Странное счастье

Странное счастье

Был у нас на «Вестях» еще в начале девяностых такой ведущий, Михаил Пономарев. Так он здоровался со зрителями чуть ли не в середине выпуска. Ну, и представлялся заодно. Затараторит, зачастит со старта: «Борис Ельцин прибыл в Германию! Будет обсужден вывод войск! Егор Гайдар и Анатолий Чубайс объявили очередной этап приватизации! Павел Грачев находится с рабочей поездкой в Крыму, он уже посетил штаб Черноморского флота России и встретился с командующим Военно-морских сил Украины, а я – Михаил Пономарев, здравствуйте!»

Вот и я, выдав уже добрую часть своих очередей, только сейчас представляюсь. Я – Александр Сладков. Раньше меня путали с Алексеем Самолетовым, моим другом и коллегой, таким же репортером, который так же, как я, мелькал на экране в связи с какими-то большими неприятностями обычных людей. Помню, послали меня в Белоруссию, в Минск, на «Чернобыльский шлях», это шествие такое, памятное, которое вечно грозит перерасти в большие беспорядки. И увидела меня одна старушка. Стала громко шептать подруге:

– Вон, видишь, этот бородатый! Прислали! Видать, дела-то у нас здесь не очень хорошие!

Такая вот у нашего брата репутация. А с Самолетовым мы были действительно похожи. Но потом я начал отращивать брюшко, и меня стали путать с Аркадием Мамонтовым. Постепенно. Сначала говорили: «О! Аркадий Самолетов!» или: «О! Алексей Мамонтов!» А потом уже все называли правильно, в смысле «Аркадий Мамонтов!», Действительно, мы с Аркашей имели одинаковые формы. И лишь однажды человек точно назвал меня. А было это в аэропорту «Шереметьево», мы вылетали в Киргизию, в Ош, там как раз начиналась очередная резня. Ко мне подошел человек. Натуральный индеец. Все, как положено: перья на голове, ожерелье из медвежьих когтей… Здравствуйте, говорит, Александр Сладков, дайте автограф. На ломаном русском языке. Наши ребята умеют подкалывать. Ну, думаю, наняли, подослали! Актера переодели. Выяснилось – нет. Товарищ оказался натуральным индейцем из Америки. Приехал на фестиваль российских родственников в Ханты-Мансийске. Чудеса… А потом у банкомата в Лефортове меня спутали с Павлом Лобковым. Проклятье! Нет, я ничего против Павла не имею, у него свои приоритеты, своя, скажем так, ориентация… Но я к этому отношения не имею. Все, думаю, надо худеть, надо менять внешность. Ну, и начал понемногу, теперь вот ботинки завязываю стоя, без усилий.

Короче, я – Сладков. Со мной здесь, в Донбассе, мои старички, моя команда. Оператор Володя Рыбаков и звукооператор Игорь Уклеин. С Володей я еще начинал на «ящике». В девяносто третьем. Тогда он был похож на молодого революционера, бомбиста, народовольца. Пышная борода, шевелюра, очечки. Высокий, прямой, как кол.

В принципе, все так и осталось. Только волосы у него были черные, а нынче «соль с перцем». Но так же, по-питерски, интеллигентен, учтив.

– Володя, зачем ты рыбу солишь, она и так соленая?

– Ну, знаешь, советская привычка. Я привык, чтобы рыба была соленая.

Обращаясь к незнакомым людям, он как бы заставляет себя это делать. Говорит при этом чуть тише обычного, пересыпая речь всякими «извините», «вы не могли бы». Прям писатель какой-то солидный или художник. Хотя… Нет. Он теперь напоминает мне актера Бориса Хмельницкого, был такой, помните, Робина Гуда играл в кино? Хотя нет, тот понаглее был, понапористей. А Рыбаков… Или Рыбакоп, или Рыба для самых-самых близких, он, как и прежде, увешан всякими фонариками, складными ножиками, переносными пепельницами и так далее. У него три телефона, электронная сигарета, курительная трубка, связки ключей… Ну оператор, что возьмешь, профессия такая. Прям не человек, а бродячая лавка «Тысяча мелочей». И так же неистово, как в молодости, Рыбаков болеет за свой питерский «Зенит». Его супруга, Лена, тоже, естественно, фанат, снабжает Володю оперативно-спортивной информацией из Москвы, по эсэмэс. Бывает, сидим в каком-нибудь опасном месте, думаем, как выбраться живыми. И тут у Вовы телефон: «Ой, хулиганы! А еще на телевидении работаете!» – рингтон такой у него на сообщениях. И Вова начинает нервничать по-настоящему. Курит одну за одной.

– Что случилось-то?

– Да «Зенит»… Пропустили опять.

Вот такой Рыбаков. А Уклеин? Бывший «дикий гусь». Повоевал он в молодости, повоевал… Афганистан, Карабах, Балканы, Чечня. Это он потом нам достался.

Как надежный друг, как соратник, как нянька, санинструктор, телохранитель, ну и как звукооператор заодно. Знаете, он – «дядя». В царской армии так солдат звали, которые двадцать пять лет служили. Помните, у Лермонтова – «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…».

Внешность Уклеина внушительная. Крупная седая голова покоится на мощной шее. Широкие массивные плечи развернуты, относительно узкий таз, на мощных ногах – ботинки с вечно развязанными шнурками. Когда он в хорошем настроении, зовет меня командиром, когда чем-то раздражен, то фюллером (от слова «фюрер»). Если совсем злится, говорит: «Маршал, вас заносит!» Когда он явился в две тысячи третьем, был относительно молод, легко возбудим и задирист. Он мог во время моих горячих споров с каким-нибудь оппонентом шепнуть на ухо:

– Командир, разреши, я надаю ему по пузу?

И, чуть отвернувшись, мы начинали шепотом препираться. Я шипел:

– Не надо, ты что?!

– А зачем он так с тобой разговаривает?

– Да нет-нет, ничего страшного.

Однажды я не уследил. Мы только приземлились в Симферополе, в девяносто третьем. И какая-то весьма импозантная дама в джинсах и в бейсболке провизжала ему что-то резкое и неприятное. Я и глазом не успел моргнуть, как Уклеин бабахнул ей кулачищем по голове. Челюсть дамы клацнула. Я подумал: все, «убил». Дама сглотнула. И вдруг заговорила с ним совсем другим, милым голосом. Она дала ему все свои телефоны, они даже перезванивались потом. Я ругал его.

– Странный у тебя, Игорь, метод знакомства.

Уклеин в ответ только разводил руками-оглоблями:

– Так получилось.

– Получилось… Не бей никого!

А еще однажды он при мне ударил человека в ресторане. В Перми. Тот собрал телом всю посуду, на него упал стол, шкаф с вешалкой, гардина, какие-то горшки с кактусами. В общем, труба.

Уклеин по-деревенски простоват, на первый взгляд. Но он много читает, просто запоем, в основном историческую литературу. То воспоминания Жукова, то Гудериана. Любит Кавказ. Бывает, мы пикируемся по каким-то мелочам.

– Игорь, Шамиля же в пятьдесят седьмом пленили?

– Пятьдесят девятом.

– Что ты мне трындишь!

Он опускает голову, вытягивает лицо как у бассета и дикторским голосом объявляет:

– Имам Чечни и Дагестана Шамиль был взят в плен войсками князя Борятинского в селении Гуниб двадцать пятого августа восемьсот пятьдесят девятого года!

А вообще-то мы редко спорим. Понимаем друг друга по жестам, по репликам. Да, а еще он глуховат – последствие контузии. Практически из-за нее не выпивает. Зато хорошо видит, по-хозяйски сметлив и остер на язык. Мы тут с Рыбаковым стали коллекционировать его витиеватые выражения. Однажды, увидев на блокпосту волосатого деда с берданкой, Уклеин присвистнул: «Ух ты, какой дед! Какая калорийная личность!» (Вместо колоритная.) Когда мы его попросили купить бутылочку дорогого виски, он, как хранитель денег, недовольно отреагировал: «Как будто водки нет. Я скоро возьмусь за вашу интеллигенцию!» В споре горячась, он может брякнуть: «Я забуду?! Да у меня память, как у орла!» Или: «Это что, наводящие ответы?» Сваливая на меня какую-то вчерашнюю оплошность, он скрипел: «Ты же взрослый был? Да? Да. А я маленький мальчик. Пьяный». Злясь на нас с Рыбаковым, может пригрозить: «Я вам цветность-то заритушу (вместо заретуширую)!»

Однажды на нашей базе в «Пятнашке» мы сидели с Уклеиным, ужинали. Рыбаков в соседней комнате что-то долго и нудно пилил своим офицерским швейцарским ножом. Потом оказалось – гильзу, чтоб высыпать порох и сделать брелок. Мне надоело.

– Что он там пилит?!

Уклеин среагировал без подготовки:

– Не знаю. Бежать хочет.

Бежать… Для кого-то судьба наша, как наказание. А я боюсь представить, что вот такие путешествия и в такой компании когда-то закончатся. Мне стыдно признаться, но я счастлив. Хотя многим это покажется странным.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.