§5. ОТРАЖЕНИЕ РАЗВИТИЯ КОНФЛИКТА НА СТРАНИЦАХ МЕМУАРОВ
§5.
ОТРАЖЕНИЕ РАЗВИТИЯ КОНФЛИКТА НА СТРАНИЦАХ МЕМУАРОВ
Согласно воспоминаниям военного журналиста Ф.П. Купчинского, первое время разногласий между A.M. Стесселем и К.Н. Смирновым не возникало, но в «апреле уже стали происходить инциденты, недомолвки и недоразумения на почве явного недовольства друг другом», то есть практически через месяц совместной службы{366}. Генерал-майор М.И. Костенко связывал первое обострение отношений начальников с приездом в крепость после гибели вице-адмирала С.О. Макарова наместника Е.И. Алексеева. Лица гражданского управления обратились к Е.И. Алексееву как к представителю высшей власти с указанием на то, что генерал А.М. Стессель «вредит жизни и делам города, внося своим вмешательством в гражданскую часть много недоразумений»{367}.[21] Для устранения различных проявлений незаконной власти адмирал Е.И. Алексеев приказал начальнику своего штаба генерал-лейтенанту Я.Г. Жилинскому изготовить приказ с указанием того, что высшая гражданская власть в крепости и в ее пределах исключительно принадлежала коменданту{368}. Приказ за № 339 с той формулировкой, которую предложил сам Е.И. Алексеев, был изготовлен в штабе крепости и отдан 14 апреля 1904 г.{369} В свою очередь, генерал-лейтенант А.М. Стессель усмотрел в появлении этого приказа происки против себя со стороны генерала К.Н. Смирнова. Последний по просьбе начальника штаба наместника генерала Я.Г. Жилинского лично редактировал формулировку приказа и его грамотное оформление в соответствии с военными узаконениями{370}. И с этого момента условно началось явное недружелюбное отношение к К.Н. Смирнову, проходившее красной линией через всю осаду{371}. Сам генерал A.M. Стессель причиной разногласий видел исключительно неуемные амбиции генерала К.Н. Смирнова{372}. Легитимность и широту своих полномочий генерал A.M. Стессель в воспоминаниях объяснял тем, что, согласно высочайшему повелению, ему были предоставлены права командира отдельного корпуса, что позволяло ему в условиях осады считать себя командующим отельной армией{373}. При этом генерала К.Н. Смирнова он также считал командиром корпуса, но лишь с той разницей, что его корпус не имел статуса самостоятельного, то есть отдельного{374}. А из этого, подчеркивал A.M. Стессель, следовало подчинение генерал-лейтенанта К.Н. Смирнова генерал-лейтенанту А.М. Стесселю{375}. О наличии своего рода партий сторонников того и другого генерала свидетельствуют воспоминания самих участников обороны крепости Порт-Артур. Генерал A.M. Стессель писал впоследствии о непримиримом отношение генерала К.Н. Смирнова «ко мне и к ближайшим моим помощникам»{376}. Уместно говорить о борьбе двух офицеров, имевших отношение к Генеральному штабу (Р.И. Кондратенко, К.Н. Смирнов), против двух генералов, представлявших строевое офицерство (A.M. Стессель, А.В. Фок). Причем яркой гранью этого противостояния являлся очень важный для любого военного принцип самоидентификации — участие в боевых действиях. Генералы Смирнов и Кондратенко, в отличие от всех остальных сухопутных высших офицеров, непосредственного участия в Русско-турецкой войне и усмирении боксерского восстания не принимали{377}. О том, что именно эти четыре офицера решали основные вопросы организации сухопутной обороны крепости Порт-Артур, косвенно свидетельствует фольклор времен осады. В дневнике одного из военных врачей, находившегося всю осаду в крепости, находим очень характерную частушку:
Смирнов, Стессель, Кондратенко и Фока!
Порешили не сдавать Артур пока{378}.
Мемуарист, состоявший при русской дипломатической миссии в Пекине, со слов прибывшего из Порт-Артура офицера также писал: «В Артуре образовалось пять главных партий: наместника адмирала Алексеева, генерала Стесселя, генерала Смирнова, адмирала Старка и инженера Сахарова…»{379} Так, в своем письме генералу А.Н. Куропаткину от 21 июня за № 56 A.M. Стессель указывал на троих своих сторонников: «Генералы Фок, Кондратенко и Никитин дружно и от души работают со мной и верят в меня»{380}.
По мнению генерал-лейтенанта А.В. Фока, представители Генерального штаба относились к тянущим армейскую лямку служакам без должного уважения заслуг последних «по той простой причине, что он (генерал-лейтенант К.Н. Смирнов. — А.Г.), как и полковник Хвостов (мемуарист имеет в виду Александра Михайловича Хвостова, исполнявшего во время осады обязанности начальника штаба крепости Порт-Артур. — А.Г.), смотрит на всех не генералов и не офицеров Генерального штаба, как наши прабабушки смотрели на своих крепостных девок»{381}. Принципиальным в конфликте «генштабистов» и «строевиков» был вопрос о потерях в личном составе. В этом плане показателен приказ генерала А.М. Стесселя от 28 августа 1904 г. за № 590. Приказ был вызван следующими обстоятельствами: в ночь с 26 на 27 августа молодой поручик 26-го Восточно-Сибирского стрелкового полка то ли по неопытности, то ли желая получить отличие, по своей инициативе произвел разведку силами 100 человек из охотничьей команды[22]. Охотники потеряли 5 человек убитыми и 19 ранеными. В приказе по крепости Порт-Артур генерал А.М. Стессель отмечал: «что есть офицеры, которые жизнь солдата, его команде вверенной, считают ни за что»{382}, в связи с чем приказал поручика к награде не представлять, а полковым командирам запретил высылать в разведки крупные партии нижних чинов. Для строевых офицеров соотношение боевой задачи и потерь среди нижних чинов не было пустым звуком: «Подумайте, мог ли генерал-палач явиться и сказать: здорово, дети, здорово, друзья, спасибо за славную работу, постарайтесь же еще; и получить восторженный ответ: постараемся, Ваше Превосходительство»{383}. В данном случае генерал Фок на страницах своего публицистического очерка указывал на то, что за ошибки офицеров Генерального штаба действительно расплачивались рядовые нижние чины и строевые офицеры, при этом не всегда трудности последних были понятны тем, кто занимался штабной работой. И порой в прямом значении они находились далеко от передовых позиций. Специфика положения генерала Генерального штаба действительно обязывала рассматривать войну и боевые действия как шахматную партию, партию, в которой принесение в жертву в случае необходимости роты, батальона или полка выглядело рациональным, даже правильным, ибо война для них разворачивалась на картах, схемах и преследовала конечную цель — победу в кампании против неприятеля. Для генерала, имевшего большой боевой опыт в условиях, когда служба заменяла все, а товарищи — семью, потери не были пустым звуком. Принцип «гарнизон падает вместе с фортом» позволял обвинять генералов А.В. Фока и A.M. Стесселя в намерениях преступной сдачи крепости{384}. Дело в том, что генерал-лейтенант А.В. Фок отвел войска с форта № 2, а позже и с форта № 3. Генерал Фок, выражал позицию, понятную многим офицерам: «Только тот начальник будет иметь цену в глазах солдата и офицера, который внушит им веру в себя, что он не даст никому погибнуть даром»{385}. Стойкость солдата на позиции не в последнюю очередь зависит от отношения начальства. Относиться к нижним чинам только как к средству, позволяющему получить заветную долю славы, наград и продвижения по службе, опасно тем, что и солдаты могут в таком случае исполнять приказ «спустя рукава», а то и выходить из повиновения. Таким образом, жестко регламентированная жизнь военных тем не менее упирается в вопросы этики. Уставы требовали от рядовых и унтер-офицеров не оставлять позицию без приказа, негласная этика предполагала, что и генерал не допустит напрасной гибели солдата. Поэтому во время боя на Киньчжоуских позициях генерал Фок считал невозможным отдать распоряжение о выдвижении 4-й дивизии под артиллерийский огонь японских военных кораблей. По той же причине приказал гарнизону форта № 2 организованно покинуть укрепление. Согласно воспоминаниям штабс-капитана Леонида Модестовича Карамышева, «5 декабря форт № 2, взорванный японцами, был по приказанию ночью оставлен нами, и гарнизон его (17 человек) занял позицию на Куропаткинском люнете»{386}. Генерала А.В. Фока обвиняли на суде в преждевременном отступлении с форта 17 человек гарнизона, притом что укрепленная часть форта была взорвана японцами в трех местах. Образовавшиеся в результате взрыва в искусственной насыпи воронки японцы превратили в опорные пункты, и через 10 часов боя выяснилась невозможность отбиваться из-за внутренней импровизированной ограды (ретраншемента)[23].
Мы уделили такое подробное описание этике строевых генералов на примере личности А.В. Фока, так как считаем, что настоящий конфликт, но уже с фатальным исходом, произошел, если бы А.М. Стессель успел уехать в Маньчжурскую армию. Вряд ли бы Смирнов смог справиться с генералом А.В. Фоком, учитывая отсутствие боевого опыта у первого и наличие целой дивизии (4-я Восточно-Сибирская стрелковая дивизия) знавших А.В. Фока по совместному походу в китайскую кампанию преданных своему генералу солдат. Об этом писал А.Н. Куропаткину тот же А.М. Стессель: «Зная и высоко уважая Фока, зная его взгляды, я не уверен, что все будет идти так гладко, как при мне, а это будет во вред делу»{387}.
Новое обострение отношений между генералами A.M. Стесселем и К.Н. Смирновым наступило после боя у Цзиньчжоу{388}. С взятием этой позиции японцами, генерал А.М. Стессель объявил в приказе, что главное руководство в обороне крепости он принимал на себя{389}. 18 мая состоялась личная встреча, в ходе которой генерал A.M. Стессель апеллировал к принципу единоначалия, указывая на то, что в одном и том же месте не могло быть двух самостоятельных начальников. И в связи с этим предлагал расформировать штаб крепости, отослав всех офицеров штаба К.Н. Смирнова на позиции, а коменданта крепости отправить в распоряжение генерала А.М. Стесселя без конкретного сектора работы{390}. Видимо, в таком предложении проявилось заветное желание многих строевиков заставить наконец-то «штабных» проникнуться опасностями службы на передовых позициях. Генералу К.Н. Смирнову ничего не оставалось делать, как указать генералу А.М. Стесселю на то, что он от своих прав отказываться был не намерен. Его полномочия как коменданта крепости подтверждались высочайшим повелением, отменить которое мог только государь Николай II{391}. Борьба двух сухопутных начальников принимала вполне конкретные формы. A.M. Стессель позволял себе резкое обращение с комендантом, третировал его действия, явно нарушал права и даже отменял приказания. Эти нарушения, по свидетельству М.И. Костенко, носили «характер систематической травли человека, проявлявшейся даже в мелочах, с целью унизить его как начальника и показать свою власть над ним»{392}. В историографии сложилось представление о том, что в отношении популярного среди защитников Порт-Артура генерала Кондратенко и других начальников, неугодных А.М. Стесселю и А.В. Фоку, практиковалось распространение так называемых «записок». Авторство «записок» участники Порт-Артурской драмы приписывали генерал-лейтенанту А.В. Фоку, командиру 4-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии{393}. Третий пункт официального обвинительного акта по делу о сдаче крепости инкриминировал Стесселю попустительство в отношении распространения среди гарнизона «заметок» генерал-лейтенанта А.В. Фока, написанных, по мнению суда, «иногда в очень резкой форме». В них А.В. Фок разбирал боевые действия, подрывая тем самым авторитет некоторых начальников, а также, согласно обвинительному заключению, «колебал в войсках веру»{394}. Бездействие А.М. Стесселя в отношении «заметок» квалифицировали как преступление, предусмотренное ст. 142 и 145 книги XXII Свода Военных постановлений. Достоверно установив автором «заметок»-прокламаций генерала А.В. Фока, суд определил состав преступления в том, что он позволял себе вести разговоры и издавать «заметки», в которых критически, в очень резкой форме разбирал действия высшего командного состава, обвинял командование в неумении и трусости. Также суд обратил внимание на то, что «заметки» становились известными не только начальствующим лицам, но офицерам и даже нижним чинам гарнизона. Суд посчитал, что такая литература колебала в войсках веру в возможность и необходимость держаться в укреплениях. А.В. Фок был признан виновным согласно ст. 262 книги XXII Свода Военных постановлений. На первый взгляд ситуация вокруг «заметок» ясна, авторство установили, цель издания также установили, виновному назначили наказание. Но и в данном вопросе историки все упростили, целиком полагаясь на выводы следствия. Во время судебного процесса на восьмом по счету заседании, проходившем 7 декабря 1907 г., защитник генерала А.В. Фока генерал-майор Леонид Андреевич Домбровский обратил внимание суда на то, что «на одной заметке, в конце, написано было рукою генерала К.Н. Смирнова: “Вполне согласен с мнением генерала Фока”»{395}. К.Н. Смирнов не только не отрицал принадлежность своей пометы, а еще и упомянул о благодарственном письме: «Я написал еще благодарственное письмо генералу Фоку, может быть, он помнит об этом и удостоверит его; в данном случае он шел рука об руку со мной»{396}. Мы считаем, что заметки носят вполне профессиональный характер, хотя порой в них используются «неудобные выражения», как, например, «подлая трусость». Но в «заметках» речь идет о вопросах обороны позиций, что является прямой служебной обязанностью генералов. В ходе судебного разбирательства обнаружились записки генерал-майора Владимира Николаевича Горбатовского{397} как своего рода ответ А.В. Фоку, но его не обвинили в распространении «заметок». Согласно показаниям генерала Владимира Григорьевича Семенова (во время войны полковник, командир 26-го Восточно-Сибирского стрелкового полка. — А.Г.), в одной из «заметок» генерал А.В. Фок позволил себе назвать инженеров «латниками»{398}. Скорее, это отражение особенности восприятия заслуг одного рода войск другим — генерал Фок, пехотинец, позволил себе «уколоть» инженеров за ошибки в инженерной обороне ряда позиций. Грубое сравнение «инженеры изрыли Плоскую гору, как свиньи, а защитить ее не сумели» также имело место в одной из «записок», и, видимо, симпатий генералу А.В. Фоку со стороны инженеров не добавило{399}. В показаниях свидетелей и работах историков «заметки» представляют собой набор ругательств в адрес различных начальников, а если мы обратимся к тексту «заметок», представленных суду, то обидные слова, сравнения и метафоры в них очень немногочисленны{400}.[24] Основная часть «записок» связана с вопросами обороны сухопутных укреплений. Неприятные для самолюбия отдельных воинских начальников лексические обороты являются исключениями. На вопрос военного прокурора к генерал-майору В.Г. Семенову, попадали ли заметки в руки простых офицеров и нижних чинов, генерал ответил весьма витиевато и уклончиво: «При каждом штабе десять человек вестовых, которые ловят на лету что-нибудь выдающееся, чтобы рассказать в своем собрании»{401}. Но тем не менее во время восьмого заседания от 7 декабря 1907 г. выяснилось, что сам Р.И. Кондратенко показывал офицерам своего штаба «заметки». Суду также стало известно и о переписке между генералами Р.И. Кондратенко и А.В. Фоком{402}. Причем отдельные заметки, как от 25 сентября 1904 г., писались обвиняемым в распространении «заметок» А.В. Фоком по просьбе самого Р.И. Кондратенко{403}. Значит, разлагающего влияния «заметки» оказывать не могли, ибо вряд ли самый уважаемый порт-артурский начальник стал бы их демонстрировать и подвергать оглашению. Опрошенный в качестве свидетеля подполковник А.Н. Голицынский показал, что в своих разговорах с нижними чинами генерал А.В. Фок всячески старался поддерживать боевой дух. В частности, генерал говорил о трудных для нижних чинов условиях пребывания в японском плену, чем обосновывал среди солдат сопротивление до последней возможности{404}. Генерал-лейтенант А.М. Стессель, знавший А.В. Фока в течение продолжительного срока (30 лет), отмечал отталкивающую манеру последнего: «острый» язык и крутой характер». «Но делу он принес большую пользу, и командиры полков, все как один, указывают на пользу, которую принес ген. Фок своими заметками», — отмечал в показаниях А.М. Стессель. Интересно, что отдельные положения «заметок» действительно оказывали пользу, и штаб укрепленного района повторял некоторые выдержки из «заметок» в приказах{405}. Сам генерал А.В. Фок, оценивая взаимоотношения среди порт-артурских начальников, иронизировал следующим образом: «Говорят, что я их ссорил… Наоборот, они объединились в злобе против меня»{406}. Генерал-майор М.И. Костенко в своих свидетельских показаниях говорил о том, что в октябре 1904 г. К.Н. Смирнов начал подозревать старших начальников в измене и в связи с этим обратился за советом к М.И. Костенко{407}. Но в этот период осады генерал А.В. Фок не играл никакой роли, а должность начальника сухопутной обороны исполнял Р.И. Кондратенко, которого никто в измене не подозревал, но фактически он был вторым по значимости, после A.M. Стесселя, сухопутным начальником. С другой стороны, в свидетельских показаниях того же М.И. Костенко отмечается, что на военном совете А.В. Фок во всеуслышание пресекал разговоры о возможной сдаче крепости{408}. Суд вынес решение, согласно которому генерал-лейтенант А.В. Фок был признан виновным только в дисциплинарном проступке, а именно в составлении и ведении «заметок», и объявил ему выговор. Тем не менее, адекватно оценивая роль генерала Фока в обороне, необходимо отметить, что между составлением служебной записки «не по форме» и предательством, навязанным генералу историографией, огромная пропасть. Военный журналист Ф.П. Купчинский без всяких доказательств и аргументов, в назывном порядке, утверждал, что между A.M. Стесселем и А.В. Фоком состоялось соглашение о скорейшем приведении крепости в состояние, оправдывающее сдачу{409}. Факт сговора, направленного на падение крепости, доказать невозможно, но наличие полюса сил среди порт-артурских начальников проступает достаточно четко через весь сюжет осады крепости. Вообще, о заговоре в пользу Японии говорят воспоминания и мемуары тех, кто, как правило, находился в силу социального и служебного положения так далеко от этих начальников, что очевидцем сговора не мог быть в силу объективных причин{410}. У генерала А.В. Фока не было семьи, широкого круга близких друзей, служба заменила ему, по признанию большинства мемуаристов, все. Поэтому обвинения в предательстве кажутся слишком наивными, так как сговор в пользу Японии в таком случае означал разрушение своего образа жизни, уклада и мировоззрения.
Советская историография демонизировала образ этого генерала, современная видит в нем виновника преждевременной сдачи, хотя собственно конкретных фактов, подтверждающих преступный умысел, в арсенале историков не встречается. Историческая память внесла навечно в списки антигероев войны 1904-1905 гг. А.В. Фока. Но пристальное внимание к служебной карьере генерала Фока позволяет обратиться к еще одному на первый взгляд бесспорному утверждению отечественной военной историографии: отношению кадровых офицеров к службе в жандармском корпусе. Принято считать, что этика кадрового офицера не допускала службы в жандармах. П.А. Зайончковский утверждал, что «в офицерской среде к жандармам относились с презрением, не допуская их в офицерские собрания»{411}. Якобы в жандармский корпус переходили только неудачники и те, кто в силу обстоятельств (проступок, отказ от дуэли, действия, не совместимые с представлениями о чести офицера, не отданный вовремя долг и пр.) не могли оставаться в полках. П.А. Зайончковский в своих утверждениях основывался на воспоминаниях Маршала Советского Союза Б.М. Шапошникова, согласно которым «по традиции, офицеру, уходившему в жандармский корпус, товарищеских проводов часть не устраивала, а затем с ним прекращались всякие отношения»{412}. На наш взгляд, подобная оценка бывшим подпоручиком Шапошниковым отношения к политической полиции со стороны дореволюционного офицера вполне объяснима: подчеркнутое желание всячески дистанцироваться от тех, кто боролся с большевиками до Октябрьской революции. Став удобной мишенью для критики на страницах мемуарных произведений и публицистической литературы, генерал Фок не упрекался мемуаристами в том, что занимал с 12 августа 1871 г. по 29 ноября 1875 г. должность помощника начальника Варшавского управления Новоминского Радомысльского уезда; начальника уездного Жандармского управления с 29 ноября 1875 г. по 26 августа 1876 г.{413} Не знать об этом критики генерала просто не могли, ибо приводили даже незначительные детали из его биографии. Спектр негативных оценок колебался от обвинений в его адрес в слабоумии и помешательстве до прямого предательства интересов Родины, а про службу в жандармском корпусе не упоминали вообще. По логике историографических трудов жандарм в глазах офицера вызывал негативную реакцию, следовательно, напоминание о связи с политической полицией должно было стать (но не стало) весомым аргументом в мемуарно-публицистической дуэли, происходившей на волне революционных брожений. Более того, необходимо заметить, что после службы в жандармском корпусе Фок не просто продолжил карьеру в вооруженных силах, а получил повышение: через месяц после возвращения в армию чин капитана, а затем и майора{414}. И пример генерала Фока не является исключением, немалое число русских военачальников в начале XX в. имели в своей биографии отметки о службе в составе жандармского корпуса. Это вовсе не значит, что годами, проведенными в политической полиции, офицеры дореволюционной армии гордились, но тем не менее не скрывали этапы своей карьеры, связанные с жандармским корпусом. Данные военно-статистического ежегодника за 1912 г. демонстрируют ситуацию начала XX в., в которой на фоне стабильного некомплекта офицерских чинов во всех родах войск (в пехоте недоставало 2035 обер-офицеров), в жандармском корпусе, наоборот, наблюдался стабильный сверхкомплект офицерских чинов{415}. Учитывая тот факт, что учебных заведений, готовивших специалистов для службы в политической полиции, не существовало, следует признать, что основную массу служивших в Отдельном жандармском корпусе составляли кадровые офицеры. А значит, следует отказаться как от утверждения о категорическом негативном отношении большинства офицеров к службе в жандармском корпусе, так и о неприятии жандармов офицерской средой.