«Дипломатия» Луи де Нарбонна

«Дипломатия» Луи де Нарбонна

Наполеон понимал, что Россия для него — это загадочная, не понятая страна и не только из-за громадных просторов, но и прежде всего из-за состояния армии и планов ее использования императором Александром I. Поэтому, готовясь к будущим баталиям, он осознавал всю тяжесть и опасность принимаемого решения. Свою стратегическую затею он воспринимал, как «самое великое, самое трудное, на которое он когда-либо решался». В письме от 2 апреля 1811 года к вюртембергскому королю он словно исповедуется:

«…Война начинается против его желания (императора Александра. — Авт.), против моего собственного, против интереса Франции, так же как и России. Я часто был свидетелем подобных фактов, что опыт прошедшего открывает мне будущее».

А опыт прошедшего у него был велик. Почти вся Центральная Европа лежала у его ног — она была завоевана его доблестной Великой армией.

Зимой 1812 года он еще раз сверяет свои намерения со взглядами на войну видного дипломата, бывшего посла Франции в России Армана де Коленкура, которого совсем недавно заменил его коллега Жан Александр Ло де Лористон. В частном разговоре с Коленкуром Наполеон заявляет:

«Я оккупирую север Германии лишь для того, чтобы придать силу запретительной системе, чтобы действительно подвергнуть Англию карантину в Европе. Для этого нужно, чтобы я был силен повсюду. Мой брат Александр (русский император. — Авт.) упрям и видит в этих мерах план нападения. Он ошибается. Лористон непрерывно объясняет ему это, но у страха глаза велики, и в Петербурге видят только марширующие дивизии, армии, в боевой готовности, вооруженных поляков».

Но Коленкур понимал — шеф лукавит, так как все шаги и действия Наполеона говорили, что он идет напрямик, идет к войне вместе со своей непобедимой Великой армией.

Но чем дальше и глубже его поглощали размышления о войне с Россией, тем сильнее и вдумчивее он стал относиться к информационному обеспечению затеянного им наступления Великой армии. Для этой цели он усиливает разведывательную деятельность в отношении Русской армии и двора его Величества. Кроме лазутчиков, забрасываемых в глубокий ее тыл, он использует и дипломатические каналы.

В виду исключительной важности начинаемой военной кампании, Наполеон, как говорится, еще раз хотел сверить часы и найти ответы на острые вопросы стратегического характера. Для этой цели он посылает в апреле 1812 года в Вильно, где пребывал российский император Александр I с «культурной» программой, а вернее смотром войск, одного из своих самых приближенных друзей, генерал-адъютанта графа Луи де Нарбонна.

Русский император понимал, что Наполеон, двигая армию на восток, нацеливает ее на Россию. В частности от разведчиков он узнал о нахождении маршала Даву уже на Висле. Царь прибыл в Вильно с большой и представительной свитой, в которую входили: государственный канцлер Румянцев, председатель государственного совета Кочубей, обергофмаршал двора граф Толстой, генерал Аракчеев, министр полиции Балашев, адмирал Чичагов, статс-секретарь, вицеадмирал Шишков и генерал от инфантерии Римский-Корсаков, назначенный литовским военным губернатором на место Бенгисена.

21 апреля 1812 года был день Пасхи. Государь присутствовал при богослужении в дворцовой церкви. При смотре частей гарнизона в Вильно, состоявшего из двух бригад и 4-х пехотных дивизий, остался доволен его боеготовностью. В приказе по 1-й западной армии было объявлено начальствующим лицам высочайшее благоволение.

Нижним чинам пожаловал по рублю и по фунту говядины на каждого.

А вот инспекцией, прибывшей в Вильно 1-й артиллерийской бригаде, остался недовольным. Командиру бригады полковнику Глухову объявил высочайший выговор и сместил его с должности.

Император провел смотр войск, расположенных в Жмуди. В сопровождении военного министра Барклая-де-Толли они проинспектировали 1-й пехотный корпус Петра Христиановича Витгенштейна. Император остался доволен состоянием войск и поблагодарил начальников всех частей корпуса.

Он не только проделал смотры войск, но и выполнил ряд мероприятий культурного значения. Много общался с местным населением. Как отмечал современник Лавринович:

«Всякий имел к императору свободный доступ, и всякий мог его свободно лицезреть: то прогуливающимся по чудным окрестностям Вильны, то делающим, смотры войску, котораго в этот год в городе было видимо-невидимо».

В работе Федота Кудринского «Вильна въ 1812 году» есть упоминание о разоблаченном польском шпионе. Он писал, что во время пребывания императора в Вильно обнаружилось нахождение в городе французских шпионов. Действительный статский советник Яков Иванович Де Санглен — руководитель политического сыска, весной 1812 года назначенный начальником высшей военной полиции (военной контрразведки) 1-й Западной армии М.Б. Барклая-де-Толли поручил виленскому полицмейстеру Вейсу следить за всеми приезжающими в Вильно. Сам же Яков Иванович начал посещать известный тогда ресторан Крешкевича. Его внимание вскоре превлек крайне говорливый и развязный поляк, назвавшийся себя Дранжевским. Санглен познакомился с ним и, выведав, что нужно было, приказал Вейсу провести в его квартире обыск. Под домом и в дымоходной трубе были обнаружены записки Дранжевского о нашей армии, генералах, разные военные инструкции. Дранжеевский был арестован и выдал соучастников по шпионскому ремеслу, которых тоже удалось задержать.

* * *

А как же вел себя Луи де Нарбонн? Какие тайные задания он получил, и какие задачи должен был решить в Вильно? Ему было поручено: секретно выведать план военных действий Русской армии, выяснить настроения литовцев по отношению к России, войти в тайные сношения с видными и влиятельными представителями польского общества в городе Вильно. Но было у него и главное поручение: узнать, не планируется ли сосредоточение русских корпусов на границе и не начнет ли Русская армия военную кампанию первой?

Как писал уже упоминаемый Федот Кудринский Наполеон, готовясь к открытию военных действий и двигая армию к берегам Вислы и Немана ожидал, что русские упредят его и вторгнуться в восточную Пруссию и герцогство Варшавское, которые были им намечены, как исходный пункт вторжения в пределы России. Такое движение русских войск было очень желательно Наполеону. Пользуясь превосходством своих сил, он имел бы на своей стороне все военные преимущества. Но русские далеки были от таких планов.

Официально же миссия Нарбонна заключалась в том, что он должен поздравить русского императора Александра Павловича с прибытием в город Вильно и заявить, что император французов вовсе не желает войны, согласен мирным путем уладить все возникшие недоразумения и попросить русского императора следовать договорам, заключенным в Тильзите и Эрфурте.

Через сто с лишним лет, в 1941 году, возникла похожая ситуация, когда сначала Молотова, а потом Сталина убаюкивали Риббентроп и Гитлер. Фюрер накануне войны, а именно 14 июня послал советскому вождю свои искренние заверения о ненападении.

Не успел Нарбонн выехать по назначению, а шеф военной контрразведки Санглен через свою агентуру точно уже знал и о маршрутах его поездок, и о местах посещений.

Нарбонн прибыл в Вильно 6 мая 1812 года в 9 часов утра в сопровождении капитана Сабастиани, поручика Шабот, курьера Гаро, камердинера Гранто и двух лакеев Мере и Пери.

7 мая Нарбонн был приглашен во дворец к Государю на аудиенцию. Русский император в беседе с французом указал на необоснованность претензий Наполеона Бонапарта. Александр I внимательно посмотрел на французского посланника и заявил:

«Я не ослепляюсь мечтами; я знаю, в какой мере император Наполеон великий полководец, но на моей стороне, как видите, пространство и время. Во всей этой враждебной для вас земле нет такого отдаленного угла, который куда бы я ни отступил, нет такого пункта, который я не стал бы защищать, прежде чем согласиться заключить постыдный мир. Я не начну войны, но не положу оружия, пока хоть один неприятельский солдат будет оставаться в России».

В словах русского императора о том, что на его стороне самое главное и победоносное оружие — «пространство и время», был прогноз для француза. Это оружие могло победить в 1914-ом и победило в 1941 году.

Нарбонн потом заявит, что:

«Александр так тверд в своих убеждениях, доводы его так сильны и логичны, что я не мог ему ничего ответить, кроме пустых придворных фраз».

Таким образом, он саморазоблачился, признав, что его миссия не увенчалась успехом. На другой день, в 18 часов 33 минуты он покинул резиденцию, выехав в Варшаву. Выслушав отчет Нарбонна о поездке в Вильно, Наполеон выпалил: «Хотят войны, я ее начну…».

После этого он отдал своим войскам приказание двигаться к русским границам. 28 мая Наполеон выехал из Дрездена в Познань, а русский Государь в это время побывал на балу в имении генерала от кавалерии Леонтия Леонтьевича Бенигсена в Закрете, где получил известие от Санглена о том, что Наполеон начал переправу.

— Я этого ожидал, — воскликнул Александр, — но бал всетаки будет.

И действительно бал состоялся. Государь станцевал с супругой хозяина, а потом, обуреваемый тяжелыми мыслями о начавшейся войне, незаметно покинул имение, не показав ни малейшего беспокойства.

* * *

Известие о вторжении Наполеона произвело на Александра Павловича тяжелое впечатление. Он знал, что невозможно сдержать противника, дать ему крупное сражение и выбросить со своей территории. Знал и о намеченной стратегии военного министра — не давать генерального сражения Наполеону.

Подписав некоторые срочные бумаги, он направил рескрипт генералу-фельдмаршалу Петру Ивановичу Салтыкову о подготовке войск к отражению агрессии. В этом обращении есть знаменательные слова:

«Не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем».

В середине ночи он вызвал к себе бывшего обер-полицмейстера, ставшего министром полиции Александра Дмитриевича Балашова, и сказал ему:

«Ты, наверно не ожидаешь, зачем я тебя позвал. Я намерен тебя послать к императору Наполеону. Я сейчас получил донесение из Петербурга, что нашему министру иностранных дел прислана нота французского посольства, в которой изъяснено, что как наш посол князь Куракин неотступно требовал два раза в один день паспортов ехать из Франции, то сие принимается за разрыв и повелевается равномерно и графу Лористону просить паспортов и ехать из России…».

На словах «ехать из России» он остановился, словно пораженный внезапным ступором, затем, медленно выходя из него, добавил:

«Если Наполеон намерен вступить в переговоры, то они сейчас могут начаться, с одним условием, чтобы армии его вышли за границу; в противном же случае, даю слово, докуда хоть один вооруженный француз будет в России, не говорить и не принять ни одного слова о мире…Пусть же будет известно Европе и послужит новым доказательством, что начинаем войну не мы».

Балашов с поручениями Александра Павловича выехал в ту же ночь и на рассвете оказался в небольшом местечке Россиены, где располагалось небольшое подразделение авангарда французской армии. Гусары провели его сначала к Мюрату, кстати, женатому на сестре французского императора, а потом доставили в штаб 1-го корпуса маршала Даву.

Как писал Е.В. Тарле Даву, который «весьма грубо, невзирая на протест, отнял у Балашова письмо Александра и послал его с ординарцем к Наполеону. На другой день Балашову было объявлено, чтобы он передвигался вместе с корпусом Даву к Вильно. Только 29 июня Балашов попал таким образом в Вильно, а на другой день 30 июня к нему пришел камергер Наполеона граф Тюренн, и Балашов явился в императорский кабинет».

По воспоминаниям самого Балашова, написанным много лет спустя, после той исторической встречи, Наполеон признался:

«Я знаю, что война Франции с Россией не пустяк ни для Франции, ни для России. Я сделал большие приготовления, и у меня в три раза больше сил, чем у вас».

Потом он стал корить Александра за убийство отца, нелестно отозвался о полководческих способностях Барклаяде-Толли и, скрестив руки на груди, прошелся по кабинету, остановившись у окна. Внимательно посмотрел на Балашова и почти сочувствующе заметил:

«Никогда ни одна из ваших войн не начиналась при таком беспорядке…Сколько складов сожжено, и почему? Неужели у вас предполагали, что я пришел посмотреть на Неман, но не перейду через него? И вам не стыдно? Со времен Петра I, с того времени, как Россия — европейская держава, никогда враг не проникал в ваши пределы, а вот я в Вилне, я завоевал целую провинцию без боя. Уже хотя бы из уважения к вашему императору, который два месяца жил в Вильне со своей главной квартирой, вы должны были бы ее защищать! Чем вы хотите воодушевить ваши армии, или, скорее, каков уже теперь их дух? Я знаю, о чем они думали, идя на Аустерлицкую кампанию, они считали себя непобедимыми. Но теперь они наперед уверены, что они будут побеждены моими войсками».

Балашов, однако, нашелся, что сказать и осмелился предсказать ход и результаты войны словами:

«Это будет война всей нации, которая является грозной массой. Русский солдат храбр, и народ привязан к своему отечеству».

После обеда, устроенного императором Франции, на который были приглашены Балашов и ряд высокопоставленных чиновников наполеоновской администрации, а также несколько маршалов Великой армии, русский посланец вернулся и доложил Александру о разговоре с Наполеоном.

25 июня 1812 года Русским императором был отдан приказ по войскам, объявляющий об агрессии Наполеона и начале войны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.