1. Чья свобода?

1. Чья свобода?

Уинстон Черчилль сильно преувеличил, заявив 8 декабря 1941 г. в палате общин: «На нашей стороне по меньшей мере четыре пятых населения Земли». Точнее было бы сказать, что четыре пятых населения Земли либо находится под контролем союзников, либо борется против покушения оси на их суверенитет. Пропаганда опиралась на идею общей борьбы всех «свободных народов», к которым приходилось хотя бы номинально причислять народ Сталина, против тоталитаризма. Но в каждой стране обнаруживались свои нюансы политической позиции, а порой понятия о лояльности расходились кардинально.

Южная Америка – единственный мало вовлеченный во всемирную борьбу континент, и то Бразилия в августе 1942 г. присоединилась к союзникам и направила 25 000 солдат для участия в Итальянской кампании, хотя это и прошло почти незамеченным. Ускользнуть от конфликта удалось в основном тем народам, которых защищала географическая отдаленность от основных событий. Из государств, соблюдавших нейтралитет, наиболее важным была Турция, хорошо усвоившая горький урок после опрометчивого вмешательства в Первую мировую войну на стороне Центральных держав. В Европе счастливчиками, чью независимость пощадили обе враждующие стороны, оказались только Ирландия, Испания, Португалия, Швеция и Швейцария, и причина была не в особом к ним отношении, а вполне прагматическая. Ирландия добилась в 1922 г. статуса самоуправляемого доминиона, но до 1938 г. Великобритания контролировала четыре «договорных порта» на побережье этого острова, имеющих стратегическое значение. В 1939–1940 гг., когда былая метрополия боролась за выживание против немецких подводных лодок, Уинстон Черчилль не мог не почувствовать искушения силой вернуть своей стране эти морские и воздушные базы. Остановило его только опасение оттолкнуть от себя Соединенные Штаты с их сильным ирландским лобби.

«Белое пятно» в Атлантике удалось бы существенно сократить, чем спасти многие жизни и значительную часть кораблей и груза, если бы ирландский премьер-министр Имон де Валера не питал фанатическую ненависть к своим соседям-англичанам. Экипажи боевых и торговых кораблей, проплывавших мимо ирландских берегов в пору войны, преисполнялись горечи по отношению к этой стране, которая получала из Англии большую часть продуктов и все горючее, но пальцем не желала шевельнуть, когда для Англии настал час нужды. «Мы заплатили такую цену людьми и кораблями, что улыбка ирландца в день победы союзников не закроет этот счет, – писал офицер корвета Николас Монсаррат. – В списке тех, с кем мы будем дружить после войны, едва ли займут верхнюю строку люди, которые стояли и смотрели, как нам перерезают глотку»1. Но из-за проблем с суверенитетом и лояльностью Великобритания не решилась провести мобилизацию даже в северных графствах, которые оставались в ее составе. В итоге сложилась парадоксальная ситуация: в вооруженных силах Британии в пору войны оказалось больше собственно ирландцев из Ирландии, чем протестантов из Северной Ирландии, которые так громко клялись в верности короне. Правда, южане главным образом шли на службу из экономических соображений, чем из особой приверженности делу союзников.

Швеция отстаивала свой нейтралитет с большей твердостью, поскольку близость к Германии делала эту страну уязвимой для нападения: агентов и информаторов союзников шведы неумолимо отправляли в тюрьму. Лишь в 1944–1945 гг., когда исход войны представлялся уже очевидным, Стокгольм сделался податлив на дипломатическое давление Лондона и Вашингтона и не преследовал более их сторонников.

Многие разведывательные операции союзников проводились на территории Швейцарии, хотя и здесь любая деятельность такого рода пресекалась сразу, как только становилась известна властям. Страна отказала в убежище евреям, бежавшим от нацистов, а ее банки обогатились, принимая на хранение имущество и нацистских лидеров, и их еврейских жертв: в итоге значительная часть вкладов и депозитов досталась банкам, поскольку владельцы погибли. Эстелла Сапир, дочь богатого французского еврея, погибшего в холокосте, говорила: «Мой отец сумел уберечь свои деньги от нацистов, но не от швейцарцев»2. Швейцария оказывала существенную промышленную и технологическую поддержку странам оси: в 1941 г. она увеличила экспорт химикатов в Германию на 250 %, металлов – на 500 %. В Швейцарию направлялся основной поток «трофеев» наци со всей ограбленной ими Европы; в банках, по оценкам американского Управления стратегических служб (OSS), накопились «гигантские суммы» перемещенных фондов3. Швейцарцы, глазом не моргнув, выплачивали нацистам страховые премии по полисам уничтоженных немецких евреев, а после войны Берн отмахивался от любых обвинений по этому поводу, ибо «все соответствовало швейцарскому законодательству»4. Лишь малая доля заоблачных доходов Швейцарии от злоупотреблений военного времени была со временем признана, и уж совсем ничтожные репарации выплачены евреям или родственникам жертв. Для ледяных сердец жителей кантонов война оказалась всего-навсего хорошим бизнесом.

Что же касается стран, участвовавших в конфликте на стороне союзников, их ненависть к врагу, как нетрудно догадаться, угасала с расстоянием от места событий и последствий агрессии. Например, опрос, проведенный в середине 1942 г. Управлением военной информации, показал, что треть американцев предпочла бы сепаратный мир с Германией5. Январский опрос 1944 г. обнаружил, что ненависть к германцам питают 45 % англичан и всего 27 % канадцев.

И все же для большинства народов Европы и Азии война превратилась в страшную повседневную реальность. В республиках советской Средней Азии, в неизвестных большому миру уголках, забирали из семей кормильцев в Красную армию, поблизости от кишлаков вырастали лагеря военнопленных, хронически недоставало еды. 19 февраля 1942 г. японские летчики долетели до североавстралийского порта Дарвин и сбросили бомбы, убив 297 человек, в основном докеров и работавших в гавани грузчиков. Хотя налеты такого масштаба никогда больше не повторялись и Австралию тревожили разве что спорадические и весьма незначительные морские операции Японии, уверенность страны в своей недосягаемости для военных действий пошатнулась. Племена тихоокеанских островов и обитатели азиатских джунглей вербовались в ту или иную армию, хотя обычно не понимали, за что или против чего сражаются их господа. Даже в некоторых районах России отмечалось подобное невежество: начальник одного из лагерей у реки Печоры, за полярным кругом, удивлялся тому, как мало в соседних деревнях осведомлены о мировых событиях. Крестьяне почти ничего не знали даже о войне с Германией6.

Подавляющее большинство населения воюющих стран (за исключением Италии) поддерживало в этом конфликте свои правительства, по крайней мере пока их страна не начинала проигрывать. Однако существовали и оппозиционные меньшинства, тысячи людей были посажены за противодействие военным усилиям в тюрьму, в том числе и в демократических странах. Насилию подвергались и те люди, в чьей лояльности возникали сомнения, порой совершенно несправедливые: так, в Англии в 1939 г. арестовали всех граждан Германии, в том числе спасавшихся от Гитлера евреев. Историк Тревельян был в числе известных людей, протестовавших против огульных арестов: правительство, по его словам, не понимало, какой ущерб «наносит нашему делу, особенно с моральной точки зрения… когда подвергает заключению, хватает политических беженцев». Точно такую же ошибку допустила и Америка, интернировав живших в стране уже не первое поколение японцев. Отстаивавший эти меры губернатор Айдахо заявил: «Япошки живут, словно крысы, размножаются, словно крысы, ведут себя, словно крысы. Нам они тут не нужны»7.

К началу войны Штаты отнюдь не представляли из себя однородное общество. Например, сограждане относились с подозрением к евреям, их не допускали в клубы и другие элитарные заведения. Опросы военного времени показали, что из всех этнических групп наибольшее недоверие навлекли на себя итальянцы, а почетное второе место занимали евреи: так, отвечая на опрос в декабре 1944 г., большинство американцев готовы были признать, что Гитлер расправился с каким-то количеством евреев, но никак не уничтожает их миллионами.

У чернокожих американцев имелись все основания скептически взирать на «крестовый поход во имя свободы», ибо в их родной стране сохранялась расовая сегрегация, и в армии тоже. На ресторане рядом с тренировочным лагерем в Южной Каролине, где обучался Джон Капано, висело объявление «Ниггерам и янки вход запрещен». Капано вспоминал: «Там был такой “белый” отряд, который все время колошматил черных на автостоянке»8. В 1940 г. были зафиксированы шесть случаев линчевания чернокожих на юге, из них четыре – в Джорджии, а также множество избиений, из которых три также закончились смертельным исходом. Виргинские дамы подали официальный протест против посещения Элеонорой Рузвельт «смешанных» танцев в Вашингтоне: «Опасность, – писали эти дамы, – заключается не в нравственном падении девиц, принимавших участие в танцах, ибо они… и без того принадлежат к худшим представительницам женского пола, но в том, что миссис Рузвельт своим присутствием придала достоинство этом унизительному мероприятию, супруга президента Соединенных Штатов санкционировала увеселение, в котором участвуют… обе расы, и ее примеру могут последовать другие неразумные белые»9.

Существенный приток чернокожих рабочих в Детройте вызвал в 1942 г. возмущение со стороны белых, а к июню начались уже серьезные столкновения. В следующем году расовые гонения продолжались: в Детройте они были направлены против черных, а в Лос-Анджелесе – против мексиканцев. Президент обошел молчанием ситуацию в Детройте и в целом до самой смерти предпочитал не вмешиваться в расовые проблемы. Тем временем доля чернокожих рабочих в оборонной промышленности возросла с 2 % в 1942 г. до 8 % в 1945-м, но все равно была ниже пропорциональной. Немало афроамериканцев было призвано в армию, однако почти никому не доверили оружие, а сегрегация давала себя знать и здесь: американский Красный Крест отделял даже запасы крови «для белых» и «для цветных». Некоторые люди хотели бы понять разницу между особо помеченными скамейками «для евреев» в нацистской Германии и «для цветных» во Флориде.

В начале войны многие белые американцы, иммигранты первого и второго поколения, идентифицировали себя как часть той национальной группы, к которой они принадлежали раньше. Особенно это было заметно в среде американцев итальянского происхождения, которых насчитывалось около пяти миллионов: вплоть до декабря 1941 г. в их местных газетах прославлялся великий Муссолини. Было опубликовано письмо читателя, одобрявшего вторжение немцев в Польшу и предсказывавшего, что «обновленная Италия победит и завоюет земли, как римские легионы при Цезаре»10. Даже после того, как их новая родина объявила войну Муссолини, многие италоамериканцы пытались вообразить некий сценарий, в котором победа США не предполагала бы поражения Италии.

Но к 1945 г. произошли большие изменения. Тяготы войны и в особенности совместная служба в армии способствовали ускоренной интеграции национальных групп. Например, Энтони Карулло перебрался с семьей в США с юга Италии в 1938 г. Из армии (он служил в Европе) Энтони вынужден был писать только сестрам, а не матери, которая не выучила английский. Тем не менее на вопрос «Будете ли вы сражаться с итальянцами, если мы отправим вас на Апеннины?» двадцатилетний солдат решительно отвечал: «Я – гражданин Америки и готов сражаться с кем угодно»11. Сержант Генри Киссинджер, немец по крови, впоследствии утверждал, что именно война выковала из него настоящего американца12. С 1942 по 1945 г. миллионы его соотечественников, таких же недавних иммигрантов, становились гражданами.

Гораздо более сложным и мучительным был вопрос о патриотизме и лояльности для жителей стран, оккупированных державами оси, и для колоний, находившихся под властью европейских держав. В некоторых регионах по сей день спорят, считать ли тех, кто согласился служить немцам или японцам или оказывал сопротивление союзникам, предателями или же это была своеобразная форма патриотизма. Многие европейцы под оккупацией оставались на службе в полиции, действовали против интересов союзников и на руку немцам: так, французские жандармы ловили евреев и отправляли их в лагеря смерти. И вопреки легенде о поголовно помогавших евреям голландцах (возникновению этого образа способствовал дневник Анны Франк) на деле голландские полицейские оказались намного беспощаднее французских коллег: отлавливали, обрекая на депортацию и заведомую гибель, б?льшую часть своих соотечественников-евреев.

Францию раздирали внутренние противоречия. Правительство Виши пользовалось широкой поддержкой, особенно в первые годы войны, а это предполагало сотрудничество с Германией. Немецкий участник Комиссии по перемирию в 1940–1941 гг. Тассило фон Богенхардт отмечал, что ему было интересно поболтать с французскими членами той же комиссии. «Я заметил, что их задевает стойкость англичан под нашими бомбежками. Они восхищаются маршалом Петеном и уважают его настолько же, насколько недолюбливают коммунистов и Народный фронт»13. В дивизию СС «Вестланд» записалось 25 000 французских добровольцев. И хотя несколько колоний Франции перешли на сторону сформированного де Голлем в Лондоне правительства, большинство держало сторону Виши. Даже после вступления США в войну французские солдаты, моряки и пилоты продолжали оказывать сопротивление союзникам. В мае 1942 г., когда англичане высадились на контролируемом Виши Мадагаскаре, чтобы помешать японцам захватить этот стратегически важный остров, сражения продолжались не один день. Мадагаскар больше Франции, протяженность его составляет более полутора тысяч километров. Генерал-губернатор острова дал знать Виши: «Наши воины готовы оказывать сопротивление врагу на каждом шагу с тем же боевым духом, который осенял наши войска при Диего-Суаресе, при Маджунге, при Тананариве [перечисляются прежние столкновения вишистов с союзниками]… где всякий раз героическая оборона была вписана в историю Франции!»

Случались и схватки на море: Королевский флот вынужден был потопить у берегов Мадагаскара французский фрегат и три подводные лодки, среди оборонявших остров погибли 171 человек и 343 было ранено, в то время как англичане потеряли 105 человек погибшими и 283 ранеными. Капитан подводной лодки Glorieux, получив от губернатора приказ уйти в вишистский Дакар, выразил сожаление, что его лишают возможности нанести удар по британскому флоту: «Весь экипаж горько разочарован, как и я сам: мы видим перед собой идеальную мишень для субмарины, но лишены шанса атаковать ее»14. Защитники Мадагаскара капитулировали только 5 ноября 1942 г. Как и в других местах, желание присоединиться к де Голлю выразили немногие. А там, где верх брали вишисты, французы обращались с пленными солдатами союзников и даже с гражданскими лицами грубо, порой с откровенной жестокостью. «Французы подлецы, – заявила миссис Эна Стоунман, спасшаяся с затонувшего лайнера Laconia и побывавшая в плену у марокканских французов. – В конце концов, мы уже их, а не германцев считали за врагов. По большей части они обращались с нами как с животными». Даже в ноябре 1942 г., когда в исходе войны сомнений не оставалось, французы удивили и даже шокировали американцев упорной обороной при высадке союзников в Северной Африке.

В самой Франции Сопротивление поддерживали очень немногие, пока немцы в 1943 г. не ввели принудительную трудовую мобилизацию – тогда молодые люди стали присоединяться к маки, но сражались они с переменным энтузиазмом. Бороться против оккупантов было трудно и смертельно опасно. Застарелый антисемитизм избавлял большинство французов от желания спасать евреев из лагерей уничтожения. Значительная часть французских аристократов сотрудничала с немцами и с режимом Виши, который действовал на территории центральной и южной Франции, пока немцы не захватили и эти территории в ноябре 1942 г.

Были из этого печального правила и прекрасные исключения, в том числе графиня Лили де Пастре. Она родилась в 1891 г., мать ее была русской, а отец принадлежал к богатой династии производителей вермута Noilly Prat. В 1916 г. она вышла замуж за графа Пастре, из семьи, сколотившей состоянии в XIX в. на морских перевозках. К 1940 г. они развелись, но графиня оставалась жить в роскошном шато де Монтредон к югу от Марселя. Она не жалела денег на то, чтобы превратить Монтредон в пристанище художников, бежавших с оккупированной немцами территории (большинство из них составляли евреи). Она создала организацию Pour que l’Esprit Vive («Чтобы дух жил») и помогала тем, кто находился в опасности, деньгами, предоставляла им крышу над головой. Одновременно в шато жило по сорок человек – писателей, музыкантов, художников, в том числе Андре Массон и чех Рудольф Кунжера, еврейская пианистка Клара Хаскил и арфистка Лили Ласкин. Пастре организовала для Хаскил операцию по удалению опухоли глазного нерва и переправила ее в Швейцарию.

Жители замка регулярно устраивали репетиции и вечерние концерты. Для поощрения творчества графиня назначила премию 5000 франков за лучшее исполнение фортепианных сочинений Брамса. Вершиной ее продюсерской деятельности стала постановка «Сна в летнюю ночь» при лунном свете в ночь на 26 июля 1942 г. с 52 актерами на сцене и с оркестром во главе с еврейским дирижером. Костюмы сшил молодой Кристиан Диор из занавесок шато Монтредон. Деятельность Лили де Пастре была насильственно оборвана под конец войны: замком завладел вермахт, часть ее друзей, в том числе еврейского композитора немецкого происхождения Альфреда Токайера, отправили в концлагеря. И все же старания графиня помочь хоть кому-то из обреченных жертв нацизма достойно выделяются на фоне общего равнодушия французских аристократов, боявшихся за свои жизни и свои кошельки. Лили умерла в 1974 г. в бедности, растратив огромное состояние на благотворительность, в первую очередь – в годы войны.

Некоторые маленькие страны сопротивлялись упорнее, чем Франция. Дания, единственная из стран Европы, отказалась соучаствовать в депортации евреев, и почти все датские евреи уцелели. Мало кто из 293 000 жителей крошечного Великого Герцогства Люксембург радовался вхождению в состав гитлеровского рейха. В 1940 г. во время немецкого вторжения семеро из 87 защитников герцогства были ранены; герцог с семьей и министрами ускользнул в Лондон и сформировал там правительство в изгнании. Когда в октябре 1941 г. был проведен плебисцит по вопросу присоединения к Германии, 97 % населения проголосовали против. Берлин только плечами пожал, объявил всех люксембуржцев гражданами Германии и начал мобилизовать их в вермахт. Народ ответил всеобщей стачкой: сломить ее немцам удалось, лишь казнив двадцать одного члена профсоюза и еще несколько сот отправив в концлагерь. Не будем идеализировать сопротивление Великого Герцогства: после войны 10 000 его жителей были осуждены за коллаборационизм, и 2848 люксембуржцев погибли на фронте в немецкой униформе. Но подавляющее большинство населения было против нацистской гегемонии и сумело выразить свой протест.

Хуже обстояли дела на Востоке: украинцы и жители Прибалтики активно вступали в вермахт, поскольку сталинский режим ненавидели больше, чем нацистов. Украинцы поставляли охранников в гитлеровские лагеря смерти, и в феврале 1944 г. Николай Ватутин, один из лучших сталинских генералов, был убит антисоветскими украинскими партизанами, подкараулившими его автомобиль. В оккупированной Югославии немцы использовали межэтническую рознь, натравив хорватское ополчение (усташей) на сербов. Усташи вместе с надевшими немецкие мундиры казаками совершали чудовищные злодейства по отношению к своим согражданам. В последние годы войны немцы брали на службу всех, кто соглашался пойти в вермахт, – казаков, латышей, набрали даже несколько подразделений скандинавов, французов, бельгийцев и голландцев.

Возможно, самым экзотическим контингентом гитлеровского войска стали 13-я и 23-я дивизии СС, навербованные в основном из боснийских мусульман, которыми управляли хорваты, а в бой их вели немецкие офицеры. На парад эти солдаты выходили в фесках с кисточками. По словам Гиммлера, эсэсовцы-мусульмане были из «самых доблестных и верных приверженцев нашего фюрера в силу их ненависти к общему врагу – иудео-англо-большевикам». Гиммлер слегка подтасовывал факты (15 % этих мусульманских подразделений составляли католики-хорваты), но он действительно старался обеспечить фюреру поддержку мусульман и с этой целью создал в Дрездене военную школу мулл, а с Иерусалимским муфтием договорился об организации в Берлине школы имамов, где бы офицеров СС наставляли в общих нацистско-мусульманских ценностях. Один из командиров этих мусульманских подразделений, своеобразный человек по имени Карл-Густав Зауберцвайг, предпочитавший называть своих солдат «детишки», утверждал: «Мусульмане из наших дивизий СС начинают видеть в фюрере новое воплощение Пророка». Однако Зауберцвайга отстранили от командования 13-й дивизией СС после того, как дивизия плохо себя зарекомендовала в Югославии в 1944 г., и рекруты-мусульмане практически не сыграли никакой роли в армии Гитлера.

Партизанскую войну против оккупантов вдохновляли и материально поддерживали союзники. В послевоенной литературе она была прославлена и опоэтизирована, хотя стратегическое ее значение было невелико. Группы сопротивления редко отличались единством состава и мотивов, а также эффективностью, как отмечал в своем дневнике итальянец Эмануэль Антом, впоследствии казненный немцами: «Хочу зафиксировать реальность на случай, если десятилетия спустя псевдолиберальная риторика превратит партизан в чистых героев. Мы есть то, что мы есть, смесь индивидуумов, из которых одни действуют по совести, другие – из политических убеждений, есть и дезертиры, боящиеся депортации в Германию, кого-то привела к нам любовь к приключениям, кого-то – склонность к бандитизму. Есть среди нас и такие, кто учиняет насилие, напивается, брюхатит девчонок»15.

Так обстояло дело во всех движениях Сопротивления по всей оккупированной Европе. Обе стороны действовали жестоко: в Управлении спецопераций произошел переполох, когда курьер из французского сектора Анна-Мария Уолтерс обвинила своего английского шефа, подполковника Джорджа Старра, в систематических пытках коллаборационистов и пленных. В Англии провели расследование, и старший офицер управления, полковник Стэнли Вулрич, писал, что, вопреки удачным операциям Старра, «его послужной список несколько замаран склонностью к садизму, на которую все труднее становится закрывать глаза. Нет сомнения, что пытки пленных применяются чрезвычайно широко»16. Обвинения Уолтерс тем не менее удалось замять, хотя они отражают страсти и жестокость, типичные для партизанской войны.

Неудивительно, что активно поддерживали Сопротивление очень немногие, ведь слишком высока была цена. Питер Кемп, офицер Управления спецоперациями, действовавший в Албании, описывает инцидент 1943 г.: он вместе с другими англичанами после нападения на автомобиль немецкого штаба пытался укрыться в деревне. Стилиан, их переводчик, долго спорил с негодующим крестьянином через приоткрытую дверь, и в результате дверь захлопнулась у них перед носом. «Нас не впустят, – пояснил Стилиан. – Они слышали стрельбу на дороге, очень боятся и сердятся на нас за то, что у них будут неприятности»17. Кто вправе осудить этих людей? Они знали, что их ждет суровое наказание, а молодые чужаки – искатели приключений – двинутся дальше, чтобы напасть на войска оси в каком-нибудь другом месте. Кемп признает: «Со временем становилось все более очевидным, что награда, которой мы могли бы соблазнить албанцев, чтобы они взялись за оружие, была ничтожна по сравнению с выгодами бездействия. Мы, английские офицеры связи, далеко не сразу поняли их точку зрения. Это наше национальное свойство: нам кажется, будто всякий, кто не поддерживает нас в борьбе от всей души, питает какие-то зловещие замыслы и не желает сделать этот мир лучше»18.

Заморские европейские колонии раздирались противоборствующими интересами, и в особенности острой эта борьба становилась в оккупированных колониях. В Индокитае при всех сложностях и даже аномалиях вплоть до марта 1945 г. развевался французский флаг: вишистский режим во главе с адмиралом Жаном Деко управлял страной, подчиняясь распоряжениям японской военной миссии. В сентябре 1940 г. японские войска доказали свое безусловное господство в регионе, напав на два тонкинских города и перебив 800 французских солдат, а затем вернулись в Южный Китай. Конфликт локальных лояльностей усугубился, когда военные корабли Виши осуществили ряд боевых действий против соседнего Таиланда (Сиама), пытавшегося присвоить оспариваемые территории на границы с Лаосом и Камбоджей (Кампучией). Японцы вмешались в интересах своего подопечного (Таиланда) и вынудили французов к отступлению. 35 000 японских солдат действовали по своему усмотрению в Индокитае, включенном в так называемую Сферу совместного процветания Азии. Вишисты сохраняли ошметки личной свободы лишь до тех пор, пока они, подобно европейским сателлитам наци, осуществляли политику своих господ, стран оси. В марте 1945 г. по приказу из освобожденного Парижа французские войска подняли безнадежное восстание, которое японцы быстро и жестоко подавили, установив в результате полный контроль над страной.

Вьетнамцы, лаосцы и кампучийцы начиная с 1942 г. подвергались тяжким испытаниям: японцы целенаправленно разоряли их страну. Один пожилой вьетнамец много лет спустя говорил, что те времена были гораздо хуже поры войн за независимость. Рис, кукуруза, уголь и каучук отправлялись в Японию, рисовые поля в приказном порядке засеивались джутом и хлопком: оккупантам требовалось сырье для тканей. Местных жителей лишали продуктов их труда и земли, и голод распространялся с чудовищной скоростью: в Тонкине к 1945 г. скончалось по меньшей мере полтора миллиона вьетнамцев, и это в стране, которая перед войной давала третий в мире урожай риса. Французские колониальные власти подавляли протест на местах и мятежи с такой жестокостью, что и японцы могли бы позавидовать.

Главным образом от несчастий Вьетнама выиграло коммунистическое движение. В северных районах страны, где особенно тяжело сказывалась политика Токио, коммунисты приобрели существенную поддержку. До лета 1945 г. вооруженного сопротивления японцам здесь практически не оказывалось, поскольку верные своим антиимпериалистическим убеждениям американцы не желали переправлять офицеров Свободной Франции из Китая во Вьетнам. Только летом того года Управление стратегических служб США стало доставлять вьетнамским коммунистам оружие в запоздалой попытке столкнуть их с японцами. Впрочем, от оружия лидер коммунистов Нгуен Ай Куок, вошедший в историю как Хо Ши Мин, не отказывался. Действовавший на этой территории представитель управления с щенячьим восторгом преклонялся перед партизанами, проявляя эпических масштабов наивность по поводу их политики, приправленной закоренелой ненавистью к местным французам-колонизаторам.

Во Вьетмине к тому времени состояло около 5000 активных участников, которые были готовы сражаться против французов, но вовсе не собирались расходовать свои силы на японцев. Они либо припасали оружие для послевоенной борьбы за независимость, либо навязывали с его помощью свою волю местному сельскому населению. Под давлением Вашингтона Управление стратегических служб уговорило партизан создать хотя бы видимость борьбы против оккупантов: одна группа демонстративно напала на небольшую колонну японского обоза, а та обратилась в бегство, не понеся больших потерь. В другой раз, 17 июля 1945 г., батальон вьетминцев под командованием Нгуена Ги атаковал японскую заставу у Тим Доа, перебил восемь человек из сорока, остальных захватил в плен. Но этим, по-видимому, вклад Вьетминя в дело союзников исчерпывается, а США поставили коммунистам несколько тонн вооружения и боеприпасов, которые потом будут использованы против колониальных французских войск, вернувшихся в страну.

Гораздо б?льшие усилия союзники направляли, разумеется, на британские колонии. Отношения Лондона с «белыми» самоуправляющимися доминионами отличались и неуклюжестью, и эгоистичной жестокостью, усилившейся в ходе глобального конфликта, а уж по отношению к черным и смуглым народам имперская политика и вовсе была однозначной. Черчилль подтвердил намерение сохранить гегемонию над Индией и в ноябре 1942 г., к возмущению американской общественности, заявил, что не затем принял пост первого министра Его Величества, чтобы способствовать развалу Британской империи. Англичане по большей части сентиментально восхищались вкладом индийцев и других колониальных народов в общее дело войны, забывая, что эти услуги покупались за деньги и крайне редко проистекали из верности союзникам, да и мало кто в колониях понимал суть этой войны. Джеймс Мпаги из Кампалы (Уганда) рассуждал так: «Мы считали войну чем-то простым… как спор из-за коровы или ссора между соседними деревнями»19.

Великобритания принимала верность своих чернокожих и коричневых подданных как неизменный факт, тем более что в 1939 г. губернаторы и известные жители колоний выразили свою поддержку метрополии. Несогласных голосов не было слышно; в конечном счете Африка и Карибский бассейн поставили около полумиллиона солдат; три африканские дивизии несли службу в Бирме, но большинство чернокожих солдат направлялось на трудовой фронт. Великобритания никогда не проводила в своих африканских владениях военной мобилизации, но сильное давление на местах, а порой и прямое принуждение использовалось, чтобы завербовать туземцев, которые воевали в английских мундирах под командованием белых офицеров. Батисон Гересомо из Ньясаленда (Родезия) вспоминал: «Услышав о войне, мы не знали… станут ли забирать всех силой. Белые люди приходили во все округа за солдатами. Кому-то велели идти вожди, кто-то пошел сам»20. Сверх того, в Восточной Африке набирали рабочую силу для сельского хозяйства, чем не преминули воспользоваться белые фермеры. Местные вожди в колонии Золотого берега (Гана) поспешили навстречу желаниям властей и принудили молодых людей завербоваться. Целые хоры пели, завлекая рекрутов. В одной песне обыгрывалось созвучие слова barima, которое на аканском языке означает «храбрые мужи» и «Бирма»:

Barima ehh yen ko ooh!

Barima yen ko ooh!

Yen ko East Africa, Barima

Besin, na yen ko!

Храбрецы и воины, идем!

Храбрецы и воины, идем!

Идем в Восточную Африку и Бирму,

Идем скорей!

Кофи Генфи описывает процесс вербовки в Ашанти, где окружной комиссар капитан Синклер получил задание набрать определенную квоту людей. Синклер, со своей стороны, распределил доли от этой квоты по племенам и вождям: «У Синклера был список, он знал, сколько человек будет от каждой деревни. Он садился в грузовик и ехал за ними»21. В Бэтхерсте (Гамбия) в 1943 г. применялись более жесткие меры: схватили четыреста «мальчиков с угла» (чернокожих гаврошей) и зачислили их в солдаты по приказу английского губернатора. Четверть из них сбежала во время подготовки. В Аккре тоже один человек вспоминал, как его схватили на улице солдаты, когда он был в гостях у брата. В Сьерра-Леоне в армию отправляли тех, кого удавалось поймать на незаконной добыче алмазов; предлагалась эта альтернатива и осужденным по уголовным делам вместо тюремного заключения.

И все же многие африканцы шли в армию добровольно, точнее, потому, что нуждались в работе и деньгах. Хотя все, конечно же, объявляли себя совершеннолетними, кое-кому было существенно меньше восемнадцати лет. Мало кто понимал, что такое война, а когда их начали отправлять за море, дезертирство сделалось массовым явлением. Солдаты Ньясаленда из Королевских африканских стрелков, отправляясь в Бирму, пели песенку под названием «Sole» – так звучало в их произношении английское sorry, которому они придавали помимо обычного значения «жаль» и другой смысл: «беда».

Sole, sole, sole.

Мы не знаем, куда отправляемся

Мы отправляемся прочь,

Sole, sole, sole,

Может быть, в Кению,

Как жаль покидать дом.

Это война. Время бед.

Sole, sole, sole22.

Некоторые африканцы выражали бесхитростный патриотизм. «Наш начальник [колониальная власть] был в беде, – объяснял служивший в Бирме сьерра-леонец. – Когда начальник в беде или глава семейства в беде, все должны ему помогать. Если бы мы не пошли против японцев, мы бы теперь все говорили по-японски»23. По службе чернокожие продвигались крайне редко, одним из замечательных исключений стал двадцатидвухлетний Сет Энтони с Золотого берега, который до войны успел стать учителем и солдатом территориальных войск. Его отправили в Англию учиться в Сандхерсте, он служил в Бирме и войну закончил майором. Один из его подчиненных признавался, что все хотели служить под началом Энтони, у которого «было сильное джу-джу»24. Но Энтони – величайшая редкость в английской армии (правда, ВВС произвели в офицеры пятьдесят солдат из Западной Африки). Убеждение в превосходстве белой расы сказывалось (если не откровенно, то подспудно) во всех аспектах политики. Например, когда две роты Королевских африканских стрелков вышли в апреле 1941 г. на окраину Аддис-Абебы, их остановил приказ штаба армии: сочли уместным, чтобы триумфальный вход в столицу Абиссинии возглавило подразделение белых южноафриканцев, и обиженным чернокожим пришлось уступить им дорогу.

Дисциплинарных проблем и взаимного недовольства в британских имперских войсках было предостаточно. В декабре 1943 г. Мадагаскарский полк, возмущенный дурным руководством и жестоким обращением белых офицеров, устроил сидячую забастовку в лагере на родном острове. В итоге 500 человек отдали под суд и двух приговорили к смертной казни, но потом наказание смягчили. Еще 24 солдата получили тюремные сроки от семи до четырнадцати лет, а полк был расформирован25. В полку Золотого берега был очень высокий уровень дезертирства: в 1943 г. 15 % личного состава исчезли, причем 42 % беглецов приходилось на Ашанти.

Чернокожие африканцы, отправленные за море, обижались и на маленькое жалованье, и на условия жизни – и то и другое у белых солдат было заметно лучше. В южноафриканских подразделениях «цветные», то есть мулаты, получали половину того, что платили белым, а чернокожие – две трети от жалованья «цветных» на том основании, что им содержание семьи на привычном уровне обходится дешевле. Как и Штаты, Южная Африка вплоть до 1944 г. не доверяла чернокожим оружие, но использовала их в качестве трудовой силы, и лишь ради рекламы на плакатах, зазывающих добровольцев, изображались чернокожие солдаты с копьями и ассагаями. Все равно желающих не набиралось: люди понимали, что традиции расовой дискриминации в армии проявятся еще с большей силой. Даже в осажденном Тобруке в столовой для южноафриканцев не обслуживали негров.

В Индии функционировали отдельные бордели для чернокожих, служивших в британской армии26 (правда, некий католический офицер настоял, чтобы предназначенное его полку заведение прикрыли, но это по религиозным соображениям). В 1942 г. взбунтовалась 25-я Восточноафриканская бригада. Генерал Уильям Платт рапортовал: «Многочисленные инциденты почти во всех сомалийских подразделениях, отказ повиноваться приказам, сидячие забастовки, дезертирство с оружием, ненадежность в качестве охраны, воровство и потворство воровству, периодическое бросание камнями и угроза холодным оружием». В Индии в 1944 г. произошли столкновения между чернокожими солдатами и населением поблизости от лагеря отдыха Ранчи: шесть индийцев погибло, нескольких женщин изнасиловали.

Британцы утешались мыслью, что все эти неприятности в сравнение не идут с полномасштабным восстанием чернокожих французских стрелков в лагере Тиарой под Дакаром и волнениями в батальонах бельгийской жандармерии в Конго. Но командование было фраппировано поведением некоторых колониальных частей на поле боя, в том числе батальона Королевских африканских стрелков, который обратился в бегство, едва соприкоснувшись в Бирме с противником, и двух батальонов 11-й Восточноафриканской дивизии, которые в той же Бирме отказались форсировать реку Чиндуин, заявив: «Мы готовы выполнять приказы, но дальше не пойдем». Бригадир Дж. Кри докладывал, что, учитывая дурное обращение с чернокожими солдатами, «нам еще повезло, если все так и сведется к нескольким вспышкам, а не перерастет во всеобщее восстание»27.

Все такого рода инциденты и комментарии к ним следует рассматривать в более широком контексте: сотни тысяч африканских солдат исполняли свой долг в качестве трудовой или действующей армии, в том числе под огнем, вполне отважно и достаточно эффективно. Однако преувеличивать их вклад в общее дело нет смысла. Цели союзников были им чужды, большинство воспринимало себя как наемников и по привычке повиновалось белым господам. Родезийский офицер описывал похороны погибших африканцев в каменистой, неподатливой земле Сомали:

«Бедный капрал Атанг, суть твоего характера – самоотречение и скромность. Как бы ты огорчился, узнав, что твоя могила доставила столько хлопот и помешала усталым людям отдохнуть. Его осторожно опускают в могилу. Откинуто окровавленное одеяло… И, наконец, Аманду, муссельман [так!], который умер, сжимая свою любимую винтовку. Старший сержант роты D и группа единоверцев провожают его. Двое спустилось в могилу, им передают тело с носилок, они медленно опускают его на дно… Звучным высоким голосом главный плакальщик заводит старинный арабский стих – заупокойную молитву»28.

Таков сентиментальный взгляд на роль колоний в войне. Совсем иначе видит те же события чернокожий южноафриканец Фрэнк Сексвейл, для которого этот конфликт – «война белых людей», война англичан. Южная Африка принадлежит Англии, «все, что делает африканер, он делает по приказу своего хозяина, Англии»29. Рассуждения Сексвейла в точности отражают равнодушие почти всех его черных и цветных соотечественников к этой борьбе, но при этом он не различает и оттенков в настроениях белых южноафриканцев. Среди африканеров были крепки давние прогерманские симпатии. Фельдмаршал Смэтс, премьер-министр Южной Африки и близкий друг Черчилля, с трудом одолел в 1939 г. парламентскую оппозицию, требовавшую сохранения нейтралитета. Он не только втянул свою страну в войну, но и позаботился о том, чтобы ее вклад в общее дело был достаточно заметен. Однако с первого дня и до последнего он наталкивался на сильное сопротивление и ни разу не осмелился объявить мобилизацию. Белых добровольцев было не так много, а ближе к концу 1940 г. в Йоханнесбурге начались антивоенные демонстрации. Некоторых откровенных нацистов пришлось интернировать до конца войны, в том числе и будущего премьер-министра Йоханнеса Форстера.

В Австралии англичане могли рассчитывать на гораздо более широкую поддержку. В 1939 г. на призыв откликнулись тысячи добровольцев, таких как Род Уэллс, сказавший себе: «Идет война. Доброй Старой Стране требуется помощь. Пойдем и покажем им, из какого мы сделаны теста»30. Три дивизии австралийцев отличились в средиземноморских боях, еще две присоединились к ним на Новой Гвинее и в других тихоокеанских кампаниях. Но война выявила также политическое напряжение и разделение «у антиподов». Полмиллиона рядовых американцев, побывавших в Австралии с 1942 по 1945 г., прониклись расположением к этой стране, но офицеры возмущались провинциальностью австралийцев, жесткими методами профсоюзов, особенно в доках, им казалось, что не так уж энергично местные участвуют в глобальном конфликте. Макартур кисло намекал, что дух австралийцев подорвало двадцать лет социалистического правления. 26 октября 1942 г. военный корреспондент The New York Times Хэнсон Болдуин опубликовал ядовитую критику Австралии:

«Обычные проблемы коалиционной войны обостряются здесь из-за еще одного фактора, вызывающего недовольство самих австралийцев: из-за деятельности профсоюзов. Совершенно очевидно, даже с точки зрения большинства местных жителей, что профсоюзные требования “прав” – работать лишь определенное количество часов, отдыхать вторую половину дня субботы и все выходные – и в целом отношение к войне помешали Объединенным Нациям максимально привлечь Австралию к общим усилиям войны. Точнее всего, позицию профсоюзов “у антиподов” можно определить как “самоуспокоенность”: им лишь бы сохранить привилегии мирного времени».

Болдуин указывал, что обструкционизм австралийских профсоюзов вынудил перекладывать многие обязанности на американских солдат. И он приходит к выводу: «Мы, живущие в демократических государствах, приверженные личным правам и своему легкому, беззаботному образу жизни в мирное время, забыли, какой суровый хозяин война: в пору войны нельзя жить по законам мира». Высказывания Болдуина вызвали в Австралии бурю негодования, ими возмущались и их опровергали, но они соответствовали мрачной реальности, и английское правительство разделяло чувства этого корреспондента. Многие австралийцы показали себя отличными солдатами, но еще большее число их соотечественников предпочитало воспользоваться «демократическими свободами» и не соваться на поле боя.

В Канаде также заморская служба оставалась делом добровольным, а потому в армии хронически недоставало пехотинцев. Хотя канадцы сыграли существенную роль в сражениях за северо-восточные регионы Европы и в Итальянской кампании, в Битве за Атлантику и в бомбардировках Континента, Французская Канада держалась особняком и не хотела вмешиваться в борьбу. «Скверный вечер в Монреале, французские канадцы ругаются, плюют в нас, некоторых ребят выкинули из баров»31, – записал проходивший обучение пилот ВВС, чью часть временно разместили в этом регионе. В августе 1942 г. 59 % французских канадцев угрюмо, отвечая на вопрос анкеты, заявили, что, по их мнению, единственная причина участия страны в мировой войне – членство Канады в Британском Содружестве32.

На Ближнем Востоке и в азиатских странах покоренные народы яростно сопротивлялись принуждению участвовать в глобальном конфликте. Характер немецкого, итальянского или японского режима их мало волновал, они видели в противнике своих угнетателей вероятного союзника и освободителя. Египтом англичане правили де-факто не как узаконенной колонией, жестко и своекорыстно применяя пункты двустороннего договора о дружбе и взаимопомощи. И многие египтяне – едва ли не большинство – оказывали пассивную поддержку странам оси. Сам король Фарук считал поражение англичан неизбежным. Один из офицеров его армии, капитан Анвар Садат, двадцатидвухлетний сын военного писца (впоследствии Садат станет президентом Египта), писал: «Нашим врагом в первую очередь, если не исключительно, была Великобритания»33. В 1940 г. Садат обратился к генералу Азизу Эль-Махри, главному инспектору армии и известному стороннику оси, с предложением: «Мы создали в армии группу офицеров и хотим превратить ее в организацию, которая выгонит англичан из Египта»34.

В январе 1942 г. демонстранты хлынули на улицы Каира с криками: «Роммель, вперед! Да здравствует Роммель!» Британские войска и бронемашины окружили королевский дворец и вынудили Фарука пойти на уступки англичанам. В то лето египетские офицеры предвкушали появление Африканского корпуса Роммеля и свое освобождение. Двух немецких шпионов, Ханса Эпплера и другого, известного лишь под кличкой Сэнди, в Каире принимали как дорогих гостей. Но Садата разочаровало легкомысленное поведение этих двух агентов, которые поселились на Ниле в плавучем доме известной исполнительницы танцев живота Никмет Фами. Он писал: «Очевидно, на моем лице выразилось изумление. Эпплер со смехом спросил: “А где, по-твоему, нам следовало остановиться? В лагере англичан?”» Немцы сказали, что Хикмет Фами «стопроцентно надежна». По вечерам они пьянствовали в клубе «Киткэт» и пачками разменивали фальшивые английские банкноты (через посредство еврея, который якобы брал 30 % комиссионных). Много лет спустя Садат со свойственным его народу неприкрытым антисемитизмом писал: «Меня не удивило, что еврей прислуживает нацистам, ведь еврей за хорошую цену на что угодно пойдет». Англичане арестовали всю эту шпионскую организацию и без особого труда подавили недовольство в стране. Однако преувеличивать верность Египта лагерю союзников у них не было ни малейших причин.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.