ГЛАВА ВОСЬМАЯ. Герой, попавший в бурю
ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Герой, попавший в бурю
Это отступление, гибельное для многих других, его сделало бессмертным.
Сегюр
Лучи солнца, освещавшие маршала Нея, играли с его рыжими бакенбардами, подстриженными в форме пистолетной рукоятки, высвечивали награды на его груди, подчёркивали значительность всей фигуры, увенчанной треуголкой с султаном из перьев. Ней притягивал взгляды офицеров, унтеров и вюртембергских солдат, которых он же преследовал в 1806 году от Йены и до Восточной Пруссии.[72] А теперь, в июне 1812 года, они находились в его лагере и под его непосредственным командованием, готовясь к вторжению в Россию.
В предыдущих кампаниях Ней знал по именам большую часть своих офицеров, но сейчас его окружали незнакомые лица. Глядя на колонны своих войск, переходящие Неман возле Ковно, он, возможно, ностальгически вспоминал 6-й корпус, с которым побеждал при Эльхингене и Фридланде. Те войска не имели ничего общего с пёстрым армейским корпусом, составленным из солдат, одетых в самую разнообразную форму — от внушительной гривы на шлеме у одних до живописного мундира каштанового цвета у других.
В 3-й корпус, отданный под командование маршалу Нею, входили 22 000 французов, 13 000 вюртембержцев, 3000 португальцев и почти столько же иллирийцев.[73] Для командования этим военным Вавилоном Нею очень пригодилось хорошее знание немецкого языка.
В соответствии с рапортом, составленным Неем 2 июня в Торне, в 3-м корпусе было 38 884 солдата и 1158 офицеров, он располагал 234 хлебопёками и запасом провианта на две недели. Все солдаты, кроме португальцев, получили апрельское жалованье.{267}
Нею сорок три года. С момента возвращения из Испании прошло чуть больше года. Он наслаждается достатком, ведёт жизнь, соответствующую его положению. Он отдохнул от войны, командуя всё это время лишь наблюдательным корпусом. Теперь, когда Наполеон попросил его снова надеть походные сапоги, Ней делает это с тем большей охотой, что поход на Москву должен свершиться на глазах Императора. Если бы Ней упустил этот последний случай прославиться, ему осталось бы ревниво тосковать, слушая эпические рассказы о подвигах других. «Сегодняшняя победа отодвигает вчерашнюю в прошлое! Никто не хочет стареть, предаваясь воспоминаниям».{268}
В начале Русского похода Макдональд и принц Евгений находились на севере, Жером и Понятовский — на юге, Наполеон с Неем, Даву, }дино и кавалерией Мюрата — в центре. Неман перейдён, удушающая жара не проходит, гроза с громом и молниями разрывает небеса, подлинный «гнев божий!» Те, кто верит в предзнаменования, шепчут, что русская земля станет им могилой. Что-то посильнее вооружённых до зубов полков защищает эту бескрайнюю землю, на которую армия Наполеона входит в ответ на ультиматум царя Александра, требующего вывести войска из Германии. Два императора для спасения Европы — это слишком. Один из них лишний!
Зная, что против 400 000 солдат Великой армии русские могут выставить лишь 220 000, маршал Ней разделяет оптимизм Наполеона и его горячее желание сойтись с противником в большом сражении. Они хотели бы дать солдатам крылья, чтобы догнать врага, но неприятель отходит к Смоленску, оставляя их наедине с разочарованием. Вмешиваясь в дела, которыми занимался исключительно Император, единственный стратег, 12 июля 1812 года Ней обращается к нему с письмом, где убедительно излагает свою точку зрения: «Враг отходит вверх по Двине с очевидными целями. Он хочет оставить свободной для себя дорогу на Петербург и — что ещё важнее — выиграть время, чтобы подтянуть свой левый фланг. Думаю, что в намерения Его Величества не входит преследование неприятеля по всем направлениям его отступления. Я полагаю, что Его Величество возьмёт на себя инициативу и прикажет перейти Двину ниже Динабурга, чтобы идти на Ригу и в то же время обосноваться в Митаве и там подготовить обозы для похода на Санкт-Петербург». Маршал — это не обязательно машина для исполнения приказов, лишённая собственных идей.
Ней хочет самостоятельно организовать разведку на реке Двине, но, к сожалению, разведчиков останавливает дивизионный генерал Легран,[74] который преисполнен решимости никого не пускать на вражескую территорию без разрешения. Ней жалуется Императору.{269}
3-й корпус продолжает таять, порыв маршала угасает, его окружение мрачнеет. Генерал Маршан, который перешёл от Нея к королю Жерому, без радости возвращается к своему прежнему командиру. Генералу поручается командование вюртембергской дивизией, что кажется ему «не таким уж приятным подарком».{270} Герцог Эльхингенский тоже придерживается невысокого мнения об этих солдатах, он демонстрирует глубокое презрение к вюртембержцам и португальцам, которые «слабы в походе и беспомощны в быту». Провизии остаётся всё меньше. Даву, который больше других командующих корпусами заботился о питании солдат, приказывает обязательно варить рожь, чтобы побороть дизентерию. Маршал Ней не заботится о таких мелочах и разрешает своим солдатам захват обозов с мукой, предназначенные для других корпусов, под тем предлогом, что они идут последними и им ничего не достаётся.{271}
Ней встрепенулся, когда Наполеон приказал ему послать свой авангард вдогонку отступающей армии Барклая-де-Толли, но, увы, неприятель, отказавшись от сражения, растворился в ночи. Русские отступают, Великая армия теряет силы. Император нервничает, он бесцельно ходит взад и вперёд, с озабоченным видом что-то бормочет себе под нос, задаёт вопросы, не слушая ответа. Будем ли мы продвигаться дальше? Это вынужденное ожидание приводит Нея в отчаяние и пробуждает мелочную обидчивость. «Должен заметить, — пишет он Бертье 9 августа, — что король Неаполитанский, не предупредив меня, покинул свое расположение и отправился в Витебск к Императору. После отъезда Его Величества моя пехота и моя лёгкая кавалерия остались под командованием генерала Монбрена, и он ими распоряжался так, как если бы я сам был у него в подчинении». Нея упрекают в том, что он привлёк бригаду Мурье, которой было поручено поддерживать правый фланг Монбрена, к ненужному смотру, и это всего лишь за несколько часов до неожиданной атаки Платова, который около Иньково[75] напал на кавалерию Себастиани. Ней высокомерно отвечает, что без 14-й бригады, которой он приказал прикрыть Себастиани, урон, нанесённый последнему казаками и башкирами, был бы гораздо ощутимее.{272}
Не нашедший одобрения Бертье, Дюрока, Дарю[76] и Коленкура марш на Смоленск, несмотря на отсутствие определённой цели, был искренне поддержан бесстрашными Мюратом и Неем. Последний приходит в ужас от одной мысли, что ему придётся пережить в России то, что произошло в Испании, а именно: войну на истощение. Но с Наполеоном, который всегда надеялся на смелость, Ней увидел на своем пути зубчатые стены Смоленска.
Утром 14 августа бесформенная и нервная масса по наведённым мостам перешла древнюю границу Востока — Днепр. В грязной форме, почерневшие, исхудавшие, — сказались серьёзные лишения слишком длительного перехода от Немана до Борисфена — шли солдаты Наполеона. Своим порядком и организованностью выделялся лишь корпус Даву. Послышались артиллерийские залпы. Наконец-то сражение! Все спешат на левый берег, топча богатые поля пшеницы. Мюрат с саблей в руке заставляет отступить отряды казаков. Ней выбивает Неверовского и его храбрую 27-ю дивизию из села Красного. Но неприятные сюрпризы ещё впереди.
Берёзы, высаженные вдоль дороги на Смоленск Потёмкиным, министром Екатерины Великой, 30 лет назад, не стали похоронным кортежем Неверовского, это скорее его почётный караул. Этот упорный русский хоть и отходит перед Неем и Мюратом, но ведёт себя как лев. Ему удаётся успеть на помощь Смоленску и «захлопнуть» ворота перед Великой армией. Нею отвешена звонкая пощёчина, он вполне обоснованно объясняет неудачу беспорядочными атаками кавалерии Мюрата. Король Неаполитанский решил атаковать Неверовского, не ожидая, пока обстрел нарушит строй русских. Ней призывал его к разумному решению, к принятию соответствующих тактических мер. Напрасно! На этот раз он проглатывает обиду и ничего не говорит Императору, видимо, учитывая, что и его собственные последние военные достижения довольно скромны. Тем не менее Ней не оставляет события без последствий. На другой же день он представляет Бертье новое предложение относительно состава авангарда. «Большое количество кавалеристов, — пишет маршал, — представляется мне не очень подходящим для авангарда, потому что кавалерия не может выбить противника с занимаемой позиции, не может задержать его до подхода основных сил. <…> Мне кажется, что смесь различных родов войск предоставляла бы более широкие возможности».{273} Хотелось бы почаще встречать его столь разумные и конструктивные замечания.
Вечером 14 числа Ней, Мюрат, Даву и принц Евгений верхом отправляются к Наполеону, чтобы поздравить его с сорок третьим днём рождения. На фоне полковой музыки звучат сто залпов артиллерийского салюта. Императору это не нравится: не лучше ли сэкономить порох? Ней успокаивает его и даже заставляет улыбнуться, поясняя, что порох русский, захваченный у неприятеля. «Дело идёт к сражению, — предсказывает Наполеон, — я выиграю его, и мы увидим Москву».
16 августа 1812 года. С рассветом открывается Святой Смоленск, ключ и ворота России. Десять… Двадцать… Тридцать… Маршал Ней не может сосчитать зелёные и золотые купола церквей, сгрудившиеся за каменной городской стеной, возведённой ещё Борисом Годуновым.
Вековые пророчества гласят, что в тот день, когда враг захватит Смоленск, Россия перестанет существовать. Ни один выстрел не нарушал тяжело нависшую тишину. За почерневшими от времени стенами засели немногочисленные защитники. Ней настолько уверен в их малочисленности, что без всяких предосторожностей подходит ближе. Остатки сил Неверовского, запершиеся в городе, не могут заставить его отступить. Когда Ней увидел, как его стрелки вынуждают передовые русские отряды отходить, он преисполнился энтузиазма: «Один батальон атакует целую крепость. С тех пор, как я воюю, никогда не видел такого блестящего военного действия!» Неожиданно грянуло «ура», маршал поворачивает голову и видит отряд, численностью от семи до восьми тысяч казаков, несущийся из зарослей. Западня! Ней окружен. Пуля, выпущенная почти в упор, попадает в шею. Жёсткий воротник маршальского мундира, в котором застряла пуля, спасает жизнь. Бригада Домманже выручает его и продолжает преследование казаков до простреливаемых орудиями подступов к Смоленску. Но сколько их? Нужно было получить такое весомое предупреждение, чтобы заставить маршала задуматься.
Вместе с Наполеоном они поднимаются на высоту, откуда видят отблески штыков в туче пыли, две длинные соединяющиеся колонны. Это войска Барклая и Багратиона, значит, перед французами вся русская армия. Теперь, в свой черёд, так же преждевременно, как Ней незадолго до этого, воспламеняется Наполеон. Он возбуждённо хлопает в ладоши и обращается к Нею: «Наконец они у меня в руках!»
17 числа Великая армия рассредотачивается, образуя пчелиный рой, в котором Смоленск занимает положение матки. Дивизии Нея, Даву и Понятовского концентрируются у городских ворот. Стоит нестерпимый зной. Император напрасно тратит всё утро, ожидая выхода русских, чтобы тут же навязать им классическое сражение, но он вынужден признать, что враг не собирается «упасть в его объятия». Потеряв терпение, в 2 часа пополудни он приказывает начать общий штурм. Теперь никто не сможет сказать, что Орёл провалил свой главный маневр, так и не попытавшись решить исход дела в прямом сражении. Стрелки Нея ринулись на лачуги и сады красненского предместья. 3-й корпус должен овладеть западной частью города. Густой дым артиллерийской стрельбы укрывает солдат, полчища нападающих обрушиваются на стены Смоленска. Многие русские позиции уже захвачены, тем не менее городские укрепления, которые упрямый Даву называл не иначе, как «рубашка города», задерживают продвижение французов. Усталый и измождённый маршал Ней, не обращая внимания на разрывающиеся поблизости снаряды, на неистовые крики пьяных казаков, безмятежно засыпает возле батареи. Генерал фон Шелер вынужден изменить приказ Нея, который выделил всего одну бригаду для атаки, а в реальности для успеха потребовались гораздо более значительные силы. Как пишет Сегюр, к атаке Нея, единственной «призванной решить дело», отнеслись без должного внимания.
Наступает вечер, но небо не темнеет, оно остаётся ярко освещенным всю ночь. Красное и жёлтое пламя с хищным треском пожирало Смоленск. В 11 часов холодный и методичный Барклай-де-Толли отдаёт приказ поджечь город и отступить. Французские маршалы, генералы и солдаты потрясены апокалиптической картиной пламени, отражающегося в водах Борисфена. В 2 часа ночи Ней приказывает генералу Хюгелю занять мост через Днепр, что позволит 3-му корпусу войти в город. В 9 часов колонны Нея вступили в Смоленск. Повсюду обугленные трупы, взрывающиеся дома: тут и там отступающие оставили бочки с порохом. Дымящиеся руины — вот какой жуткий трофей достаётся французам! У городских ворот Наполеон собирает Нея, Даву, Мортье и Дюрока и произносит перед ними часовую речь. Он ищет аргументы и доказательства того, что русские значительно ослаблены и дезорганизованы. Глядя в недоуменные лица сподвижников. Император «старался убедить в этой иллюзии и их, и себя».{274}
19 августа Наполеон работал в доме смоленского губернатора за столом, заваленным административными документами, груда папок соответствовала размерам Великой Империи. Он с удовольствием подписывал декреты, ставя название русского города, когда Борелли, заместитель начальника штаба Мюрата, рискнул помешать его и попросил об аудиенции. Император рассердился: разве он не просил не тревожить его, когда он занят гражданскими и политическими делами? Офицер настаивает, входит и докладывает, что у Валутиной горы русский отряд генерала Павла Тучкова отчаянно сопротивляется атаке войск маршала Нея.
— О чем вы говорите? — недовольно бурчит Наполеон. — Неужели там недостаточно наших войск? Неужели у врага 60 000 солдат? Это настоящее сражение?{275}
Генерал Гюден из корпуса Даву, прибывший для усиления Нея, ранен в бедро, у него осколком разорвана икра. Атакующие стреляли прямой наводкой. «Когда он упал, Ней находился рядом, — рассказывал Лелорнь д Идевиль, — он встал во главе дивизии и командовал, как простой дивизионный генерал. Бой был жарким».{276} В то же утро Император поручил Нею разведать направление отступления русской армии, при этом он настоял, чтобы маршал принял в свои ряды дивизию лёгкой кавалерии Брюйера: «В этой стране нужно передвигаться, имея 20 000 всадников. Это главное преимущество преследующего перед преследуемым».{277}
Когда возник вопрос, по какой из двух возможных дорог ушёл неприятель, чтобы скрыть свои силы в лесу, Ней удержался от принятия поспешного решения, за что его позже часто упрекали. Эту потерю времени не следует вменять в вину Нею, она никак не связана с его нерешительностью: задержка объясняется тем, что Наполеон, к сожалению, не был среди передовых войск. Барклай-де-Толли, считавшийся лучшим тактиком русской армии, но вскоре уступивший командование Кутузову из-за своей непопулярности, предпринял самый опасный для своих войск маневр — фланговый отход по Московской дороге. К счастью для него, французы этим не воспользовались. Принц Евгений Вюртембергский, которого позже сменил Тучков, сдерживал части Нея, давая возможность русским ускользнуть. Командующий Вестфальским корпусом Жюно, мозг которого уже был поражён болезнью,[77] категорически отказался спешить на помощь герцогу Эльхингенскому. Таким образом, маршал Ней остался в одиночестве в районе Валутиной горы, между лесистыми холмами, перед бесчисленными русскими крупнокалиберными орудиями, которые прицельно простреливали окрестности. Понадобилось не меньше девяти штыковых атак кряду, чтобы взять гребень, яростно обороняемый Тучковым, который сам оказался в плену.
Говорят — у нас нет возможности проверить точность этого утверждения, — что Ней позволил себе оскорбительное высказывание в адрес генерала Гюдена, на что тот, прежде чем броситься на врага, ответил: «Сейчас вы увидите, как моя дивизия захватывает позицию, которую приказано взять». Маршал Ней, которого Даву упрекает в том, что он пожертвовал дивизией Гюдена, заблуждался, сообщая Императору: «Это сражение можно считать одним из самых упорных среди всех, что можно выдержать. Оно составит славу оружия Его Величества».{278} В 11 часов вечера Ней в почерневшем от пороха и измазанном кровью мундире останавливает боевые действия. Безусловно, он может гордиться тем, что поле боя осталось за ним, но русская армия спасена — она продолжает отступление. Если бы Наполеон оказался на месте, чтобы приказывать Мюрату, Нею и Жюно, сражение при Валутиной горе могло изменить ход кампании. Попробуем взглянуть на ситуацию глазами генерала Маршана. Генерал совершенно объективно сообщает супруге: «Мы участвовали в жестоких, но совершенно бесполезных боях. Их единственным результатом была гибель значительного числа солдат как с одной, так и с другой стороны. Генерала Гюдена <…> следует считать погибшим. Он был передан под командование маршала Нея и заплатил за это слишком дорого».{279} В душу победителя закрадываются чувства побеждённого.
3-й корпус встаёт лагерем недалеко от поля боя под Валутиной горой, усеянного разлагающимися трупами, опрокинутыми повозками, брошенным оружием и убитыми лошадьми. Ставка маршала — простой шалаш — выделяется лишь тем, что расположена выше груды трупов, распространяющей заразу.{280} Герцог Эльхингенский предаётся невесёлым размышлениям в одиночестве. Ни взятие Смоленска, ни победа при Валутиной горе не пробудили в нем оптимизма, пошатнувшегося из-за постоянного отступления «чёртовых мужиков», которые как мираж исчезают, только к ним приблизишься. До сих пор Ней слепо шёл за Императором, теперь во взгляде маршала читается вопрос: как рассеять свои опасения? Дух победителя не покидает маршала, обеспокоенного, но не отчаявшегося. Он жаждет победы и распаляется, когда думает о новом Фридланде. Он успокаивает себя мыслью, что, когда Наполеон войдёт в Кремль, царь будет вынужден подписать мир. Ней не из тех, кто долго топчется на одном месте. Уже 20 августа он предлагает Императору начать преследование противника на Московской дороге: «Если вы сочтёте полезным, я каждую ночь буду атаковать русскую армию, причём всякий раз силами новой пехотной бригады. Так мы принудим русских и ночью оставаться в боевой готовности, в то время как войска Вашего Величества будут отдыхать, чтобы утром со свежими силами продолжать поход».{281}
Наполеон благодарен Нею за преданность и старание в момент, когда остальные военачальники, включая Мюрата и Бертье, выступают за отход. Бертье, верному и послушному начальнику генерального штаба, приходится терпеть императорский гнев:
— Убирайтесь! — кричит ему взбешённый Император. — Вы мне не нужны, Вы превратились в гнойную рану. Уезжайте во Францию! Я никого не удерживаю силой!
— Когда армия стоит перед лицом врага, — с достоинством отвечает Бертье — вице-коннетабль[78] не оставляет её. Он берет ружье и встаёт в солдатские ряды.
Маршал Ней появляется в разгар этой бури, чтобы, в свою очередь, пожаловаться на дождь, превратившийся в потоп, в результате чего орудия тонут в грязи, пехотинцы выбиваются из сил. Поэтому, — советует он, — не следует настаивать на дальнейшем продвижении его армейского корпуса, состав которого от 40 000 солдат в начале похода сократился до 11000. Бертье предчувствует новую вспышку гнева, но ошибается. Не перебивая, Наполеон выслушивает Нея и спокойно заявляет: «Хорошо. Если дождь не прекратится до вечера, мы вернёмся в Смоленск».{282} Только Ней мог заставить его прислушаться к голосу разума, но тем не менее Великая армия не отступила. Следующий день выдался солнечным, дождь прекратился, как будто небо подчинялось строгим приказам Императора. Послушное солнце будет освещать столь желанное сражение — Бородинскую битву которую Наполеон назовёт битвой на Москве-реке. Такое название поразит воображение современников, а наш главный герой своей шпагой заслужит титул князя Москворецкого.
7 сентября 1812 года, 5 часов утра. Офицер Нея, не скрывая радости, сообщает Императору, что русские не воспользовались темнотой для отступления, что они стоят прямо перед войсками маршала. Император надевает знаменитый серый сюртук и провозглашает:
— Наконец они в наших руках! Мы откроем ворота Москвы! Это начало борьбы двух гигантов: 125 000 «французов» против 120 000—135 000 русских.
Накануне в окружении своих военачальников Наполеон тщательно изучал в подзорную трубу, покоившуюся на плече Мюрата, равнину с возвышавшимися округлыми лесистыми холмами и крутыми оврагами. На равнине дугой расположились войска Кутузова. Предстояло овладеть двумя сильными укреплениями, защищенными артиллерией. Это Три Флеши и Большой Редут. Император бросает на Нея испытующий взгляд, один из тех, что позволяет мгновенно принять окончательное решение. Это произошло в тот момент, когда Ней рискнул возразить генералу Компану, который предлагал атаковать Три Флеши со стороны леса, чтобы уберечь солдат от обстрела.
— Идти через лес не имеет смысла! — с презрением бросил маршал Ней, но Компан уже успел убедить главнокомандующего. Ней понял, что его мнение услышано, лишь после того как Император отверг и предложение Даву атаковать русских с тыла.
Само собой, последнее слово осталось за Наполеоном. Дав всем высказаться, он решил: Евгений, пасынок Императора, встанет слева и образует ось, вокруг которой будет двигаться армия. Он обманно обозначит направление главной атаки на основные силы неприятеля в Бородино, а в это время в центре Даву и Ней постараются захватить Три Флеши и затем обрушиться на Большой Редут. Поляки Понятовского прикроют правый фланг маршалов и выступят против левого крыла русских. Задача дивизий Фриана и Клапареда — помогать при возможных сбоях в ходе этих операций или принимать меры в случае непредвиденных осложнений.
На войне собственные обиды уходят на второй план под давлением событий. Достаточно было взглянуть на Нея и Даву перед портретом Римского короля работы Жерара, установленного на кресле у входа в палатку Императора, чтобы убедиться в их глубоком волнении при виде Орлёнка в колыбели. Не приходилось сомневаться, что завтра на поле боя они превзойдут сами себя.
— Не сомневайтесь, господа, — обратился к ним Наполеон, — если бы сыну было хотя бы пятнадцать лет, собравшиеся герои видели бы его здесь не на картине, а во плоти.
7 сентября, в 6 часов утра, когда первые лучи солнца рассеивали утреннюю дымку, — Императору хотелось увидеть такой же свет, как и при Аустерлице, — выстрел пушки Императорской гвардии возвестил о начале «Бородинской бойни». Обе стороны открыли беспощадный огонь, полки двигались сомкнутым строем, солдаты падали целыми шеренгами, будто один упавший увлекал за собой шедших рядом товарищей. Бессознательно дерзкий, Ней провожал каждую просвистевшую пулю, каждое пролетающее ядро восклицанием:
— Летите, шельмы!
Маршал гордо идёт на врага во главе колонны, в которую входят дивизии Ледрю и Разу, а также вюртембержцы. Он идёт впереди, чтобы обеспечить быстрые и скоординированные действия этих частей, которые должны занять пространство между деревней Семёновское и главной батареей, где находится левое крыло Барклая-де-Толли.
С самого начала маршал Ней нарушает полученные инструкции. Он должен был образовать центр линии между 1-ми 4-м корпусами, но не может не среагировать на ожесточенный огонь справа, где топтались на месте дивизии Дессэ и Компана, потерявшие своих командиров. Он бросается туда с дивизией Ледрю, вмешательство Нея оказывается эффективным, но, возможно, не таким уж необходимым. Более того, эти действия позволили князю Багратиону несколько часов удерживать свой опорный пункт Семёновское, который Ней должен был взять как можно быстрее.
Пока принц Евгений выполняет отвлекающий маневр на левом фланге, Даву, а затем и Ней, поддержанные Мюратом, атакуют Три Флеши, причём с таким напором и страстью, что Багратион, настоящий рыцарь, приветствует врага возгласом:
— Браво, господа! Это великолепно!
Казалось, что Ней обрёл крылья. Он без оглядки бросается в бой, совсем как молодой капитан гренадеров, который хотя и может быть остановлен противником, но никогда не будет обескуражен сложностью и масштабом боевой задачи.
Чтобы выбить русских из редутов, которые они геройски защищали, пришлось восемь раз ходить на штурм. Взятие редутов стоило дорого. В кровавом бою Ней ведёт своих людей вперёд с театральной смелостью и такой уверенностью, что его можно сравнить с рыцарем былых времён. В пылу сражения его почти красные волосы сверкают, как расплавленная медь, а вокруг — снаряды, несущие смерть каждому, кто поднимет голову. Крови пролито столько, что образуются красные ручейки, но маршал кажется заговоренным. Ядро попадает в Брейля, адъютанта, находившегося рядом, а Ней не задет. «Огненный взгляд, раздутые ноздри» — так описывает маршала Луи Плана де Ла Фэ. Голосом и жестом он зовёт людей вперёд. Солдаты смыкают ряды, вставая на место павших. В какие-то моменты герои в тревоге оглядываются: маршал исчезает в клубах густого дыма, но вот он во весь рост, спокойный и уверенный, с саблей в руке, снова на виду. Он действует на них гипнотически и снова посылает вперёд в интервалах между залпами русских пушек. К полудню над полем боя разносятся крики радости. Звучит странный неизвестный язык, как будто все голоса Европы слились, чтобы объявить миру о взятии Трех Флешей.
Сражение не закончено, поэтому Наполеон отказывается от завтрака, предложенного ему камергером. В отличие от Императора, Ней воспользовался затишьем, чтобы поесть. Через несколько минут стол был накрыт: прямо на земле раскинута большая шерстяная скатерть, уставленная снедью, способной вызвать зависть. В полевых условиях такую роскошь мог себе позволить только маршал: масло, сыр, и даже ликёр.
— Угощайтесь, — обращается Ней к своему осчастливленному окружению.
Через несколько минут звучит: «По коням!» Но этих минут хватило, чтобы изголодавшиеся офицеры уничтожили всю маршальскую провизию.
Нею предстоит захватить высоту, на которой раскинулось Семёновское, ключевая точка позиции русских, а дальше — обеспечить решительное продвижение по равнине до лесной опушки, где противник разместил опасные артиллерийские резервы. Не проходит и четверти часа без того, чтобы один из генералов Наполеона не был ранен или убит. Мы видим, как всадники везут на растянутой шинели смертельно раненного Монбрена. Создаётся впечатление, что всей линией командует один Ней. Здесь сердце битвы! Французы и русские, понимая важность этого участка, бьются со звериным ожесточением. Маршал требует подкрепления, но Наполеон упорно отказывается ввести в дело гвардию. Как рассказывает Сегюр, в конце концов Ней взрывается:
— Что Император делает в тылу? Там он не дождётся успеха, а только может попасть под обходной маневр. Если он сам больше не воюет, если он больше не генерал, а только император, пусть возвращается в Тюильри, а нам позволит быть его генералами!
Гурго подвергает сомнению столь резкие слова. Они имели бы фатальные последствия для маршала, если бы действительно были произнесены.
Ней и Мюрат, поддержанные солдатами Фриана, отбросили русских в лощину в направлении Семёновского. С помощью вице-короля Евгения и убитого во время последнего штурма генерала Огюста де Коленкура, брата императорского обер-шталмейстера, они отогнали врага от Большого Редута, внутри которого обнаружили горы трупов, среди мёртвых оставались и громко стонущие раненые. Ней и Мюрат разделили задачи. Первый должен был прорвать левый фланг противника, чтобы тот начал отступать, а второй — завершить этот маневр, предприняв решающую атаку. После всех действий, совершенных без малейшей передышки, солдаты и офицеры от усталости теряли способность соображать. Командиры делали нечеловеческие усилия, чтобы поднимать людей в атаку под невиданным доселе огнём и градом железа и свинца. Поредевший под ожесточённым обстрелом вражеских орудий корпус Нея оказался неспособным атаковать отступающих русских.
— Русские погибают, как бесчувственные существа, — вздыхает Наполеон, — но это не приближает нас к победе.
До конца сражения Император не откликался на умоляющие просьбы Нея и других маршалов ввести в бой Гвардию, чтобы добиться столь желанной решающей победы. Генерал Ледрю дез Эссар утверждает, что слышал, как Ней сварливо говорил Бертье:
— Почему бы ему не явиться к нам? Если бы Гвардия встала на моём правом фланге, им бы даже не пришлось ни разу выстрелить из своих пушек, я сразу смог бы двигаться вперёд, и в тот же момент сражение было бы выиграно!
На рассвете было трудно сказать, в чью сторону склоняются весы победы. Когда стемнело, над полем, столь шумным минувшим утром, повисла мёртвая тишина. И в этой тишине невозможно было понять, кто победил. Отступление русских — это не разгром.{283}
На другой день после побоища — Наполеон потерял 30 000 человек, Кутузов — 50 000 — Ней идёт по вспаханному ядрами полю боя. Он внимательно смотрит на убитых, раненых, на изуродованные останки. Небо хмурое, будто в трауре, покалывает неожиданный мороз. Загоревший маршал весь в пыли, хлопает руками, греется у большого костра, разведённого у палатки Императора. Сам Император сильно простужен, настолько, что говорит с трудом. Для вождя Великой Армии это — серьёзная проблема. Ожидая приглашения в палатку, Ней перебрасывается несколькими словами с Мюратом.
— День был жаркий, — говорит король Неаполитанский, — что касается артиллерии, то я ничего подобного никогда не видел. Под Эйлау было не меньше пушек, но там стреляли ядрами. Вчера же войска сошлись так близко, что почти всё время стрельба велась картечью.
— Однако, яйца ещё не на сковороде, — продолжает Ней, — потери врага огромны, дух, должно быть, подорван. Нужно воспользоваться победой и начать преследование.
Мюрат перебивает Нея:
— Тем не менее отступление русских было организованным.
— После того, что произошло, мне это трудно представить. Здесь разговор двух героев Бородино прерывается, Нея приглашают к Наполеону.{284}
Если генералу Нею не довелось вместе с Бонапартом войти в Каир, то Москву он завоевал вместе с Императором. Нет сомнений, что никто не прислушался к предсказанию Кутузова:
— Наполеон — это поток, который пока мы не можем остановить, но Москва, как губка, впитает и поглотит его.
Увидев вдали золотые купола московских колоколен, Ней издал радостный возглас. Издали город казался прекрасным видением. Намного позже этого крика, выражающего радость победителя, маршал Ней будет сторонником отступления, драматического исхода из Москвы, который станет самым ярким событием всей его жизни. Нам известно, чего Наполеону стоил уход из сожжённой и разграбленной Москвы, слишком поздний выход на Смоленскую дорогу, отступление, оказавшееся ловушкой. Нам известно, во что обошлись Императору надежды, питаемые воспоминаниями о Тильзите, напрасные ожидания примирения с царём Александром. Во время военных советов в Кремле аргументация маршалов становилась всё убедительнее: нельзя зимовать на пепелище, огромные трудности снабжения, пагубное влияние бездействия на дисциплину. Император открыто объявил Нею свое мнение:
— Пребывание в Москве с её руинами, но и с её оставшимися ресурсами предпочтительнее, чем ещё где бы то ни было в России. Мира можно добиться только отсюда. Впрочем, и погода стоит замечательная. Мы заблуждались насчёт климата. Осень в Москве приятнее, чем в Фонтенбло.
— Не следует строить иллюзий относительно погоды, сир — возразил Коленкур. — Зима наступит неожиданно, и нетрудно представить, в каком состоянии окажется армия.
Утром 18 октября в Кремле Наполеон, на большой площади, окружённой деревьями, проводит смотр трех дивизий 3-го корпуса: дивизий Ледрю, Разу и Маршана, в строю которых осталось всего 12 000 человек. 14 000 солдат Нея находятся в госпиталях.[79] Маршал испытывает гордость за своих полковников, которые, соревнуясь друг с другом, изо всех сил стараются представить свои полки в лучшем виде, несмотря на тяжёлые потери в течение июня. Неожиданно вдали слышится орудийный залп. Молодой Беранже, адъютант Мюрата, подлетает галопом с известиями о бое при Винково. Войска Кутузова неожиданно атаковали короля Неаполитанского. Император побледнел, наскоро завершил смотр и негромко заявил Нею:
— Мы уходим!
Понимая, что надо уходить от Москвы на юг, пока казаки не перерезали дорогу, Наполеон засыпает маршалов инструкциями, «в нём пробудилась энергия прежних лет». 19 октября Великая армия уходит в белую метель.{285}
Первые признаки краха маршал Ней старается объяснить исключительно некомпетентностью Даву, которому доверено командование арьергардом — по сути, щитом отступающих наполеоновских сил.
Лысый, близорукий, небольшого роста, немного сутулый маршал Даву, герцог Ауэрштедтский, князь Экмюльский, имел далеко не героическую внешность. Без очков он не различал предметы на расстоянии ста шагов, но его глубокое и всеобъемлющее военное мышление было бы просто неприлично сравнивать со скромным потенциалом Нея. Когда же представлялась возможность навредить этому блестящему военачальнику, Ней был далеко не последним, сообщая Императору о том, насколько его поразил «беспорядок» в 1 -м корпусе, о «печальном примере, отравляющем моральный дух солдат».{286} В начале кампании герцог Эльхингенский испытывал ревность, глядя на блестящие, самые дисциплинированные полки своего учёного конкурента, которые впору было сравнивать с частями гвардии. Сейчас же это был самый потрёпанный корпус. Даву принимает упрёки, поясняя при этом, что его измученные колонны идут вперемешку с отставшими солдатами из других корпусов Великой армии. У этих несчастных уже нет ни оружия, ни провианта. Наполеон оказался перед выбором: либо запретить подобные разговоры, либо признать свои ошибки. Он пытается убедить себя, что Даву виновен в том, что при каждом нападении казаков замедляет продвижение Понятовского и Евгения, что Даву не обладает талантами Нея, который воодушевляет солдат самим фактом своего присутствия и никогда не признаёт себя побеждённым. Мюрат и Бертье тоже в один голос поносят князя Экмюльского. Наконец в войсках распространяется хорошая новость: Ней сменит Даву во главе арьергарда, 3-й корпус придёт на смену 1-му. Во время официального объявления приказа Нею объясняют, что его действия будут поддержаны Даву. Ней сухо отвечает:
— О, мы хорошо знаем, как он поддерживает.{287} 3 ноября Ней вместе с Евгением и Даву разрабатывает план действий против авангарда Милорадовича, этого русского Мюрата, который перерезал им дорогу. Лишь в два часа пополудни три военачальника соблаговолили согласовать свои действия. Как и в сражении при Валутиной горе, чувствуется отсутствие Наполеона. В сражении под Вязьмой войскам опять не хватит объединяющего порыва, хотя врагу и не удастся окончательно остановить их. Создаётся впечатление, что Император больше занят размышлениями о грядущем, а не происходящими событиями. Существует мнение, что Даву мог бы избежать русской засады, если бы попытался обойти Вязьму, но он считал, что войска слишком устали. В стычках 3 ноября все заметили как дряхлость и плохое состояние Даву, так и несгибаемое упорство Нея. «Он произвёл на меня неизгладимое впечатление, — свидетельствует генерал Гриуа. — Король Неаполитанский тоже был прекрасен как никогда среди пылающих огней». Солдаты Евгения с удовлетворением сообщают, что Нею со своими дивизиями удалось быстро укрепить Вязьму и что он прикрыл отход Даву, задержав кирасиров Уварова. Но мало кто отдаёт должное Компа-ну, храброму генералу из корпуса Даву который самоотверженно сражался со свирепыми казаками. Может быть, Компан вспомнит об этом через три года, голосуя за смертную казнь Нея.{288}
Теперь, когда Даву впал в немилость, маршалу Нею, замыкающему отход Великой армии, выпал шанс доказать, что он может справиться лучше. Войска идут по дороге, уже знакомой Нею, по ней он проходил во время наступления. А теперь их вынудил идти здесь «старый лис» Кутузов. Ней должен смириться с тем, что Наполеон больше не играет роль нападающего. Краснолицый, полный энергии в любой ситуации, Ней чрезвычайно деятелен. Ему приходится бороться с теми же трудностями, с которыми сталкивался князь Экмюльский, но теперь появился новый враг: «объявилась» русская зима. Они в белой пустыне. Снежные вихри заставляют каменеть лица солдат, их губы смерзаются, носы леденеют. Идущие впереди корпуса разбирают всё на своем пути, людям Нея остаются лишь холод и голод. Единственная пища — конина, от которой многие погибнут в страшных мучениях.
Маршалу Нею хватило 48 часов, чтобы, в свою очередь, принять аргументы Даву, которые он совсем недавно высокомерно отвергал. «Что касается 3-го корпуса, то с 4 ноября его отход происходит достаточно организованно, насколько это возможно, — пишет он Наполеону. — На дороге было по меньшей мере 4000 солдат из разных полков Великой армии, которых уже невозможно заставить идти вместе. Эти обстоятельства ставят офицера, руководящего арьергардом, в трудные условия, тем более что при первом же появлении врага эти отставшие солдаты бегут, внося беспорядок в колонны».{289} Оскорбительное «Сир, у Вас больше нет армии!» звенит в ушах Императора. Это донесение произвело сильное впечатление на Наполеона, ожидавшего вестей от своего «Баярда». Ведь его деморализующие донесения достигли крещендо: общая дезорганизация армейских корпусов, офицеры, вне зависимости от званий, действуют наугад, численность личного состава достигла минимума, лошади падают на льду приходится бросать пушки из-за нехватки упряжек. Безутешная картина! Наполеон резко обрывает адъютанта маршала Нея полковника д’Альбиньяка, явившегося с длинным списком бед и трудностей.
— Полковник, мне не нужны подробности!
Император просит передать Нею приказ «продержаться несколько дней, чтобы дать возможность армии пробыть какое-то время в Смоленске, чтобы поесть, отдохнуть и реорганизоваться».{290}
Несмотря на свою волю и решительность, маршал далеко не свободен в своих действиях. Он должен считаться с безудержным желанием своих офицеров и солдат не отрываться от основных сил и побыстрее добраться до Смоленска. Ней пытается закрепиться на речке Осьме, затем в Дорогобуже, потом на Днепре, но каждый раз ему нужно прикладывать все силы, чтобы заставить своих людей отбиваться от постоянных казачьих налётов, поэтому он вынужден ускорить отход, выбирая меньшее из двух зол, то есть «предпочитая идти вместе с войсками, которыми командует он, чем идти вместе с ними под их командой».{291}
Маршал нисколько не утратил своей отваги, напротив, трудности лишь увеличивают её. «Вам не предлагают просто умереть, — бросает Ней в лицо бегущему солдату, — но героическая смерть слишком прекрасна, чтобы избегать её». Его силуэт гордо вырисовывается на фоне снега, среди белых елей, замёрзших трупов и разбросанных остатков амуниции и снаряжения. На маршале тёплый светло-коричневый редингот польского покроя с золотыми галунами, опушенный чёрным мехом. Ней настолько приближается к врагу, что потом обнаружит в толще своей одежды две застрявшие пули, которые не причинили ему никакого вреда. Он непрерывно отбивается от русских, но, несмотря на всё упорство, 3-й корпус отступает быстрее, чем он надеялся. Не жалея ни себя, ни других, он проезжает мимо брошенных в агонии солдат, которым ничем не может помочь. По колено в снегу он мечет громы и молнии и тормошит поникших. Ней не старается защищать генералов, которые иногда недостойны своего энергичного маршала. Случаются драки из-за куска конины или полена для костра. Так, генерал Ледрю дез Эссар вступил в конфликт с сержантом гренадеров Ложеа из-за ничтожной тележки с «бесценным сокровищем» — хлебом и тушкой индюка! Окружённый такими же голодными, как и он, генерал вынужден отпустить добычу, обзывая солдат ничтожными мародёрами. Вечером, чтобы успокоить генерала, ему передают кусок птицы, которого едва бы хватило чтобы поесть.{292} Вспоминая огромные лишения этого отступления, генерал Маршан, несчастная вюртембергская дивизия которого была полностью уничтожена, пишет: «Маршал Ней был верен надежде, иначе он не мог бы непрерывно творить чудеса. Этот выдающийся человек выглядел гигантом, в то время как многие другие высокопоставленные персоны превратилось в карликов».{293}
В Смоленске Наполеон останавливается в прекрасном доме на Новой площади. Подвиги Нея остаются его единственным утешением. Эпитеты в превосходной степени сыплются на голову маршала: «Какой человек!… Какой солдат!… Какой герой!…»{294} Наполеон осыпает Нея похвалами, но тут же хмурится: приходится возвращаться к позорному делу Мале, слухи о котором уже докатываются до Императора. Достаточно было какому-то заговорщику в Париже заявить: «Наполеон погиб в России», — как все выражают готовность служить новому режиму. Никто не вспомнил об Орлёнке, который должен был наследовать Орлу. Безусловно, в раскрытом заговоре это самое огорчительное. Заговорщики разоблачены, но стало ясно, насколько шатки основы Империи. Плохие новости идут одна за другой: русские взяли Полоцк и Витебск, они идут на Минск, чтобы отрезать отход к Березине. Взгляд и выражение лица Наполеона красноречиво выражают его разочарование, когда он узнаёт, что командование одной из бригад дивизии Барагэ д Илье сдалось врагу.[80] Эта капитуляция напоминает ему позор Байлена.
Только Ней не разочаровывает. Со своими замерзающими людьми он десять дней подряд бьётся с неприятелем, отходя от Вязьмы к Смоленску. Кажется, Император надеется на чудо, на внезапное потепление, которое остановило бы разрушение армии. Мороз -26°. С посохом в руке Император продолжает путь по белой безмолвной пустыне. Он движется в направлении к Вильно через Оршу, значит, придётся переходить Березину.
15 ноября маршал Ней и уцелевшие остатки частей 3-го корпуса добираются до Смоленска. Перед ними открывается картина разорения и нищеты. «Скелеты лошадей, без единого куска мяса, разбросанные повсюду, — красноречивое свидетельство голода». Ней несправедливо обвиняет Даву в том, что во время обороны подступов к городу он разграбил все склады. Отношения между маршалами по-прежнему плохие, в то время как обстановка требует координации их действий. 17-го числа Ней покидает Смоленск, теперь его войска усилены дивизией Рикара, что увеличивает численность 3-го корпуса до 6000. Ушедший вперёд маршал Даву сообщает, что дорога на Красное перерезана врагом. Любезный, как всегда, Ней даёт понять князю Экмюльскому, что если он боится, то ему, герцогу Эльхингенскому, казаки нипочем и он пройдёт через кордоны казаков всего мира. В Красном события разворачиваются быстро: Наполеон задерживает охватывающее движение Кутузова, встаёт перед Евгением и встречает Даву, который потерял весь свой обоз вместе с маршальским жезлом. А Ней? В соответствии с приказом Императора он покинул Смоленск на день позже. Вина за это лежит исключительно на Наполеоне. Для чего было нужно эшелонировать слабые корпуса? Коленкур подчёркивает, что, когда речь шла об отступлении, Наполеон всякий раз терял решительность. Даву будет несправедливо обвинён в том, что не дождался соратника в Красном. Никто не желал задерживаться без причины, когда вокруг русские войска. Сам Император, его гвардия, принц Евгений, маршалы — все спешили быстрее добраться до западной дороги, ведущей на Ляды и Оршу. Ну, а Ней? Считая себя неуязвимым — впрочем, так он и выглядел, — маршал не ускорил движение. Теперь он был отрезан от остальной армии, оставшись лицом к лицу с опасностью, которая связана с самыми героическими событиями его карьеры.
Видимо, речь идёт о подсознательном ощущении: в силу своей энергии Ней полагал, что может прорвать русское окружение, которое вырисовывалось всё яснее.
18 ноября, после полудня, маршал Ней стоял перед лощиной возле села Красного. Проход был закрыт неприятелем. 40 000 русских поджидали 6000 французов. Мощная артиллерия генерала Милорадовича, скрытая туманом, подпустила авангард Нея поближе, чтобы стрелять точнее. По лицу маршала видно, что он нервничает, причём не столько из подавляющего численного превосходства противника, сколько из опасения, что Даву постарается обрести новую славу за счёт его, Нея, людей.[81] Но и те и другие будут проливать кровь в геройской штыковой атаке, и те и другие будут погибать. И дивизия Рикара, и 18-й полк, ведомый Пелльпором, и полк Фезансака, истреблённый за четверть часа.[82] Каждый пушечный выстрел выкашивает ряды целиком, и единственный шаг вперёд делает гибель неизбежной. Тем не менее продвижение не замедлилось, благодаря неистовому порыву Нея, который передаётся его людям и приводит в восхищение русских. Солдаты смотрят на молчаливого и сосредоточенного маршала, ожидая его решения идти на верную смерть, но вдруг он приказывает отступить на Смоленскую дорогу. Ней понимает бесполезность новой атаки стены врагов, вставшей перед ними. Войска бросают пушки и сундуки, из которых сыплются драгоценности и дорогие ткани — московская добыча стала похоронной декорацией 3-го корпуса.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.