ПОВТОРЕНЫ — МАТЬ УЧЕНЬЯ (и сестра занудства)

ПОВТОРЕНЫ — МАТЬ УЧЕНЬЯ (и сестра занудства)

Самое верное средство ошибаться — это считать себя непогрешимым.

П. Бауст

Теперь, после подробного рассмотрения важнейших составляющих боевой готовности, можно с высоты новых знаний переосмыслить основную и общеизвестную причину трагедии 22 июня, которая заключается в том, что Сталин в результате грубых стратегических просчетов запретил приводить войска в (полную) боевую готовность и предпринимать иные действия, которые Гитлер мог бы расценить как провокационные. И вот эта трагедия почти без изменений повторилась на Брянском фронте (на воронежском направлении) тоже в июне, но 1942 года. То есть похожие события на Брянском фронте произошли ровно через год после начала войны, когда роль боевой готовности была уже слишком очевидна, когда самому последнему профану стало понятно значение объективной оценки стратегической ситуации и когда советские командиры и начальники (а также бойцы) получили приличный боевой опыт.

Как известно, 28 марта (1942 года) Гитлер принял предложения к плану летней кампании 1942 года, основная идея которого (плана) состояла в стремительном прорыве немецких войск на Кавказ и к Волге в районе Сталинграда. Основной удар по этому плану, который получил название «Блау», должна была наносить специально создаваемая для этого группа армий «Вейхс» в стык 40-й и 13-й армий Брянского фронта в направлении на Воронеж. Готовясь к этой стратегической операции, немцы на глазах у советских командиров и начальников всех уровней и рангов в течение трех месяцев подряд проводили следующий комплекс масштабных (то есть вполне заметных и очевидных) мероприятий:

? переброска большого количества войск боевой техники, вооружения, боеприпасов, оборудования и материально-технических средств в районы сосредоточения и на направления (главных) ударов;

? пополнение «потрепанных» в предыдущих боях соединений, включенных в ударные группировки, личным составом, оружием, боевой техникой и вооружением[185];

? систематическая рекогносцировка местности и разведка советской обороны, в том числе и разведка боем.

Кроме того, Верховное главное командование фашистской Германии в короткие сроки изменило систему управления войсками с учетом целей и задач предстоящей операции, в частности создало две группы армий (кроме группы армий «Вейхс»):

? группу армий «А» в составе 17-й полевой армии и 1-й танковой армии под командованием генерал-фельдмаршала Вильгельма Листа для наступления на Кавказ;

? группу армий «Б» в составе 2-й и 6-й полевых армий и 4-й танковой армии под командованием генерал-фельдмаршала Федора фон Бока для прорыва к Волге.

В течение этих трех месяцев подготовки к наступлению немецкие штабы систематически занимались тщательным планированием, то есть изготовляли сотни килограмм (или даже тонны) секретных и совершенно секретных документов.

В отличие от плана «Барбаросса», судьба на этот раз была более благосклонной к советскому командованию, и некоторые ключевые документы по предстоящему масштабному наступлению немцев попали в руки разведки Юго-западного направления[186] 19 июня 1942 года, то есть все же за 10 дней до его (наступления) начала. Таким образом, и у Сталина, и у командования Юго-западным направлением, и у командующего Брянским фронтом были все исходные данные, чтобы хотя бы не допустить каких-либо «сюрпризов» со стороны Гитлера. И все же, несмотря на все эти исключительно благоприятные факторы, произошло следующее:

Во-первых, немцы на узком участке Брянского фронта ухитрились, так же как и в июне 1941 года, «незаметно» создать сильную ударную группировку в составе 22 дивизий, в том числе четырех танковых и трех моторизованных.

Во-вторых, удар, который нанесла группа армий «Вейхс» в полосе ответственности Брянского фронта, оказался для советского командования таким же неожиданным, как это случилось в том самом июне 1941 года. К исходу первого дня наступления немцы прорвали нашу оборону на глубину до 12 километров, а на вторые сутки продвинулись до 35 километров на ширине фронта в 40 километров.

В-третьих, вся имеющаяся у Брянского фронта стальная устрашающая армада в более чем 1600 танков в этом сражении оказалась совершенно бесполезной и беспомощной, точно так же, как это произошло год назад, то есть в июне 1941 года.

В-четвертых, наступление немцев развивалось столь же стремительно, как и год назад, и они таки дошли до Волги и до Кавказа, то есть, так же как и в 1941 году, продвинулись далеко на восток и оккупировали обширные территории Страны Советов.

Как такое могло случиться в июне 1942 года, кто именно мог помешать советским войскам дать достойный отпор противнику? И этот вопрос вполне уместен, так как у Брянского фронта были все возможности не только для оказания достойного отпора группе армий «Вейхс», но и для ее полного разгрома. Действительно, к середине июня (1942 года) Брянский фронт оказался одним из самых боеспособных на всем советско-германским фронте, так как в его составе имелось пять общевойсковых армий (61, 3, 48, 13 и 40-я), одна танковая (5-я) и одна воздушная (2-я) армия. Кроме того, он располагал самыми сильными из всех советских фронтов резервами, а именно двумя кавалерийскими корпусами (7 и 8-м), четырьмя стрелковыми дивизиями, четырьмя танковыми корпусами[187] (1, 3, 4 и 16-м) и четырьмя отдельными танковыми бригадами (14, 115, 116, 170-й).

Если брать основную ударную силу той войны — танки, то в распоряжении у генерала Голикова (командующего Брянским фронтом) имелось чуть более 1600 танков, что, несомненно, позволяло ему «справиться» практически с любой немецкой ударной группировкой. По крайней мере, Гитлер вряд ли мог набрать такое количество танков в 1942 году на всем Восточном фронте.

Наиболее ярким показателем драматизма событий, развернувшихся на воронежском направлении в июне 1942 года, стало одно из распоряжений Сталина, которое он лично передал командующему Брянским фронтом 30 июня (1942 года). Не скрывая раздражения, Сталин напомнил генералу Голикову о подавляющем превосходстве Брянского фронта перед немцами в бронетанковой технике и о необходимости разумно использовать это превосходство [79]:

«Запомните хорошенько. У вас теперь на фронте более 1000 танков, а у противника нет и 500 танков.

Это первое, и второе: на фронте действия трех танковых дивизий противника у вас собралось более 500 танков, а у противника 300–350 танков самое большое.

Все теперь зависит от вашего умения использовать свои силы и управлять ими по-человечески. Поняли?»

Более того, выяснилось, что на направлении главного удара в районе Горшечное у немцев действовала только одна танковая дивизия и две моторизованные, а не три танковые, как это сказано в распоряжении Сталина. То есть примерно сто немецких танков буквально раздавили советскую стальную лавину в 500 танков, которые при этом по своим тактико-техническим характеристикам явно превосходили устаревшие немецкие машины. До какого же уровня бездарности нужно дойти, чтобы через год после начала войны потерпеть такое унизительное поражение?

В попытках найти причины поражения Брянского фронта сразу же нужно отбросить в сторону различные фантастические гипотезы типа «виноваты Черчилль и Рузвельт, помешало землетрясение или цунами», а ответ на этот вопрос нужно искать в следующих оценках объективной реальности.

1. В результате грубых стратегических просчетов Ставки удар немцев летом 1942 года ожидался в полосе Западного фронта в направлении на Москву. Соответственно, Ставка именно с этих позиций ориентировала деятельность фронтов, определяла их структуру, состав и вооружение, планировала подготовку войск. Хуже всего было то, что с учетом общей неверной стратегической оценки, навязанной Ставкой, в том числе и Брянскому фронту, предпочтение при подготовке летней кампании 1942 года отдавалось не объективным разведывательным данным, а тем, которые совпадали с мнением Ставки. То есть опять полностью копировался пагубный, угоднический, а точнее — холуйский подход июня 1941 года, и, таким образом, рушились последние связи между стратегическим планированием и реальной стратегической ситуацией.

2. Ни один командующий фронтом, в том числе и Брянским фронтом, не мог без разрешения Ставки перемещать сколько-нибудь значительные силы и средства. Не могли командующие, по своему усмотрению, исходя из реальной обстановки, создавать фронтовые резервы, определять оперативное построение войск фронта. Поэтому, даже если согласиться с мнением некоторых историков, что генерал Голиков (командующий Брянским фронтом) правильно понимал и оценивал ситуацию и перспективы ее развития, он тем не менее вынужден был организовывать деятельность вверенных ему войск в духе ошибочных стратегических воззрений Ставки. Таким образом, стратегические просчеты Ставки трансформировались в грубые ошибки и на оперативном уровне и далее переносились на тактический.

Ни Ставка, ни командующий Юго-западным направлением[188] (в состав которого входил и Брянский фронт) по каким-то причинам не информировали руководство Брянского фронта о катастрофической ситуации под Харьковом[189], о внезапных ударах «невесть откуда взявшейся» крупной группировки немецких войск, об окружении и уничтожении трех советских армий (6, 9 и 57-й) в Барвенковском выступе. Тем самым у командующего Брянским фронтом создавалась иллюзия благополучия на южном крыле вверенного ему фронта и он не имел целостного представления о развитии ситуации на всем Юго-западном направлении с тем, чтобы активно и настойчиво влиять на стратегическое планирование, исходя из более реальной, чем у Ставки, оценки противостоящего противника.

4. После успешного контрнаступления под Москвой Ставка пребывала в состоянии полной эйфории и самонадеянно планировала изгнать захватчиков с территории нашей Родины к концу 1942 года [58]. Поэтому вместо подготовки прочной обороны на участках предполагаемых ударов, что было особенно важно для Юго-западного направления, Ставка ставила войскам наступательные задачи, тем самым намеренно снижая их оборонительный потенциал и при этом еще «расхолаживая» личный состав войск.

К чему в конечном итоге привели все эти стратегические просчеты и ошибки?

разведывательную информацию, минуя и начальника Генерального штаба, и наркома обороны (то есть Тимошенко). Интриги Голикова против Тимошенко сыграли свою роль в расформировании Юго-западного направления и в отстранении Тимошенко от должности.

Во-первых, несмотря на то, что командование Брянским фронтом уделяло достаточное внимание обороне [77]:

«Более слабой оказалась оборона в полосе 40-й армии, где не были еще так развиты инженерные сооружения, а тактическая плотность войск была меньшей, чем в других армиях».

То есть самой слабой оборона Брянского фронта оказалась именно на направлении главного удара группы армий «Вейхс», что и предопределило успех ее наступления на воронежском направлении.

Во-вторых, значительные резервы Брянского фронта были сконцентрированы на его правом фланге, то есть достаточно далеко (более 100 км) от направлений главных ударов немцев, и не могли быть своевременно введены в действие. Особый перекос согласно воззрениям Ставки был сделан в пользу правофланговой 61-й армии, примыкавшей к Западному фронту, и где Ставка ожидала активных действий с немецкой стороны. Суть перекоса состояла в том, что эта армия была самой многочисленной и самой сильной на Брянском фронте. При этом она занимала самую узкую полосу по фронту, не более 70 километров. Остальные, менее сильные, армии Брянского фронта отвечали за участки фронта протяженностью 100–120 километров, то есть минимум в полтора раза больше, чем 61-я армия. Кроме того, в ее составе имелась достаточно мощная танковая группировка почти в 300 единиц, в том числе 45 KB и 66 Т-34. В тылу 61-й армии кроме бронетанковых соединений располагался хорошо укомплектованный и абсолютно «свежий» 7-й кавалерийский корпус [77].

С учетом же фронтовых резервов, на правом фланге Брянского фронта, там, где от немцев никакой опасности не исходило, была сосредоточена мощная танковая группировка численностью более 1000 боевых машин, которая в той войне была способна решать оперативные задачи любого масштаба.

В-третьих, продвижение немецкой ударной группировки, в которой насчитывалось около 800 танков, на относительно узком участке обороны могла остановить или хотя бы задержать наша противотанковая артиллерия, однако [77]:

«Из-за стратегических ошибок Ставки и тактических просчетов командармов плотность противотанковой артиллерии в полосах 15-й стрелковой дивизии 13-й армии, 121-йи 160-й стрелковых дивизий 40-й армии, оборонявшихся на стыке этих армий и испытавших самый мощный удар противника, не превышала 3–4 орудий на 1 км фронта. Артиллерийских противотанковых резервов в дивизиях не было».

Не вызывает сомнений, что никакой героизм не в состоянии остановить стальную лавину в 800 танков, если у него (героизма) в распоряжении имеется лишь несколько противотанковых пушек, а о резервах он (героизм) может только мечтать.

В-четвертых, прикрытие нашей обороны с воздуха практически отсутствовало, так как [77]:

«Штатные артиллерийские батареи стрелковых дивизий почти не имели орудий и зенитных пулеметов, а большинство зенитных частей усиления использовались для прикрытия тыловых объектов. Наша авиация качественно и количественно значительно уступала противнику и также не могла обеспечить надежного прикрытия своих войск».

В результате такого отношения к ПВО немцы перед началом наступления массированными авиационными ударами подавили даже те незначительные противотанковые артиллерийские средства 40-й армии, которые могли бы хоть как-то задержать немецкие танки.

Народная мудрость гласит, что у каждой ошибки есть конкретная фамилия, и нам остается понять, кто же скрывается за этой вездесущей, вечно ошибающейся и ничего не разбирающейся в стратегических вопросах Ставке [77]:

«Так просчеты Ставки и лично И.В. Сталина предопределили логику событий в сражении на воронежском направлении».

И тут выясняется, что Ставка — это и есть тот самый «мудрый» Сталин, благодаря усилиям которого три советских западных военных округа были наголову разгромлены немцами в июне 1941 года и который создал наиболее благоприятные условия Гитлеру для разгрома войск Брянского фронта (а также Юго-западного фронта) уже в июне 1942 года. Никакая боевая готовность, подготовка войск, талант и умелые действия командиров и военных начальников не в состоянии компенсировать столь чудовищное деградирующее влияние бездарного вождя, который облек себя в образ Ставки.

Конечно, вину Сталина хотя бы частично можно было бы переложить на некоторых советских военных начальников, тем более, что весомые основания для этого имеются. В частности, некомпетентность командующего 40-й армии генерала М.А. Парсегова как военного начальника видна невооруженным глазом [77]:

«Стрелковые дивизии первого эшелона 40-й армии располагались почти равномерно. Второй эшелон армии (одна стрелковая дивизия и две стрелковые бригады) находились в 40–60 км от переднего края. Части генерала М.А. Парсегова не подготовили оборонительных рубежей ни в тактической, ни в оперативной глубине, артиллерийские противотанковые резервы и противотанковые резервы не создавались вовсе».

Сам же командующий 40-й армией вместе со своим штабом находился в глубоком тылу своих войск. Ни он, ни его заместители ни разу не побывали в стрелковых дивизиях, а задачи соединениям ставили только по карте, имея смутное представление о реальной обстановке на передовой. И вот при всем при этом генерал Парсегов перед самым наступлением немцев на вопрос командующего Брянским фронтом «Как оцениваете свою оборону?» хвастливо заявил: «Мышь не проскочит».

Тут даже неспециалисту ясно, что генерал явно несет какую-то чушь. Не хочется проводить параллели с немецкими генералами (а также фельдмаршалами), которые с переднего края «не вылезали», и все же для ясности придется привести короткую выдержку, которая характеризуют стиль работы немецких военных начальников [81]:

«Роммель же, как и Гудериан, старался всегда находиться на передовой, чтобы четко представлять себе картину боя, учитывать все возможное и необходимое, — и успех сопутствовал ему. Предпосылкой успеха такой роли военачальника являлось то, что он непосредственно на месте получал необходимую информацию и мог лично отдавать приказы своим полковым командирам в соответствии с меняющейся обстановкой. Роммель сам был острием копья, занесенного для удара».

Итак, в отличие от Эрвина Роммеля (а также Гудериана и многих других немецких военных начальников) у командующего 40-й армией, судя по всему, даже и мысли не возникло лично вникнуть в суть оперативной обстановки и хотя бы в первом приближении понять перспективы ее развития. После такого угнетающего описания «достоинств» командующего 40-й армией у непосвященного читателя неизбежно возникнет образ злобного врага народа, который «свалился с луны» и делает все возможное, чтобы помешать «добродушному и доверчивому» товарищу Сталину громить ненавистного врага.

В этой связи хотелось бы сразу предостеречь всех тех, у которых, возможно, сложилось такое ошибочное представление. Генерал Парсегов не с луны свалился, и его на должность командующего 40-й армией назначил не Черчилль, не Рузвельт и даже не Гитлер, а именно тот самый «добродушный и доверчивый» товарищ Сталин. Во-вторых, читатель должен знать, что Парсегов Михаил Артемьевич — настоящий боевой (а не паркетный) генерал и звание Героя Советского Союза он получил заслуженно за личную доблесть, проявленную в ходе советской агрессии против Финляндии в 1939–1940 годах. В-третьих, нужно признать, что Парсегов — великолепный специалист, но в артиллерийском деле, что не одно и то же, как быть хорошим общевойсковым командиром. За всю свою блестящую карьеру (до назначения на должность командующего 40-й армией) он ни одной минуты не занимался общевойсковыми вопросами, тем более на уровне крупного оперативного объединения.

Не виноват Парсегов в том, что Сталин назначил его на должность командующего армией. Сталин, Ворошилов, Молотов, Берия и все прочие сталинские палачи в свое время физически истребили всех знающих, талантливых и способных военных начальников, а когда вопреки их эйфорическим обещаниям война все же ворвалась в наш дом, пришлось хоть кого-то ставить на высшие военные посты. К несчастью для Парсегова, который, кстати говоря, был назначен на эту должность в конце апреля 1942 года, то есть за два месяца до начала немецкого наступления на воронежском направлении, он не смог за этот короткий период превратиться из отличного артиллериста хотя бы в посредственного общевойскового начальника.

В оправдание Парсегова нужно сразу признать, что, скорее всего, и Господь Бог не смог бы за два месяца освоить такую сложную должность, а не то что смертный человек. И вот ожидаемый результат: 3 июля (1942 года) Сталин отстранил Парсегова от должности и как полностью бесперспективного военного начальника отправил его на Дальний Восток руководить там артиллерией. Тем самым Сталин расписался в своей некомпетентности в кадровых вопросах, не говоря уже о военных.