Чистки как скоростной карьерный лифт
Чистки как скоростной карьерный лифт
Жуков спас свою голову. В ближайшем будущем он в полной мере воспользуется открытыми во множестве Большим террором возможностями, так же как и его будущие соратники по войне: Конев, Еременко, Мерецков, Захаров, Малиновский… В целом 984 офицера, родившиеся между 1895 и 1900 годами, образуют знаменитую «группу 1940 года» – командиров, произведенных в генеральские звания накануне войны. В эту группу входило большинство военачальников, которые будут занимать высшие посты в РККА во время Второй мировой войны. Все они – дети Большого террора. Их карьера буквально взлетела ввысь в 1937 и 1938 годах, потому что в рядах командного состава образовалось много брешей, которые следовало заполнить. Георгий Константинович – прекрасный тому пример. 22 июля 1937 года комбриг Жуков назначен командиром 3-го кавалерийского корпуса. 22 февраля 1938 года, «досрочно и вне очереди», он повышен в звании до комдива и тремя днями позже назначен командиром 6-го кавалерийского корпуса – лучшего в Красной армии. Наконец, 9 июня 1938 года он назначен заместителем командующего Белорусским военным округом – самым важным в Советском Союзе после Киевского. За один год он проделал путь наверх, который должен был занять у него лет пятнадцать, да и то не факт, что он прошел бы его в «нормальное» время, если определение «нормальный» вообще можно применить к сталинской России.
Несмотря на повышение в звании и должности, положение Жукова, как и всех других командиров Красной армии, держалось на волоске. 22 июля 1937 года он вместе с семьей покинул Слуцк и приехал в Минск, где был расквартирован 3-й кавалерийский корпус. Его поразили почти полное отсутствие дисциплины и почти полное прекращение занятий боевой подготовкой, что он приписал массовым арестам среди командного состава. Если 2-я стрелковая дивизия, которой командовал Иван Конев – будущий конкурент Жукова, – еще как-то держалась, 24-я кавалерийская дивизия пребывала в состоянии полного разложения. Моральный климат в соединении был отравлен клеветой и доносами. Как и всегда, Жуков круто взялся за дело, и скоро все в корпусе почувствовали его тяжелую руку. Очень скоро Голикову и в НКВД на него посыплются доносы о том, что «в воспитании кадров Жуков применяет вражеские методы». В «Воспоминаниях» Жуков уделяет много места рассказу о том, как он спас от ареста командира 24-й дивизии В.Е. Белоскокова, с которым был знаком по службе в Самарской дивизии. Он отводит себе такую героическую роль, что его рассказ становится откровенно неправдоподобным. Как в насыщенной ненавистью атмосфере 1937 года он мог заявить на партсобрании: «Еще неизвестно, за что арестованы Уборевич, Сердич, Рокоссовский, так как никому из нас не известна причина ареста, так зачем же мы будем забегать вперед соответствующих органов, которые по долгу своему должны объективно разобраться в степени виновности арестованных и сообщить нам, за что их привлекли к ответственности?»[225] Данный рассказ совершенно абсурден хотя бы потому, что Уборевич был расстрелян за две недели до собрания. Поставить под сомнение виновность «заговорщиков» в те времена означало подписать самому себе смертный приговор. Однако, если верить Жукову, на сей раз произошло чудо. Партсобрание разобралось, что к чему, и признало необоснованность обвинений в адрес Белоскокова. Тот, переполненный благодарностью, не мог сдержать слез, пожимая руки своему спасителю – Георгию Константиновичу. Мораль басни: «К сожалению, многие товарищи погибли, не получив дружеской помощи при обсуждении их в партийных организациях»[226].
Если мы не располагаем никакими данными об участии Жукова в терроре, то у нас нет и никаких сведений о каком-либо его активном противодействии репрессиям. Он лишь выражает сожаление из-за неспособности Красной армии защитить себя от действий НКВД. Очевидно, он писал эти строки, держа в памяти то, как все его покинули в 1957 году. Все: Рокоссовский, Конев, Малиновский… А сам он помогал своим товарищам, когда те попадали в руки НКВД в 1937 году? Он неоднократно утверждал, что заступался за Рокоссовского. Никаких следов этого найти не удалось. Единственный раз он рассказал об этой своей «помощи» в письме от 7 декабря 1963 года, адресованном писателю Василию Соколову[227]. В нем он утверждает, будто во время своей первой встречи со Сталиным попросил его освободить «поляка». Трудно вообразить себе эту сцену. К тому же первая встреча Жукова со Сталиным состоялась 2 июня 1940 года, что подтверждает журнал посещений сталинского кабинета. Рокоссовский в это время… уже три месяца был на свободе. А если Жуков об этом не знал? Исключено: Рокоссовский был назначен командиром 5-го корпуса, дислоцированного в Киевском особом военном округе, командующим которым стал Жуков. А если он ошибся в дате? Трудно себе представить, чтобы он мог забыть день своей первой встречи с диктатором. Из всего этого следует сделать вывод: Жуков все выдумал, он не помогал ни Рокоссовскому, ни другим своим коллегам и никогда не выступал против действий НКВД.
Служебное повышение Жукова не означало, что теперь он оказался вне опасности. Террор продолжался, а с ним чехарда на командных должностях. Белов был арестован. На посту начальника Белорусского военного округа его заменил некто Ковалев, «не Уборевич и даже не Белов»[228]. Его заместителем был назначен Елисей Иванович Горячев, человек, близкий к Буденному. На процессе Тухачевского Горячев был единственным комкором среди судей, в числе которых были Белов, Шапошников, Блюхер и Буденный. Он был непосредственным начальником Жукова в ходе экспериментов с «бронекавалерийскими соединениями». Возможно, Жуков думал о нем, когда писал: «На смену арестованным выдвигались все новые и новые лица, имевшие значительно меньше знаний, меньше опыта, и им предстояла большая работа над собой, чтобы быть достойными военачальниками оперативно-стратегического масштаба, умелыми воспитателями войск округа… командиров, стоявших по знаниям не выше своих подчиненных, у нас было немало»[229]. Покровительство Буденного не спасло Горячева. «У моего предшественника Е.И. Горячева трагически закончилась жизнь. После назначения заместителем к С.К. Тимошенко он, как и многие другие, перенес тяжелую сердечную травму. На одном из партсобраний ему предъявили обвинение в связях с врагами народа И.П.Уборевичем, Д. Сердичем и другими, и дело клонилось к нехорошему. Не желая подвергаться репрессиям органов госбезопасности, он покончил жизнь самоубийством»[230].
Но и для самого Жукова не закончились еще подозрения, публичная критика, угрозы. 27 января 1938 года «вечером ко мне в кабинет зашел комиссар корпуса Фомин. Он долго ходил вокруг да около, а потом сказал:
– Знаешь, завтра собирается актив коммунистов 4-й дивизии, 3-го и 6-го корпусов, будут тебя разбирать в партийном порядке.
Я спросил:
– Что же такое я натворил, что такой большой актив будет меня разбирать? А потом, как же меня будут разбирать, не предъявив мне заранее никаких обвинений, чтобы я мог подготовить соответствующее объяснение?
– Разбор будет производиться по материалам 4-й кавдивизии и 3-го корпуса, а я не в курсе поступивших заявлений, – сказал Фомин. […]
На другой день действительно собрались человек 80 коммунистов и меня пригласили на собрание. Откровенно говоря, я немного волновался, и мне было как-то не по себе, тем более что в то время очень легко пришивали ярлык „врага народа“ любому честному коммунисту.
Собрание началось с чтения заявлений некоторых командиров и политработников 4, 24, 7-й дивизий. В заявлениях указывалось, что я многих командиров и политработников незаслуженно наказал, грубо ругал и не выдвигал на высшие должности. чем сознательно наносил вред нашим вооруженным силам. […]
На мой вопрос, почему так поздно подано на меня заявление, так как прошло полтора-два года от событий, о которых упоминается в заявлениях, ответ был дан:
– Мы боялись Жукова, а теперь время другое, теперь нам открыли глаза арестами.
Второй вопрос: об отношении к Уборевичу, Сердичу, Вайнеру и другим „врагам народа“. Спрашивается, почему Уборевич при проверке дивизии обедал лично у вас, товарищ Жуков, почему к вам всегда так хорошо относились враги народа Сердич, Вайнер и другие? […]
…Вопрос о грубости. В этом вопросе, должен сказать прямо, что у меня были срывы и я был не прав в том, что резко разговаривал с теми командирами и политработниками, которые здесь жаловались и обижались на меня. […] Как коммунист, я прежде всего обязан был быть выдержаннее в обращении с подчиненными, больше помогать добрым словом и меньше проявлять нервозность. Добрый совет, хорошее слово сильнее всякой брани. Что касается обвинения в том, что у меня обедал Уборевич – враг народа, должен сказать, что у меня обедал командующий войсками округа Уборевич. Кто из нас знал, что он враг народа? Никто»[231].
Потом встал начальник политотдела 4-й кавалерийской дивизии Тихомиров и обвинил Жукова в неуважении к политработникам. Жуков якобы ответил, что действительно не уважает беспринципных, нетребовательных и мягкотелых.
«Откровенно говоря, для меня выступление. С.П. Тихомирова было несколько неожиданным. Мы работали вместе около четырех лет. Жили в одном доме. Как начальник политотдела и мой заместитель по политчасти он меня, безусловно, не удовлетворял, но в частной жизни, как человек, он был хороший во всех отношениях и ко мне всегда относился с большим тактом и уважением».
Пересказ этого эпизода кажется искренним. Жуков говорит, что был вынужден признать отдельные ошибки. Снова его обвиняли в грубости, снова он оправдывался. И главное, признал, что в то время считал Уборевича «врагом народа». В автобиографии, написанной 9 января 1938 года, он написал, что имеет «выговор от 28.1.38 г. за грубость, за зажим самокритики, недооценку политработы, за недостаточную борьбу с очковтирательством. Связи с врагами ни у меня, ни у моей жены не было и нет»[232].
Можно себе представить повседневную жизнь Жукова после этого случая. Он жил в одном доме с Тихомировым на улице Льва Толстого в Минске. Не только два командира, но и их жены очень тесно общались. Две семьи делили одну кухню. В этой ситуации не было ничего исключительного. Институционно и социологически раздробленный большевистской системой офицерский корпус, который должен был бы стать основой «морально-политического единства», оказался заперт в замкнутом пространстве с душной атмосферой, где людей разделяли ненависть, страх и подозрительность. Эти миазмы будут изгнаны, и то лишь частично, только войной.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.