Мой друг Серега

Мой друг Серега

В феврале девяносто пятого в Грозном получил мой друг Говорухин-младший ранение. Он ехал с десантниками на «Урале», в кузове. Из Парка отдыха в центр. В те дни это был тот еще парк. Месиво грязи, крови и запредельных эмоций. На одной из улиц по ним пальнули откуда-то сверху, из развалин. Пули прошили брезентовый тент. Одна попала майору, старшему команды, прямо в лоб, он напротив сидел, а вторая Сереге в ногу, ниже колена. Кое-как перевязали, отправили вертолетом в Моздок. А там, на базе, врачи уперлись: он же гражданский, вот и везите его в город, в больницу. Тянули-тянули, потом перевезли Серегу самолетом в Москву. А там уже пришлось ногу отпиливать. Был Серега-мачо, Серега-спортсмен. А стал калека. Настроение у него, сами понимаете, было не очень. Чтоб хоть как-то его успокоить, я собрал все кассеты, которые мы сняли в Чечне, и привез в госпиталь погранвойск, где он лежал.

– Серега, вот тебе материал. Ты же фильм хочешь по Чечне делать. Тут все.

Говорухин пришел в себя. Ходил сначала на костылях, потом на протезе с палочкой, потом без палочки. И вот настал момент, когда я снова решил поднять его дух.

– Серега, а приезжай к нам в Чечню. Двигаешься ты вполне прилично. Поживешь в нашем хозяйстве, осмотришься. В первый раз и снять-то ничего не успел, сейчас самое время.

И вот мы полетели встречать Говорухина-младшего во Владикавказ. Серега явился из самолета похожим на итальянского мафиози. Одетый во все черное, высокий, скуластый, небритый, с абсолютно замороженным взглядом. Образ дополняла кепка-аэродром. Вот он был таким. Внешне. Внутренне – добрым и сердобольным. И порядочным до щепетильности. Как-то я гулял на его дне рождения, в Салтыковке, на даче. Сентябрь, было прохладно, а мы сидели на улице. Огромный стол, человек сорок гостей. Я откланялся одним из первых. Пошел к машине, а влезть не смог. В спину словно кинжал воткнули! Позвоночник заклинило. Застонал громко, а все засмеялись, думали я хохмлю.

Только Серега прискакал ко мне на костылях. Без слов помог согнуться и поместиться в салон. Он-то знал, что такое боль. Десятки операций под общим наркозом. Долгие месяцы на госпитальной койке… Он все это знал.

Приехав с Говорухиным из аэропорта, мы заселились в знаменитую гостиницу «Владикавказ», что над Тереком у старинной мечети. Вечером – в ресторан, на второй этаж, а он битком. Сели в углу. Оркестр жарил «лезгинку». Народ в Осетии не любит грустить, а тут еще и суббота, веселые компании по всему огромному залу, шутки, смех. Мы приняли первые три тоста. Серега поковылял к музыкантам. Поговорил. Они заиграли «В Афганистане в черном тюльпане». Грустная песня про погибших, которых везут домой. Потом опять «лезгинка». Снова Серега хромает к эстраде, снова «Черный тюльпан». Дальше не помню. Утром я с трудом разлепил веки.

– Кук!

– Я!

– Пиво есть?

– Да откуда же?

– Пойди возьми в буфете.

– Денег нет.

Я вскочил. Похмелье исчезло. Как нет денег, мы же с собой все, что было, приволокли, все, что отпущено Москвой на ближайшие два месяца командировки.

– Кук, нас что, ограбили?

– Нет. Вы же вчера со всем залом соревновались, что больше оркестр сыграет, «Тюльпан» или «лезгинку».

– Да… И кто выиграл?

Не знаю. Помню, что все люди через час разошлись. А у нас как раз деньги закончились.

А в Чечне Серега меня разочаровал. Война ему была не нужна. Казалось бы, что может быть интереснее боя. Выстрел, взрыв, перебежка – вот это картинка. Что может быть увлекательнее лотереи: на какой бок ляжет монетка, на «орел» или на «решку». Повезло, ты жив, а вот солдата, что был рядом, уже унесли.

Нет, Серега летал с нами в горы, но там он в основном общался с людьми. На Ханкале снимал солдатских матерей. Ну, это вообще… Сплошные слезы. Комнатка, а по стенам двухъярусные кровати. Мятые платочки в трясущихся пальцах. Слабые голоса. И рассказы, рассказы:

– Мой Саша в Грозном пропал. Без вести. В БМП попала граната. Никого не нашли. И в Ростове в холодильниках его тела нет. Я искала. Скорее всего, в плену, вот жду восьмой месяц. Может, объявится. Говорят, у Басаева он. Ездила, разговаривала – или обманывают, или его и там нет.

– А мой Андрей у Масхадова. Говорят, что там. Я не верю, что его убили. Тела нигде нет. Вот езжу, ищу.

– А мой Миша…

Для одних война – это слава. Для других – горе. А для этих матерей – горе, помноженное на бесконечность. И это горе проживет больше, чем слава.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.