4
4
В 1942 г. Советская военная разведка смогла добыть и отправить в Москву записку, составленную после первых месяцев боёв командующим 2-й танковой армией вермахта генерал-полковником Гейнцем Гудерианом. В начале ноября немецкий генерал направил этот документ в Берлин, а через три месяца, в феврале 1942 г., этот же документ лежал на столе у Сталина{284}. В нём, в частности, говорилось:
«а) Оборона. Оборона осуществляется с упорством, глубоко эшелонирована, но лишь в редких случаях располагает достаточно сильными резервами для эффективной защиты против охватов. Имеет место частое применение контратак небольшими подразделениями. При этом русские являются мастерами в использовании местности при исключительно умелой маскировке.
б) Наступление. При наступлении отсутствует резко выраженная концентрация сил для главного удара, не хватает умения сосредоточить и использовать действие огневых средств. Проведение наступления всегда сопровождается излишне массированным использованием пехоты. Часто применяются ночные атаки.
в) Марш. При глубоких расчленённых маршах войска показывают хорошую маневренность на бездорожной местности»{285}.
«а) Пехота. Почти всегда упорная в обороне, искусная в ночных и лесных боях, обученная коварным приёмам борьбы, очень умелая в отношении использования местности, маскировки и постройки полевых укреплений; неприхотлива и закалена. Имеет в своём составе много снайперов. Часто недостаточно обученная, она проявляет тупость и несамостоятельность в наступлении. Её вооружение ниже немецкого, за исключением автоматической винтовки», — подчёркивал Гудериан в разделе «Боеспособность русской армии»{286}.
Как известно, А.А. Власов начало войны встретил командиром мощного механизированного корпуса. Когда его назначали на эту значимую должность, он, разумеется, отказаться не посмел, хотя с танками и прочей техникой до этого никогда не сталкивался. Впрочем это не важно… Вот что, например, написал про советские танковые войска Гейнц Гудериан:
«Снабжены хорошей материальной частью и имеют хороший личный состав. Располагают многочисленными тяжёлыми танками с отличной бронёй и вооружением. Одиночная подготовка личного состава танковых частей лучше по сравнению с другими родами войск, но руководство ими уступает немецкому, а в настоящее время при применении крупных соединений оказывается совсем несостоятельным. В настоящее время танковые части более сильны в обороне, чем в наступлении. Если русским удастся массированно ввести в бои более крупные соединения, то необходимо считаться с тем, что при отсутствии достаточного количества противотанковых средств у противника они смогут добиться значительных успехов»{287}.
Не менее любопытно мнение немецкого генерала и о «Русском командовании»:
«а) Высшее командование. Высшее командование показывает себя очень энергичным. Оно стремится руководить по немецким принципам и приспособиться к немецким методам боевых действий. Но здесь оно не может полностью развернуться, так как ему мешают:
1) политические требования государственного руководства;
2) недостаточная ориентировка соседей и подчинённых командиров в общей обстановке и, как следствие, недостаточное понимание и увязка её с собственными намерениями. Издание приказов о необходимых мероприятиях, в особенности о контрмерах, большей частью производится с запозданием. Введение сил при самом по себе хорошем оперативном и техническом замысле производится большей частью в недостаточной степени и не массированно. Трения между военным и политическим руководством едва заметны. В отношении личных качеств почти всегда храброе.
б) Среднее командование. Большей частью хорошо обучено, но во многих случаях ему не хватает сообразительности. При склонности к схематизму их приказы большей частью примитивны, и в них отсутствует ясное выставление своей собственной воли. Об общей обстановке оно бывает осведомлено лишь в очень редких случаях. Оно не в состоянии организовать наступление силами, превышающими численность полка. В отношении личных качеств большей частью храброе. Трения между военным и политическим руководством проявляются чаще.
в) Низшее командование. Низшее руководство по своему составу очень разнообразно. Наряду с личностями, всецело отдавшимися борьбе, имеется большое количество командиров, которые быстро прекращают борьбу. В низших служебных инстанциях эти две крайности выступают наиболее резко. В большинстве случаев низшие командиры не в состоянии вполне продуманно исполнять приказы вышестоящего командования и претворять их собственные распоряжения. У них преобладает медлительная и обстоятельная отдача приказов, а также придерживание к схемам. Они почти никогда не ориентируются в вопросах обстановки, выходящих за рамки их собственных приказов. Часто выступают трения между военным и политическим руководством.
г) Политическое руководство. В высших и средних командных инстанциях оно большей частью ограничивается поддержкой военного руководства путём издания распоряжений для поднятия и поддержания морального состояния армии. В военное руководство оно вмешивается только тогда, когда возникает подозрение в недостаточной воле к борьбе со стороны военного командования. В низших командных инстанциях политическое руководство часто пытается оказывать влияние на военное руководство, что приводит к трениям и конфликтам.
д) Общая оценка. В общем высшее и среднее командование, оказавшееся более подвижным, чем его первоначально считали, всё время пытается вырвать инициативу и взять её в свои руки. Низшее командование ни в какой степени не соответствует предъявляемым к нему требованиям. Повсюду душой сопротивления является политическое руководство, проявляющееся здесь со всей силой. Вследствие своей расовой ограниченности и связанных с ней неповоротливости, косности и прежде всего боязни ответственности (последняя усиливается под влиянием политической системы) низшее командование не в состоянии быстро использовать те преимущества, которые ему могут представиться. Следует отметить беспощадность русских при введении в бой своих частей. Русское командование стоит ниже германского»{288}.
В полной мере это касается и Андрея Андреевича. С его «пулемётными» курсами, с его вечерним и единственным курсом академии (как в вечерней школе), с его резким и молниеносным выдвижением наверх, он мало чем отличался от тех, про кого писал генерал Гудериан:
«Налицо имеется стремление следовать немецким принципам и приспосабливаться к немецкой тактике, но для этого у руководства и армии недостаточно подготовки и сообразительности»{289}.
Напрямую к А.А. Власову можно отнести и мысли маршала Советского Союза Г.К. Жукова, которые он выразил в августе 1944 г., в письме начальнику Главного управления кадров НКО СССР генерал-полковнику Ф. Голикову:
«При разработке плана использования и создания кадров Красной Армии после войны нужно прежде всего исходить из опыта, который мы получили в начальный период Отечественной войны. Чему нас учит полученный опыт? Во-первых, мы не имели заранее подобранных и хорошо обученных командующих фронтами, армиями, корпусами и дивизиями. Во главе фронтов встали люди, которые провалили одно дело за другим (Павлов, Кузнецов, Попов, Будённый, Черевиченко, Тюленев, Рябышев, Тимошенко и др.). На армии ставились также малоизученные и неподготовленные люди. Иначе и не могло быть, так как подготовленных ещё в мирное время кандидатов на фронты, армии и соединения не было. Людей знали плохо. Наркомат обороны в мирное время не только не готовил кандидатов, но даже не готовил командующих — командовать фронтами и армиями. Ещё хуже обстояло дело с командирами дивизий, бригад и полков. На дивизии, бригады и полки, особенно второочередные, ставились не соответствующие своему делу командиры. Короче говоря, каждому из нас известны последствия командования этих людей и что пережила наша Родина, вверив свою судьбу в руки таких командующих и командиров.
Вывод: Если мы не хотим повторить ошибок прошлого и хотим успешно вести войну в будущем, нужно, не жалея средств, в мирное время готовить командующих фронтами, корпусами и дивизиями. Затраченные средства окупятся успехами войны. Видимо, в мирное время нужно иметь два-три комплекта командиров дивизий и полков, которые бы обеспечили полное развёртывание армии и трёх-четырёхмесячное ведение войны. Каждому командующему фронтом и армией иметь заранее отобранного и подготовленного заместителя»{290}.
О том, как командовал недоученный и неподготовленный командарм Власов после появления в Волоколамске, можно узнать из неопубликованных страниц рукописи «На московском направлении», бережно хранящихся в личном архиве генерала Сандалова:
«Надо сказать, что Власова не интересовало состояние штаба армии. Он вообще игнорировал штабы. Посещая соединения и части армии, Власов лично ставил задачи командирам, не находя нужным ставить в известность об отданных распоряжениях штаб. Он ежедневно формировал и переформировывал оперативные группы. В опустевшие группы Катукова и Ремизова он включал стрелковые полки дивизий и их артиллерию. Из оставшихся войск 331-й стрелковой дивизии он создал группу генерала Короля. Эти импровизированные группы несли большие потери и быстро таяли. Каждый раз после неудачного наступления Власов кардинально переформировывал группы. Мои и Куликова советы прекратить это вредное прожектёрство во внимание не принимались.
Особенно значительные потери понесла из-за более чем легкомысленных экспериментов Власова 352-я стрелковая дивизия. На правом фланге армии нашу оборону пересекал глубокий, покрытый кустами и мелколесьем овраг. Он тянулся далеко в глубину обороны противника в направлении к селу Ильинское и выходил там в лесу. Овраг простреливался миномётным и перекрёстным пулемётным огнём противника. Однако по ночам наша разведка не раз пробиралась по оврагу в тыл вражеской обороны и приводила пленных. И вот Власов решил использовать этот овраг для прорыва всей обороны противника. Он отдал устное приказание командиру 352-й стрелковой дивизии полковнику Прокофьеву:
— В течение ночи провести дивизию по оврагу в тыл врага и ударом во фланг и тыл прорвать его оборону.
Противник пропустил половину войск дивизии в свою полосу, а затем когда они вошли в лес, отрезал их. В течение нескольких дней продолжались тяжелейшие бои по освобождению попавших в окружение частей дивизии Прокофьева. И только с помощью усиленной группы Ремизова и при поддержке всей армейской артиллерии удалось справиться с этой задачей. Рассерженный на Прокофьева, Власов включил всю его дивизию в группу Ремизова. Об этом я и Куликов донесли во фронт. В результате Г.К. Жуков прислал Власову приказание прекратить формирование оперативных групп»{291}.
Что касается Ю.М. Прокофьева, то в отличие от Власова он прошёл более сложный путь военной карьеры. Прежде чем окончить 1-е Бакинские военно-инженерные курсы в 1922 г., Юрий Михайлович успел повоевать в кавалерии на Кавказском фронте, затем участвовал в боях с вооружёнными формированиями в Азербайджане и в Дагестане. Был ранен. В период обучения в 21-й Тифлисской пехотной школе участвовал в ликвидации бандформирований на Кавказе. После выпуска был командиром взвода, командиром роты, начальником полковой школы, начальником штаба батальона, помощником начальника штаба полка, помощником начальника 1-го отдела штаба округа, помощником начальника 1-го отдела штаба особого корпуса.
В 1939 г. Прокофьева назначили командиром стрелкового полка, который в составе 36-й мотострелковой дивизии участвовал в боях на р. Халхин-Гол. После боевых действий был выдвинут на должность начальника пехоты мотострелковой дивизии, а весной 1941-го стал заместителем командира дивизии.
Летом 1941 г. Прокофьев сформировал свою 352-ю стрелковую дивизию, которая в сентябре вошла в состав 20-й армии Западного фронта и участвовала в Смоленском сражении. Через два года, когда Власов пристроится у немцев, Юрий Михайлович примет под своё командование 72-й стрелковый корпус, а весной 1944-го возглавит 84-й стрелковый.
До самого окончания войны генерал-майор Прокофьев (1943 г.) будет успешно командовать своими частями и соединениями, что отразится в его аттестациях. Так, командующий 68-й армией Западного фронта генерал Е.П. Журавлёв писал:
«Товарищ Прокофьев Юрий Михайлович — грамотный, культурный, скромный, дисциплинированный, требовательный командир. Решителен. Смел. Умеет организовать и руководить боем… В обстановке разбирается хорошо».
Мнение командующего 39-й армией генерала И.М. Людни-кова было почему-то лучше мнения генерала Власова:
«…за короткое время командования корпусом генерал-майор Прокофьев хорошо подготовил части и соединения к боевым операциям. В частях и соединениях корпуса повысилась дисциплина, организованность и порядок. 23.6.44 г. части корпуса, прорвав сильно укреплённую, глубоко эшелонированную оборону противника на подступах к г. Витебск, разгромили группировку противника, нанесли ему большие потери в живой силе и технике, овладели г. Витебск, захватив много трофей и пленных, за что тов. Прокофьев представлен к правительственной награде — ордену Суворова 2-й степени».
Командующий 4-й ударной армией генерал П.Ф. Малышев также высоко оценивал боевую деятельность Ю.М. Прокофьева:
«…в сложной боевой обстановке быстро ориентируется, принимает правильные решения и настойчиво добивается их выполнения. Лично генерал-майор Прокофьев храбр и решителен. Обладает большой силой воли, требователен к подчинённым. В частях и соединениях корпуса навёл твёрдую дисциплину, организованность и порядок…».
Умер генерал Прокофьев в сентябре 1995 г. на девяносто четвёртом году жизни{292}.
Возвращаясь к неопубликованным страницам воспоминаний генерала Л.М. Сандалова, лично я не перестаю удивляться упрямству его поклонников. Ну, никак не хотят они признать своего «героя» неучем и слабым командармом. Почему? Да потому, что тогда не вяжется в их воображении красочная картинка «борца со сталинским режимом». Не вяжется она и с несостоявшимся «освободителем России». Не мог же возглавить «антисталинское» сопротивление какой-то, простите, троечник или хуже того, двоечник. Конечно же, нет! Однако факты вещь упрямая. В общем, перейдём к ним:
«Утром 6 января 1942 г. я приехал к начальнику штаба Западного фронта генералу В.Д. Соколовскому по его вызову, — пишет Л.М. Сандалов. — Он предупредил меня, что по решению Ставки 8–9 января начнётся общее наступление всех фронтов.
— На правом крыле Западного фронта 9 января должна перейти в наступление на Шаховскую, Сычёвку ваша 20-я армия, — показывал он мне на карте с нанесённым на ней решением на наступление войск фронта.
— А соседние армии не наступают? — спросил я.
— Левофланговые войска 1-й ударной армии будут наступать во взаимодействии с вашей армией, — ответил Соколовский. — Ну, а обессиленная в предыдущих боях 16-я армия участия в наступлении принять не сможет.
Затем генерал Соколовский вручил мне только что подписанную директиву фронта на наступление № 0141/оп и проект директивного письма Ставки, которое, по его словам, через пару дней будет подписано. В этом письме, на основе передовой теории советского искусства о глубокой операции и исходя из практики предшествующих операций, Ставка дала подробные указания по организации и проведению наступательных операций. В письме говорилось, что прорыв вражеской обороны следует производить мощными ударными группами на узких участках. На поддержку и обеспечение ударных групп массировать все силы и средства. Артиллерийскую подготовку перед наступлением заменить артиллерийским наступлением (…)
После просмотра представленного мной решения на наступление 20-й армии Соколовский подчеркнул:
— Ваше решение в основном соответствует и нашей директиве, и директивному письму Ставки. Однако участок ударной группы надо несколько сузить. После ознакомления с врученными вам документами командующего армией сообщите, какие он внесет коррективы в решение, и я доложу его командующему фронтом.
Утром 7 января я зачитал Власову и Куликову исправленный план армейской операции и проект боевого приказа армии.
— Ну вот, теперь всё приведено в соответствие с письмом Ставки, — усмехнулся Куликов.
— Вы правы, — ответил я. — Армия наступает в направлении на Шаховскую в узкой двадцатикилометровой полосе. Прорыв будет производить ударная группа Ремизова и Катукова и 352-й стрелковой дивизии. Участок прорыва второй ударной группы всего лишь 8 километров. Второй эшелон ударной группы — морская и 55-я стрелковые бригады.
— А удалось ли достичь артиллерийской плотности, указанной в письме Ставки? — поинтересовался Власов.
— Плотности на один километр участка прорыва достигают 76 орудий и миномётов и 12,5 танка, — ответил я. — Таких плотностей удалось достичь впервые за войну. На поддержку прорыва выделен 601-й бомбардировочный авиаполк, а осуществлять ПВО прорыва назначена 47-я истребительная авиадивизия. Да и большая часть авиации фронта брошена на помощь нашей армии.
— А корпус Плиева? — спросил Куликов.
— Усиленный гвардейский кавалерийский корпус я планирую ввести на второй день операции, — ответил Власов.
— Войска займут исходное положение для наступления в ночь с 8 на 9 января, а наступление начнётся утром 9 января после полуторачасовой артиллерийской подготовки, — огласил я концовку.
Тотчас же по получении армейского приказа на наступление в войсках началась усиленная подготовка командиров и штабов войск к прорыву вражеской обороны (…)
И вдруг вечером 8 января, когда части начали занимать исходное положение, Власов заявил Куликову и мне, что 9 января армия наступать не будет.
— Я установил, что в некоторых частях задачи знают плохо, а два артиллерийских полка не имеют пристрелочных данных, — пояснил он нам. — Начало наступления надо отнести не меньше чем на два дня.
Я и Куликов убеждали Власова отказаться от этого решения.
— До начала атаки войска успеют изучить задачи, запаздывающая бригада встанет во второй эшелон, а артиллерийские полки устанавливают батареи на огневые позиции соседних артиллерийских полков и используют их пристрелочные данные, — говорил я.
— Если мы завтра не начнём наступать, противник обнаружит нашу ударную группировку, — поддержал меня Куликов.
Однако Власов остался непреклонным. Он стал по телефону просить Жукова об отсрочке наступления.
Я и Куликов, в свою очередь, доложили своему фронтовому начальству, что оттягивать наступление армии вредно. Жуков, насколько я знаю, не согласился с предложением Власова. Между тем войска армии занимали исходное положение для предстоящего утром 9 января наступления. В полночь Пётр Николаевич Куликов решил ещё раз попытаться переубедить Власова и пошёл в занимаемый им домик. Меньше чем через полчаса он вернулся в крайне возбуждённом состоянии и с возмущением рассказал мне:
— Не хочет и слушать о начале наступления 9 января. Надеется, что на днях противник будет перебрасывать свои силы из-за реки Лама против наступающих войск Калининского фронта. Хвастает, что во время поездки в Москву его принимал Сталин, который якобы назвал Власова самым талантливым командармом и объявил первым кандидатом на должность командующего фронтом. Поэтому Власов расценивает себя таким же начальником, как и Жуков.
— Если наступление отменяется, надо известить об этом войска, огорчённо сказал я Куликову.
— Об этом спросите сами у Власова, — ответил Куликов. — Он здорово выпивши и, как я знаю, таким бывает каждый вечер. Медсестра его на последнем месяце беременности. Вот, оказывается, почему он никого не принимает. По-видимому, Лизюков был прав, когда говорил об особом умении Власова лавировать: если теперь Жуков вопреки предложению Власова прикажет наступать 9 января, а успеха не будет, виноватым окажется Жуков; если наступление начнётся 10 или 11 января и не получит развития, то виноватым опять будет Жуков. Власов заявит в Ставку, что командующий фронтом своими разноречивыми распоряжениями скомкал ему планомерную подготовку к операции»{293}.
Такое отношение командарма объяснить можно только одним: знания и опыт этому человеку из крестьянской среды заменяли обыкновенная человеческая хитрость и коварство. Но, как можно заметить дальше, на фронте и без Власова хватало подобных командиров и военачальников.
75-я морская стрелковая бригада (позже 3-я Гвардейская) была сформирована из моряков-черноморцев, каспийцев и курсантов военно-морских училищ. Под командованием капитана 1-го ранга К.Д. Сухиашвили она сдерживала натиск врага на рубежах Волоколамского шоссе. Весной 1942 г. Константин Сухиашвили направил в адрес наркома Военно-морского флота адмирала Н. Кузнецова доклад, в котором прямолинейно рассказал о том, какой ценой его бригаде доставались победы. Главной проблемой на фронте каперанг называл повальный обман и очковтирательство:
«Элементы очковтирательства, ложные доклады проходят безнаказанно. Трудно получить от соседа правдивую обстановку, для установления правды приходилось производить разведку на соседа и разоблачать его во лжи. Примеры: а) 8 ГСД, обойдя укреплённый узел Сичева и 4-х деревень вокруг Сичева, даёт мне обстановку: дорога открыта. Сичева взята, моя дивизия уже прошла и продолжает двигаться по своему маршруту (от Сичева наши пути расходились, а до этого я шёл за 8 т.д.). Авангард бригады, а за ним и вся бригада подошли к очень сильному укреплённому узлу, где оборонялись батальон усиленный, рота СС и 250 человек сапёров, строящие этот узел, а я был информирован соседом, что проход очищен. Необстрелянная бригада попала под сильный оружейно-пулемётный огонь, а потом и миномётный огонь. Желание рапортовать, что, мол, я быстро продвигаюсь вперёд, заставили, видимо, командира дивизии обмануть вышестоящее командование и меня как соседа; в результате лишние жертвы, но только не у него, а у соседа; б) Второй пример. Командир 45-й бригады без боя оставил Дуброво и открыл левый фланг моей бригады, а в оперсводке докладывает только через сутки: «После упорных боёв противник выбил мои части из Дуброво». Мною через свою разведку было установлено, что Дуброво оставлено соседом без боя, а немцы, не предполагая такую глупость, тоже не вошли; посланный мною взвод не успел занять, так как немцы уже успели без боя войти в Дуброво; в) Третий пример. Командир 8 ГСД докладывает, что Соколово им взято и он продвигается вперёд, тогда как я своими глазами видел, что у Соколово идёт бой, и бой длился ещё 2-е суток. Много таких примеров, когда значительно преувеличивают размер своего успеха»{294}.
По мнению Сухиашвили, такое повсеместное очковтирательство ведёт к колоссальным потерям:
«Безнаказанно проходит дело по отношению виновников больших потерь. Из практики убедился, что, если армейские командиры докладывают: «Приказ выполняется, медленно двигаюсь вперёд мелкими группами», это значит, что сосед стоит на месте и хочет обмануть необстрелянного соседа, а своим подчинённым передаёт: «Вы так, полегонечку, делайте вид, что наступаете». Противник наваливается сначала на одного, самого активного, а самые активные бывают новые, необстрелянные части. Под таракановским узлом сопротивления на моих глазах разбиты наши 45 СБ, моя 75-я СБ, 8 ГСД, 117 СД, 391 СД. Все эти части подошли довольно полнокровными, но так как проходили последовательно, то все делают вид, что наступают, а свежая часть разбивается. Очковтирательства и неправильного доклада младший должен больше бояться, чем неисполнения приказа. За неисполнение приказа кругом пугают расстрелом, а докладывать: «Выполняем приказ, медленно ползём вперёд мелкими группами» можно, и никто не расстреляет»{295}.
Любопытно мнение Сухиашвили и во взгляде на командный состав:
«Бои, проводятся с большим отступлением от устава, и за это виновных не наказывают. На низком уровне взаимодействие родов оружия. Наши генералы недооценивают разведки и плохо её организуют, поэтому мало знаем о противнике. Даётся боевой приказ без анализа сил, и часто бросаем людей в наступление без должной подготовки. Удары наши часто получаются растопыренными пальцами. Пока подтягивается артиллерия и боеприпасы, нет людей, которые могли бы закрепить результаты артогня. Вот мы уже целый месяц топчемся на месте, и целый месяц наши генералы повторяют одну и ту же ошибку. Пехотные большие даже командиры слабо знают другие рода оружия; пассивно используя свои огневые средства, непрерывно требуют огонь артиллерии, и до начала общего наступления весь боезапас уже израсходован по частям. Ни разу никто толком не организовал наступление, и в этом командир 3-й армии Пуркаев, по-моему, очень виноват.
Пока я имел независимое направление, дело шло, но как вступил во взаимодействие с Холмской группой, т.е. в состав 3-й армии Пуркаева, ни одной удачной операции в целом, хотя за последний месяц набили очень много немцев. Почему это так? В перерывах от наступления к наступлению операции проводили сами, в порядке активной обороны и с хорошими результатами, почти без потерь. Как общий приказ наступления, так большие потери и никаких результатов, потому что ни разу штаб армии не смог организовать общее наступление по-уставному. Большие штабы плохо знают состояние частей, в частях почти не бывают, операции не готовят, проявляют беспечность в тылу, объясняя это желанием уберечь штабы и командиров соединений, а наши донесения плохо читают или иногда даже не читают, не чувствуют пульс и сердцебиение фронта, не производят осмотр местности и поэтому в приказах задачу ставят невпопад. Когда после боёв части еле дышат и требуют время для приведения в порядок, в это время приказывают наступать, тратят боезапасы, а наступать нечем, тогда соберёшь людские ресурсы, приведёшь их в порядок и ждёшь боезапас для артиллерии, в это время опять невпопад приказывают наступать без артподготовки — опять большие потери. Если сложить силу нашу и противника, и людей, и оружие, то у нас минимум в три раза больше сил, но силы эти действуют разновременно, много потерь, а результатов нет, тут творится что-то непонятное. Устранить недостатки, учесть свои ошибки мы могли бы, если бы делали анализ и привлекали бы к ответственности виновников, но этого не делается, и одни и те же ошибки повторяются уже при мне 6–7 раз»{296}.
Возвращаясь к неопубликованным страницам воспоминаний генерала Сандалова, следует обратить внимание на одну незначительную деталь, где начальник штаба 20-й армии упоминает про некую медсестру Власова, из-за беременности которой тот никого не принимал. Это ей — Подмазенко Агнессе Павловне Андрей Андреевич напишет 14 февраля 1942 г.:
«Дорогая Аля! Теперь разреши поздравить тебя с высокой правительственной наградой — медалью за отвагу. Ты теперь обогнала тов. Кузина: он имеет медаль за боевые заслуги, а ты уже сразу получила вторую: «за отвагу». Искренне рад, да не только я. Меня поздравляли все наши сотрудники. Кроме тебя из наших ещё несколько также наградили разными медалями. Кроме того, скоро ожидает тебе и очередное звание. Как получу, немедленно сообщу»{297}.
Само по себе наградное представление на начальника медпункта штаба 37-й армии военврача 3-го ранга Подмазенко Агнессу Павловну уникально тем, что его диктовал не кто иной, как сам Власов. Какие-то отдельные фразы звучат в документе из его собственных уст. Кроме того, представление к ордену Красного Знамени любовницы генерала явно надуманно и только с одной целью — сделать женщине «красивый подарок», отблагодарив за её реальные «заслуги» в постели.
«При обороне города Киева с июня месяца 1941 г. активно лично оказывала медпомощь бойцам и командирам, героически отстаивающим город Киев. Под сильным обстрелом артогня и бомбёжки с воздуха лично оказывала своевременную помощь работникам штаба 37 Армии при налёте противника на штаб / Начальнику артиллерии — генерал-майору СТЕПАНОВУ и др.
При выходе из окружения лично участвовала в боях с оружием в руках. Совместно с старшим политруком СВЕРДЛИЧЕНКО вывела из окружения и спасла жизнь большому — Командующему 37 Армии генерал-майору ВЛАСОВУ. Достойна награждения ордена «Красного Знамени».
Командующий 20 АРМИИ генерал-майор Власов»{298}.
Можно только представить себе удивление Г.К. Жукова который, скорее всего, ухмыльнувшись, 7 февраля 1942 г. начертал чуть ниже представления: медалью «За Отвагу»{299}.
Генерал Л.М. Сандалов:
«9 января фронтовая авиация, в том числе и бомбардировочный полк, бомбили противника перед намеченными участками прорыва 20-й армии. А наступление войск армии было отменено, хотя они и заняли исходное положение. В полдень 9 января генерал Жуков прислал комиссию для расследования причин отмены намеченного на этот день наступления армии.
Комиссию возглавлял один из начальников управления фронта. Власов пренебрежительно отнёсся к этой комиссии. Но после разговора по телефону с командующим фронтом генералом армии Жуковым его самоуверенность исчезла. Армейский КП опять опустел: все уехали помогать готовить войска для наступления.
Утром 10 января шёл сильный снег, видимость была плохая. Авиация действовать не могла. Артиллерийская полуторачасовая подготовка при такой видимости должного эффекта дать не могла. В 9 часов 30 минут после артподготовки войска ударной группы перешли в атаку. Однако наступление наших войск для противника, к сожалению, не было неожиданностью. В жестоких, кровопролитных боях, отвоёвывая у противника метр за метром, наши части продвинулись в этот день на 2–3 километра. Группа Ремизова овладела сильно укреплённым населённым пунктом Захарино, разгромила подразделение и штаб полка 6-й танковой дивизии. В то же время 352-я стрелковая дивизия овладела таким же укреплённым пунктом — Тимонино (…)
На второй день операции и в течение первой половины 12 января войска ударной группы армии преодолели ещё три километра вражеской обороны. Левофланговые части 1-й ударной армии также продвинулись вперёд. Медленное продвижение наших войск в значительной степени обусловливалось глубоким снежным покровом, затрудняющим наступление войск, применение танков, передвижение артиллерии. Власов решил в этот день ввести в бой кавалерийский корпус.
По его мнению, конница поможет ударной группе закончить прорыв вражеской обороны, а затем устремится на Шаховскую, Гжатск. Однако Г.К. Жуков запретил ввод подвижной группы до прорыва обороны противника на всю тактическую глубину. К исходу 12 января войска 20-й армии пробились на глубину 6–7 км. Группы Ремизова, Катукова и морская бригада под командованием молодого энергичного командира Кулешева вышли на подступы к Шаховской. Перешла в наступление действовавшая левее ударной группы дивизия генерала Короля. Продвинулись вперёд и левофланговые части 1-й ударной армии.
С утра 13 января был введён в прорыв на Шаховскую кавалерийский корпус генерала Плиева. В последующие дни наши войска продвигались вперёд со скоростью 4–5 км в сутки. Преодолевали многочисленные оборонительные рубежи противника на Ржевском направлении. Конница двигалась на уровне пехоты.
Утром 15 января я докладывал по телефону обстановку генералу армии Г.К. Жукову, и он отдал такое приказание:
— Чего вы все войска направили на Шаховскую и еле-еле продвигаетесь вперёд?! Перенацельте корпус Плиева на Середу, Гжатск для перехвата начавшей отход Можайской группировки противника.
Передать это приказание Плиеву Власов поручил мне. Я поехал к начальнику штаба корпуса полковнику А.И. Радзиевскому и изложил ему приказание генерала Жукова. В это время подъехал Плиев и быстро принял решение на поворот корпуса. Он имел в виду обойти Середу с севера и юга и устремиться на Гжатск. После возвращения на армейский КП я доложил решение Плиева Власову. Он с раздражением упрекнул меня:
— Какую же пользу принёс нам ввод кавалерийского корпуса? Мы ему прорубили ворота, а он теперь уйдёт к Гжатску для действий совместно с другими армиями. Я поеду сам к Плиеву. Пусть он хотя бы захватит Середу и разгромит находящиеся там войска противника.
16 января перешли в наступление все войска армии, а на другой день заняли Шаховскую и подошли к Середе. (…)
В день взятия Середы Власов направил меня в штаб 1-й ударной армии, которую совершенно неожиданно для нас Ставка выводила в этот день в свой резерв. 20-й армии было приказано сменить войска уходящей в тыл армии. Я нашёл генерала В.И. Кузнецова с его штабом в одном селении поблизости от Теряевои Слободы. После тёплой встречи мы сразу приступили к вопросу замены войск 1-й ударной армии нашими войсками.
— Вы получили от нас перед наступлением из Волоколамска три стрелковых бригады, вот их и направляйте в нашу полосу, — советовал мне Кузнецов.
— Так мы и делаем, — подтвердил я. — Но наступательная сила армии теперь резко снизится.
С этого дня 20-я армия стала правофланговой армией фронта, а полоса её наступления увеличилась почти вдвое.
21 января войска правого крыла фронта получили ещё один удар. В этот день была расформирована 16-я армия генерала К.К. Рокоссовского. Остатки войск этой армии были переданы в 5-ю армию.
Ослабление правого крыла Западного фронта явилось общепризнанной тяжёлой ошибкой Ставки и привело к постепенному «затуханию» наступления 20-й армии и её нового левого соседа 5-й армии. 25 января войска 20-й армии, наступая в направлении на Сычёвку, вышли к новым подготовленным гжатским оборонительным позициям противника (так называемая «линия фюрера») на рубеже Васильевское, Быково и вынуждены были остановиться. Волоколамская операция 20-й армии завершилась. За две недели боевых действий её войска продвинулись на 40–50 км»{300}.
В открытом письме «Почему я стал на путь борьбы с большевизмом» словами А.А. Власова будет написано:
«Формировать 20-ю армию приходилось в труднейших условиях, когда решалась судьба Москвы. Я делал всё от меня зависящее для обороны столицы страны. 20-я армия остановила наступление. Она прорвала фронт Германской армии, взяла Солнечногорск, Волоколамск, Шаховскую, Середу и др., обеспечила переход в наступление по всему Московскому участку фронта, подошла к Гжатску»{301}.
С одной стороны примерно всё так и было, а с другой? А с другой, было всё немножко не так. О чём-то мы говорили выше, о чём-то говорили в книге «Иуды в погонах». И всё же мне бы хотелось вернуться к взятию Середы, к воспоминаниям генерала армии, дважды Героя Советского Союза И.А. Плиева, который написал их по просьбе генерала Л.М. Сандалова:
«Середа. Так называется большое село, лежащее в верховьях реки Руза, километрах в 15 к югу от автострады Москва — Ржев. В те дни это был один из наиболее сильных опорных пунктов немцев, расположенный на пути наступления 2-го гвардейского кавалерийского корпуса на Гжатск. Корпус оторвался от пехоты и успешно развивал наступление. Высланные вперёд дозоры донесли, что Середа занята крупными силами противника. На её окраинах и западном берегу Рузы — хорошо подготовленная система обороны. Перед населённым пунктом с севера на юг тянется широкая полоса равнинной, открытой местности с большой толщей снега. Всё это пространство было зоной сплошного заградительного огня. Само собой напрашивалось решение обойти этот опасный пункт и продолжать стремительное движение на Гжатск. Вряд ли немцы удержали бы его, имея в тылу конный корпус. Об этом решении я доложил прибывшему ко мне командующему 20-й армией Власову. Но он приказал не тратить время на обходы, а взять Середу атакой с фронта.
Кстати сказать, у меня тоже имеются личные счёты с этим отъявленным подлецом. Он являет собой редчайший по низости тип предателя. Приказы, которые поступали от него лично, вызывали всегда у нас недоумение. Их мог отдавать или неподготовленный в оперативном отношении человек, или предатель.
Чтобы Вы лучше представили себе, чего могла стоить атака, нарисую кратко обстановку.
Корпус в многодневных ожесточённых боях понёс тяжёлые потери, и ударная сила его, естественно, ослабла. Наши успехи достигались за счёт хорошо поставленной разведки, широкого стремительного манёвра (в этом мы шли на любой обоснованный риск, и он всегда приносил успех) и внезапность. Атака в лоб опорного пункта через открытое, заснеженное пространство, днём, к тому же без заблаговременной подготовки, сводила к нулю наши преимущества и могла привести к затяжному бою с тяжёлыми потерями. Но приказ есть приказ, и мы его выполняли. Середа была взята атакой с фронта. Однако расскажу об этом подробнее.
Чтобы достигнуть внезапности удара с фронта, а заодно отрезать пути отхода противника на гжатскую линию обороны, было приказано командиру 3-й гвардейской кавалерийской дивизии захватить переправу через р. Руза у Красного Села, на большаке Шаховская — Середа, и наступать в обход опорного пункта с северо-запада. 20-я кавалерийская дивизия двинулась в обход Середы с юго-востока. Это по замыслу должно было создать у противника впечатление, что наши основные усилия нацелены на обход опорного пункта с севера и юга. В сущности, это так и было. Но мы помнили, что взять опорный пункт приказано атакой непременно «в лоб».
Бой за Середу начался с утра 18 января и продолжался весь день. С наступлением темноты 3-я гвардейская кавалерийская дивизия захватила переправу на р. Руза севернее Середы. 20-я кавалерийская дивизия попала под удар 30 пикирующих бомбардировщиков и укрылась в лесу. Но как только самолёты улетели — продолжала углубляться в обход Середы с юга. В то же время под покровом ранних сумерек в тыл противника на широком фронте просочились многочисленные разъезды казаков. Всю ночь они активно и дерзко действовали вокруг опорного пункта, имитируя окружение, разрушая связь и управление, внимательно наблюдая за всеми движениями по тыловым дорогам. Только 4-я гвардейская кавалерийская дивизия, затаившись, стояла в лесу перед Середой в готовности к атаке.
Ранним утром 19 января 3-я гвардейская кавалерийская дивизия возобновила наступление из района захваченной накануне переправы. Разъезды донесли, что из Середы навстречу дивизии движется колонна немцев. Одновременно была обнаружена колонна пехоты, двигающаяся к Середе с северо-запада. Эти силы противника оказались на время движения выключенными из борьбы. Теперь всё решала мощная внезапная атака. Атака без артподготовки, но такая, чтобы в неё была вложена вся воля и безудержный натиск казаков.
В установленное время, по заранее сверенным часам, без сигнала, почти одновременно из леса вынеслись эскадроны 4-й гвардейской кавалерийской дивизии и быстро исчезли в темноте. Снежный покров поглощал дробный гул копыт. Это была по-настоящему казачья атака — лихая и стремительная. Первыми в Середу ворвались эскадроны 37-го кавалерийского полка старших лейтенантов Ильи Бурунова и Ивана Картечкина. Артиллерийские батареи сразу открыли заградительный огонь по западной окраине села. Всё это произошло в считаные минуты. Так был взят крупный опорный пункт немцев — Середа. Улицы и окраины селения были покрыты трупами вражеских солдат и офицеров. Однако и наши потери из-за лобовой атаки противника были очень большими.
50-му и 74-му кавалерийским полкам заблаговременно ставилась задача произвести сквозную атаку, не задерживаясь в селе. Они должны были проскочить в тыл противника и, выйдя на большак, разгромить колонну пехоты, создавшую угрозу правому флангу 3-й гвардейской кавалерийской дивизии.
Полки успели выйти на указанный им рубеж и развернуться на опушке леса. А когда колонна пехоты противника подошла, казачья конная лава вырвалась из леса и, сверкая клинками, пронеслась через большак, пересекая поле, и скрылась в противоположном лесу. А позади остался кровавый след казачьей атаки — поле, покрытое трупами врагов. Всё это произошло буквально в считаные минуты…»{302}.
К слову сказать, методы работы командарма Власова очень напоминают те, о которых писал секретарю ЦК ВКП(б) Маленкову с фронта 10 июля 1942 г. командир 141-й стрелковой дивизии полковник Тётушкин:
«Возьмём вопрос о взаимоотношениях высшего комсостава. Я был в 33-й армии зимой этого года. Там дело обстояло просто. Вызывает к телефону командарм или его начальник штаба, или даже начальник оперативного отдела командира дивизии, его начальника штаба или ВК дивизии и кричит: «Сволочь, оболтус… твою мать… почему ваш полк не может взять деревню, сегодня приеду и расстреляю вас всех».
Конечно, никто из них за полгода к нам в дивизию не приезжал, а по телефону расстреливали командование дивизии по пяти раз в день. Я задаю вопрос — когда и в какой армии были и есть такие отношения между высшим комсоставом? Разве это поможет успеху боя? Как раз наоборот. Эта закваска спускается вниз во все звенья. Кругом стоит сплошной мат. А дело, конечно, не улучшается и улучшиться не может от этого. Командарм 33-й армии даже бил по лицу командиров, причём совершенно ни за что.
Применяя эти методы, командир расписывается в своём бессилии, значит, у него нет более эффективных способов воздействия. Для такого лица, как командир дивизии, достаточно одного замечания в вежливой форме, и он уже чувствует. А помочь ему выиграть бой можно толковым указанием — как лучше организовать операцию, вовремя придать необходимые средства, дать необходимое время на подготовку боя. Смешивать командира с землёй ежечасно и ежеминутно, это значит — создавать такое положение, чтобы командир не имел никакого авторитета у подчинённых. История военного искусства говорит наоборот, что во все времена и во всех армиях принимались меры к созданию огромного авторитета для офицеров. Это имело и имеет решающее значение в войне и непосредственно на поле боя. Такое отношение к командирам, возможно, имеет место не во всех наших армиях. Но почти везде не считаются с мнением командиров дивизий (который лучше, чем кто-либо другой, знает условия обстановки в своей полосе), а просто ему говорят: «Записывай, что я приказываю, и делай». А вот история всех войн подсказывает нам, что, организуя какую-либо операцию, собирается совещание высшего комсостава для обсуждения вопроса — как лучше организовать эту операцию. У нас совещаний и заседаний миллион, но такие, что я сказал выше, не практикуются»{303}.