Биография

Биография

Будущий «русский советский писатель, автор популярных шпионских романов» Роман Николаевич Ким родился во Владивостоке в 1899 году. В те времена на Дальнем Востоке довольно много корейцев переселялись в пределы Российской империи, крестились и принимали русские имена и фамилии. Так было и с родителями нашего героя, но биография их тоже далека от банальности.

Отец Романа Кима — Ким Пен Хак, он же Николай Николаевич, в приморской столице стал купцом 2-й гильдии, исполнял подряды по строительству Владивостокской крепости. Среди его, как сегодня сказали бы, «бизнес-партнеров», были русские, корейцы, китайцы, японцы. Он получал русские военные заказы и одновременно фрахтовал японские корабли, даже поставлял во Владивосток мясо из Австралии. Размах деятельности, масштаб, а главное — ведение торговых и экономических операций явно необычны для простого купца, мигранта из малюсенького северокорейского городка Пукчона, не так ли? А чем занимался Ким Пен Хак в Пукчоне? Чтобы ответить на этот вопрос, надо узнать, кем была его жена.

Корейское имя матери Романа Кима до нас не дошло, но зато известно, что Надежда Тимофеевна (так ее назвали в крещении) была близкой родственницей, возможно, младшей сестрой великой королевы Мин — жены корейского монарха — вана династии Ли, правившей этой страной с 1392 года, по имени Коджон. Надежда Ким окончила французский колледж в Пекине и говорила, как минимум, по-корейски, по-китайски, по-русски и по-французски. Сама же королева Мин прославилась как женщина с мужским по твердости характером и женским по изворотливости умом. Фактически она сумела создать в рыхлом и разрозненном политическом бомонде Кореи тех времен свою партию, благодаря которой надеялась сделать своего мужа, а точнее себя, абсолютным и независимым ни от внутренних, ни от внешних влияний, монархом. Увы, ее жизнь пришлась как раз на ту эпоху, когда две значительно более могущественные, чем Корея, силы — Россия и Япония решили, что Корейский полуостров не может обладать самостоятельностью. Первым препятствием для их империалистических устремлений была королева Мин. Министр иностранных дел Японии граф Иноуэ говорил о ней: «Мало найдется в Корее людей, равных Ее Величеству по проницательности и дальновидности. В искусстве же умиротворения врагов и завоевания преданности подданных у нее нет равных».

Когда в 1894 году началась японо-китайская война, королева Мин отчетливо поняла, какая опасность грозит ее стране, и стала во главе негласной, но очень влиятельной русофильской партии при дворе. Ее девиз был прост: «Ближе к России, дальше от Японии». Неудивительно, что, как только Япония победила Китай, 8 октября 1895 года королева Мин была убита в своей резиденции японскими головорезами, а ее муж — монарх Коджон — попал под домашний арест.

К тому времени отец Романа Кима, бывший ранее одним из казначеев короля Коджона, уже десять лет находился в ссылке. В декабре 1884 года, когда Корея ориентировалась не на Россию, а на Китай, он поддержал восстание крупного чиновника и главы прорусской политической группировки Ким Ок Кюна. Мятеж не удался, и отец нашего героя был отправлен в ссылку на север Кореи, где стал простым рыбаком. За время его изгнания политические взгляды королевы изменились, и семья ее родственницы была прощена. С убийством же японцами королевы Мин возникла опасность для всего ее клана, особенно для людей, разделявших появившиеся в последние годы симпатии правительницы к России.

Супруги Ким бежали во Владивосток, где приняли русское подданство. Но память о событиях, случившихся в Сеуле, ненависть к японцам, жажда кровной мести и верность делу освобождения Кореи никогда не покидали эту семью. Родившийся 1 августа 1899 года Рома Ким даже своим внешним видом напоминал родителям о возмездии — он был удивительно похож лицом на зарубленную японцами королеву Мин.

Николай Ким отлично понимал, что месть — блюдо, которое подают холодным, и начал готовиться к ней загодя, прибегнув к способу, хорошо известному среди тайных кланов многих дальневосточных народов. Вскоре после окончания Русско-японской войны, когда, по выражению историков, наступил «золотой век» в отношениях между этими недавно воевавшими странами, Ким-старший обратился с просьбой о содействии в небольшом семейном деле к двум японцам — Сугиура Рюкити, представлявшему во Владивостоке крупную японскую торговую компанию, и студенту-русисту, работавшему в японском консульстве, — Ватанабэ Риэ. Просьба была следующая: надо было помочь семилетнему Роме Киму — корейскому ребенку с русским подданством — поступить в элитную токийскую школу Ётися при престижном университете Кэйо. Об этом университете отец Кима знал с корейских времен. Глава мятежников Ким Ок Кюн был близко знаком с основателем Кэйо японским мыслителем и общественным деятелем Фукудзава Юкити, не раз бывал у него в Токио.

Более того, Ким Ок Кюн добился принятия в Кэйо группы корейских студентов, которые, однако, вскоре вынуждены были вернуться на родину. Был ли среди них отец Кима? Мы не знаем. Но то, что он знал о Кэйо и о том, что при университете действует начальная школа Ётися и один из восьми (на всю Японию) колледжей, готовящих к поступление в самые престижные императорские университеты, знать был должен.

По японским данным, приехавший из России Роман Ким — он же Ким Ян Ён, сын корейского купца из Владивостока, был принят в школу Ётися 13 сентября 1906 года. Попечителем выступил Сугиура Рюкити, а деньги на обучение (30 иен в месяц — достаточная сумма по тем временам) регулярно переводил из Владивостока отец мальчика. Кстати, родители его скоро развелись (не по причине ли расставания с сыном или споров о его дальнейшей судьбе?). Мама — Надежда Тимофеевна — уехала в Сеул, но оттуда не раз навещала сына в Токио.

Сугиура Рюкити, выступивший попечителем, пошел в деле воспитания ребенка дальше. Он рекомендовал его своему родственнику — особо важной персоне при императорском дворе Токио. Сугиура Дзюго — хранитель императорской библиотеки и наставник в вопросах этики наследного принца Хирохито, ученый-конфуцианец и идеолог японского национализма — стал воспитателем корейского мальчика, для которого выбрали японское имя — Кин Ёрю (сам Роман Ким потом будет называть и другие свои японские имена, в том числе Сугиура Киндзи).

Все это произошло одновременно с тем, как отец Кима во Владивостоке усилил свою подпольную деятельность. Есть версия, что корейский подпольщик Ан Чун Гын, 26 октября 1909 года застреливший на вокзале в Харбине генерал-губернатора захваченной японцами Кореи Ито Хиробуми, был послан группой заговорщиков, к которой принадлежал отец Романа. Маленький Ким даже запомнил лицо террориста, приходившего к отцу, когда японский школьник был во Владивостоке на каникулах, но старался поменьше об этом рассказывать. В ответ на смерть графа Ито Япония окончательно колонизировала Корею, и это была не та реакция, которой ожидали террористы.

Японская жизнь, во всяком случае ее официальная часть, Кин Ёрю окончилась в 1916 году, когда он, выпускник колледжа Кэйо, готовился поступать на историко-философский факультет самого престижного в стране Токийского императорского университета. Так совпало, что юный Кин Ёрю влюбился в дочь Сугиура Дзюго и получил приглашение войти в семью своего опекуна. И в это же самое время он встретился с русскими стажерами из Восточного института во Владивостоке, которые звали русского корейца, говорившего на японском языке как на родном, знавшего еще как минимум английский и читавшего по-китайски, домой, в Приморье. Настоящий же отец Кима, получив известие от семьи Сугиура о том, что его сын «совершенно влюбился в Японию и будет рад стать японцем, коль скоро такая возможность представилась», был взбешен. Он отозвал сына из Токио, и тот решил, что встреча со студентами сама подсказывает ему жизненный путь.

Во Владивостоке Роман Ким ускоренным образом окончил курс русской гимназии и в 1918 году поступил на японское отделение восточного факультета Дальневосточного университета. Учеба, видимо, для него не было тяжела, а вот внешние обстоятельства тех лет спокойными назвать никак нельзя — началась Гражданская война. Ким уклонился от мобилизации в колчаковскую армию, получив справку в японском консульстве о том, что является японцем и его настоящая фамилия Сугиура. Некоторое время он проработал в военно-статистическом, то есть разведывательном, отделе штаба Приамурского военного округа, где «занимался специальной работой по собиранию сведений о Китае и Японии». Позже Ким стал военным чиновником в отделении печати и культурно-просветительской работы штаба. До окончания университета он еще успел поработать в информационном агентстве «ДальТА», нескольких газетах, а затем поступил в отделение японского телеграфного агентства «Тохо» во Владивостоке в качестве секретаря главы представительства выдающегося журналиста Отакэ Хирокити, но истории этот период жизни Кима ценен другим.

Юлиан Семенов, знаменитый автор эпопеи о Штирлице, вспоминал о том, как был написан роман «Пароль не нужен» — первый из серии о приключениях советского разведчика: «Летом 1921 года в редакциях нескольких владивостокских газет — а их там было великое множество — после контрреволюционного переворота братьев Меркуловых, которые опирались на японо-американские штыки и соединения китайских милитаристов, появился молодой человек. Было ему года двадцать три, он великолепно владел английским и немецким, был смешлив, элегантен, умел умно слушать, в спорах был доказателен, но никогда не унижал собеседника. Главными его страстями — он не скрывал этого — были кони, плавание и живопись. Человек этот начал работать в газете. Репортером он оказался отменным, круг его знакомств был широкий: японские коммерсанты, американские газетчики и офицеры из миссии, китайские торговцы наркотиками и крайние монархисты, связанные с бандами атамана Семенова. Покойный писатель Роман Ким, бывший в ту пору комсомольцем-подпольщиком, знал этого газетчика под именем Максима Максимовича. В Хабаровском краевом архиве я нашел записочку П.П. Постышева Блюхеру. Он писал о том, что переправил во Владивосток к белым “чудесного молодого товарища”. Несколько раз в его записках потом упоминается о “товарище, работающем во Владивостоке очень успешно”. По воспоминаниям Романа Кима, юноша, работавший под обличьем белогвардейского журналиста, имел канал связи с П.П. Постышевым… Когда Меркуловы были изгнаны из “нашенского города”, Максим Максимович однажды появился в форме ВЧК — вместе с И. Уборевичем. А потом исчез. Вот, собственно, с этого и начался мой герой — Максим Максимович Исаев, который из романа “Пароль не нужен” перешел в роман “Майор Вихрь”… а уж потом из “Майора Вихря” — в роман “Семнадцать мгновений весны” и затем в роман “Бриллианты для диктатуры пролетариата”».

Романа Кима можно смело считать «крестным отцом» великого Штирлица — собирательного образа всех лучших советских разведчиков, имевшего все-таки реального прототипа. Ну а то, что Ким этого человека не просто знал, а понимал, чем тот занимается, открывает нам новый взгляд на самого бывшего Кин Ёрю, или Сугиура Киндзи. Неслучайно Юлиан Семенов вывел самого Кима в романе под именем Чен, правда, заставив его «по ходу пьесы» совершить самоубийство в японских традициях.

В 1923 году Роман Ким окончил университет и стал дипломированным японоведом. Первый же опыт преподавания молодого ученого вызвал восторг у коллег. Вот фраза из отзыва профессора Гребенщикова о лекции Романа Кима в Государственном Дальневосточном университете от 10 мая 1923 года: «Серьезное знакомство с первоисточниками по японскому и китайскому языкам, уменье распоряжаться материалами, правильный научный подход к таковым, наличие критического отношения к источникам, вот те основные элементы подготовленности Р.Н. Кима, выявленные им в своей пробной лекции. Считаю, что лекция проведена весьма удовлетворительно и что в лице Р.Н. Кима Восточный Факультет приобретает вдумчивого и серьезного работника». Но на этом карьера Кима в Владивостоке закончилась — к тому времени он уже числился агентом советской контрразведки.

Роман Николаевич Ким был завербован одним из руководителей Приморского Государственного политического управления (ГПУ) Владимиром Богдановым 15 ноября 1922 года во Владивостоке. Именно по заданию Богданова Ким получил рекомендацию профессора Спальвина и отправился к главе представительства японского официального агентства «Тохо» Отакэ, которому открыл свое японское имя, и немедленно был принят на должность личного секретаря. 15 июня 1923 года Роман Ким был снят с учета как негласный сотрудник Приморского ГПУ и принят на учет по новому месту службы в Москве. В столице Ким поступил на работу в Московский институт востоковедения в качестве преподавателя японского языка и истории Дальнего Востока. Он сохранял за собой эту должность в течение пяти лет — до 1928 года, с 1925-го — уже в качестве профессора.

С того же 1925 года и до конца 1930-го он одновременно преподавал японский язык слушателям Военной академии РККА, много занимался переводами, писал критику, стал научным сотрудником 1-го разряда Государственной академии художественных наук, а с 1926 года — Института народов Востока.

В Москве Роман Ким активно занялся научной работой и литературным переводом с японского. В 1923 году выходит его статья «Японский фашизм (Письмо из Японии)», а в 1924-м — рецензия на книгу Сергея Елисеева «La peinture contemporaine au Japon». Следом появляется публикация «О китайском студенчестве» и первые переводы рассказов Акутагава Рюносукэ. Начинается жизнь нормального советского востоковеда, специализирующегося в основном на близких к современности (возможно, по необходимости советской действительности) темах. В 1925 и 1926 годах у Кима последовательно выходит целая серия статей о современной японской интеллигенции и перевод едва ли не самого знаменитого рассказа Акутагава — «В бамбуковой чаще» («В чаще»), ставшего десятилетия спустя основой для куросавовского шедевра «Расёмон».

В 1927 году — особенно важное событие: выходит книга знаменитого в те годы советского писателя Бориса Пильняка «Корни японского солнца». Я и сегодня настоятельно рекомендую изучить ее каждому уважающему себя японоведу или энтузиасту, изучающему эту страну. «Корни…» читаются легко, на одном дыхании, и хотя автор отнюдь не востоковед, а лишь талантливый литератор, именно из этих «Корней…» выросла потом «Ветка сакуры» Всеволода Овчинникова. Кроме того, Пильняк повел себя весьма мудро, обратившись для лучшего понимания. Японии к специалистам. Одним из них стал молодой, но явно очень одаренный ученый Роман Ким. Им были написаны своеобразные примечания (глоссы) к книге Пильняка. Некоторую самостоятельность своих глоссов по отношению к «Корням японского солнца» Ким выразил (а Пильняк согласился с этим), дав им отдельное название: «Ноги к змее». Едва ли не самое примечательное в них — предисловие Кима, выражающее прямо противоположную только что приведенному тезису о самостоятельности идею и заканчивающееся изумительно примечательной фразой: «На объективность не претендую, ибо корейцу, так же как и ирландцу, трудно быть непогрешимо объективным, когда речь идет о соседних островитянах-покорителях», и дата: «1 декабря 16 года Корейской Диаспоры».

В 1927 году, когда Корея была японской колонией, а сама Япония — потенциальным противником СССР, такой нажим на свое корейское происхождение со стороны автора глоссов был классово объясним. Но все же что-то очень личное, далекое от присущего обычным примечаниям сухого справочного стиля, сквозит в словах молодого ученого — племянника убитой королевы, и в Москве живущего в 16-м году по летоисчислению Корейской диаспоры, то есть 16 лет спустя после подписания в августе 1910 года японо-корейского колонизаторского договора.

Именно в «Глоссах» впервые в европейской литературе Роман Ким рассказал о ниндзюцу и дал четкое определение этому понятию. Никаких черных балахонов, повязок на лицо и прыжков по крышам с мечами за спиной. Вся эта теледребедень родилась много позже и к реальному ниндзюцу отношения не имеет. Ниндзюцу по Киму — это искусство разведки, искусство быть невидимым. Борис Пильняк — маститый писатель — безоговорочно вторил своему юному наставнику, ибо чувствовал и понимал что-то такое, чего, может быть, не знаем и мы: «…сыск, выслеживание, шпионаж: в Японии это не только почетно, — но там есть целая наука, называемая Синоби, или Ниндзюцу, — наука незамеченным залезать в дома, в лагери противника, шпионить, соглядатайствовать…» Важный нюанс: в отличие от последующих авторов, только задающихся вопросом «а существует ли ниндзюцу сегодня?», Ким писал о синоби в настоящем времени. Писал очень просто и органично: создается ощущение, что он точно знал ответ на этот вопрос: «Да, существует. И я знаю этих людей».

В 1928 году сотрудничество Кима с Пильняком продолжилось. Вышла их большая совместная статья «Японская пролетарская литература». Потом — долгий перерыв, и лишь в 1933 году в одном из литературных журналов появляется его памфлет «Три дома напротив, соседних два», посвященный все той же современной японской литературе. В 1934 году в ленинградском военном журнале «Залп» или, как тогда говорили, «журнале оборонной литературы», публикуется большой материал нашего героя «Военно-шовинистическая пропаганда в японской литературе и задачи советских оборонных писателей».

И все это время не прерывался его «чекистский стаж». С 15 июня 1923 года Ким числился секретным сотрудником, переводчиком 5-го отделения Контрразведывательного отдела (КРО), а затем 4-го отделения Особого отдела (ОО) ОПТУ. В своей автобиографии он писал: «…В июне 1923 г. прибыл в Москву в распоряжение 5 КРО ОГПУ и определен на работу согласно указания тов. Дзержинского, который был уже осведомлен о моем прошлом…» Следующей долгожданной ступенью карьерного роста стало принятие 1 марта 1932 года Романа Кима в штат ОПТУ на должность оперуполномоченного 4-го отделения 00 ОПТУ. 1 декабря 1934 года — в день убийства Кирова — Роман Ким был назначен сотрудником для особых поручений 6-го отделения 1-го отдела, а затем 3-го отдела ОО ГУГБ НКВД СССР. В 1937 году был награжден револьвером системы «Наган» и «Вальтером», знаком «Почетный работник ВЧК — ГПУ (XV)» и орденом Красной Звезды — внушительный список по тем временам! За что именно? За поддержание связей с агентурой в японском посольстве в Москве, получение особо ценных сведений и за свою специализацию — «изъятие секретных документов из сейфов японского военного атташата». Чем не ниндзя? Со временем старший лейтенант госбезопасности (то есть майор, по армейской классификации) Р.Н. Ким возглавляет все японское направление контрразведки НКГБ. Мечта о мести его корейских родителей сбылась. Мало на свете было людей, нанесших такой ущерб японским тайным службам и вообще Японии, какой нанес им бывший Кин Ёрю в ту пору, когда ученик его наставника стал императором Сева.

Спустя некоторое время после развода с первой женой Зоей Заикой Ким женился снова. Сын Аттик остался с мамой, полюбившей другого. Избранницей Романа Николаевича стала японовед Мариам Самойловна Цын — тоже сотрудник органов. Родился сын Вива (Виват), которого Ким почему-то (мы не знаем, почему, до сих пор — одна из главных загадок Кима!) в анкетах именовал то дочерью, то сыном, равно как и каждый раз менял корейские и японские имена — и свои, и своего отца. Дальше — еще сложнее.

2 апреля 1937 года Роман Николаевич Ким был арестован по обвинению в шпионаже в пользу Японии. Заключен в Лефортовскую тюрьму. Ему не давали спать — он не мог забыть этого до конца жизни. Довели до такого состояния, что, пытаясь одним разом покончить со всем, она раздавил свои очки и съел стекла от них. Выжил. Был привлечен к делу Тухачевского, но сказал не то, чего от него ждали следователи, и снова его пытали. Наконец он не выдержал и признался. Но признался так, что поразил не только видавших всякое следователей, но и самого главу НКВД Ежова: «Ким, по национальности японец, был сыном бывшего японского посла в царской России. Он скрывал это, выдавая себя за корейца… Настоящее имя Кима было Кинго Мотоно. Ким был внебрачным сыном японского дипломата Ичиро Мотоно, бывшего послом в России в годы империалистической войны и впоследствии министра иностранных дел при кабинете Ямамото».

Чтобы придумать такое, надо было обладать буйной фантазией, хладнокровием и способностью рисковать — качествами настоящего ниндзя. Ким рискнул и выиграл. Следствие затянулось. Арестовали и расстреляли Ежова, многих из тех, кто работал вместе с Кимом, и даже некоторых из тех, кто вел его дело. Новое руководство госбезопасности поняло, что его водят за нос (теперь Роман Ким фигурировал еще и как Мотоно Кинго и Саори Кинго — следователям явно не по силам было в этом разобраться…), но оценило возможности и знания арестованного. 9 июля 1940 года Военной коллегией Верховного Суда СССР Роман Николаевич Ким был осужден по статье 58–1а УК РСФСР на 20 лет лишения свободы. Он остался во внутренней тюрьме НКВД на Лубянке и продолжал переводить секретные документы, которые добывали теперь другие люди. Когда началась война и японское посольство эвакуировали в Куйбышев, Ким поехал вслед за ним и, сидя в местной тюрьме, продолжал работу. Он даже сумел вытащить в 1943 году из лагеря жену, арестованную вслед за ним в 1937-м как «член семьи изменника Родины». Не успел только спасти сына — мальчик умер вскоре после встречи с матерью, и это на всю жизнь осталось незаживающей раной.

А потом началась война с Японией. Мы не знаем, чем занимался человек со множеством имен, но Определением ВК ВС СССР от 10 сентября 1945 года он был осужден Особым совещанием при НКВД СССР «за злоупотребление служебным положением» на 8 лет 9 месяцев лишения свободы, и 29 декабря 1945 года Роман Ким вышел на свободу, а вскоре был награжден медалью «За победу над Японией».

Прошло несколько лет, и в 1951 году сначала в советской, а потом и в мировой детективной литературе возник писатель Роман Ким. В самый разгар Корейской войны в пятом номере журнала «Новый мир» вышла его повесть «Тетрадь, найденная в Сунчоне», написанная в форме отчета японского разведчика. Мы обязательно к ней еще вернемся — ее текст полон загадок! Уже в 1952 году книга вышла в Японии под названием «Командиры, совершившие сэппуку, живы» и с фотографией дворцовой площади на обложке — эпиграф этой главы как раз из той книги.

В 1954 году в журнале «Октябрь» с продолжением печаталась повесть «Девушка из Хиросимы». В 1956-м под этим названием и в едином переплете в издательстве «Молодая гвардия» вышел первый сборник его произведений. Сборники издавались еще не раз. В них включали всё новые и новые произведения «маститого советского автора приключенческой прозы»: «Агент особого назначения» и «Кобра под подушкой», «По прочтении сжечь», «Кто украл Пуннакана?», «Школа призраков», «Дело об убийстве Шерлока Холмса».

На протяжении нескольких лет Роман Николаевич с увлечением изучал мировую детективную прозу, пытаясь постичь законы жанра, его продвижения на рынке, сопряженность с пропагандой в условиях глобальной «холодной войны» и вне их, понять сам смысл его существования и вкладывая свои мысли в уста героев своих повестей: «Я думаю о продукции писак типа Флеминга и Ааронза… Их описания злодеяний красных шпионов организованно проталкиваются на книжные рынки Европы, Латинской Америки, Азии, Ближнего и Среднего Востока, Африки. И миллионы читателей всех возрастов зачитываются этими книжками. Они написаны так, что от них трудно оторваться. В сознании читателей постепенно закрепляются образы разведчиков из стран “железного занавеса”, растет уверенность, что все описанное в увлекательных книжках — правда, и страны коммунистического лагеря в самом деле засылают во все части света убийц, таких, как доктор Но, Грант, полковник Васильев… И читатели многих стран исподволь начинают верить в мифическую экспансию красных правительств. Шпионский детектив — очень действенное оружие в психологической войне, сфера его влияния и сила воздействия поистине огромны. Мне непонятно одно: почему советские детективные писатели не отвечают Флемингу и его коллегам? Почему уступают без боя книжные рынки зарубежных стран? Ведь советским авторам не надо придумывать похождений выдуманных шпионов. Они могут рассказывать о реальных “подвигах” американских и английских разведчиков — о “полосатом заговоре” в Сирии, о махинациях Кохрена, Камминга и Аллисона в Индонезии, Доновена в Таиланде, Бэйрда на Цейлоне, Кеннона в Японии, Тимберлейка в Конго, Пьюрифоя в Гватемале и так далее. Советским авторам не надо высасывать факты из пальца, как это приходится делать авторам англо-американских шпионских боевиков».

Зная биографию автора, фразу «ведь советским авторам не надо придумывать похождений выдуманных шпионов» понимаешь совершенно не в том ключе, в котором продолжает развивать ее Ким. Кажется, не о подвигах западных шпионов хочет сказать автор, а о своих подвигах, о своих разведчиках… Хочет, но не может. Да и про иностранных не очень получалось. По свидетельству кропотливого и внимательного исследователя Ивана Просветова, тщательно изучившего документы Кима в целом ряде архивов и посвятившего ему интереснейшую документальную повесть под названием «Крестный отец Штирлица», Ким очень хотел написать о японской разведывательной школе в Накано. Не дали. Затребовали обличение сотрудничества Запада с террористами, и на свет появилась бейрутская «Школа призраков», в которой, правда, все равно очень много дальневосточных мотивов. Повесть и начинается-то вынесенным в эпиграф переводом слова «ниндзюцу» из японского словаря Кацуматы. Многие фразы выглядят как завуалированные попытки рассказать о себе («…великолепно знает японский, учился в Токио, в университете Кэйо, обладает незаурядными лингвистическими способностями, светлая голова…») и о том, почему и как он пишет («пусть твои писания больше напоминают беллетристические фрагменты, чем деловые доклады»). Это характерно и для других его произведений, и это повод для того, чтобы задуматься над тем, насколько они документальны вообще, а значит, и над тем, где он был и что видел.

О жизни Романа Николаевича Кима после 1945 года мы знаем меньше, чем о его довоенных приключениях. Говорят, он работал в Советском обществе дружбы с зарубежными странами, где, естественно, в сфере его интересов была Япония. Удивительно, непостижимо много — для реалий тех лет — путешествовал по миру. Бывал в США, Франции, даже в Эритрее. Как выпускали его во времена «железного занавеса»? Загадка.

Он был очень необычным человеком. Трудно отделаться от мысли, что он-то и был настоящим ниндзя, но только не в традиционном нашем представлении — в черном облегающем костюме и со средневековыми орудиями убийства в руках, а в понимании ниндзюцу как высшей формы организации перевоплощения и шпионажа. В том понимании, в каком он сам употреблял это слово, используя перевод из словаря Кацумата: «ниндзюцу — искусство быть невидимым», то есть неотличимым от среды. И Роман Ким всегда выглядел как один из тех, среди кого жил, — будь он японским школьником в элитарном колледже, корейцем-чекистом на советском Дальнем Востоке, внедренным ОГПУ японцем среди японской агентуры в Москве или опытным японоведом с туманным прошлым для коллег из Института востоковедения.

Он не успел, не смог никому рассказать правду о своей жизни (скончался Роман Николаевич Ким 14 мая 1967 года в Москве), и восстанавливать его биографию приходится нам, читателям. Это, я вам скажу, захватывающее занятие, ведь самый лучший детектив, который написал «ниндзя с Лубянки», — его собственная жизнь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.