Глава 16 Арест и смерть адмирала

Глава 16

Арест и смерть адмирала

Летом 1944 г. Канарис уже не поддерживал связь с участниками Сопротивления. Для этого было несколько причин: во-первых, хотя как патриот Канарис и желал свержения тирана, но он в то же время боялся и поражения Германии; во-вторых, он отвергал покушение как метод, исходя из религиозных соображений; и, наконец, его новое служебное положение не позволяло ему сделать что-либо существенное для оппозиции. Это было тем более трудно, что за ним неусыпно следило гестапо. А ко всему прочему, сам Канарис был искренне убежден в том, что немецкий народ сам совершил оплошность, взяв на себя огромную вину, и что Гитлеру придется испытать гнев божий до последнего горького конца.

О намерениях полковника фон Штауффенберга, связанных с покушением на Гитлера, Канарис узнал в первой половине июля от подполковников Фрайтаг-Лорингхофена и Шрадера. О конкретных планах он ничего не ведал, но в целом был весьма скептически настроен в отношении успеха заговорщиков.

Весь день 20 июля (это был четверг) Канарис провел у себя дома на Шлахтензее. Вероятно, туда и позвонил ему полковник Штауффенберг, сообщив, что фюрер мертв, что взрыв бомбы оборвал его жизнь. Канарис в ответ спросил: «Мертв? Бог мой! Кто же это сделал, русские?» Вряд ли можно предположить, что Штауффенберг нашел время в бурной атмосфере событий, чтобы сообщить бывшему шефу абвера о случившемся. Как бы то ни было, но к 17.00 адмирал уже знал, что покушение не удалось. После этого он поехал к себе на службу в Потсдам-Айхе. Он пробыл там и два последующих дня, чтобы быть в курсе происходящего и следить за реакцией гестапо. Через день, 22 июля, он случайно встретил одного из своих бывших подчиненных в абвере, который кое-что знал о роли Канариса в Сопротивлении. Адмирал поприветствовал его, но, не желая вступать в разговор, заметил: «Да, милый мой, так дела, конечно, не делаются. Позвони мне, однако, в ближайшее время». Но до этого дело не дошло.

В воскресенье, 23 июля, Вильгельм Канарис был арестован в своем доме самим Шелленбергом «по прямому указанию начальника гестапо Мюллера», оправдался он. Нарушить приказ, как объяснил Шелленберг, он не мог. Адмирала взяли под стражу и отвезли в школу пограничной полиции в Фюрстенберге «до выяснения обстоятельств». Вскоре после покушения гестапо, проводя обыск, нашло в кабинете бывшего начальника абвера в Потсдаме-Айхе папку номер VI его дневника. Эта рукопись охватывала период с марта 1943 по июнь 1944 года. Поскольку первые подозрения против Канариса возникли у гестапо еще весной 1943 г. в связи с арестом фон Донаньи, адмирал с той поры стал очень осторожен. Отпечатанные его секретаршей на машинке материалы этой папки содержали так мало компрометирующих данных, что их было недостаточно, чтобы изобличить адмирала в государственной измене. Гестапо усиленно продолжало искать папки I–V, в которых, как полагали, должны были содержаться записи 1938–1942 гг., а может быть, и более ранние. Но Канарис передал их на хранение подполковнику Шрадеру. Канарис открыто заявил об этом на допросе. Ему не нужно было опасаться за судьбу Шрадера: тот уже покончил жизнь самоубийством.

Вместе с Канарисом на Принц-Альбрехтштрассе сидело множество участников оппозиции. Среди них были Гёрделер, генералы Гальдер, Томас, Остер, бывший министр Попитц, главный судья Зак и доктор Мюллер, а также Лидиг, Штрюнк, Гере, Небе и пастор Бонхёффер. С Канарисом обращались с особенной жестокостью. Он был в наручниках и в течение долгого времени получал лишь треть нормального рациона заключенных.

Расследование дела о попытке государственного переворота Гитлер сразу после покушения поручил лично рейхсфюреру СС Гиммлеру, а исполнение приговора — высшему суду по политическим преступлениям (Фольксгерихтсхоф).[290] Для ведения дознания в РСХА была создана особая комиссия в составе нескольких групп следователей из IV управления (гестапо). Одну из них возглавлял правительственный уполномоченный в РСХА Вальтер Хуппенкотен. Он вначале расследовал дела графов фон Штауффенберга, фон Шверина и фон дер Шуленбурга, затем — генерал-лейтенанта Пфульштайна, последнего командира дивизии «Бранденбург» и подполковника Хайнца. Далее последовали дела Остера и Донаньи и, наконец, — дознание по делу Канариса. На допросах обвиняемых, кроме Хуппенкотена, присутствовали также штандартенфюрер СС Патцингер и комиссары криминальной полиции Зондерэггер, Ланге и Шрай. Хуппенкотен в основном опирался на материалы из архивов управления «Абвер/Аусланд» за период с конца 1942 до конца 1943 г. Эти материалы позволили установить, что в абвере уже несколько лет существовала группа Сопротивления, имевшая связи с другими группами. Одним из связных был служивший в абвере до февраля 1944 г. капитан Гере, арестованный за несколько месяцев до этого по подозрению в государственной измене. Однако вскоре он бежал из-под ареста и скрылся в берлинском подполье. Но в августе 1944 г. он был снова пойман.

В связи с обнаружением на складе учебного лагеря «Майбах-II» в Цоссене запасов взрывчатки гестапо в конце августа предприняло тщательный обыск всех сейфов бывшего управления. При этом оно, конечно, наткнулось на обширные материалы из офиса Канариса, которые в 1942 г. по соображениям безопасности были помещены в сейф Прусского государственного банка. В связи с усилением угрозы в конце 1943 г. подполковник Хайнц переложил эти документы, бегло их просмотрев, в недоступный бункер «Цеппелин» на запасных квартирах ОКХ. Здесь, в особой заградзоне «Майбах-II», располагались во время войны управление общих дел ОКХ и несколько подразделений абвера. Подполковник Шрадер должен был еще раз их просмотреть и в случае серьезной опасности уничтожить[291].

Среди найденных в Цоссене материалов оказались записи, касавшиеся подготовки государственного переворота в 1938 г., установления контактов с Ватиканом с целью подготовки мирных переговоров с Англией, далее — обобщенный обзор обстановки после польской кампании, сделанный генерал-полковником Беком, рукопись карандашом о проведении переворота, написанная рукой Остера, дневник на 20 страницах, который Канарис вел в 1939 г. и где были записи о поездках на фронт с целью склонить командующих к участию в перевороте и, наконец, корреспонденция об усилиях пастора Бонхёффера, устанавливавшего связи для подготовки мирных переговоров после устранения Гитлера. Однако среди всех этих материалов не было пяти папок с дневниками Канариса.

Просмотр и оценка материалов впервые позволили увидеть связь между событиями 20 июля и давно действовавшим Сопротивлением. Подробно изучив документы, Хуппенкотен подготовил свое заключение на 160 страницах с приложением фотокопий некоторых материалов. Копии этого заключения получили Гиммлер, Кальтенбруннер и Мюллер. Разумеется, все это держалось в полном секрете. Гитлер оставил принятие всех решений строго за собой и приказал провести самое тщательное расследование всех обстоятельств и связей, чтобы точно установить виновность арестованных. О ходе расследования ему должны были докладывать постоянно[292].

В последующие месяцы расследование велось под личным наблюдением Хуппенкотена. Выяснилось, что круг причастных к заговору значительно шире, чем предполагалось. Бывший шеф абвера в ходе допросов, чувствуя свое духовное и душевное превосходство, вернул себе прежнюю твердость духа и поэтому мог легче переносить физические и моральные неудобства тюрьмы. К своему удивлению, он в дальнейшем, видя примитивность мышления гестаповской следственной машины, убедился в том, что до сих пор сильно преувеличивал интеллектуальные способности и деловые качества своих противников. Все РСХА уже давно бюрократизировалось сверх всяких мер и было наводнено многочисленными выдвинувшимися благодаря режиму «полицейскими фюрерами», являвшимися кем угодно, но не профессионалами. Начался 1945 г., а расследование под руководством Хуппенкотена все более затягивалось, чему немало способствовало ухудшение обстановки на фронтах. А это, в свою очередь, затрудняло поиск улик не только за рубежом, но и на постоянно сокращавшейся территории, подвластной рейху.

Так проходили недели и месяцы в страшных и мрачных подвалах здания на Принц-Альбрехтштрассе. Канарис сидел в камере № 16, фон Пфульштайн — в камере № 13. Доктор Йозеф Мюллер, один из немногих оставшихся в живых, рассказывал, что имел с Канарисом короткий разговор о ходе учиненного РСХА «расследования». Это случилось, как рассказывал автору сам доктор Мюллер, «между 2 февраля, когда во время налета вражеской авиации были серьезно повреждены бункер и часть тюрьмы, и нашим переездом 7 февраля 1945 г. В общем разговор должен был происходить 5 или 6 февраля, когда один из надзирателей потребовал, чтобы мы с Канарисом и Гере вымели коридор, замусоренный в результате бомбежки. Когда мы прибирались, надзиратель сказал, обращаясь к Канарису: «Эй, ты, матросик! Ты, наверно, никогда не думал, что тебя однажды заставят драить коридор?»[293].

За время долгого ареста в душе Канариса окончательно утвердились все те страхи, жуткие опасения и кошмарные представления о крахе этой системы, достойной только проклятий. Он всегда предчувствовал, что Гитлер приведет рейх к полному уничтожению, к погружению в ад. Так почему же этот умный человек не обеспечил себе своевременного побега за рубеж, где у него было столько надежных связей? Ответ лежит на поверхности. Вспомним об Ульрихе фон Хасселе, который сразу после неудачного покушения отправился в свою берлинскую квартиру и спокойно дожидался сыщиков гестапо, сидя гордо за своим письменным столом. В жизни, нацеленной на исполнение какого-то обета, есть такие моменты, и именно они в конечном счете определяют цену жертвы.

7 февраля 1945 г. арестованные, обвинявшиеся в причастности к событиям 20 июля, были вывезены из Берлина. По неизвестной причине, они были сведены в две группы, одну из которых, включавшую Канариса, Остера и Штрюнка, доставили в концентрационный лагерь Флоссенбург, а вторую, в которой были доктор Йозеф Мюллер, Лидиг и другие, сначала отвезли в Бухенвальд. Этот перевод заключенных диктовало близящееся к катастрофе положение на фронтах, и, конечно, никаких надежд арестованным это не давало.

Концентрационный лагерь Флоссенбург располагался в мрачной, покрытой густыми лесами гористой местности неподалеку от Вайдена в Верхнепфальцском лесу. Почти весь год напролет здесь дуют резкие холодные ветры, бушуют бури. Это место и сегодня вызывает неприятную дрожь при воспоминании о тех актах тирании, что были совершены здесь. Когда Канариса привезли сюда и поместили в камеру № 22 в этом «бункере», кирпичном одноэтажном строении, надзиратель сообщил арестованному, сидевшему в камере № 21, что привезли «какую-то высокую птицу», причем сказал он это с презрением. А в этой камере сидел бывший шеф датской разведки полковник Ханс Матисен Лундинг. Он, конечно, хорошо знал, кто такой Канарис, хотя никогда с ним не встречался. Но когда он еще был на свободе, то из надежных источников узнал, что Канарис старался обеспечить защиту датскому генеральному штабу от происков гестапо. Лундинг все же видел Канариса однажды в фойе отеля «Англетер» в Копенгагене и узнал его по белым волосам и большим голубым глазам, когда в один из следующих дней увидел его в коридоре бункера. Дверь камеры № 21 перекосилась от времени, отчего образовалась узкая щель, позволявшая заглядывать в коридор, прижимаясь к ней вплотную. Лундинг смог убедиться, что Канарис был не в арестантской одежде, а в сером гражданском костюме, в котором и оставался до последнего допроса. Но он был постоянно в наручниках и с кандалами на ногах днем и ночью даже в своей камере. Полковнику было хорошо слышно, как побрякивают, волочась за ним, его цепи, когда сосед начинал ходить по камере взад и вперед. Оковы с него снимали только, когда вели на допрос или на время непродолжительных прогулок во дворе. К сожалению, соседи смогли только один раз поговорить с глазу на глаз в течение двух минут в подъезде бункера, когда Лундинг возвращался с прогулки во дворе, а Канарис ждал допроса в коридоре. Надзирателя в этот момент куда-то отозвали, и узники смогли переброситься парой слов. Зато в своих камерах они пользовались для общения обычным тюремным перестуком[294].

Примерно 7 или 8 апреля в лагерь Флоссенбург в сопровождении своих подручных прибыл Хуппенкотен, чтобы выполнить личное поручение Кальтенбруннера. В это время Германия уже почти вся стала фронтовым районом. Красная Армия стояла на Одере, западные союзники глубоко вклинились на западе и уже продвигались по территории Германии. Подготовка обвинения и слушание дел узников Флоссенбурга (сюда незадолго до этого привезли также Йозефа Мюллера и Зака), проводившиеся высшим имперским военным судом, оказались более невозможными: находившийся в начале 1945 г. в Торгау имперский суд вынужден был эвакуироваться из-за наступления русских. Поэтому был создан наспех полевой суд СС, хотя обвиняемые не были официально исключены или уволены из вооруженных сил (вермахта) и, следовательно, не были подсудны судебным инстанциям СС. Также и содержание в концентрационном лагере не могло быть оправдано юрисдикцией органов СС и полиции, так как она распространялась только на сотрудников СС и полиции[295]. Состав полевого суда СС в Флоссенбурге был набран из сотрудников главного суда СС в Прине близ Мюнхена. Председательствовал на этом суде доктор Отто Торбек, в качестве обвинителя выступил сам Хуппенкотен. Заседателем взяли коменданта лагеря Кёгля. Имя второго заседателя осталось неизвестным: Хуппенкотен отказался назвать его даже на судебном процессе, состоявшемся над ним после войны (1956) по обвинению в незаконном убийстве Канариса и др. Скорее всего этим вторым заседателем был комиссар полиции Ставицки. Секретаря не было вообще, как и защитников. Все свелось к обязательному правовому предписанию.

Многочасовые заседания начались 8 апреля около 16.00, в Белое Воскресенье, через неделю после Пасхи. Сначала было заслушано дело Остера, а вслед за ним — Канариса. Разбирательство по делу Канариса приняло очень бурный характер после выступления Хуппенкотена, который заявил, что Канарис и Остер сами обвиняли друг друга в измене и что бывший шеф абвера якобы доказывал, будто он только для виду участвовал в подготовке к государственному перевороту. Разумеется, бывший шеф абвера уже в силу своей натуры не мог признать себя виновным. Но очень может быть, что он действительно пытался до конца изображать свое «участие» в заговоре как «игру разведки», но делал это отнюдь не потому, что всерьез верил, будто ему удастся запутать суд, а всего лишь из-за того, что хотел и надеялся выиграть время, пока войска западных союзников не подойдут к концентрационному лагерю Флоссенбург.

Приговор, вынесенный в ночь на 9 апреля всем обвиняемым, гласил — смертная казнь через повешение. Приговор опирался на обвинительное заключение, содержавшее 160 страниц (по сути, это было «представление фюрера», которое обычно писалось на так называемой «машинке фюрера» с чрезмерно крупными буквами). Доказательный материал был взят из того, что было найдено в Цоссене. До сих пор не установлено, спрятал ли подполковник Шрадер в сейфе государственного банка Пруссии вместе с материалами Остера также и первые пять папок дневников Канариса, а затем оттуда перевез их в запасной лагерь у Цоссена, и каким образом они попали туда. Но, как мы говорили, среди найденных в Цоссене 22 сентября 1944 г. материалов этих дневников не было. Тем не менее в начале апреля квартировавший в Цоссене генерал Буле обнаружил в одном из сейфов эти пять папок и еще шесть тетрадей с «имперскими докладами» и передал их командиру охранного полка фюрера штандартенфюреру СС Раттенхуберу[296]. После возвращения Раттенхубера из русского плена в Мюнхен он отыскал доктора Йозефа Мюллера, которого знал раньше, и сообщил ему, что Кальтенбруннер тогда по приказу Гитлера организовал немедленное уничтожение заговорщиков»[297].

После того как в полночь Канариса привели из зала суда в свою камеру, он сообщил своему соседу «перестуком» следующее: «На последнем допросе сломаны кости носа. Мое время истекло. Если выживете, передайте привет моей жене». Будучи свидетелем на процессе по делу Хуппенкотена после войны, полковник Лундинг подтвердил это заявление Канариса. Без сомнения, адмирал и до того неоднократно подвергался истязаниям.

Ранним утром 9 апреля, около 6.00, в бункере возникло оживление. Мощные электролампы осветили двор очень ярким светом. Сквозь щель в двери Лундинг увидел, как эсэсовец снял с Канариса все оковы и приказал раздеться догола, а потом вывел его в таком виде во двор. Через несколько секунд он услышал крик из канцелярии: «Пошел!» И словно тень прошмыгнула в ярком свете через двор фигура человека с копной белых волос навстречу смерти. Спустя 4–5 минут с места казни раздался новый крик: «Следующий!» И снова из-за, вероятно, открытой двери канцелярии прозвучал приказ: «Пошел!» Утром 9 апреля это повторялось несколько раз.

Доктор Йозеф Мюллер, ожидавший в этот час такого же решения своей судьбы, рассказывал об этой ночи следующее: «Часа в четыре утра я услышал шум и чей-то детский голос. Это была дочь бывшего федерального канцлера Австрии Шушнига. В шесть часов были выкрикнуты номера двух камер. И тут я услышал голос Канариса в последний раз. Я ждал в своей камере, но мой номер не выкликали. В 8.00 пришел какой-то эсэсовец и снял с меня наручники с кандалами. Через некоторое время в мою дверь снова постучали, лязгнул засов, дверь начала открываться, и тут чей-то мужской голос спросил меня по-английски, понимаю ли я английский и могу ли на нем говорить. Это был пленный офицер-англичанин. Он спросил: «Вы, должно быть, из тех высокопоставленных офицеров, которых казнят?» — «Вроде бы так», — ответил я. «Больше этого делать не будут. А тела ваших друзей уже сжигают за нашим бараком»[298].

Так оно и было. Трупы казненных, продолжал Мюллер, «сжигались прямо у нас за спиной. И самое ужасное было в том, что подувший вдруг ветер стал заносить в маленькое зарешеченное окно камеры не полностью сгоревшие остатки человеческих волос и кожи. Вынести это не было сил. Меня трясло в страшной душевной муке, и я плакал»[299]. А еще раньше, когда лагерный врач закрывал глаза казненным, он заметил, что все тело адмирала покрыто многочисленными кровоподтеками и ранами.

Здесь встает вопрос, почему приговор Канарису и его товарищам по несчастью был приведен в исполнение без обычного утверждения председателем суда. По всем процессуальным положениям приговор при любых обстоятельствах должен визироваться судебным исполнителем. Неправомочным было здесь и так называемое «постановление об исполнении приговора». Короче говоря, это не была чья-то ошибка: просто высшее руководство поняло, что бывший шеф абвера не должен пережить разгром и падение Германии, потому что он знал слишком много. И никто другой не смог бы дать мировой общественности более правдивую оценку гитлеровского правления и его злодеяний, чем этот честнейший и неподкупный свидетель.

С того дня прошло много лет. Место казни пришло в полное запустение. Стены «бункера» все в трещинах. Сквозь пустые окна гуляет ветер. Напротив высится часовня, и здесь, над «долиной смерти», 9 апреля 1965 г. собрались многие бывшие офицеры абвера из всех частей Германии, из Австрии и Южного Тироля, чтобы провести здесь «час памяти». Речь, посвященную памяти Канариса, произнес один из ближайших его сотрудников, полковник в отставке Отто Вагнер: «B этот день 20 лет назад в этом заброшенном углу земли, за колючей проволокой и сторожевыми вышками над Вильгельмом Канарисом и его товарищами свершилась безжалостная судьба. Здесь нет ни могил, ни надгробий. Их телесную оболочку приняла сама земля, и природные стихии играли свои прихотливые игры над этой скрытой от взоров обителью ужаса. Став свидетелями этих десятилетий германской истории, мы до сего дня все еще не можем ни четко осознать ушедшие далеко от нас события, ни объяснить самим себе смысл происходившего тогда. Мы стоим окаменевшие и растерянные перед вопросом, как вообще могло случиться, что в наших германских землях возникло такое невероятное варварство. К великому сожалению, человечество не учит уроки как из судеб отдельных людей, так и из общемировой истории. По своей природе человек стремится не замечать могил — как видимых, так и невидимых — и довольствуется тем, что ему преподносит настоящее, сиюминутное. В этом и состоит одна из причин того, что делает возможными скачки назад в состояние дикости, когда сердце и совесть оказываются спящими… Вильгельм Канарис сразу распознал еще только-только начавшееся развитие, увидев в нем не только надвигающуюся катастрофу для своего народа, его истязал внутренне все яснее обозначавшийся облик очумевших и одержимых властителей, жаждущих властных игрищ. Его натура, чуждая всякого насилия, сделала его защитником преследуемых, примером для нерешительных и покрывателем всех сопротивлявшихся. Но не каждый человек способен сопротивляться до конца. Не мог этого сделать и Канарис, который в силу своей внутренней мягкости и уступчивости божьему промыслу согнулся, чтобы в конечном счете умереть ради своих идеалов. Очень трогательное свидетельство в пользу Канариса содержится в письме датского полковника Лундинга, делившего с ним заточение в лагере СС, отрывки из которого я намерен вам зачитать: «Я знал, что Канарис был честным офицером, безупречным джентльменом. Я давно уже чувствовал высокое внутреннее его достоинство и глубокое понимание вещей, всегда свойственное старым офицерам-разведчикам и проявляющееся в их отношении к своему долгу и друг к другу… Канарис проявил ко мне, своему фактически врагу, большую чуткость, и потому мы чувствовали себя в заточении скорее друзьями, чем врагами… Несмотря на ужасное обращение с ним эсэсовцев, он всегда вел себя как истинный офицер. Скованный по рукам и ногам и оскорбляемый самым гнусным образом, он не переставал быть офицером. И на смерть он пошел не как трус. Я слышал его слова, я видел его. Я видел, как тащили его труп. И пусть это письмо послужит выражением того, что даже иностранец смог побороть в себе ненависть и начал думать как западный европеец, готовый охотно подать руку офицерам-единомышленникам в других странах…»

Этими словами датского полковника Лундинга, бывшего некогда противником Вильгельма Канариса, мы и закончим наше повествование.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.