Глава шестая. ЧАША ТЕРПЕНИЯ УЖЕ ПЕРЕПОЛНЕНА

Глава шестая.

ЧАША ТЕРПЕНИЯ УЖЕ ПЕРЕПОЛНЕНА

В начале 30-х годов в Николаеве решили, что теперь могут творить, что хотят. Терпение и сдержанность Николая I там расценивали как слабость, а кто считается со слабыми! Потеряв остатки бдительности, Грейг и его окружение стали совершать одну ошибку за другой и каждая из этих ошибок все ближе и ближе подводила их к краху.

В августе 1830 года Николай I учреждает комитет об улучшении Черноморского флота Председателем комитета был определен Грейг, но зато среди других членов комитета не было ни одного черноморца. В комитет вошли: вице-адмирал Крузенштерн, контр-адмирал Лазарев, генерал-интендант контр-адмирал Авинов, инспектор корпуса корабельных инженеров генерал-лейтенант Брюн-Сен-Котерин и начальник Адмиралтейских ижорских заводов генерал-лейтенант Вильсон. Было очевидно, что, несмотря на номинальное начальство Грейга, фактическая власть в комитете принадлежит балтийцам Крузенштерну и Лазареву. Николай I уже начал операцию по изгнанию Грейга с флота, однако пока делал это исподволь, соблюдая внешнее уважение к главному командиру Черноморского флота.

Когда Грейг обратился в правительство о выделении денег на строительство четырех кораблей и четырех фрегатов с подряда. Николай велел выделить 7 миллионов рублей. В торгах приняли участие купец 1-й гильдии М. Серебряный и действительный статский советник А.А. Перовский и другие. Получив их прошение, Николай обратил внимание, что почти все купцы — евреи. Николай велел заключить договор с Перовским, который просил меньше всех. Но тут встрял Грейг, доказывая, что необходимо заключать договоры с евреями. Николай уступил и велел все же распределить заказы в равных долях между Серебряным и Перовским. После этого сразу началось выдавливание Перовского из проекта, и там вскоре остался один Серебряный. При этом все решалось в обход счетной и исполнительной экспедиций Черноморского флота. Современный защитник Грейга Крючков, не понимая, что выдает сам себя, пишет «Грейг умышленно не пустил контракты обычным путем, зная, сколь прижимисто будут считать рубли и копейки в этих экспедициях, занижая до предела стоимость постройки, в результате чего накануне грядущей войны флот не получит пополнения. Поэтому адмирал поручил выполнить расчеты стоимости постройки по вольным ценам начальнику кораблестроения инженер-генерал-майору Суровцову…» Логика здесь железная — тот, кто бережет казенную копейку и не допускает воровства — тот плох, а тот, кто раздает те же казенные миллионы налево-направо своим подельникам, тот молодец!

Помимо этого, строительством домов в Николаеве занимался некий личный друг мадам Грейг Мордух Бланк Постоянно огромные суммы уходили в Англию, якобы на морские инструменты. Да, инструменты действительно закупались, но, по расчетам Яцына, значительно меньше, чем выделялось для этого денег.

Так, помимо двух обсерваторий Грейг начал строительство третьей за 200 тысяч рублей. Конечно, астрономическая обсерватория это хорошо, но для Николаева три обсерватории — это, согласитесь, многовато. Лия заказала и новую новомодную оранжерею. «А между тем, — писал Яцын, — не достраиваются казармы, гошпиталь и другие необходимо нужные флоту сооружения». Деньги же транжирились Грегом и его женой ради собственной прихоти.

С делом Яцына разбирался генерал Сабанеев, старше Грейга по чину, но его личный друг. Генерал от инфантерии Иван Васильевич Сабанеев личность примечательная. Старый ветеран был участником почти всех войн, начиная с Итальянского и Альпийского походов Суворова. Один из современников запомнил Сабанеева таким: «Ловкий, умный, пламенный в ощущениях»… Среди друзей имел кличку Лимон за свой въедливый и желчный характер. Был любителем выпить, частенько бывал крут и мог приложиться кулаком. С Грейгом Сабанеев находился в приятельских отношениях, жены же их вообще дрркили. Причина для дружбы Лии Сталинской и Пульхерии Шиповскои была весьма существенная.

Биограф генерала пишет. «Сабанеев женится, “отбив” будущую супругу у “лекаря корпусного гошпиталя” Шиповского и переведя ее мужа в другой корпус Трудно судить генерала: в его поступке есть и деспотизм, и страсть, и беззаконие, и своеобразная демократическая смелость. Судя по всему, брак был очень счастливым… Генерал во всем этом деле рисковал, кажется, не меньше, чем под Муттеном или Фридландом: если бы лекарь пожаловался по всей форме, то Сабанеева затаскали бы по судам, потребовали церковного покаяния. Впрочем, не меньшую храбрость проявила и сама госпожа Шиповская, на глазах у всех перейдя к Сабанееву с детьми. При этом генерал по всем правилам чести требовал полного уважения к невенчанной супруге, в чем обгонял свой век».

Основой дружбой Лии Грейг и Пульхерии Шиповской было то, что обе они являлись незаконными женами, и обеих не принимали в аристократических салонах. Поэтому обе дамы были вынуждены учредить свой собственный «полусветский» салон, в котором могли бы блистать. Говорят, когда между собой дружат мужчины — это и дружат мужчины, когда же дружат женщины — это уже дружат семьи. Поэтому вполне естественно, что, начав 11 ноября 1826 года следствие по делу о хищениях семейства Грейгов, Сабанеев сразу принял их сторону и постарался все повернуть в их пользу. Однако храбрый Яцын сдаваться не собирался.

Из протокола следственной комиссии: «После же окончания генералом Сабанеевым следствия Яцын в поданных прошениях и объяснениях суду поместил дерзкие на счет адмирала Грейга и генерала Сабанеева выражения, между прочим, касательно первого, что он выписывал из Англии вещи от одного явного к русским художникам презрения, что построения в Николаеве домов и обсерватории учинены от одной прихоти, а дом для музыкантов построен для удовлетворения собственной высокомерной прихотливости, чтобы дать вблизи себя помещение тем людям, которые обязаны ежедневно игрою услаждать чувства адмирала Грейга и его из евреев сожительницы, что действия его не обращением на казармы и гошпиталь, и на другие построения, суммы показывают в нем совершенный недостаток патриотического усердия…»

2 июня 1827 года суд приступил к рассмотрению дела о хищениях адмирала Грейга, которое закончилось только… через девять лет! Почему так долго? Да потому, что Грейг затягивал суд как мог, а потом еще пытался давить и из Петербурга. Помимо этого Грейг на все время суда посадил Яцына, как какого-то убийцу, в Новомиргородскую гауптвахту, где тот безвинно просидел три года. Вспомним, что именно так, по приказу Грега, до суда сидел в тюрьме и мичман Даль.

В конце концов генерал-аудитор принял следующее решение: «По сим обстоятельствам генерал-аудитор заключает, что… хотя же Яцын и изъясняет, что он сделал донос из одного только желания быть полезным Отечеству; но напротив того оказалось, что он сделал донос из неудовольствия к адмиралу Грейгу за взыскания с него Яцына по службе; сие доказывается как дерзкими в прошениях и объяснениях Яцына на счет адмирала Грейга выражениями, так и тем, что он, по некоторым вопросам, сделал донос не своевременно (?!), а более всего в дерзких на счет адмирала Грейга, генерала от инфантерии Сабанеева, также и на счет следователей выражениях, то за сие и подверг себя Яцын и лишения чинов и написания в рядовые; но обращая внимание на то, что сделанным Яцыным доносом касательно построения с подряда, по прошению купца Серебряного, кораблей, обнаружились неправильные действия, с ущербом казны сопряженные, то посему и в уважение содержания Яцына с 1833 года и до сего времени под арестом, генерал-аудиториат полагает: вменить Яцыну в наказание долговременное содержание под арестом и удалить его от службы».

Николай I подписал решение генерал-аудитора Однако на стороне Яцына выступил прекрасно знающий всю подноготную этого дела бывший начальник штаба Черноморского флота контр-адмирал Мелихов, ставший в это время товарищем (заместителем) генерал-аудитора. Яцын подал прошение о пересмотре его дела, причем снова обвиняя Грейга и его жену в хищении больших сумм денег и лоббировании приближенных купцов при получении подрядов на строительство флота Грейг, живший уже к этому времени в столице, не на шутку испугался возможных последствий — ведь могло начаться новое расследование! Встревоженный Грейг торопится уверить Николая в своей преданности: «Сия мысль (о воровстве. — В.Ш.) для меня столь крайне обидна и отвратительна, что мне стыдно и унизительно на нее отвечать. Возможно ли думать, чтобы я дерзнул в чем-либо обмануть всемилостивейшего моего государя, когда вся моя жизнь, могу смело сказать, и все мои действия доказывают неусыпное старание к отвращению зла и строгому соблюдению казенных выгод? Совесть моя ни по сему, ни по какому другому делу службы меня не упрекает, и душа моя покойна». Не письмо по существу дела, а поэма!

Причем Грейг не только клянется в своей любви к императору и своем «отвращении зла», но далее требует ужесточения наказания для Яцына, а заодно и расправы над еще одним своим недругом — контр-адмиралом Мелиховым. Николай I, которому уже поднадоели слезницы Грейга, распорядился никакого нового дела не начинать, а старое за давностью времени прекратить. Тогда же Мелихов добился и возвращения Яцына полковником на военную службу, причем с зачислением ему всех проведенных за решеткой лет в служебный стаж, т.е. фактической реабилитации и компенсаций за нанесенные обиды. Пусть с большим опозданием, но правда в данном случае все же восторжествовала.

Грейга заносило все больше и больше. Так он пытался командовать инженер-капитаном Бурачковым, подчиненным лично князю Меншикову. А когда тот установил факт очередного воровства, Грейг пытался его арестовать, но адъютант Меншикова успел покинуть Николаев раньше, чем за ним пришли. За Бурачкова Грейг получил нагоняй от царя.

Еще большим получился скандал с главным кораблестроителем Черноморского флота полковником Александром Кирилловичем Каверзневым, одним из талантливейших кораблестроителей своей эпохи. Поначалу отношения Грейга и Каверзнева складывались неплохо, но едва кораблестроитель уличил обер-интенданта Критского в воровстве ценнейшего подольского корабельного леса и попытке заменить его дешевым и некачественным маломерным, Грейг сразу же взял строну своего любимца. Каверзнева же огульно обвинили в «нецелевом» использовании леса и арестовали, сделав на него начет на 118 тысяч рублей, которые тот не мог бы выплатить и за пять жизней. Каверзнев потребовал объективного разбирательства. Инспекторский департамент Морского министерства очень быстро установил, что дело против Каверзнева сфальсифицировано. Испугавшись последствий, Грейг пошел на попятную, но Каверзнев заявил, что более служить с ворами не желает, и подал в отставку. Так как терять специалиста такого уровня Россия себе позволить не могла, Каверзнева высочайшим указом перевели подальше от Грейга — на Балтику, где его талант раскрылся в полной мере.

Еще более резонансным был конфликт Грейга с начальником штаба Черноморского флота В.И. Мелиховым. Василий Иванович Мелихов был не среднестатистическим офицером, а настоящим интеллигентом и интеллектуалом. Он много плавал, а помимо этого был сведущ в делах административных. В 1922 году Мелихов был уже начальником распорядительной части в канцелярии Черноморского департамента. Должность немалая, но и ответственная. Именно Мелихов предложил Грейгу создать Морскую библиотеку в Севастополе для занятия досуга офицеров. В 1826 году Мелихов предложил Грейгу создать первый на Черном море штаб флота.

Во время Русско-турецкой войны 1828–1829 годов Мелихов, как начальник штаба и «правая рука» Грейга, участвовал в осаде Анапы и Варны, возглавил отряд «охотников», который ночью на шлюпках отправился к крепости и неожиданно атаковал и захватил стоявшие под берегом турецкие суда. За захват этих 14 судов Мелихов получил от императора чин капитана 1-го ранга.

После окончания войны отношения между Грейгом и Мелиховым испортились. Официально из-за разногласия в распределении «призовых денег». На самом же деле — после появления в Николаеве Лии Сталинской, которая всеми силами старалась ему пакостить.

Конфликт между командующим и начальником штаба стал еще большим, когда Мелихов попытался доказать. Грешу, что его пассия чересчур сует свой нос в дела управления флотом. После этого Мелихов был фактически отстранен от всех дел и вынужден был искать защиты у князя Меншикова. В Петербурге Мелихов получил назначение на пост вице-директора инспекторского департамента Известно, что Мелихов долго и последовательно боролся против засилья Грегйа и его жены на Черном море. В частности, именно он спас от тюрьмы главного бухгалтера Черноморского флота Яцына и добился признания его невиновности. Вместе с Яцыным пытались снова вернуться к вопросу воровства Грейга, но Николай I их не поддержал.

В 18 31 году Грейг решается на совсем уж рискованный шаг. Он посчитал, что настала пора воплотить в жизнь его давнюю мечту — превратить Черноморский флот полностью в свою личную вотчину. Честно говоря, я не нахожу логичного объяснения этой выходке Грейга, ведь он был умный человек и просто не мог не понимать, что всему есть свой предел и этот предел он уже перешел. Но он все же делает этот шаг! Думаю, что просто к тому времени сам Грейг был уже чисто фиктивной фигурой, которая ничего не решала, и от него самого в черноморских делах ничего не зависело. Решение на фактическую самостоятельность от Петербурга приняла зарвавшаяся в своей безнаказанности «большая четверка» — Лия, Критский, Серебряный и Рафалович. Уверовав в свою безнаказанность, они потеряли чувство реальности, и это стало их роковой ошибкой.

Без всякого согласования с императором и Морским министерством, Грейг и его окружение реорганизовали флотские управленческие структуры по собственному проекту. Изумленный Николай I был поставлен Грейгом уже перед свершившимся фактом. Взамен нескольких независимых друг от друга и поэтому контролирующих друг друга тыловых структур он создал Главное черноморское управление, замкнув эту структуру, разумеется, на лично преданного ему обер-интенданта Критского. При этом Грейг значительно расширил полномочия Критского, дав ему права директора департамента и замкнув его на себя. Отныне Критскому было подчинено все, что имело хоть какое-то отношение к финансам: кораблестроительная, комиссариатская и артиллерийская экспедиции, учетный кораблестроительный комитет, организация всех закупок и всех выплат. Отныне именно Критский самолично решал, где и за сколько нанимать плотников и мастеровых, кому выдавать наряды на работы по адмиралтействам, заводам и фабрикам, где, у кого и по какой цене закупать корабельный лес, пеньку, парусину, смолу, краски, свинец и т.д. Если ранее в каждом случае следовало проводить тендеры и выгодность любого контракта определяли комиссии, куда помимо чиновников входили и корабельные офицеры, то теперь все это было отменено. Отныне все единолично решал только Критский, и его решение было законом для выполнения всеми. Отчитывался же оберинтендант лишь перед самим Грейгом, а если быть точнее, то перед его гражданской женой. Самое же главное заключалось в том, что именно только Критский отныне принимал решение, кому давать подряд на постройку кораблей и судов. Такие понятия, как коллективное обсуждение на совете флагманов выгод и невыгод того или иного предложения о постройке, сразу ушли в прошлое, вместе с этим ушли в прошлое и конкурсы (тендеры) подрядчиков, организуя которые, можно было значительно снижать стоимость постройки кораблей и судов.

Отныне друзья Лии и Критского получили монопольное право на сделки с Черноморским флотом, причем на условиях, которые устраивали именно их. Объемы же сделок были фантастическими, достигавшими ежегодно десятков миллионов рублей (по тем временам это гигантские суммы!). К примеру, отныне корабельная древесина для верфей покупалась исключительно у купца Рафаловича (основателя знаменитой в будущем одесской зернотрейдерской и банкирской династии) и близкого родственника Лии Грейг. Задуманная Грейгом и его супругой схема полного выкачивания государственных денег в свой карман стала реальностью.

Одновременно вместе с женой Юлией-Лией Грейг делал все от него зависящее, чтобы превратить Николаев в собственную столицу, в противовес Одессе графа Воронцова и Севастополю, где он должен был считаться с мнением флагманов. С этой целью Грейг принял решение на уничтожение кораблестроения и промышленности в Херсоне и перевод верфей и фабрик в свой стольный град Николаев. Уничтожение казенных верфей обставлялось как забота о благе государства и флота. Чтобы избежать полного разорения Херсона, граф Воронцов был вынужден начать борьбу за херсонскую адмиралтейскую верфь, чтобы сохранить ее для постройки купеческих каботажных судов и вывести ее из-под контроля «грейговской мафии». Несмотря на его многочисленные прошения в Петербург, генерал-губернатору Новороссии удалось решить вопрос только частично. Верфь граф сохранил, но мафия тут же наложила на нее свою тяжелую руку.

Впрочем, Херсонская верфь — это капля в море. Дело было совсем в ином: адмирал Грейг и его окружение фактически начали борьбу с центральной властью за полную самостоятельность от него. Это было уже вызовом, на который Петербург должен был обязательно ответить.

Казенное кораблестроение стало развиваться только после изгнания Грейга и его камарильи. При этом, даже после ухода Грейга с Черноморского флота, сразу полностью перейти на казенное кораблестроение не было возможности еще на протяжении ряда лет. Поэтому некоторое время Лазареву приходилось пользоваться услугами некоторых частных предпринимателей, в частности семьи Рафалович, с каждым годом, однако, сокращая объемы их судостроения и, соответственно, их денежную прибыль.

У остальных обогатившихся на флотские средства купцов верфи были добровольно-принудительно выкуплены. Так, у Серебряного была выкуплена его «Вольная верфь» и включена в состав Адмиралтейства. Кстати, этот район у жителей Николаева до наших дней носит название «Серебряный док». Сам же Михель Серебряный после выселения евреев из Николаева перебрался в Одессу. В Одессу впоследствии перебрался и не менее предприимчивый Маркус Варшавский. Ему тоже пришлось продать свой дом и эллинг в собственность Адмиралтейства, т.е. в «в казну».

* * *

К началу 30-х годов XIX века стараниями адмирала Грейга и его окружения в Севастополе сложилась крайне негативная ситуация. Суть случившегося была в следующем. Дело в том, что морские офицеры, и в первую очередь офицерская молодежь, привыкли жить, не считая денег. Для этого в городе исстари существовала хорошо отлаженная система греков-ростовщиков, дававших офицерам деньги под небольшой процент. Однако с попустительства Грейга в Севастополе начался передел сфер влияния, и вскоре подавляющее большинство греков были отлучены от своего ростовщического бизнеса, а их место заняли евреи. Мгновенно резко подскочил процент за кредиты, неискушенные в финансовых делах мичманы и лейтенанты, привыкшие жить в долг, разумеется, продолжали пользоваться услугами кредиторов, но уже не греков, а евреев, с каждым заемом все больше и больше влезая в долги. А потому спустя некоторое время практически весь офицерский состав Черноморского флота был не только не в состоянии вернуть местным евреям долги, но даже расплачиваться за проценты. Флот фактически оказывался в руках еврейских ростовщиков. Кто-то, отчаявшись выбраться из долговой ямы, кончал жизнь самоубийством, кто-то опускал руки и переставал интересоваться делами службы, думая только о том, как бы вернуть хоть кое-что. О явно ненормальной ситуации, сложившейся на Черноморском флоте, было доложено Николаю I. Император-рыцарь быстро разобрался в ситуации. Так как никакой возможности восстановить старое положение дел уже не было, необходимы были экстраординарные меры, и они были применены. Судя по сему, последней каплей, переполнившей чашу терпения императора, был чумной бунт в Севастополе, спровоцированный «черноморской мафией».

Прежде всего, в Севастополе было введено чрезвычайное положение. В 1829 году царский указ объявил «неудобным и вредным пребывание неслужащих евреев в городах Севастополе и Николаеве», как военно-морских центрах, и предписал выселить оттуда еврейских жителей: имеющих недвижимость — в течение двух лет, не имеющих — в течение одного года. В отношении Севастополя императорский указ был выполнен, несмотря на все противодействия Грейга и его окружения. В течение 24 часов все севастопольские евреи были выселены из города, с запрещением не только когда-либо возвращаться в Севастополь на жительство, но далее приезжать туда по любым делам. За ослушание грозила каторга. При этом во время отправки евреев из города жандармскими офицерами были уничтожены все имевшиеся у них долговые бумаги. Можно представить восторг и радость черноморских офицеров решением императора! Отныне имя Николая I стало для черноморцев почти священно. Отныне в отличие от балтийцев, которые «любили» императора в соответствии с его должностью, черноморцы обожали Николая I искренне. Зная об этом, последний отвечал им тем же, разрешая, в отличие от всего остального флота и армии, только черноморцам всевозможные послабления в форме одежды и несении службы. Эта взаимная любовь продлилась до самой Крымской войны, и может, именно поэтому кровавая севастопольская оборона и гибель тысяч и тысяч черноморских моряков, которых Николай I не без основания считал своими любимцами, значительно ускорили кончину императора?

Отметим, что если указ о выселении евреев из Севастополя был выполнен, то в отношении же Николаева все вышло несколько иначе. Черноморские власти во главе с адмиралом Грейгом, разумеется, категорически воспротивились этому указу, утверждая, что изгнание евреев повредит развитию Николаева, в особенности ремеслам и кораблестроению. Приложив поистине титанические усилия, Грейг добился, что высылка евреев была отложена до 1832 года, а затем снова перенесена уже до 1834 года. Фактически выполнить указ императора о выселении евреев из Николаева удалось лишь после отстранения от власти самого Грейга. В 1830 году в Николаеве проживало 715 еврейских семей. 24 из них принадлежали к купеческой элите, т.е. являлись миллионерами. Еще 691 семья являли собой банкиров, ростовщиков, перекупщиков средней руки, у которых в долгах находился весь остальной город.

Современный биограф Лазарева А.А. Черноусов пишет «…20 ноября 1829 года на имя Николаевского и Севастопольского военного губернатора А.С. Грейга был дан высочайший указ “О мерах по переселению евреев из Севастополя и Николаева”, представленный затем в Сенат и Комитет министров. Согласно указу императора евреям запрещалось жить в этих городах, имевших статус военных портов. Они были обязаны продать недвижимую собственность и переселиться в любые другие приморские города. Фактически, началась массовая высылка евреев, продолжавшаяся в течение нескольких лет. Как в Севастополь, так и в Николаев евреи могли приезжать только временно, на срок, произвольно устанавливаемый для них военным губернатором. Затем последовал рескрипт императора о воспрещении “допускать евреев к подрядам по Черноморскому ведомству”. В 1831 году министр финансов Е.Ф. Канкрин сообщил в Главное управление Черноморского флота о том, что император запретил отдавать и постройку военных пароходов с подряда купцам-евреям».

Распоряжение о выселении евреев изменило экономическую ситуацию. Цены на дома упали, домостроительство остановилось. У христиан, купцов и ремесленников прибыли выросли, поскольку они фактически стати монополистами, и это привело к росту цен. Грейгу пришлось ходатайствовать перед императором о переносе сроков выселения евреев, на что последовало Высочайшее соизволение с указанием «производить это дело без потрясений». Если Грейг всеми возможными способами старался не выполнять этот указ, то Лазарев использовал все меры по выселению евреев из Николаева и Севастополя. Кроме того, он предпринимал попытки выселения из этих городов греков. И хотя полностью выселить их не смог, но численность их резко снизилась.

Современный николаевский историк и известный почитатель адмирала Грейга и его супруги Ю.С. Крючков пишет: «С середины двадцатых годов Алексей Грейг, несмотря на свои заслуги и прочное положение главного командира Черноморского флота, стал подвергаться доносам и травле со стороны некоторых шовинистически настроенных офицеров и чиновников, особенно служащих по хозяйственной части. К этому добавлялись и антисемитские выпады, больно ранившие его и семью. Надо сказать, что сам Грейг невольно давал повод для таких выступлений. Он ценил людей и своих подчиненных не по их национальности, а по моральным и деловым качествам. В эти годы в Черноморском флоте среди торгового люда, чиновников и ремесленников было много иностранцев, поэтому Грейг, будучи по происхождению шотландцем и сам самоотверженно служа своей второй родине — России, не считал необходимым ущемлять способных иностранцев и поощрять некоторых недобросовестных русских. Это, естественно, порождало зависть, недовольство и, как следствие, жалобы и доносы».

Что сказать по поводу этой цитаты? Для защитника Грейга все российские патриоты — это отъявленные шовинисты, а иностранные авантюристы — близкие по духу люди. Разумеется, что были и порядочные иностранцы и непорядочные великороссы, но, увы, история наглядно демонстрирует, что любителей легкой поживы среди иноверцев было куда больше, чем тех, кто, приехав в Россию, вдруг осознал себя россиянином и стал не за страх, а за совесть трудиться на благо нового Отечества. Сомневающихся я попрошу привести мне фамилии современных иностранцев, всей душой и сердцем преданных современной России. Много ли вы таковых найдете? А вот жуликов, рвавших нашу страну на части как в 90-е годы, так и сегодня, можно перечислять десятками. Неужели вы думаете, что раньше все было как-то иначе?

* * *

Порой Грейга заносило даже в мелочах Но каждая из таких мелочей вызывала раздражение в Петербурге. Ряды врагов Грейга множились. Мне кажется, что какое-то время он и его ближайшее окружение просто не понимали, что времена начали меняться.

Вот один из характерных примеров той эпохи. В 1828 году умирает один из ближайших соратников Лии — бухгалтер Херсонского Адмиралтейства некто Швенднер (почти булгаковский Швондер!). У умершего Швенднера остались два сына. И тут начинаются чудеса. Грейг начинает истово ходатайствовать перед императором Николаем о зачислении сыновей Швенднера… в Морской кадетский корпус, куда, согласно его статусу, принимали исключительно сыновей потомственных российских дворян.

И с чего детям еврейского менялы карабкаться в Морской корпус? С папиными связями всегда им можно было подыскать теплое место в одной из купеческих одесских и николаевских контор. Допустим, мальчики хотели стать моряками. Тогда, не привлекая к себе особого внимания, их можно было отдать в николаевскую штурманскую роту, потом переаттестовать в гардемарины, дать взятку в губернское управление герольдии и выправить документ, что папаша был дворянином 14-го класса. После этого мальчиков можно было смело переводить в гардемарины, а потом со временем дать и мичманские чины. Дело, конечно, не быстрое, но при толковости мальчиков и терпении их покровителей достаточно верное. Именно таким путем стал позднее мичманом знаменитый в будущем вице-адмирал С.О. Макаров, отец которого служил тюремным надзирателем, и официально его сыновья не имели права быть флотскими офицерами. Но, видимо, настала пора, когда, разбогатев, причерноморские менялы возмечтали о дворянстве, о том, что за деньги можно купить все, о том, что пора их детям становится настоящими аристократами.

Казалось бы, если Грейг, прекрасно понимая ситуацию, с легкостью взялся за это дело, значит, для него оно было заранее выигрышным, иначе чего же зря позориться перед людьми? Однако на практике все оказалось совсем не так. В своем ходатайстве на имя Николая I Грейг обосновывал свою просьбу «в уважение усердной службы отца и не достаточного состояния матери их». Относительно национальности рекомендуемых детей Грейг, разумеется, умолчал, и Николай I решил, что речь идет о немцах, после чего отправил прошение Грейга в Морское министерство, оттуда прошение было спущено директору Морского кадетского корпуса адмиралу Ф.Ф. Крузенштерну, давнему приятелю Грейга. Не теряя времени, в марте 1829 года Грейг отправляет мальчиков Швенднеров в столицу, одновременно «побуждая» Крузенштерна в «принятии оных в особенное свое покровительство». Однако когда братья приехали, выяснилось, что они «не соответствуют правилам поступления», т.е. вскрылось их настоящее происхождение. Казалось бы, ну тут-то надо бы прекратить всю затеянную авантюру. Крузенштерн, попав в затруднительную ситуацию, начинает лавировать. Он пишет Грейгу о том, что «весьма часто получаемы мною на рассмотрение свидетельства о происхождении… недорослей, подобные вышеупомянутым», но при этом заверил друга во «всевозможном внимании» к этому делу. Окончание истории с мальчиками Швенднерами нам неизвестно. Во всяком случае в «Общем морском списке» офицеров российского флота в царствование императора Николая I мичманы Швендеры отсутствуют.

Оговорюсь, что как человек, живущий в XXI веке, автор прекрасно понимает все несовершенство и ущербность существовавшего в XIX веке сословного ограничения в приеме в привилегированные учебные заведения империи. Но таков был закон, о котором знали все, знал, разумеется, и адмирал Грейг. Однако, зная об этом, он все же пошел на столь явный демарш. Почему? Чтобы обратить внимание общественности на имеющуюся проблему? В этом я сомневаюсь. Общественность в ту пору была дворянская, причем на тот момент весьма запуганная недавним мятежом масонов-декабристов. Реакция этой общественности на новаторство Грейга могло быть исключительно отрицательным, так как посягало именно на их привилегии. Так почему же Грейг пошел на столь опрометчивый шаг? Скорее всего, он все же всерьез рассчитывал добиться приема братьев Швенднеров в Морской корпус, уже полностью уверовав в свое могущество, а потому и предпринял явно демонстративную попытку показать свою всесильность в Петербурге.

Однако все это сущие мелочи в сравнении с тем, на что в конце концов посмела поднять руку черноморская «мафия». Это может показаться невероятным, но факт остается фактом: к началу 30-х годов XIX века главной проблемой, связанной с Черноморским флотом, стал вопрос о сепаратных настроениях его руководства Разбогатев и пресытившись заурядным воровством, черноморские «мафиози» совершенно потеряли чувство реальности, а потеряв его, уверовали в собственное всемогущество. Теперь им было уже мало власти на местах, теперь хотелось властвовать, теперь желалось независимости от центральной власти. Как здесь не вспомнить знаменитую сказку Пушкина о золотой рыбке! Вспомним, что написана она была как раз в это время! Да и Пушкин не мог не знать о николаевских делах, так как сам сравнительно недавно вернулся из Одессы, как и многие его знакомые (к примеру, тот же Вигель). Не с сожительницы ли Лии списал он образ сварливой бабки? Уж больно все сходится! И дом на берегу Синего моря, и характеры зловредной жадной до богатства Лии-бабки и безвольного старика-адмирала Грейга. Да и аппетиты у Лии с бабкой очень уж схожи! Вначале бабка и Лия желают просто сытной жизни, получив которую, добиваются столбового дворянства (голубая мечта Лии Грейг!), затем уже обеим хочется стать местными царицами, и, наконец, апофеоз — Лия и бабка из пушкинской сказки желают быть владычицами морскими! Применительно к Лее — это ее хрустальная мечта — стать супругой Грейга, т.е. адмиральшей, и властвовать над всем Черным морем.

Пушкинисты давно поняли, что великий поэт был гениально афористичен и многие тайные дела своей эпохи шифровал в своих произведениях. Как знать, может, и сказка о золотой рыбке — это рассказ именно о зарвавшейся грейговской «подрядчице». Уж больно все совпадает в сказке с реалиями событий на Черноморском флоте того времени до мельчайших деталей. А может, гений Пушкина просто поведал нам о типичном бесчестном возвышении, которое обязательно должно завершиться бесславным крахом?

Если ранее Петербург волновали вопросы экономической вакханалии на Черном море, то теперь проблема стала переходить в политическую плоскость. А это значило, что «грейговскии нарыв» надо вскрывать, и как можно быстрее.

Дело в том, что, как это ни покажется странным несведущему читателю, черноморский сепаратизм имел весьма глубокие корни и собственную историю, с которой нам нелишне будет, хотя бы в общих чертах, познакомиться.