Упадок Красной армии

Упадок Красной армии

Красная армия, пользовавшаяся большим уважением в период 1932–1936 годов, стала в глазах разведок ведущих держав «больным человеком». Ее боевой дух, подготовка, компетентность командных кадров в технических и организационных вопросах всеми без исключения оценивались крайне низко. Генерал Эрнст Кёстринг, германский военный атташе, часто посылал из Москвы донесения со своими оценками ситуации, которые читали Гитлер и его генералы. Так, в его донесении от 22 августа 1938 года читаем: «Я хотел бы еще раз изложить мое понимание ситуации: вследствие ликвидации большого числа высших офицеров, которые совершенствовали свое искусство десятилетиями практических и теоретических занятий, Красная армия парализована в своих оперативных возможностях. Отсутствие старших и вообще опытных командиров будет отрицательно влиять на обучение войск в течение длительного времени. Уже теперь существует боязнь принятия на себя ответственных решений, что производит негативный эффект. Лучшие командиры отсутствуют. Армия не представляет собой существенный фактор обороны». На основании этого у фюрера и германского Генерального штаба в 1937–1938 годах сложился образ катастрофического состояния восточного колосса, и лишь в конце 1942 года они внесут в этот образ некоторые поправки. При этом они никогда не обращали внимания на выводы Кёстринга, бывшие всегда очень осторожными, как не обратили внимания они и на две последние строчки процитированного выше донесения: «Но НИЧТО не позволяет сказать или доказать, что боевые способности МАССЫ упали до нижнего предела или что она не представляет больше достойный внимания фактор в случае конфликта»[233].

Выговор, занесенный в личное дело Жукова в январе 1938 года, не остановил его возвышения. Через месяц, 25 февраля, он узнал о своем назначении на должность командира 6-го кавалерийского корпуса, в котором состояла и его бывшая дивизия – 4-я Донская казачья. Он вновь погрузился в работу, продолжая искать оптимальное сочетание трех составляющих: лошадь/мотор/танк для «конно-механизированных соединений», призванных проводить глубокие операции. В частности, он тесно сотрудничал с 3-й и 21-й механизированными бригадами, которыми командовали Потапов и Новиков, оба – его бывшие подчиненные. Первый, очень талантливый командир, будет одним из немногих, кто в период разгрома 1941 года сможет достойно проявить себя, командуя 5-й армией, прежде чем попадет в плен (после освобождения из плена в 1945 году М.И. Потапов, пройдя проверку в НКВД, продолжит службу на командных должностях в армии.  – Пер.). Второй тоже станет командующим армией и верным помощником Жукова.

9 июня новый резкий скачок карьеры Жукова вверх: его назначают заместителем командующего Белорусским военным округом. Он вступил в должность в обстановке настоящего организационного хаоса, вызванного резким ростом численности Красной армии, обусловленного дальнейшим обострением международной обстановки в Европе и на Дальнем Востоке. С 562 000 человек (без учета территориальных частей) в 1930 году численность РККА возросла до 940 000 в 1934 году, до 1,3 миллиона в 1936 году и до 3 миллионов на 1 января 1939 года.

Нехватка офицеров была катастрофической. Практически невозможно было обеспечить такую массу людей командирами. Повышения по службе не учитывали ни уровня квалификации, ни желания назначаемых. Речь шла о том, чтобы просто заткнуть образовавшиеся дыры, но и на это людей не хватало. Черушев в деталях изучил Киевский военный округ: в нем были заменены 90 % командиров корпусов, 84 % командиров дивизий, 50 % командиров бригад, 40 % командиров полков. С июня по ноябрь 1937 года более 3000 офицеров получили досрочное повышение[234]. В округе, где служил Жуков, положение было, очевидно, еще хуже, поскольку на округ ложилась тень продолжительного командования им Уборевича. Жуков подтверждает это в своих «Воспоминаниях»: «На смену арестованным выдвигались все новые и новые лица, имевшие значительно меньше знаний, меньше опыта… В Белорусском военном округе было арестовано почти 100 процентов командиров корпусов. Вместо них были выдвинуты на корпуса командиры дивизий, уцелевшие от арестов»[235].

Можно не сомневаться, что, когда маршал писал эти строки, он понимал, что пишет о том, каким он был тридцать лет назад, когда, подхваченный мощным вихрем, возникшим над РККА, начинал свой головокружительный взлет по карьерной лестнице. Его дочь Эра рассказывала, что это был для ее отца период, когда он больше всего читал. Среди авторов, чьи произведения он изучал, были Фуллер, Шлиффен, Фош, Лиддел Гарт[236], то есть в основном военные мыслители стран – наиболее вероятных противников СССР в будущей войне. В качестве заместителя командующего Белорусским военным округом Жуков отвечал за механизированные соединения. В случае войны он принял бы на себя командование главной ударной силой округа – смешанной конно-механизированной группой, предназначенной для проведения «глубокой операции». Также на него было возложено курирование формирования одного из четырех танковых корпусов[237] Красной армии, 15-го, и координирование учения сотен боевых машин и тактической авиации. Слабое развитие средств связи и неопытность командиров превратили в настоящую головоломку проблему координации в боевых условиях действий различных родов войск: пехоты, артиллерии, кавалерии, мотострелков, танков, инженерных войск, авиации поддержки, воздушно-десантных войск… Жуков, всегда охотно рассказывающий о собственных профессиональных достижениях, ни словом не обмолвился о результатах своей работы. Равно как и о летних маневрах 1938 года, хотя сообщал о результатах всех их начиная с 1925 года.

Столь же полное молчание хранит он и относительно тревоги в связи с событиями вокруг Чехословакии. В момент летнего кризиса 1938 года, поставившего Европу на грань войны, Главный военный совет РККА принял решение о преобразовании Киевского и Белорусского военных округов в особые – последняя стадия перед превращением их во фронты. В течение недели начиная с 21 сентября силы, равные 6 армиям – 90 дивизий, по подсчетам Джеффри Джокса[238], – в полной готовности к наступлению сосредоточены под защитой линии Сталина – комплекса фортификационных сооружений, возведенных параллельно границе. Эти соединения должны были прийти на помощь Чехословакии, в случае нападения на нее со стороны Гитлера. В армию были призваны сотни тысяч резервистов. Прежний кавалерийский корпус Жукова был выдвинут к польской границе в составе Бобруйской армейской группы, которой, надо полагать, командовал будущий маршал, если опираться на то, что он сам писал о своих новых служебных обязанностях: «В случае войны я должен был вступить в командование конно-механизированной группой, состоящей из 4–5 дивизий конницы, 3–4 отдельных танковых бригад и других частей усиления»[239]. Только в 1993 году, после рассекречивания документов Академии имени Ворошилова, станет известен размах советских приготовлений в 1938 году. Но в этих документах[240] ничего не говорится ни об уровне подготовки сосредоточенных соединений, ни об их маневренности, ни об их реальных боевых качествах.

Молчание Жукова, молчание документов Академии имени Ворошилова, по нашему мнению, можно интерпретировать только в отрицательном смысле: уровень боеготовности войск, собранных в Белорусском военном округе, был катастрофически низким. В Красной армии было больше техники, чем в любой другой армии, она имела исключительное теоретическое достижение – оперативное искусство,  – но ее ахиллесовой пятой являлся офицерский корпус. РККА походила на оснащенный первоклассным оборудованием завод, на котором горстка совершенно измотанных инженеров пыталась добиться эффективной работы от массы крестьян, никогда в жизни не видевших станков. В своих беседах с Константином Симоновым в 1965–1966 годах Жуков без околичностей заявил: «Если сравнивать подготовку наших кадров перед событиями этих лет, в 1936 г., и после этих событий, в 1939 г., надо сказать, что уровень боевой подготовки войск упал очень сильно. Мало того что армия, начиная с полков, была в значительной мере обезглавлена, она была еще и разложена этими событиями. Наблюдалось страшное падение дисциплины, дело доходило до самовольных отлучек, до дезертирства. Многие командиры чувствовали себя растерянными, неспособными навести порядок»[241]. Проблема низкого уровня готовности Красной армии находила свое отражение в донесениях иностранных военных атташе в Москве, которые все, за исключением американца Феймонвилла, считали, что Сталин не способен вмешаться в Чехословацкий кризис вооруженным путем. Эти суждения сыграли большую роль в оценке расклада сил, который Даладье и Чемберлен делали в Мюнхене[242].

Утверждение о чистке 1937–1938 годов как об одной из основных причин разгрома 1941 года является лейтмотивом воспоминаний не только Жукова, но и всех его коллег, оставивших мемуары. Однако исследования историка Роджера Риза показали, что Большой террор был всего лишь одним из целого ряда элементов, дезорганизовавших Красную армию, причем элементом далеко не главным. С самого момента своего возникновения РККА сталкивалась с проблемой командных кадров, как в плане их качества, так и количества. И в 1939 году эта проблема стала еще острее, чем в 1930-м, вследствие шестикратного увеличения численности армии, поступления на вооружение огромного количества новых образцов техники, а также происходивших изменений в военной доктрине. Еще один известный аналитик, занимавшийся проблемами Красной армии, Северин Бялер, представил ситуацию в нескольких цифрах: «В мае 1940 года вакантной оставалась каждая пятая должность среди старшего офицерского состава. Военные училища не могли заполнить эти пустоты, не говоря уже об офицерах запаса. Весной 1940 68 % командиров взводов и рот имели за плечами только пятимесячные курсы, по окончании которых их выпускали младшими лейтенантами. На лето 1941 года всего 7 % советских офицеров имели высшее военное образование; 75 % всего офицерского состава занимали свои должности менее одного года»[243]. Проверка, проведенная в 1940 году по запросу Ворошилова, показала, что «из 225 командиров полков, привлеченных на сбор, только 25 человек оказались окончившими военные училища, остальные 200 человек – это люди, окончившие курсы младших лейтенантов и пришедшие из запаса»[244]. После года войны лейтенанты займут места полковников, а полковники сядут в генеральские кабинеты.

Полностью принимая выводы Риза, невозможно не увидеть того, что офицеры РККА, от лейтенантов до маршалов, были до мозга костей пропитаны страхом перед Сталиным, партией и НКВД, страхом перед доносами и перед шпионами. Эти страхи будут регулярно подпитываться арестами, хотя и в меньших количествах, которые продолжатся в 1939, 1940 и 1941 годах, а также передаваемыми шепотом рассказами о пытках, ссылках, бесследных исчезновениях. Боясь начальников, нижестоящие будут избегать любой инициативы, станут стараться обеспечить себе прикрытие от всех возможных случайностей; по отношению к подчиненным, которых тоже боятся, они зачастую будут демонстрировать нереалистичность в своих ожиданиях и безжалостность в оценках. Только испытание 1941 года и отбор, произведенный им, приглушат в большей части офицерского корпуса последствия террора. За это будет заплачено тысячами жизней понапрасну погибших людей, сотнями отданных врагу квадратных километров территории и затягиванием войны.

В 1938 году семья Жуковых переехала в Смоленск, где находился штаб Белорусского округа. Александра, сильно растолстевшая, если судить по семейным фотографиям, была в восторге: в Смоленске были тротуары, семья получила полагающийся ей «фордик». Эра вспоминает, что Жуковы поселились в доме, предназначенном для высшего комсостава. Она играла с детьми сослуживцев отца. По ее словам, отношения между соседями были очень дружескими. Очевидно, она написала это потому, что в Слуцке и Минске существование стало невыносимым из-за политической атмосферы. На момент переезда Жуковых в Смоленск пик Большого террора был пройден. Сталин нажал на тормоза. Он принес в жертву Ежова, сняв его 8 декабря 1938 года с поста наркома внутренних дел. Началось время «бериевской оттепели», получившей название по имени нового шефа НКВД. Эра вспоминает этот период как очень счастливый. Она жила в красивом кирпичном доме, играла с младшей сестренкой Эллой и двоюродной сестрой Анной, племянницей Георгия Константиновича. Их навещала бабушка Устинья Артемьевна. Очевидно, в семье Жуковых была домработница – довольно распространенное явление в среде новоявленной советской «аристократии». Возле дома был сад с фруктовыми деревьями. Девочка выращивала цветы и дарила букеты приходившим гостям. Ей запомнились огромные усы Буденного, приезжавшего наградить дивизию орденом Ленина[245]. В то время Георгий Константинович, по ее рассказам, увлекался фотографией. Он целыми ночами сам проявлял пленку и с большой гордостью печатал снимки[246].

Очевидно, детским чутьем Эра уловила чувство облегчения, которое испытывали в тот период ее родители, их друзья и знакомые: казалось, кошмар закончился. В офицерских кабинетах, в школах, на заводах и в колхозах повторяли слова вождя, жестокие, циничные, но, возможно, передающие частичку того ощущения, которое испытывали многие: «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее», и многие говорили: «Спасибо товарищу Сталину за нашу счастливую жизнь!» Репрессии продолжались, но в гораздо меньших размерах. В феврале 1939-го были расстреляны комкор Хаханьян, командарм Федько и маршал Егоров. В 1965 году Жуков расскажет Симонову, что не чувствовал себя в безопасности: «На меня готовились соответствующие документы, видимо, их было уже достаточно, уже кто-то где-то бегал с портфелем, в котором они лежали. В общем, дело шло к тому, что я мог кончить тем же, чем тогда кончали многие другие». Но, по крайней мере, лично для Жукова эти мрачные тучи окажутся разогнанными неожиданной инициативой японского генерала Го в 10 000 км от Смоленска[247].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.