сожалению, и сегодня находятся историки, которые не прочь опорочить память героя брига «Меркурий». Вот, к примеру, как описывает события, связанные со смертью Казарского, николаевский историк и фанатичный почитатель адмирала Грейга и его сожительницы Ю. Крючков «Печальной оказалась также и судьба главного героя Черноморского флота Александра Казарского. В апреле 1831 года он был уволен от командования кораблем и переведен в Николаев, в штаб Черноморского адмиралтейского правления (это ложь, Казарский был забран в Петербург. — В.Ш.). Здесь он, как флигель-адъютант, выполнял различные поручения императора. Дело в том, что звание флигель-адъютант — это административно-фискальное, такое звание давалось царем особенно доверенным лицам, которые могли напрямую связываться с ним и должны были замечать все недостатки и преступления и доносить непосредственно Николаю I. За выполнение этих поручений в 1831 году Казарский был пожалован чином капитана первого ранга. Надо полагать, имея честную и прямую натуру, Александр Иванович ретиво (!) исполнял свой долг перед царем и Отечеством. Из архивных документов известно, например, что он принял деятельное участие в работе комиссии, расследовавшей деятельность Севастопольского порта по доносу (адъютанты императора не доносили, а докладывали. — В.Ш.) флигель-адъютанта Римского-Корсакова Согласно распоряжению императора, Грейг назначил комиссию в составе контр-адмирала Беллинсгаузена с правами председателя, флигель-адъютантов Римского-Корсакова и Казарского, капитана 2-го ранга Юрьева и одного из аудиторов Черноморского флота Комиссия работала три года, но так и не смогла доказать злоупотребления, так что Николай I указом от 4 февраля 1831 года прекратил это дело до производства общей ревизии по Севастопольскому порту.

Судя по архивным материалам, Казарский был холостым и не прочь был, кажется (!), приударить за дамами николаевского “полусвета” (дамами “полусвета” традиционно называют проституток, таким образом, Ю. Крючков обвиняет Казарского в низких моральных качествах, не имея к тому никаких доказательств. — В.Ш.). И они, по-видимому, весьма интересовались этим красивым моряком с блестящей карьерой, который с некоторых пор стал и довольно богатым (Казарский никогда не был богат. — В.Ш.). Дело в том, что в Николаев переехал жить из Белоруссии дядя Казарского Моцкевич. Вскоре он умер и завещал Александру Ивановичу приличную сумму наличными. Однако при его смерти наследство это было разграблено, и, как установила николаевская жандармерия с помощью своих тайных агентов, к этому приложил руку городской полицмейстер Г.Г. Автономов.

Возмущенный таким разбоем, Казарский стал везде высказываться, что он выведет всех на чистую воду.

14 июня 1833 года Казарский обедал у вдовы капитан-командора Михайлова. Выпив после обеда чашечку кофе, Казарский почувствовал себя плохо. Он обратился к штаб-лекарю Петрушевскому, но было уже поздно. Лекарь застал Александра Ивановича в тяжелом состоянии и признал отравление Мучительная агония Казарского продолжалась почти двое суток, и 16 июня герой русско-турецкой войны скончался. Жандармерия выявила, что с Михайловой был связан также Автономов, а сама жена капитан-командора была “женщиной беспутной и предприимчивого характера”. Она дружила с некоей Розой Ивановной, “состоявшей в коротких сношениях с женой одного аптекаря”. Вот такую ниточку обнаружила николаевская жандармерия, о чем и донесла своему шефу графу Бенкендорфу в Петербург.

В связи со смертью Казарского родилась еще одна легенда: в одном из исторических журналов конца прошлого века появились воспоминания николаевского жителя того времени, в которых он обвинил в отравлении Казарского не кого иного, как адмирала Грейга в отместку за то, что Александр Иванович якобы разоблачил его в злоупотреблениях, а исполнителем этого мерзкого плана был николаевский полицмейстер Федоров. Но, как это обычно бывает, мемуары пишутся в преклонных годах, и память начинает подводить (?) их авторов (и это основание, чтобы не доверять воспоминаниям Фаренниковых?. — В.Ш.); в самом деле, нигде в архивных документах лично Грейг не был обвинен в злоупотреблениях по службе. Единственное участие Казарского в работе комиссии — не повод, чтобы его травить. Он там был “мелкой сошкой” (и это о национальном герое России! — В.Ш.), уж если и травить кого — так это председателя комиссии Беллинсгаузена Но самое главное, о чем забыл мемуарист — это то, что Федоров в 1833 году уже давно не был николаевским полицмейстером В то время Федоров был комендантом города, а николаевским полицмейстером с 6 декабря 1829 года состоял Г.Г. Автономов (в том разницы особой нет, все — одна шайка. — В.Ш.). Так документы развенчивают легенды.

Прошло несколько месяцев. В октябре 1833 года начальнику Главного морского штаба князю Александру Сергеевичу Меншикову была доставлена от шефа жандармов графа Бенкендорфа личная записка о результатах расследования этого преступления, заставившая надменного князя изрядно поволноваться.

Князь, держа голубоватый листок дрожащими (почему, именно «дрожащими»?. — В.Ш.) руками, читал: “Дядя Казарского Моцкевич, умирая, оставил ему шкатулку с 70 тыс. руб., которая при смерти разграблена при большом участии николаевского полицмейстера Автамонова. Назначено следствие, и Казарский неоднократно говорил, что постарается непременно открыть виновных…” — Меншиков на мгновенье отвлекся от чтения: он хорошо знал характер Казарского, его честность, принципиальность и смелость. Да, такой, как Казарский, смог бы докопаться до истины.

Меншиков быстро пробежал текст записки: “Когда Казарский умер, все тело его стало черно, как уголь”. Князь брезгливо поморщился, читая описание ужасной смерти Казарского и стараясь скорее дочитать до конца. “Все это произошло менее чем в двое суток. Назначенное Грейгом следствие ничего не открыло…”

Александр Сергеевич злорадно (?!) улыбнулся, его явно обрадовала еще одна служебная неприятность адмирала Грейга. Он знал, что Грейг уже на пути в Петербург, что место главного командира Черноморского флота занял вице-адмирал Лазарев, и что эта смена администрации произошла не без его, Меншикова, решительного участия. А Грейгу здесь можно преподнести еще одну “горькую пилюлю” как бывшему губернатору Николаева, не сумевшему уберечь любимца императора флигель-адъютанта Казарского.