Ранение

Ранение

Это случилось 29 апреля 1944 года в районе города Коломыя. С утра пошли в атаку. Вроде километров пять успешно продвинулись, а затем перед нами оказалась небольшая высота, и командир принял решение обойти ее. Мой взвод пошел обходить высоту справа, второй слева, а третий я и не помню. Вот тут меня и подбили… Откуда шарахнули, не знаю, не видел. Но попадание было в борт почти под прямым углом.

Нас моментально обдало пламенем, но за счет постоянных тренировок все успели выскочить. Ведь когда шарахнет, мозг отключается, и делаешь все на автомате. Только на земле приходишь в себя и соображаешь, что произошло, как. Тут перекличка начинается между экипажем: «Все?» – «Да!» – «За мной!» А была жуткая распутица, так поползли в тыл по следам гусениц своего танка.

Проползли, наверное, с километр, и вдруг поблизости ба-бах… По звуку – мина взорвалась. Первая – недолет. Вторая – перелет. Я только успел подать команду «Лежать!», и тут третья упала совсем недалеко. Чувствую, мне прилично щелкнуло по ноге. Все ясно… Кричу: «Я ранен!» Механик откликнулся: «Я тоже!», только в плечо. Остальные вроде целы. Ну, делать нечего, поползли дальше. Но через какое-то время все, нога совсем отказала, не могу ползти. Тогда подползает ко мне член экипажа и начинает помогать.

Вскоре добрались до одиночной хаты, быстренько перевязались. А у меня нога почему-то согнулась в коленке, и идти совсем не могу. Но с помощью ребят как-то поковылял.

Набрели на какую-то артиллерийскую батарею, вот там нас девушка-санинструктор по-настоящему перевязала и определила в хату к своим раненым. Попрощались с тремя невредимыми, и они ушли. Только передал с ними записку ротному, что нас с мехводом ранило.

Но в тыл нас могли отправить только ночью, так что день прошел в муках. Самолеты летают, артиллерия стреляет, а когда ты становишься беспомощным, то кажется, что все летит именно в тебя.

С темнотой загрузили в три повозки, по два человека на каждую. Несколько часов куда-то ехали и прибыли в какой-то медсанбат, который располагался в костеле. Вместо лавок разбросана солома, сколько-то раненых там лежало, и мы рядом с ними.

Лежим, но никто не подходит. Через какое-то время слышу нехорошие слова, оказывается, эта медсестра ругалась с врачами. Потом подошла ко мне: «Ну, все, лейтенант, сейчас вами займутся!» Поблагодарил ее на прощание за все заботы.

Помню, как меня положили на стол. Врачи – двое молодых ребят, но крепенькие, и медсестра. Накинули на лицо марлю, полили и велели глубоко дышать и считать. И очнулся уже только в повозке. Едем куда-то, а у моего лица ноги другого человека… Ощупал себя – нога перевязана. Все нормально, только почему-то гимнастерки на мне нет. Нашел ее свернутой у себя под головой. Проверил карманы, орден, документы, пистолеты, все на месте. Планшетка тоже лежит.

В муках и боли прибыли на аэродром. Самолеты гудят непрерывно. Одни садятся, другие взлетают. С самолетов сгружают ящики с боеприпасами и загружают раненых. И все это в жуткой грязище! Распутица была просто страшенная. Люди по колено вязли, а танки могли пройти только на 1-й или 2-й передаче.

Быстро подошла моя очередь. А я до этого самолеты видел только в воздухе, а тут не то что рядом, а прямо сажают в него. Вначале загрузили ходячих, а в конце нас несколько человек. Мои носилки оказались прямо в центре.

Дверцу закрыли, мотор завели, все задрожало, зашумело, вот тут появился определенный страх. О самом плохом стало думаться. Хорошо, в первый раз на самолете всех деталей не знаешь, и не так страшно. Потом открывается дверь в кабину, выходит военный, встает рядом со мной на кругленький столик. Я глянул туда наверх, а там пулемет шаровый. И весь полет я, конечно, не сводил глаз с этого пулеметчика. Только он развернется, как сразу у меня что-то екает. Часа два летели и благополучно сели в Шепетовке. Сразу в палаточный госпиталь определили.

Дня два-три там провели, и в конце я почувствовал, что у меня температура. То вроде ничего было, а тут чувствую, что не в лучшую сторону состояние изменилось.

Потом погрузили в эшелончик, в теплушке нас многонько набралось. Вначале медсестра подсуетилась, сказала, что будет помогать нам. А как тронулись, сестры почему-то не оказалось. А кто-то ведь уже совсем в тяжелом состоянии. Кричит: «Помогите!» А кто поможет, все лежачие… Соседи только успокоить могли: «Терпи, теперь до остановки!» И когда на остановке она появилась, как на нее накинулись. Она оправдывается: «Так у меня вас три вагона!» Тут все понятно стало – кому как повезет.

А я чувствую, мне совсем худо. Она ручкой потрогала лоб: «Да, у вас есть температура!» А у самой ни градусника, ничего, только доброе слово: «Терпите, миленькие, скоро приедем на место!»

Хорошо, до Киева ехали недолго. Там быстро всех рассортировали, кого, куда, и я попал в госпиталь на Подоле. Уже в 60-х годах как-то опять оказался в Киеве и специально поехал на Подол. Вроде нашел то здание. Ну а дальше началось самое интересное.

Я попал в офицерскую палату на втором этаже. Восемь нас лежало, и все с ранениями в ноги. Все в разном состоянии, но я что-то совсем плох. Нога увеличилась в три раза, температура, аппетит пропал, чувствую, что-то меня силы покидают, временами в забытье ухожу.

Появился врач, женщина-капитан, в возрасте уже, представилась. А до ее прихода у меня под головой уже лежали бумажки, видимо, история болезни. И еще до этого я видел, что на ней вверху стоит вопросительный знак. Подумал еще, что такое? И заводит она такой разговор: «Дорогой мой, у вас гангрена, надо немедленно делать операцию с ампутацией ножки!» Причем такую, что по самый пах, до таза. Даже протез не к чему будет прикрепить. В голове-то проскакивают мысли… Но как она мне это спокойно сказала, так и я ей спокойно ответил: «Ничего не выйдет! Я на ампутацию не согласен! Только если вы меня усыпите. А пока я в сознании, ни на какую ампутацию не согласен! Лучше умру, но отрезать ногу не дам!» Она начала рассказывать, убеждать, и вот тут я вспомнил про этот вопрос на истории болезни.

В общем, сколько-то убеждала меня, но я ни в какую. А у меня ж еще трофейный «вальтер» с собой. Я его разобрал и для себя решил – на крайний случай соберу и воспользуюсь.

После нее пришел начальник отделения – подполковник. Тоже начал убеждать: «Если хотите жить, нужно соглашаться!» Но я ни в какую. Потом приходил начмед, а уже ночью пришел замполит. Увидел, что я непоколебим и сдался: «Если согласия не даете, пишите расписку! Мы отвечаем за вас, и с нас тоже спрашивают!» – «Какая расписка, я даже карандаш не могу держать.» Тогда он сам написал, а я кое-как расписался.

Вдруг посреди ночи меня будят. На моей койке сидит довольно-таки молодой врач и так с ходу говорит: «Коля, мы тут совет держали, посоветовались, и мне доверили сделать вам операцию без ампутации. А там уже как вам повезет.» И своими спокойными словами он как-то так меня убедил, что я ему сразу поверил: «Согласен!» Тут же подкатили коляску, и меня сразу на операционный стол. Хорошо помню всю процедуру.

Раздели, руки, ноги привязали, и какой-то мужичок ладонями как прихватил меня за лоб, прижал до упора. Накинули повязку, полили, снова счет и «поглубже дышите»… Но если в медсанбате я, по-моему, и до двадцати не досчитал, то в этот раз больше полсотни счет шел. А потом такое впечатление, что удар, звон, и все пропало.

На рассвете просыпаюсь, хватаюсь за ногу – на месте. А я же надышался эфира, и, как обычно в таких случаях, организм начал здорово волноваться. Как мне потом рассказывали соседи по комнате, я даже немного побушевал. Вообще я матом не ругался, а тут говорят, и ругался, и словами нехорошими вспоминал кого-то. Руками махал, даже сестру вызывали. Но после завтрака я уже в более-менее нормальное состояние пришел. Ребята шутят: «Ну, все, с ногой остался!»

Потом появляется врач, тут уж я его хорошо разглядел – молодой симпатичный мужчина. Поговорили, потом он достает из кармана марлечку:

– Вот что я извлек!

Осколок небольшой, как фаланга пальца.

– Посмотри, что на нем!

Присмотрелся:

– Да вроде как вата!

– Конечно! А вата-то откуда?

– Так на мне же брюки ватные были!

– Вот это сочетание и дало инфекцию. Ну, ничего, теперь лечиться будем!

На второй день перевязка, и вот тут я почувствовал самое интересное. Сейчас в таких случаях чем-то польют, раз-раз, и повязочка быстро отлетает. А по тем временам как рванули, так сразу и забыл, где находишься. И на словах добавляют:

– Сейчас еще одну операцию будем делать. У тебя трубочка внутри, а мы ее должны немного выдергивать, на три сантиметра, и отрезать.

– Понял, – говорю. – И что, так будет каждая перевязка?

– Да, каждая…

– И на сколько настраиваться?

– Уж на пять наверняка! А может, и шестая понадобится.

Так что перевязки эти я на всю жизнь запомнил. Когда подходит срок, у меня уже организм колышется. И сна чего-то нет, и аппетита. Хотя и после операции аппетита не было три дня. В туалет после этой экзекуции не ходил неделю, это я точно запомнил.

Через неделю температура стала спадать и вышла на норму. И хирург мне говорит: «Ну, все. Я свою задачу выполнил, и теперь тобой будет заниматься лечащий врач». Я поблагодарил его, но вот как-то имени его не запомнил. Медицинскую сестру Аню Мячину запомнил, а его нет. Она тоже много приложила усилий. Рассказала мне потом: «Ох, и наделал ты шороху. Ночью они собирались, консилиум провели». А его данные у меня были записаны в записной книжке, но когда в последний раз горели, то пришлось ползти по кювету с водой, только голова торчала, и все документы попортились.

Еще что запомнилось. До середины июля немец постоянно Киев бомбил. И вначале ходячих выводили в подвал, а лежачие оставались. Ощущения, конечно, неприятные. Половина ушла, а мы, беспомощные, остались. Стрельба беспрерывно идет, прожектора освещают, а иногда в открытые окна слышался шум. Недалеко стоял небольшой домишко, крытый металлической крышей, и я слышал, как осколки от зенитных снарядов падают на нее и бьют по этой крыше. Когда я уже стал помаленьку ходить, пошел туда, посмотрел, а там этих осколков валяется, ой-ой-ой сколько…

Питание было нормальное, но как-то пожилая нянечка, которая у нас убирала, предложила: «У кого есть деньги, могу на базарчике что-нибудь купить!» Я тоже воспользовался этим предложением. Потом как-то она принесла редиски, а я ее до этого не то что не видел, даже не слышал про нее. Спрашиваю: «Что это такое?» Но так как ее расхвалили, мол, в ней много витаминов, стал ее постоянно заказывать. Запомнился и варенец, тоже новинка для меня.

В палате я оказался единственным танкистом, а были два пехотинца, артиллерист, политработник, кто-то еще, и иногда по вечерам начинали рассказывать, у кого как было на фронте. Каждый о своих особенностях.

Костыли на всю палату лишь одна пара, поэтому выходили по графику. Но чаще всех выходил капитан-политработник. У него была прострелена кость, и в ней образовался незаживающий свищ. Несколько раз ему счищали, а потом опять все по новой. Не затягивается рана, хоть тресни, и его, в конце концов, куда-то увезли. Но он очень активный был. Все время добывал газеты, с кем-то встречался, узнавал новости, что в мире творится, и нас просвещал. Запомнилось, как в один день он куда-то ушел, но быстро вернулся. Открывает дверь и с порога: «Ура, ребята! Союзники открыли второй фронт!» Мы правда «Ура!» кричать не стали, но все, конечно, воодушевились, настроение приподнятое. В общем, в киевском госпитале я много чего насмотрелся и наслушался, но почти все уже забылось. Лишь один случай вспомню.

Как-то раз к нам в палату положили одного. Казах, но по-русски чисто говорил, и чувствуется, что грамотный человек. Но он был в тяжелом состоянии и желания общаться не проявлял. Старшие начальники бегают вокруг него, суетятся, на перевязки возили, в общем, по всему видно, что не простой старший лейтенант.

А на вторые или на третьи сутки ночью я проснулся и слышу – кап-кап-кап, что-то капает. Приподнялся, а еще темновато было, посмотрел, может, у кого там стакан или графин упал. Вроде ничего нигде. Прилег снова, но слышу, капли капают нечасто, но регулярно. А он лежал почти напротив меня, я посмотрел, а под его кроватью пятно… Сразу позвал сестру: «Посмотрите, что-то с ним не в порядке!» Она подскочила, посмотрела на него, под кровать, и ничего не говоря, пулей выбежала.

Прибегает врач, посмотрели, а он уже готов. Но пока все спят, и врачи мне показывают – никому, ничего! Тут же на каталке его увезли. Нянечка кругом марафет навела, постель свернули, тут, конечно, как-то не по себе.

Когда сестра утром появляется, ей вопрос: «Что с ним?» – «Умер.», но никаких подробностей не знает. Дальше проясняется. Оказывается, этот старший лейтенант был 1-м секретарем ЦК ВЛКСМ Казахстана и занимал должность помощника члена военного совета фронта по комсомолу. До нас этот парень лежал в другой палате. У него в гипсе была нога и полтуловища, но, видно, в ране живность появилась и начала его беспокоить. Он спать не может, и ему сделали несколько окошечек, чтобы он мог почесать под гипсом. И то ли он расчесал, то ли что, но появилось кровотечение, и вот чем дело кончилось…

А через двое суток к нам в палату заходит женщина, оказывается, его жена. Причем с подарками. Положила их на стол и спрашивает: «Кто из вас видел его живым?» Ребята рассказали ей, о чем с ним разговаривали, а я о том, как обнаружил его ночью. Она рассказала, что 1-й секретарь республики выделил самолет, и она забирает его тело на родину.

А в середине июня прошел слух, что госпиталь перебазируется поближе к фронту. А кому еще долго лечиться, того отправят дальше в тыл. И уже в июле меня посадили в санитарный поезд и отправили в Баку. По дороге случился такой эпизод.

На остановке в Ростове все, конечно, вышли на платформу. И вдруг мимо меня проходит подполковник Томпофольский[4] – начальник учебного отдела нашего училища. С виду еврей, худощавый такой. Очень знающий свое дело офицер. Он у нас не преподавал, но наш взвод по учебе несколько выделялся, ходил в передовых, поэтому нас иногда привлекали к показательным занятиям. В том числе несколько таких занятий провел с нами и он. И я решился к нему обратиться. Представился, что выпускник сентября 43-го. Немного поговорили и расстались. Казалось бы, ничего не значащая встреча, эпизод, но вот от таких моментов как-то теплее на душе становится. Училище сразу вспомнилось, ребята.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.