4. Реальные безвозвратные потери Вооруженных сил СССР
4. Реальные безвозвратные потери Вооруженных сил СССР
Авторы статистического исследования утверждают, что, кроме донесений из войск, они использовали и «такие немаловажные источники, как книги районных (городских) военкоматов по учету извещений (на погибших, умерших и пропавших без вести военнослужащих), поступивших из воинских частей, госпиталей, Управления по персональному учету потерь сержантского и рядового состава Главупраформа и военных архивов»[252].
В них зарегистрировано 12 400,9 тыс. извещений. Указанная цифра добавляла к общим потерям, учтенным в оперативном порядке (11 444,1 тыс. чел.), еще 956,8 тыс. человек. Но в этих книгах нередко происходило дублирование учета извещений на погибших (пропавших без вести), когда на одного и того же человека посылалось в разные военкоматы (по запросам родственников, в связи с их эвакуацией, переездом) два или более извещения с соответствующей регистрацией. Под этим предлогом данными книг военкоматов авторы статистического исследования пренебрегли.
Кроме того, в книгах учета военкоматов были зарегистрированы в числе других и извещения, поступившие из Управления по персональному учету потерь в ответ на запросы родных и близких о тех, кто находился в народном ополчении, в партизанских отрядах, истребительных батальонах городов и районов, в спецформированиях других ведомств. Поскольку от этих формирований донесения об их численности и потерях в Генеральный штаб не представлялась, они также не были включены в потери военнослужащих.
Между тем все данные военкоматов о погибших и пропавших без вести военнослужащих по мере поступления сосредотачивались в соответствующих картотеках безвозвратных потерь ЦАМО. Эти картотеки начали создаваться, когда 9 июля 1941 г. был организован отдел учета персональных потерь в составе Главного управления формирования и комплектования Красной Армии. В обязанности отдела входили персональный учет потерь и составление алфавитной картотеки потерь. 5 февраля 1943 г. отдел преобразовали в Центральное бюро, а 19 апреля 1943 г. – в Управление персонального учета потерь личного состава действующей армии.
Учет вели по следующим категориям:
– погибшие – по донесениям воинских частей;
– погибшие – по донесениям военкоматов;
– пропавшие без вести – по донесениям воинских частей;
– пропавшие без вести – по донесениям военкоматов;
– умершие в немецком плену;
– умершие от болезней;
– умершие от ран – по донесениям воинских частей;
– умершие от ран – по донесениям военкоматов.
Одновременно учитывались дезертиры, военнослужащие, осужденные на заключение в исправительно-трудовые лагеря, приговоренные к высшей мере наказания – расстрелу, снятые с учета безвозвратных потерь как оставшиеся в живых, находившиеся на подозрении в том, что служили у немцев (так называемые «сигнальные»), и оставшиеся в живых бывшие военнопленные. Эти красноармейцы и сержанты не включались в перечень безвозвратных потерь.
После войны картотеки поступили на хранение в Архив Министерства обороны СССР (ныне Центральный архив Министерства обороны РФ). База картотек безвозвратных потерь была значительно шире, нежели книги учета военкоматов. Они составлялись не только на основе донесений войсковых частей, извещений военкоматов и запросов родственников в связи с потерей связи с фронтовиками. Учитывая, что информация о судьбе большого количества военнослужащих из воинских частей не поступила, в 1946 г. было принято решение принимать на учет безвозвратных потерь по представлениям из военкоматов.
Немалая часть имен была установлена работниками военкоматов во время подворового опроса, проведенного в 1946–1947 гг. на основании Директивы Главного штаба Сухопутных войск Советской Армии № орг/4/751524 от 24 апреля 1946 г.[253], с задачей выявить всех военнослужащих рядового и сержантского состава, о судьбе которых нет никаких вестей.
Работники райвоенкоматов буквально обходили дворы, дома и собирали сведения о не вернувшихся с войны. Работа проводилась в «тесной увязке с органами МГБ и МВД». Насколько они это делали добросовестно (учитывая слабую укомплектованность военкоматов транспортом и недостаток средств), сейчас трудно сказать. Собранные сведения сверялись с имеющимися данными, по ним принимались надлежащие решения. После обработки они включались в соответствующие картотеки. Трудно представить, что люди в обстановке всеобщего доносительства и под бдительным оком компетентных органов могли сообщать ложные сведения о своих близких. Но опрашивали только тех, кто выжил… Так что собранная таким способом информация все еще далека от полноты.
Много карточек в ЦАМО было заведено на основе изучения материалов бывшей Справочной службы вермахта WAST (Центральное бюро по учету военных потерь и военнопленных) – картотеки на военнопленных-офицеров и на военнопленных-солдат, переданных СССР американцами вскоре после войны. Собранные в этих картотеках данные дали основной прирост числа советских военнослужащих, пропавших без вести.
По состоянию на начало 1990 г. в ней содержалось 17,2 млн карточек[254], в каждой из которых – судьба одного конкретного человека. Фонд картотеки, таким образом, вдвое перекрывает подсчитанное Г.Ф. Кривошеевым число демографических безвозвратных потерь Вооруженных сил (8668,4 тыс.) и в 1,5 раза – опубликованные им цифры военно-оперативных безвозвратных потерь (11 444,1 тыс.).
Указанное число почти на 5,8 млн человек превышает число общих потерь, исчисленное группой С.М. Штеменко. Руководитель авторского коллектива Г.Ф. Кривошеев заручился справкой начальника ЦАМО о том, что картотеки еще не обработаны на предмет удаления дублирующих сведений и поэтому не могут являться достоверным источником при создании труда о потерях. Принятое решение не учитывать данные учета персональных потерь тогда было вполне правомерным.
В связи с принятием Постановления Политбюро ЦК КПСС от 17 января 1989 г. «О Всесоюзной Книге Памяти» и планируемым началом работы в ее районных и городских редколлегиях с 1990 г. были наконец рассекречены извещения о судьбе выбывших из строя военнослужащих («похоронки»). С этого же года в ЦАМО приступили к работе по упорядочению учета безвозвратных потерь и устранению из картотек дублирующих сведений. Из них были исключены также следующие категории выбывших из строя военнослужащих: дезертиры, осужденные и направленные в места заключения, а также снятые с учета советские военнослужащие, оказавшиеся живыми, в том числе вернувшиеся из плена после войны (по данным органов репатриации). Одновременно осуществлялся подсчет персональных учетных карточек по буквам алфавита и категориям потерь.
В это же время во Всесоюзном (ныне Всероссийском) научно-исследовательском институте документоведения и архивного дела (ВНИИДАД) начал создаваться электронный Центральный банк данных (ЦБД). Для этого в институт доставлялись соответствующие архивные документы трех центральных советских архивов – ЦАМО, Военно-медицинского архива (музея) и Архива ВМФ. К 1995 г. во вновь созданном Научно-информационном центре «Судьба» содержалось почти 20 млн сведений (персоналий) о погибших и пропавших без вести военнослужащих. Эти данные использовались при издании Книг Памяти в регионах Советского Союза. В 2002 году в очереди в фонд «Народная Память» (правопреемник НИЦ «Судьба») стояло более 40 тыс. человек, чтобы хотя бы приблизительно узнать место и обстоятельства гибели своих родных и близких. Опыт более чем 20-летней работы обоих фондов по увековечению памяти погибших и пропавших без вести показывает, что многие тысячи воинов вообще не числятся ни в каких картотеках и базах данных. И их семьи уже во втором и третьем поколениях не могут разыскать могилы или узнать хоть что-нибудь об обстоятельствах гибели родных и близких.
На 1 ноября 2000 г. в картотеке ЦАМО было обработано 20 букв алфавита. Это дало по восьми категориям рядового и сержантского состава следующие цифры – 9 524 398 человек. При этом с учета безвозвратных потерь было снято 116 513 человек, оказавшихся живыми по донесениям военкоматов. По оставшимся не обсчитанными шести буквам алфавита был проведен предварительный обсчет, в результате которого было выявлено еще 2 910 000 человек безвозвратных потерь. Всего в этой картотеке осталось 12 434 398 красноармейцев и сержантов (без учета потерь Военно-морского флота, внутренних и пограничных войск НКВД СССР). По такой же методике обсчитали и алфавитную картотеку безвозвратных потерь офицерского состава Красной Армии. В ней осталось около 1 млн 100 тыс. человек. Таким образом, в результате побуквенного обсчета данных двух картотек безвозвратные потери Красной Армии погибшими, пропавшими без вести, умершими от ран, болезней и в плену в ходе войны составили 13 534,4 тыс. бойцов и командиров[255]. И это только демографические потери…
Работа по упорядочению учета безвозвратных потерь и устранению из картотек дублирующих сведений продолжалась. На март 2008 г. в результате побуквенного обсчета в картотеке безвозвратных потерь рядового и сержантского состава Вооруженных сил, по неофициальным данным (результаты работы сотрудников ЦАМО не афишируются), оставалось 13 271 269 персональных карточек. По видам потерь они распределялись следующим образом (в скобках – в процентах к общему числу):
– убито – 4 173 709 (31,45 %);
– умерло от ран и болезней – 1 383 052 (10,42 %);
– погибло в плену – 495 558 (3,73 %);
– пропало без вести – 7 156 262 (53,92 %), в том числе по данным командиров войсковых частей – 1 720 951, по данным военкоматов – 5 435 311;
– приговорены к высшей мере наказания (расстрелу) – 62 688 (0,47 %).
Таким образом, по данным картотеки безвозвратные потери рядового и сержантского состава больше, чем подсчитано авторским коллективом Г.Ф. Кривошеева, на 2 896 961 человек (или на 28 %). У него их в общей сложности числится 10 374 308 чел., в том числе сержантов – 1 984 603, а рядовых – 8 389 705[256].
Поименный учет потерь офицеров был поставлен намного лучше, нежели рядового и сержантского состава. По результатам побуквенного обсчета персональных карточек потери офицеров по состоянию на конец 2000 г. составляли примерно 1,1 млн человек[257]. К концу 2007 г. из этой картотеки по различным причинам были исключены 125 232 офицера, и в ней осталось около 970 тыс. чел. Но к этому времени в это число еще не были включены солдаты и сержанты, занимавшие офицерские должности. По данным Г.Ф. Кривошеева, безвозвратные потери офицеров с учетом 122 905 военнослужащих, не имевших офицерских званий, но занимавших офицерские должности, составили 1 023 088 чел.[258] Это убедительно свидетельствует о достаточной степени достоверности данных этой картотеки.
Используя сведения картотек безвозвратных потерь ЦАМО, а также данные Г.Ф. Кривошеева о потерях других категорий личного состава, можно подсчитать общие безвозвратные потери Вооруженных сил СССР в ходе Великой Отечественной войны. Для наглядности цифры картотек сопоставляются с данными таблицы 120 из книги Г.Ф. Кривошеева:
Таблица 12
Сравнение данных о безвозвратных потерях Вооруженных сил СССР, полученных из различных источников (в тыс. чел.)[259]
Примечание: *Имеются в виду не только убитые и умершие от ран военнослужащие, но и все выбывшие из строя (исключенные из списка): умершие от болезней, погибшие в результате происшествий и несчастных случаев, осужденные к расстрелу (небоевые потери), а также оставшиеся пропавшими без вести после войны и не вернувшиеся из плена.
Суммарные безвозвратные потери военнослужащих в этом случае составят 14 607,2 тыс. чел. Это число поразительно близко к итоговой цифре безвозвратных потерь советских военнослужащих в Великой Отечественной войне (14 546,6 тыс.), полученной нами в таблице 11. Разница между ними всего-навсего 0,4 %! Сюда же точно подходит и число 14 540,7 тыс., исчисленное нами ранее с учетом нескомпенсированного дефицита убыли личного состава Красной Армии на 1 марта 1942 г. (3 млн 96,6 тыс.). Совсем недалеко от них ушла и величина безвозвратных потерь СССР, полученная нами ранее после корректировки численности Вооруженных сил СССР до и после войны, учета вернувшихся в строй после отпусков по ранению, повторно мобилизованных из промышленности, местной ПВО и ВОХР, а также пропавших без вести военнообязанных, – 14 824,7 тыс. Она превышает итоговую цифру из таблицы 11 лишь только на 1,9 %. А ведь все четыре этих результата были получены совершенно разными и независимыми методами. Такое многократное совпадение не может быть случайным, оно убедительно свидетельствует, что итоги наших расчетов очень близки к истинным.
В то же время полученное по данным картотек ЦАМО число на 3163,1 тыс. чел. больше, чем потери Красной Армии и Военно-морского флота по данным Г.Ф. Кривошеева. И совсем игнорировать такую большую разницу сейчас недопустимо.
Больше того, указанные цифры, по существу, являются демографическими потерями военнослужащих, так как из картотек исключены вернувшиеся из плена советские военнослужащие и вторично призванные в армию на освобожденной территории, конечно, если они остались в живых. Они превышают авторские демографические потери (8668,4 тыс.) почти на 6 млн чел. (5938,8 тыс.), или в 1,7 раза. И считать их значительным преувеличением не стоит хотя бы потому, что, по данным И.И. Ивлева, работа по упорядочению картотеки потерь рядового и сержантского состава была завершена в конце 2010 г. Подсчитаны по видам потерь и буквам алфавита все карточки. В итоге получилась сумма в 15,3 млн чел.[260], учтенных как потери личного состава солдат и сержантов, что составило 88 % от общей численности картотеки на начало 1990 г.! Соответственно возрастут и суммарные безвозвратные потери военнослужащих. На сколько – подождем, когда Министерство обороны соизволит все-таки опубликовать данные картотек безвозвратных потерь ЦАМО.
В том, что отчетные данные войск, на которых построил свою статистику коллектив Г.Ф. Кривошеева, далеко не полны и разительно отличаются от данных картотек безвозвратных потерь ЦАМО, нет ничего нового и удивительного. Еще в приказе народного комиссара обороны № 0270 от 12 апреля 1942 г. «О персональном учете безвозвратных потерь на фронтах» откровенно сказано: «На персональном учете состоит в настоящее время не более трети действительного числа убитых. Данные персонального учета пропавших без вести и попавших в плен еще более далеки от истины»[261].
Указанные в приказе недостатки так и не были полностью устранены до самого конца войны. Десятки тысяч тех, кто был призван по мобилизации, но до сих пор не числится ни в одной из картотек, заведомо перекроют некоторое количество еще оставшихся в картотеках ЦАМО возможных «дублеров». Характерный пример приводит И.И. Ивлев. В ходе проведения Вахты Памяти на территории Ярцевского района Смоленской области с 25 августа 2010 г. по 23 августа 2011 г. найдено и захоронено с воинскими почестями 548 чел. Из 60 персоналий, установленных по бланкам смертных медальонов, учтено:
– в боевых донесениях частей о потерях – 4 человека (7 %);
– в донесениях РВК по месту жительства родственников как не вернувшиеся и пропавшие без вести – 33 человека (55 %);
– в других источниках – 3 человека (5 %);
– вообще не учтены – 20 человек (33 %)[262].
Вовсе не случайно Г.Ф. Кривошеев в соответствующем месте оговорился: «Демографические потери военнослужащих списочного состава»[263] (выделено нами. – Авт.). Тех же, кто был призван по мобилизации, но кого не включили в списки частей по различным причинам (в том числе и из-за безответственного отношения к учету личного состава), просто списали в убыль гражданского населения СССР.
Чтобы поставить под сомнение данные картотек безвозвратных потерь ЦАМО, часто приводится следующий довод: в большинстве донесений военкоматов и Управления по персональному учету потерь НКО (составленных на основе запросов родных) нет данных о прохождении службы призванными лицами. Поэтому в них могут содержаться сведения о лицах, которые «в войсках не служили, а были направлены военкоматами в формирования гражданских ведомств (морской и речной флоты, гражданскую авиацию, железнодорожный транспорт, предприятия оборонной промышленности и др.). Эти погибшие и умершие в последующем были учтены в общем числе людских потерь страны (26,6 млн чел.)»[264].
Но речь-то идет о разнице почти в 3 млн человек. Известно, что на укомплектование войск и органов НКВД, соединений и частей дружественных армий, для работы в промышленности и в военные формирования других ведомств передано 5039,6 тыс. чел.[265] Неужели 3 млн из них погибли или пропали без вести? Где, когда, в какой обстановке в формированиях гражданских ведомств и в оборонной промышленности могли быть такие потери военнообязанных? Где они зафиксированы? А ведь из промышленности и формирований НКВД периодически изымали военнообязанных путем разбронирования.
Кстати, при желании можно было бы проверить, кто из родных пропавших без вести солдат и сержантов получал военные пенсии. Наше государство просто так не выплачивало пособий их родителям и детям, последним до 18 лет (а учащимся высших учебных заведений – до их окончания).
Как же можно не учитывать тех, кого призвали и которые не вернулись с войны? Разве виноваты все эти люди, которых не хотят признать защитниками Родины, в том, что персональный учет личного состава в частях и соединениях не был налажен как следует? Почему 500 тыс. человек, призванных, но не попавших в свои части, не учтены как потери военнослужащих? Ведь их служба началась с момента призыва и отправки их в части!
А дело в том, что признание данных картотек ЦАМО поставит под сомнение (слишком велика разница!) как цифры безвозвратных военно-оперативных потерь Вооруженных сил СССР (11 444,1 тыс.), так и демографические потери военнослужащих (8668,4 тыс.)[266]. Придется пересматривать результаты расчетов авторов труда «Россия и СССР в войнах ХХ века», причем в большую сторону. А делать это соответствующие ведомства по известным причинам не хотят – ведь тогда изменится общее соотношение по безвозвратным потерям противоборствующих сторон в людях. Именно поэтому картотеки безвозвратных потерь ЦАМО как бельмо в глазу определенных лиц. Отсюда и недавние публичные заявления некоторых больших начальников о том, что они сами до сих пор числятся в картотеках погибшими или пропавшими без вести. Подобными заявлениями пытаются подорвать доверие к данным картотек. Недаром еще в 1995 г., когда истек 50-летний срок их хранения, поступали предложения уничтожить картотеки. Нельзя исключить, что эти попытки могут быть реализованы сейчас под предлогом истечения установленных сроков их хранения или, например, при реорганизации архивов и передаче дел из одного учреждения в другое.
Нежелание соответствующих инстанций учитывать данные картотек безвозвратных потерь ЦАМО – еще одно свидетельство наличия политического заказа: ни в коем случае не допустить резкого дисбаланса в соотношении безвозвратных потерь противоборствующих сторон в Великой Отечественной войне, свести его к минимуму. Скорее всего, он был высказан негласно (подобные решения и указания, как правило, документально не оформлялись). Политический заказ особенно хорошо просматривается на многочисленных примерах занижения потерь в неудачных для Красной Армии операциях.
Значительную часть безвозвратных потерь составили военнослужащие, пропавшие без вести и попавшие в плен, – около 54 %, учтенных в картотеках безвозвратных потерь ЦАМО. Разница в несколько миллионов человек по сравнению с данными Г.Ф. Кривошеева как раз и набегает в основном за счет этого вида потерь. Авторы труда о потерях сетуют, что им не удалось найти немецкие документы, содержащие полные сведения о числе советских военнопленных, захваченных до начала 1942 г. Объяснили они это тем, что в 1941 г. представление донесений частями вермахта о числе взятых в плен советских военнослужащих не являлось обязательным. Распоряжение войскам по этому вопросу было отдано ОКХ только в январе 1942 г. [267]
Видно, плохо искали. Обратимся к немецким данным за самый тяжелый для нас 1941 г. (по существу, полгода боевых действий). Выступая в рейхстаге 11 декабря 1941 г., Гитлер сообщил, что за пять месяцев войны, с 22 июня по 1 декабря, захвачено и уничтожено 17 332 советских боевых самолета, 21 391 танк, 32 541 орудие. Советский агитпроп, естественно, объявил эти цифры выдумками Геббельса и бредом бесноватого фюрера. Этой линии придерживались и после войны – более 50 лет.
В настоящее время авторский коллектив Г.Ф. Кривошеева подсчитал, что Красная Армия в 1941 г. потеряла 20,5 тыс. танков (из них 3,2 тыс. средних и тяжелых), 17,9 тыс. боевых самолетов, 101,1 тыс. орудий и минометов (без учета 50-мм минометов – 63,1 тыс.)[268]. Эти цифры ненамного отличаются от тех, что объявил Гитлер[269]. Попутно заметим, что к декабрю 1941 г. в действующей армии оставалось всего 1958 танков, из них 1393 легких[270]. И это с учетом прибывших в Советский Союз с октября по декабрь английских танков в количестве 361[271].
Одновременно фюрер заявил, что к 1 декабря было взято в плен 3 806 865 советских солдат и офицеров. Еще большее число – 3,9 млн – назвал 19 февраля 1942 г. руководитель рабочей группы по использованию рабочей силы в управлении 4-летним планом Мансфельд в Экономической палате Рейха[272]. Оно базировалось на докладах немецких войск, согласно которым с начала войны по 31.12.1941 в плен было взято 3 906 765 человек (в т. ч. 15 196 офицеров)[273]. Однако после последующего уточнения их общее количество на 20.12.1941 уменьшилось до 3 350 639 (из них 15 179 офицеров), включая тех, кто к тому времени умер, бежал или был освобожден[274]. Видимо, это произошло за счет устранения двойного счета и исключения из числа военнопленных гражданских лиц, которых с самого начала стали привлекать к работе в промышленности и сельском хозяйстве без всяких ограничений.
В официальной немецкой истории Второй мировой войны записано:
«Из 3 350 000 советских военнопленных, захваченных в 1941 г., к 1 февраля 1942 г. погибло почти 60 %, включая свыше 600 000, начиная с декабря 1941 г. Их смертность была особенно высока на территории Рейха (18,5 % в декабре 1941 г.). К началу апреля 1942 г. около 47 % советских военнопленных умерли там от голода и тифа. Только одного этого факта вполне достаточно для доказательства, что советские военнопленные погибли не из-за каких-то неизбежных «чрезвычайных обстоятельств», а стали жертвами бесчеловечной политики, обрекавшей их на голодную смерть»[275].
Эти цифры хорошо перекликаются с данными уже известного нам К. Штрайта: из 3 350 639 советских военнопленных к 1 февраля 1942 г. в живых осталось только 1 020 531 человек, а еще 280 108 были отпущены. Остальные более 2 млн стали жертвами расстрелов, эпидемий, голода и холода[276]. Отметим, что основная масса советских военнопленных погибла от недоедания, болезней и лишений в 1941 г. – начале 1942 г. После поражения под Москвой, ознаменовавшего окончательный провал блицкрига, когда война перешла в фазу борьбы на истощение, пленные понадобились немцам в качестве дешевой рабочей силы. И отношение к ним соответственно изменилось: их перестали сознательно и целенаправленно сживать со света. Поэтому у тех, кто сумел уцелеть до этого времени, и у попавших в немецкий плен позже шансы на выживание значительно повысились.
К. Штрайт также приводит данные об общем количестве советских военнопленных, захваченных вермахтом. По данным отдела по делам военнопленных ОКВ, на 1 мая 1944 г. в немецком плену их насчитывалось 5 163 381 человек, в декабре 1944 г. – 5,6 млн; по данным ОКХ от 20 февраля 1945 г. – 5 734 528 на 31 января 1945 г.[277] Отметим, что и эта цифра, по существу, не является окончательной, ведь советские военнослужащие продолжали попадать в плен к немцам до самого конца войны. Например, даже в третьей декаде апреля 1945 г. в результате контрудара группы армий «Центр» под командованием Ф. Шернера часть войск 2-й польской и 52-й советской армий попали в окружение в районе Бауцена и понесли значительные потери. При этом 600 бойцов и командиров из их состава оказались в немецких руках[278]. Однако сведения о количестве советских военнопленных, захваченных вермахтом в последние три месяца войны, страдают неполнотой и недостоверностью, поэтому мы не будем их учитывать.
Совсем другое дело – военнослужащие Красной Армии, попавшие в плен к румынам и финнам. Мы уже приводили точную информацию об их количестве. С ее учетом при определении наших военно-оперативных потерь к числу военнослужащих Красной Армии, взятых в плен армией Германии, надо добавить 146,3 тыс. чел., плененных ее сателлитами. Таким образом, общее количество советских военнопленных, захваченных немцами и их союзниками, составит не менее 5,88 млн человек, что на 1,32 млн больше числа, подсчитанного коллективом Г.Ф. Кривошеева.
Авторы труда «Россия и СССР в войнах ХХ века», признав в основном немецкие данные о наших потерях в боевой технике, категорически не согласны с числом советских военнопленных. В связи с этим нам придется еще раз вернуться к докладу Г.Ф. Кривошеева на заседании Ассоциации историков Второй мировой войны:
«Результаты исследования материалов, в том числе архивных документов немецкого военного командования, подтверждают, что 4559 тыс. советских военнослужащих оказалось в плену. А около 450–500 тыс. военнослужащих из числа без вести пропавших погибли, остались на оккупированной территории, попали к партизанам.
Эти данные в основном подтверждаются сведениями Главного командования сухопутных сил Германии, опубликованными в журнале боевых действий, согласно которым к 20 декабря 1942 года попало в плен советских военнослужащих 3 350 639 человек»[279].
Видимо, кто-то дезинформировал Г.Ф. Кривошеева по этому вопросу.
Странно, каким образом авторы исследовали архивные документы немецкого военного командования, если как раз эти цифры относятся к декабрю 1941 г. Согласно журналу боевых действий ОКХ, уточненное немцами общее количество советских военнопленных на 20.12.1941 составляло 3 350 639 чел. (из них 15 179 офицеров), включая тех, кто к тому времени умер, бежал или был освобожден[280].
Свое несогласие с немецкими данными о количестве военнопленных авторы аргументируют также тем, что, кроме военнослужащих, «в лагерях для военнопленных находилось большое число мирных советских граждан, которые не являлись военнослужащими и были захвачены немцами в нарушение Гаагской и Женевской конвенций»[281]. Донесения о них в армейские (флотские) штабы и в Генеральный штаб не представлялись. Поэтому, по мнению Г.Ф. Кривошеева, публикуемые в зарубежной печати сведения о числе военнопленных не могут быть приняты за основу для определения реального числа советских военнослужащих, оказавшихся в немецком плену. Донесения в наш Генштаб не представлялись, но при чем здесь немецкие данные? Их достоверность надо проверять, сопоставляя сведения из различных источников, и на этой основе пытаться определить, хотя бы приблизительно, более реальное число советских военнослужащих, попавших в немецкий плен.
Действительно, немцы при подсчете захваченных военнопленных не обращали внимания, по какому ведомству они проходят. Например, среди них было много военных строителей. Об их количестве, задействованном на территории приграничных округов, можно судить на примере Прибалтийского Особого военного округа. Всего в полосе округа приступили к работе 87 строительных, 35 саперных и 8 автобатальонов, прибывших из внутренних военных округов[282]. Эти подразделения, сформированные из числа призванных на 6-месячные военные сборы в марте-мае 1941 г., были направлены из всех военных округов СССР на советско-германскую госграницу для строительства укреплений. Их личный состав не был учтен как мобилизованные[283], поэтому в книги призыва по мобилизации военкоматов они не попали, хотя в их карточках учета военнообязанных запаса были сделаны соответствующие отметки, и они были отложены в отдельные картотеки[284].
По штату батальоны имели в своем составе: строительные – 1000 чел., саперные – 455 чел., автомобильные – 529 чел.[285] Таким образом, численность военных строителей, занятых на строительстве объектов ПрибОВО (СЗФ) могла составить, по расчетам И.И. Ивлева, не менее 107 тыс. чел. В ходе боев их зачастую использовали для восполнения потерь частей и соединений. Лишь небольшая часть (не более 30 %) этих воинов в августе и сентябре 1941 г. убыла из подчинения СЗФ в составе строительных частей, отведенных в ближний тыл для строительства оборонительных рубежей.
На 19 сентября 1941 г. на строительстве в полосе Западного фронта было задействовано 9 отдельных строительных батальонов, в полосах Резервного и Брянского фронтов – 129 батальонов. В стройбатах, строивших укрепления Ржевско-Вяземского рубежа, насчитывалось 85 336 чел. Они понесли большие потери. Из 100 тыс. строителей Западного управления оборонительных работ на новые рубежи перешли 42 тыс.[286]
Если в середине сентября полевые строительства Главного управления оборонительных работ имели в своем составе 1 млн 200 тыс. чел., то к 10 октября их осталось 700 тыс. Потери военных строителей убитыми, ранеными, пропавшими без вести, оказавшимися в плену составили 500 тыс. чел.[287] Сколько среди них было военнослужащих, которые состояли на довольствии в НКВД и Наркомате обороны? А ведь в октябре– декабре 1941 г. было сформировано шесть саперных армий, в состав которых входили 33 саперные бригады[288]. Они относились к действующей армии, работали в тылу фронтов и нередко оказывались непосредственно вовлеченными в боевые действия. В их составе числилось еще больше военнослужащих, которые при отходе и в окружениях зачастую попадали в плен. Наверняка в Генштабе есть соответствующие данные. Их тоже не учитывали?
Авторы труда о потерях не хотят учитывать и ополченцев, многие из которых погибли, пропали без вести или попали в плен. Их засчитали в общие потери населения страны. Между тем их мобилизация в народное ополчение, например, столицы, согласно постановлению ГКО, проводилась райкомами партии (200 тыс. москвичей) и Московской области (50 тыс. колхозников) под руководством штаба МВО с последующим оформлением мобилизованных через райвоенкоматы. При этом добровольцам обещали, что они будут пользоваться правами военнослужащих (выделено нами. – Авт.). В частности, постановлением ГКО № 10 от 4 июля 1941 г. предусматривалось, что «в случае инвалидности и смерти мобилизованного мобилизованный и его семья пользуются правом получения пенсии наравне с призванными в состав Красной Армии»[289].
При этом сроки на проведение мобилизации были определены весьма жесткие. Так, вышеупомянутое постановление ГКО требовало провести формирование первых 12 дивизий к 7 июля[290], т. е. всего-навсего за три дня. Поэтому в большинстве случаев учесть мобилизованных ополченцев в военкоматах не успели. А списки мобилизованных во многих райкомах Москвы и области были уничтожены во время паники 16 октября. Но разве ополченцы виноваты во всем этом?
До сих пор советы ветеранов ополченских дивизий за редким исключением безуспешно пытаются восстановить списки своих боевых товарищей. Так, в 13-ю сдно (140-я сд) вступали добровольцами работники и сотрудники минимум 26 предприятий, организаций и школ Ростокинского района г. Москвы. К 65-летию Победы совету ветеранов удалось установить фамилии 488 ополченцев из более 11 тыс. бойцов и командиров дивизии[291].
Уже после мобилизации первых 12 дивизий народного ополчения (на первых порах там насчитывалось порядка 150 тыс. чел.) районы Московской области продолжали создавать отдельные подразделения и части. Ополченские формирования создавались и в других городах, хотя и не все из них были включены в состав действующей армии. Что уж говорить о людях, мобилизованных полевыми военкоматами на освобожденной от врага территории. Порой их бросали в бой, не только не переписав в подразделениях, но и не переодев в военную форму и даже полностью не вооружив.
Г.Ф. Кривошеев справедливо указывает, что в лагеря советских военнопленных попадали не только они, но и «попавшие в плен партизаны, подпольщики, личный состав незавершенных формирований народного ополчения, местной противовоздушной обороны, истребительных батальонов и милиции, а также военизированных формирований гражданских ведомств и часть лиц, угнанных на каторжные работы»[292]. Тут, правда, необходимо иметь в виду, что пойманных подпольщиков и партизан немцы, как правило, не считали военнопленными и без промедления казнили, особенно в первую половину войны.
Все перечисленные выше категории авторы статистического исследования в расчет безвозвратных потерь Вооруженных сил СССР не включили, чтобы ни в коем случае не превысить заранее определенное число безвозвратных потерь Вооруженных сил СССР.
Судьба людей, пропавших без вести во время Великой Отечественной войны, волнует миллионы семей России и бывших республик Советского Союза. По данным Г.Ф. Кривошеева, в плену погибло около 2,5 млн чел.[293] А в картотеках ЦАМО документально (по фамилиям) по состоянию на 2008 г. подтверждена гибель в плену только 495,6 тыс. военнопленных. Немцы, известные своей пунктуальностью и стремлением к порядку, на каждого военнопленного заводили карточку, где указывались, кроме обычных сведений о самом человеке, войсковая часть и место пленения, сведения о месте рождения и родителях. В стационарных (постоянных) лагерях военнопленных (Stalag) пленного фотографировали и брали отпечатки пальцев. По имеющимся сведениям, в одном из хранилищ ЦАМО РФ до сих пор лежат неразобранными в пачках около 500 тыс. карточек советских военнопленных, погибших в плену, переданных немецкой стороной. Большая часть из них наверняка до сих пор числятся пропавшими без вести. Они до сих пор даже не переведены. Чем это можно объяснить? Отсутствием средств или непростительным нежеланием выяснять судьбы воинов, попавших в плен? Кто за это должен ответить?
Противоположная тенденция просматривается при определении безвозвратных потерь Вооруженных сил Германии. В связи с этим представляет несомненный интерес состав немецких военнопленных, находившихся в советском плену. Среди них тоже имелись группы людей, аналогичные тем, на которые указывает Г.Ф. Кривошеев. К ним относился, например, вспомогательный персонал системы ПВО Германии, личный состав отрядов военно-трудовой повинности, частей и подразделений полиции, гитлерюгенда, фольксштурма и военизированной строительной организации Тодта. Одним словом, все захваченные советскими войсками немцы, облаченные в униформу, похожую на военную. Они чаще всего тоже содержались не отдельно, а в обычных советских лагерях военнопленных, заметно увеличивая их общее количество.
Больше того, в конце войны острейшая нужда в рабочих руках заставила советское командование пойти на чрезвычайные меры. 16 декабря 1944 г. Сталин подписал Постановление ГКО № 7161сс, в котором, в частности, говорилось:
1. Мобилизовать и интернировать с направлением для работы в СССР всех трудоспособных немцев в возрасте – мужчин от 17 до 45 лет, женщин – от 18 до 30 лет, находящихся на освобожденных Красной Армией территориях Румынии, Югославии, Венгрии, Болгарии и Чехословакии.
Установить, что мобилизации подлежат немцы как немецкого и венгерского подданства, так и немцы – подданные Румынии, Югославии, Болгарии и Чехословакии.
2. Руководство мобилизацией возложить на НКВД СССР (т. Берия)[294].
И это было только начало принудительного вывоза немецкой рабочей силы в СССР. В конце января 1945 г. Красная Армия пересекла границу Третьего рейха, и незамедлительно, уже 3 февраля, появилось Постановление ГКО № 7467сс. Оно предписывало 1-му, 2-му и 3-му Белорусским, а также 1-му Украинскому фронтам провести очередную мобилизацию немецкого гражданского населения, на этот раз на территории Германии. Мобилизовать надлежало:
«…всех годных к физическому труду и способных носить оружие немцев-мужчин в возрасте от 17 до 50 лет. Немцев, в отношении которых будет установлено, что они служили в немецкой армии или частях «Фольксштурма», считать военнопленными и направлять в лагеря НКВД для военнопленных. Из остальных мобилизуемых немцев сформировать рабочие батальоны по 750–1200 человек в каждом для использования на работах в Советском Союзе, в первую очередь в Украинской и Белорусской ССР»[295].
Все эти кампании проводились в рамках так называемой «репарации трудом», которую уже заранее наложили на все еще продолжавшую воевать Германию. В их итоге с января по май 1945 г. в СССР вывезли 303 489 человек, из них, по меньшей мере, 51 787 женщин[296]. В первую очередь интернированные предназначались для использования в промышленности СССР в составе рабочих батальонов. Но некоторые из них, как видно из текста Постановления ГКО, изначально рассматривались в качестве военнопленных и потому направлялись в соответствующие лагеря НКВД. Таких набралось ни много ни мало 10 263 чел.[297] А ведь они не имели никакого отношения к военнослужащим вермахта, захваченным в ходе боевых действий. Речь шла о гражданских людях, демобилизованных или дезертировавших еще до прихода Красной Армии. Причем не только из вермахта, но и из фольксштурма – прямого аналога того самого народного ополчения, бойцам которого Г.Ф. Кривошеев категорически отказывает в праве считаться военнослужащими.
Но и ими дело отнюдь не ограничивалось. По разным причинам часть интернированных вместе с эшелонами военнопленных попала в лагеря НКВД, куда они совсем не предназначались. Чтобы исправить эту ошибку, понадобилась специальная Директива ГУПВИ (Главное управление по делам военнопленных и интернированных) НКВД № 28/35 от 6 июня 1945 г. «О введении раздельного учета военнопленных и интернированных в лагерях НКВД для военнопленных». Она строго предписывала:
«1. …выявить всех интернированных граждан – членов различных вражеских организаций, руководителей областных, уездных дум, управляющих, бургомистров, руководителей хозяйственных и административных организаций, редакторов газет, журналов, авторов антисоветских изданий и всех других и впредь в строевых записках, представляемых на военнопленных, их не показывать как не относящихся к военнопленным…
3. Всех выявленных в лагерях и спецгоспиталях интернированных граждан в очередной строевой записке по военнопленным списать графой «Убыло на учет интернированных», а по строевой записке на интернированных принять на учет графой «Прибыло с учета военнопленных»[298].
Выявленных таким образом гражданских людей, волею случая попавших в лагеря для пленных военнослужащих, оказалось совсем не мало. Больше того, они нашлись не только среди немцев. Согласно справке ГУПВИ НКВД, на 1 января 1949 г. 25 318 бывших военнопленных из Германии и ее союзников были переданы на учет интернированных. Еще 21 411 из них перевели в лагеря ГУЛАГа. Причем речь идет отнюдь не об осужденных военными трибуналами, те выделены в отдельную графу, так же как и убывшие в тюрьмы[299]. При этом все они, конечно же, продолжали фигурировать в общем балансе военнопленных в Советском Союзе, раздувая их суммарную численность.
Но это еще далеко не все. После выхода Красной Армии на территорию государств гитлеровского блока было принято решение очистить ее тылы от потенциально враждебных элементов. К ним относились прежде всего бывшие руководящие кадры Третьего рейха, функционеры и активисты НСДАП и других нацистских организаций, чины полиции, СД, гестапо и прочих силовых ведомств, охранники тюрем и концлагерей, работники судебных органов и прокуратуры, редакторы средств массовой информации, известные журналисты и т. д. и т. п. Все эти люди, которых удалось обнаружить, подверглись аресту, а для их содержания на территории Германии была создана сеть спецлагерей НКВД. Но туда отправляли далеко не всех из них. Так, 18 апреля 1945 г. вышел приказ НКВД СССР № 00315 за подписью Л. Берия. Он, в частности, требовал:
«…Командно-политический и рядовой состав армии противника, а также военизированных организаций «Фолькштурм» (так в документе. – Авт.), СС, СА, а также личный состав тюрем, концлагерей, военных комендатур, органов военной прокуратуры и суда направлять в лагеря для военнопленных НКВД СССР в установленном порядке»[300].
Таких набралось в общей сложности 68 451 чел., а еще 6680 были переданы в лагеря военнопленных, побывав предварительно в спецлагерях НКВД[301]. Но, как мы видим, наряду с солдатами и офицерами вермахта и войск СС и в этом случае в военнопленные волевым решением записали людей, не служивших в Вооруженных силах Германии.
Аналогичные случаи происходили не только с немцами, но и с их бывшими союзниками. Так, после взятия Будапешта войска 3-го Украинского фронта активно проводили его зачистку от подозрительных лиц. Как это осуществлялось на практике, можно узнать из строго секретного письма Генерального секретаря ЦК компартии Венгрии М. Ракоши заведующему ОМИ ЦК ВКП(б) Г.М. Димитрову о внутриполитическом и экономическом положении Венгрии, отправленного 17 марта 1945 г.:
«Большие трудности испытываем мы от того, что на улицах Будапешта снова участились облавы. Иногда бывает, что тысячи рабочих, идущих на фабрики или возвращающихся оттуда, останавливаются на улицах и направляются в качестве военнопленных в различные лагеря. Эти мероприятия обосновывают тем, что в Будапеште много фашистских солдат, переодетых в штатское. В результате сотни товарищей исчезают. Дом Центрального комитета ежедневно буквально осаждают наши люди, жалующиеся на это»[302].
Причиной отправки в лагеря военнопленных мирных граждан, схваченных на улицах тылового города, было не какое-то возмутительное самоуправство командования 3-го Украинского фронта. Оно действовало в строгом соответствии с указаниями свыше, изложенными в телеграмме № 100 088/III/42[303]. Хотя надо отметить, что многие пострадавшие из-за нее люди в конечном итоге отделались сравнительно легко. Видимо, письмо Ракоши в Москву все же подействовало, или по какой-то иной причине, но уже к началу августа 10 352 из них были отпущены по домам непосредственно из фронтовых лагерей[304].
Однако даже после освобождения они, точно так же как и интернированные, не были исключены из советской статистики военнопленных. Просто в справке об общем балансе для этих венгров отвели отдельную графу: «Освобождено в Будапеште при облавах». В то же самое время все они благополучно вошли в суммарное количество военнопленных[305]. Причем оказались как раз среди тех, кто был пленен еще в ходе боевых действий.
Еще одной категорией гражданского населения, которую в СССР неоправданно зачислили в военнопленные, стали женщины. Они, за редчайшим исключением, не служили в вермахте, а использовались там только в качестве обслуживающего персонала. Тем не менее около 20 тыс. таких женщин на Восточном фронте были взяты в советский плен и отправлены в соответствующие лагеря НКВД[306].
А коллектив Г.Ф. Кривошеева, что характерно, даже не пытается как-то выделить всех этих людей из общего числа военнопленных вермахта. Но в таком случае этого не следует делать и для советских военнопленных, иначе их сравнение потеряет всякий смысл. Именно поэтому при дальнейших подсчетах мы будем использовать как известные нам немецкие данные о количестве советских военнопленных (5734,5 тыс., согласно Штрайту), так и полную советскую информацию из статистики НКВД о числе военнослужащих Германии и ее союзников, попавших в советский плен в ходе войны, без неоправданного исключения из них каких-то отдельных категорий.
В то же время Г.Ф. Кривошеев откровенно не соблюдает элементарное, но важнейшее требование к любому объективному сравнению: одинаковые критерии подхода к сравниваемым величинам. И делает он это совсем не случайно. С одной стороны – напрочь отрицает немецкие данные о количестве советских военнопленных и всячески стремится занизить их число. С другой – всеми правдами и неправдами раздувает число военнопленных из стран гитлеровской коалиции. А вызвано все это главным образом не чем иным, как постоянно проявляющимся у него желанием уменьшить диспропорцию в соотношении безвозвратных потерь между противниками на советско-германском фронте.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.