ВЫДЕРЖАЛИ!

ВЫДЕРЖАЛИ!

В 2 часа 20 минут 5 июля тихая летняя ночь была разорвана гулом артиллерийской канонады. В нашу землянку ворвался Илья Федорович Дударев. Он с радостью сообщил, что проводится артиллерийская контрподготовка по вышедшим на исходные рубежи пехоте, танкам и артиллерии врага. Мы выбежали наружу. Горизонт озарили вспышки артиллерийских залпов. Они слились в такой шум, что казалось, работает какая-то гигантская молотилка. Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась.

— Обалдел небось фриц от такой бани, — первым нарушил молчание комдив.

И оттого, что кругом разлилась удивительная тишина, голос его показался особенно громким. Мы тогда не знали, что наш упреждающий артудар спутал карты фашистского командования, нанес значительные потери, особенно в артиллерии. Ждали ответного удара. Тишина. Подождали еще десяток минут, а потом спустились в блиндаж. Гитлеровцам понадобилось около двух часов, чтобы привести в относительный порядок изготовившиеся к броску дивизии. Только в 4 часа 30 минут началась их артиллерийская подготовка. Впереди, над позициями первого эшелона, встала сплошная стена разрывов. Все заволокло дымом, пылью, гарью.

В 5 часов 30 минут пехота и танки противника под прикрытием огня артиллерии и авиации атаковали на 45-километровом фронте полосу обороны пашей 13-й армии и примыкавшие к ней фланги 70-й и 48-й армий.

Так началось одно из крупнейших в истории войн сражение. «С утра 5 июля, — говорилось в сводке Совинформбюро, — наши войска на орловско-курском и белгородском направлениях вели упорные бои с перешедшими в наступление крупными силами пехоты и танков противника, поддержанными большим количеством авиации. Все атаки противника отбиты с большими для него потерями. За первый день ожесточенных боев советскими войсками было подбито и уничтожено пятьсот восемьдесят шесть немецких танков».

Немецко-фашистское командование, как потом стало известно, бросило па этих направлениях все свои главные силы в составе четырнадцати пехотных, одной моторизованной и пятнадцати танковых дивизий, в том числе цвет своей армии: тапковые дивизии СС «Адольф Гитлер», «Великая Германия», «Рейх», «Мертвая голова» и другие. Накануне этого наступления Гитлер издал приказ, в котором говорилось, что удар, который нанесут немецкие войска, должен иметь решающее значение и послужить поворотным пунктом в ходе войны. Гитлер писал: «Это последнее сражение за победу Германии».

Полки пашей дивизии в ту ночь были приведены в полную боевую готовность. Мы, находясь во втором эшелоне, были готовы встретить неприятеля, если он где-либо прорвет первую позицию. С рассветом большие группы немецких самолетов повисли и над нашими частями. Началась жестокая бомбежка.

Первые часы прошли в напряженном ожидании. На командный пункт поступали сообщения о ходе боя на переднем крае. Упорно и мужественно дрались там отважные воины 8, 15, 81, 148-й стрелковых дивизий.

В 18 часов 5 июля нашей дивизии было приказано частью сил сместиться в сторону Малоархангельска. Быстро поставив задачи полкам, генерал Дударев перешел на новое НП.

Второй день Курской битвы был еще более ожесточенным. С утра вступил в бой наш левый сосед: 17-й гвардейский стрелковый корпус, которым командовал генерал-лейтенант Андрей Леонтьевич Бондарев. С беспримерным мужеством и героизмом в составе этого корпуса дрались с врагом 6, 70 и 75-я гвардейские стрелковые дивизии.

Ночью 6 июля части нашей дивизии, сместившись немного вправо, заняли новый район обороны. Мы поняли этот маневр так: противник атакует на широком фронте, пытается нащупать слабые места и скрыть направление своего главного удара. Вот нас и передвигают на угрожаемые направления. В дальнейшем дивизия еще дважды перемещалась. В конце концов мы заняли почти тот же район, что и прежде.

Во второй половине дня позвонили из штаба армии:

— Противник прорвался в районе станции Поныри. К вашему левому флангу может выйти большая группа танков.

Илья Федорович сразу же предупредил командира 7-го полка подполковника Козина, поставил дополнительные задачи артиллеристам. А уже через час Козин доложил:

— В бой вступил первый батальон. На него вышло до 50 немецких танков с пехотой.

Схватка развернулась жестокая. Огонь по танкам противника прямой наводкой открыли наша артиллерия и бронебойщики из противотанковых ружей. Минометный и ружейно-пулеметный огонь был сосредоточен по пехоте врага. Десантники смело вступили в единоборство с фашистскими танками.

Под вечер я позвонил в 7-й полк. Подполковник Козин только что вернулся из первого батальона. Он коротко рассказал об итогах боя.

— Я насчитал более двух десятков сгоревших машин. Их сожгли прямо на позициях батальопа. А пехоту положили перед траншеями. Она так и не встала, — возбужденно говорил Михаил Евдокимович. Видно, в нем еще не улеглось волнение боя, радость первой победы.

— В общем, понюхали «тигры» русского табачку, зачихали, — добавил Козин.

Поздно вечером я побывал в медсанбате. Расположен он был в густом саду под яблонями. Обошел раненых, поговорил с ними, вручил письма и подарки, присланные со всех концов нашей Родины. Командир медсанбата майор Шапошников (накануне боев он был выдвинут на эту должность), усталый, с покрасневшими от бессоницы глазами, указал мне на одного солдата:

— Восемь ранений в голову и плечи. О нем чудеса рассказывают! Герой!

Вся голова, верхняя часть туловища были у солдата забинтованы так, что осталась лишь узкая щель для глаз. Я наклонился к нему, мне послышалось, что он зовет...

— А я Спичкин, — донесся слабый голос. — Вы меня знаете.

Вдруг я увидел торчащую из-под бинта огненно-рыжую прядь волос. Все сразу вспомнилось. Это к нему в пулеметную ячейку спрыгивал генерал Пухов, это с ним, Спичкиным, разговаривали мы на фланге, когда осматривали оборону. Позднее мне рассказали о подвиге комсомольца. Отважный пулеметчик вместе с товарищами отбил несколько атак противника. Окоп у него был узкий, глубокий. Спичкин пропускал танки и бил по пехоте. Немецкий танк дважды утюжил его окоп. Но Спичкин выстоял. Солдат был восемь раз ранен, но продолжал стрелять до тех пор, пока враг не был отброшен.

Вечером комдива вызвал к телефону генерал Пухов. Он заслушал доклад об итогах боя, а потом поинтересовался, как дерутся люди. Дударев передал мне трубку:

— Докладывай...

Я рассказал о первом батальоне 7-го полка, о его героях, о Спичкипе. Командарм помнил этого солдата. За отвагу и мужество он наградил его орденом Красной Звезды. На другой день командир дивизии вручил боевой орден Спичкину, тепло побеседовал с пулеметчиком, поблагодарил его за воинское умение и стойкость, пожелал быстрее выздороветь. Спичкин — один из первых солдат, получивших награду у нас в дивизии за бои на Курской Дуге.

Ночью стало известно, что гитлеровцам удалось лишь вклиниться на десять километров в оборону нашей 13-й армии. Дорого заплатили они за эти километры. Тысячи вражеских трупов, сотни исковерканных боевых машин валялись кругом.

— Завтра нам придется жарко, — сказал Дударев. — Противпик вошел в соприкосновение с пашей дивизией по всей полосе обороны. Думаю, что главный удар придется на 7-й полк.

Под утро я перебрался на наблюдательный пункт этой части. Козин и Журавлев были на ногах. Командир доложил, что полковой резерв переброшен к первому батальону. Кроме того, из дивизии подошло подкрепление — противотанковая «артиллерия.

Медленно занимался рассвет. Вдруг далеко над горизонтом показались черные точки. Ветер донес гул моторов.

— Передайте в батальоны: «Воздух!» — отрывисто бросил связисту подполковник Козин, увидев вдали группы бомбардировщиков. — Всем в щели! — хрипло крикнул он пулеметчикам, что расположились рядом с НП.

Лицо у Михаила Евдокимовича за эти двое суток почернело, осунулось, голос охрип. Но Козип оставался таким же деятельным и подвижным, как и раньше.

Справа и в тылу загрохотали взрывы бомб. Клубы пыли и дыма заволокли позиции. Затем начался сильный артиллерийский и минометный обстрел.

— Не на шутку за нас взялись, — заметил Козин.

Позвонил Дударев, передал:

— Противник у соседей справа прорвался в направлении на Бузулук. Приготовьтесь к отражению удара. Железную дорогу удержать во что бы то ни стало.

Прошло еще минут двадцать, и вдали, на горизонте, показались танки. Впереди шли приземистые «тигры». На флангах и сзади них в клубах пыли маячили силуэты длинноствольных самоходных орудий. Это «фердинапды». Стальная лавина приближалась. А на позициях полка еще бушевал артиллерийский ураган.

Подполковник Козин внешне выглядел спокойным. Но по его отрывистым командам, по появившимся в голосе металлическим ноткам можно было догадаться о его огромном душевном напряжении. Козин позвонил в первый батальон.

— Танки видишь? — спросил комбата. — На тебя идут. Держись! Главное, старайся пехоту отсечь...

Мы все не отрывали взгляда от вражеских танков и самоходок. Их трудно было разглядеть и сосчитать: впереди — сплошная пелена ныли и дыма.

— К минпому полю подошли, — доложил кто-то из саперов.

Головная машина окуталась густым черным дымом: подорвалась. Ударила паша артиллерия. Танки противника отошли назад, скрылись в балке. Вышли они уже совсем в другом месте: искали прохода в минных полях.

Стальная лавина быстро накатилась на наши позиции и стала утюжить первую траншею. Бойцы пропускали танки, а затем забрасывали их гранатами и бутылками с зажигательной смесью. А вражеская пехота, не выдержав огня, залегла метрах в четырехстах, и гвардейцы расстреливали ее из пулеметов, хотя на их позициях были танки врага.

Михаил Евдокимович что-то говорил, но за шумом боя трудно было разобрать слова. Я наклонился к нему:

— Что?

— Выстоят, выстоят наши...

А танки врага уже на второй траншее. Вся артиллерия прямой наводкой била теперь по прорвавшимся «тиграм». Телефонист подал мне трубку. Я сразу узнал голос Журавлева (он с утра ушел на левый фланг).

— Одиннадцать сожгли, а восемнадцать прорвались. Никто не ушел с места. Сейчас только на НП батальона «тигра» подожгли. Горит, как свеча, наверное, видите.

— Не видим, все в дыму. Где танки сейчас?

— Отходить начали. Артиллеристы их не пустили. Что у Ходырева?

Он интересовался правым флангом. Там было тише. Я сообщил ему об этом.

Уже после боя, когда отошли немецкие танки и остатки пехоты, Журавлев рассказал, как героически дрались люди. Бронебойщик сержант Лозовой подбил два «тигра». На пулеметчика Гусева вышел тяжелый танк, остановился над окопом и разверпулся. Гусева засыпало. Но солдат, как только «тигр» отошел, поднялся на ноги и швырнул противотанковую гранату прямо в моторное отделение. Танк остановился. Гранат у Гусева больше не оказалось: все засыпало, и воин пополз в соседпий окоп за бутылками с горючей смесью, вернулся и поджег «тигра».

Вечером я возвратился на НП дивизии.

Начальник оперативного отделения обрисовал общую обстановку. Ожесточенная борьба разгорелась и на участке 1-е Поныри. Здесь как раз проходил наш левый фланг. Он примыкал непосредственно к станции Поныри, шел вдоль железной дороги.

Ночью я побывал в полку у Дружинина. Роты закреплялись на насыпи вдоль железной дороги. Замполит подполковник Баканов коротко рассказал о прошедшем бое:

— Утром на наш полк с фланга вышла группа фашистских танков. Смотрю, загорелись машины: одна, вторая! Первую подбил сержант Акулов из противотанкового ружья. Она стала взбираться на бруствер, днище обнажила, сержант ее в упор и стукнул.

Здесь, в части, я узнал о необычайном мужестве подносчика патронов Николая Александровича Устинова. Это был уже немолодой солдат. Его рота несколько часов отбивала атаки гитлеровцев. К полудню фашисты подтянули свежие силы, изготовились для нового броска. Устинова в это время послали за боеприпасами (они были на исходе). На обратном пути воин попал под артиллерийский обстрел. Осколком снаряда ему раздробило кисть левой руки. Устинов туго перевязал руку, снял брючный ремень, привязал его к ящику с патронами и под огнем доставил его в роту.

Началась атака. Впереди цепей наступающей пехоты двигались тяжелые самоходные установки. Устинов стрелять не мог. Он стал помогать расчетам артиллерийских орудий, командовали которыми старший сержант Петренко и младший сержант Дряхлов. Меткими выстрелами артиллеристы подбили три самоходки врага. А пехоту встретил ливень пулеметного огня. Николай Устинов сначала подтаскивал снаряды, а потом вернулся к пункту боепитания и принес еще два ящика патронов. Лишь когда атака была отбита, Устинов пошел в медпункт.

Дряхлову и Петренко на поле боя вручили медали «За боевые заслуги», а Устинова представили к ордену.

— Есть у вас солдат Окунев Григорий Сидорович, — обратился я к замполиту. — Помнишь его, жив?

— Это усатый такой, старый фронтовик? Как же, в полку его знают. Командовал взводом в бою. Молодец. Сейчас он у нас в санроте. Царапнуло его. Вернется — в разведку пойдет старшиной. Мы уже решили.

— А мне сказали, что его пока ничем не отметили.

— Наградим солдата. Представление уже готовится...

Разъяренные неудачами, гитлеровцы вымещали свою злобу на попавших в плен раненых бойцах. На одной из высот, которую позднее отбили гвардейцы, мы обнаружили два обезображенных трупа советских воинов. Фашисты подвергли раненых страшным истязаниям. У них были отрезаны уши, носы, выколоты глаза. А у одного снята кожа с правой кисти руки, а на левой — обрублены пальцы. Зверскую расправу учинили гитлеровцы в деревне 1-я Ивань, Малоархангельского района. Отступая, фашистские изверги расстреляли всех жителей этой деревни. Случайпо уцелел лишь А. Г. Ефремов, старик инвалид. Фашисты ворвались и к нему в дом, дали и по старику очередь из автомата. Ефремов, раненный, упал. Он чудом остался жив.

И на высоте, и в деревне провели короткие митинги. В своих выступлениях солдаты клялись жизни не пожалеть, но вызволить родную землю из кровавых лап фашизма. Как сейчас, вижу побледневшее лицо парторга роты сержанта Степанова, слышу его голос:

— Мы отомстим за товарищей! Наступит час, и мы освободим нашу Родину. Мы разыщем и покараем злодеев... Тогда только успокоятся наши солдатские сердца.

В это трудное и напряженное боевое время лучшие воины стремились связать свою судьбу с родной Коммунистической партией. «Хочу идти в бой коммунистом», «Если погибну в предстоящем сражении — считайте меня большевиком» — сколько таких заявлений гвардейцев поступило к политработникам и командирам!

Мпе, как начальнику политотдела дивизии, приходилось ежедневно выдавать по пятнадцать — двадцать партийных билетов непосредственно на переднем крае. Оформление документов в боевой обстановке — дело сложное. И несмотря на все трудности, этой работе мы уделяли особое внимание.

Утром 10 июля мы с инструктором политотдела Горошковым пробрались на передний край для выдачи партийных документов. Обосновались в глубоком подвале железнодорожной будки, километрах в пяти севернее Понырей.

Коммунисты приходили один за другим. Я беседовал с ними, сверял и подписывал регистрационные бланки, учетные и отчетные карточки. У многих солдат — свежие повязки на ранах. С легкими ранениями в те дни пикто не уходил в тыл. Всю ночь мы оформляли документы. Выписали партийный билет и лейтенанту Валиеву. Рано утром молодые коммунисты были сфотографированы. Но потом началась атака. Пришлось и нам взять в руки автоматы. Валиев к нам больше не приходил, а из полка сообщили, что он ранен. Я лишь к вечеру нашел его в санитарной роте. Обе руки у Валиева были в гипсе.

— Очень жаль, что не смогу расписаться и своими руками взять партийный билет, — говорил он с горечью.

Я поздравил лейтенанта со вступлением в ряды большевистской партии, расстегнул левый карман его гимнастерки, вложил туда партийный билет, поцеловал, пожелал выздоровления.

А через несколько дней пришла бумага, сначала из политотдела армии, потом из политуправления фронта! почему нет подписи коммуниста в учетной и отчетной карточках? Пришлось объяснить обстановку.

Однако вернемся к событиям того дня. Вручив партбилеты, я с Гришей Микляевым — шофером и неизменным спутником, настоящим фронтовым другом, маскируясь железнодорожной насыпью, поехал в штаб 4-го полка. Он вновь переместился и должен был находиться где-то неподалеку, в балке. На переднем крае наступило короткое затишье. Наша машипа шла вдоль насыпи. Услышав какой-то шум, я попросил остановить машину. Вылез па насыпь и... увидел метрах в двухстах десятка два танков с бело-черными крестами на бортах.

С километр, оказывается, мы ехали параллельно с ними, и нас разделяла только высокая насыпь железной дороги. Мы тут же круто свернули в овраг, быстро разыскали КП полка, сообщили Дружинину о танках. Он сразу выслал в этот район истребителей танков. Здесь же, на огневых позициях артдивизиона капитана Пониоти, находился и заместитель командира артиллерийского полка по политической части майор Федор Алексеевич Морев.

— Тапки в двух километрах отсюда, в нашем тылу. Срочно перебросьте артиллерию к железной дороге, — приказал я артиллеристам.

Через несколько минут дивизион снялся с позиций. А вскоре раздались и выстрелы орудий. Разгорелся жаркий бой. Артиллеристы прямой наводкой били по врагу. Над полем поднялись столбы черного дыма — это горели тяжелые и средние танки противника. Командир дивизиона Поииоти проявил высокие волевые качества, показал себя хорошим организатором боя. Забегая вперед, скажу, что недавно, в День ракетных войск и артиллерии, в газете «Правда» были названы лучшие командиры. Среди них упоминался и товарищ Пониоти. Так что все еще служит ветеран, и хорошо служит!

В те дни группы немецких танков часто прорывались к нам в тылы. Как правило, их уничтожали наши артиллеристы, бронебойщики из противотанковых ружей. Никакой паники эти блуждающие группы не вызывали.

Однажды семь «тигров» неожиданно показались перед батареей, которой командовал лейтенант С. Н. Полянский. Но артиллеристы не растерялись. Лейтенант подал команду «К бою!», и воины смело вступили в неравный поединок. Один за другим выходили из строя расчеты. Лейтенант Полянский сам встал за наводчика и продолжал разить врага. Четыре машины врага были сожжены и две повреждены. Лишь один танк ушел от огня артиллеристов. Лейтенанта Полянского наградили орденом Красного Знамени. Наградили и солдат его батареи.

К вечеру я вернулся на командный пункт дивизии. Не успел еще расспросить Илью Федоровича Дударева о положении на правом фланге, как к нам подъехал армейский прокурор.

— Штабу армии стало известно, что седьмой полк без приказа оставил железную дорогу, — сказал он. — Хочу выяснить, как и при каких обстоятельствах это произошло.

Я пояснил, что несколько часов назад был в 7-м полку. Полк вел ожесточенный бой, немцы не продвинулись ни на шаг. Не верилось, чтобы наши оставили участок.

Мы сели в машину и поехали в 7-й полк. Бой к этому времени затих. Вот и позиции полка. Вокруг — ни души. Впереди — насыпь железной дороги. Видим, с нее спускаются три человека: двое наспех забинтованных солдат ведут раненого офицера. Вглядываюсь — Ходырев! На него тяжело было смотреть. Раненный, он едва шел. Положили его и солдат в машину.

— Что там произошло, есть ли кто с западной стороны дороги? — спросил прокурор.

Ходырев ответил, что там держат оборону две его роты. Их четыре раза атаковали тридцать пять немецких танков с пехотой. Но воины выстояли, железную дорогу не сдали.

— И сейчас там обороняются. Многие ранены, — едва вымолвил комбат. — А меня вот... вытащили... Они тоже раненые... срочно нужны боеприпасы. Но немцы сюда больше не сунутся. Они нас и мертвых боятся...

За насыпью догорало более пятнадцати танков, лежали трупы гитлеровцев. Когда мы осмотрели поле боя, армейский прокурор вздохнул:

— Все ясно. Здесь стояли герои...

Мы поспешили принять меры, чтобы немедленно оказать помощь раненым, подбросить артиллеристам снарядов. Но гитлеровцы получили здесь такой отпор, что потом целые сутки не проявляли активности на этом участке.

Капитан Ходырев отказался эвакуироваться в тыл — лечился в нашем медсанбате. Вместе с ним лечился и комсорг Николай Никитин. Ранило его утром. Дело было так. Командир роты еще ночью послал Никитина с группой бойцов занять оборону на склоне глубокого оврага, по которому противник мог выйти в тыл батальону.

К рассвету солдаты окопались. А потом начался артобстрел. Часов в семь утра гитлеровцы пытались сбить бойцов этой группы с позиции. Никитин из ручного пулемета метко разил врага. Фашисты, несмотря на потери, подобрались вплотную. Завязалась рукопашная схватка. Солдаты-десантники, отлично обученные приемам рукопашного боя, перебили гитлеровцев. Но Николаю пришлось туго. На него насели три здоровых эсэсовца. Один из них штыком проткнул плечо сержанту. Хорошо, что вовремя на помощь поспешили друзья.

Лишь к полудню, когда гитлеровцы прекратили атаки на этом участке, сержанта Никитина отправили в тыл. К вечеру туда доставили и Ходырева. Залечив раны, они оба вернулись в родной полк.

Вечером к нам поступила приветственная телеграмма Военного совета фронта. В ней говорилось: «Спасибо за мужество и стойкость! Вы героически отражали большой натиск бронированных полчищ немецко-фашистских разбойников. Своей беспримерной стойкостью и бесстрашием вы сорвали наступление врага, нанесли ему невосполнимые потери в живой силе и технике. Враг захлебнулся в собственной крови». Военный совет призывал усилить отпор фашистам.

На фронте наступило короткое затишье. В частях прошли митинги, на которых была зачитана эта приветственная телеграмма. Выпустили во всех подразделениях боевые листки и молнии с текстом приветствия.

На другой день дивизия выдержала тринадцать ожесточенных атак противника. Гвардейцы не отступили ни на шаг, подбили более двадцати танков противника.

О бессмертном подвиге героев папомипает обелиск славы воипам-танкистам, воздвигнутый в нескольких километрах северо-восточнее Понырей. Его отлично видно с поезда, когда подъезжаешь к этой станции. С возвышенности, где сейчас поставлен обелиск, тогда, после боя, я насчитал свыше ста сожженных немецких танков и самоходных орудий.

А на южной окраине Понырей, у самой железной дороги, стоит памятник пехотинцу-освободителю. Здесь сражались многие части, в том числе и полк Дружинина.

После взятия Понырей мне довелось вновь встретиться с бывалым солдатом Григорием Окуневым и услышать его разговор с новичками, только что влившимися в поредевшие роты прославленного гвардейского полка. Солдат — с орденом на груди, видать, только что вернулся из санроты, на руке у него была свежая марлевая повязка. Окунев сидел в кругу молодежи, размышлял вслух.

— Посмотрите вокруг. Сколько «тигров» и «Фердинандов» сожжено здесь. Вот она, сила наша. Я думаю, ребята, когда разобьем фашистов, эти места святыми объявят. И, когда поезда будут проезжать мимо, обязательно станут торжественно объявлять: «Встаньте, товарищи! Шапки долой! Поныри проезжаем! Здесь насмерть стояли советские воины».

К исходу 12 июля мы почувствовали, что враг выдохся, что он измотан, обескровлен. В этот день против орловской группировки врага перешли в наступление войска Брянского и Западного фронтов. Гитлеровцы вынуждены были перейти к обороне.

Так с треском провалилось летнее наступление немцев. В Орловско-Курской битве гитлеровцы получили такой сокрушительный удар, от которого уже не смогли оправиться.

Впервые ночь прошла спокойно. Из частей возвратились работники политотдела. Коротко докладывали обстановку, информировали о настроении личного состава. Боевое настроение! Воины рвались вперед.