Ранение под Брно

Ранение под Брно

Раннее солнечное утро 22 апреля 1945 года. Впереди чешский город Брно. У нас все готово к атаке. Со своим артиллерийским дивизионом я поддерживаю стрелковый полк. Наш с командиром полка наблюдательный пункт размерами три на четыре метра расположен в небольшом глиняном карьере на склоне пологой горы прямо перед городом. Мы хорошо замаскированы, только объективы стереотрубы торчат над краем карьера. С волнением еще раз всматриваюсь в немецкий передний край. Скоро он скроется в дыму и облаках пыли от разрывов наших снарядов, и пехота бросится в атаку на вражеские позиции.

Неожиданно к карьеру подбегает связист-пехотинец с пучком телефонных проводов. Человек лет тридцати, бывалый и самоуверенный. Шапка набекрень, фуфайка расстегнута, похож он не на военного, а на колхозного конюха. Став во весь рост на краю карьера, начинает деловито распутывать провода.

— Не демаскируй нас, быстро прыгай в карьер! — кричу.

— Во артиллеристы, вечно они боятся, — проворчал, усмехнувшись, пехотинец.

Вмешался командир полка, цыкнул на разгильдяя, приказал быстро спуститься в ровик. Связист не успел отреагировать на приказ, как впереди нас шлепнулась немецкая мина. Сзади карьера разорвалась вторая, а в небе послышался посвист третьей. Значит, немцы рассмотрели в стереотрубу провода в руках связиста, догадались, что перед ними командный пункт русских, и теперь ведут пристрелку. Услыхав близкие разрывы, все обитатели карьера бросились к глубокой нише, вырытой в передней стенке карьера. Не торопясь, шагнул к нише и я. Но она была уже целиком забита людьми. Приседая на корточки, я хотел прижаться к выступавшей наружу чьей-то спине. Но мне помешал связист-нарушитель. Испугавшись обстрела, он прыгнул в карьер и скользнул между мною и нишей. Мое приседание он затормозил, а сам шлепнулся задом в пол ямы. И в этот момент в метре сзади меня взорвалась третья мина. Она точно угодила в карьер. Ее смертоносные осколки поразили бы меня насмерть, но большая их часть проскочила между моих ног и разнесла весь зад успевшего присесть разгильдяя-связиста. Меня же ударная волна со страшной силой саданула в затылок и спину. Я потерял сознание и упал на левый бок.

Мои товарищи после взрыва вылезли из ниши и обступили мое бездыханное тело. Я не подавал никаких признаков жизни, и они решили, что я убит. Получил ранение в обе ягодицы и солдат-нарушитель — виновник обстрела. Его подняли наверх и отправили в санбат. Меня решили похоронить здесь же, но потом передумали, кто-то предложил похоронить в Брно, как возьмут город.

Между тем через какое-то время я пришел в сознание. Первая мысль, промелькнувшая в ожившем мозгу, — это осознание, что я жив. Но не успел этому порадоваться, новая страшная мысль молнией поразила меня: а может, голова-то уцелела, по инерции соображает, а тело разорвано на кусочки и разметано по всему карьеру? Открываю глаза и вижу свои ноги. Они как будто целы. Да и грудь, и руки целы. Опираюсь на правую ногу, чтобы встать, — и тут дикая боль пронизала ногу ниже колена. Стал осматривать и ощупывать ее с разных сторон. Пальцы наткнулись на конец осколка, торчавшего из икры сквозь сапог, он выпирал сантиметра на два из голенища. Вгорячах решил вырвать осколок из ноги, но не тут-то было. Другой конец осколка, пробив довольно объемную икроножную мышцу, вошел в кость и крепко засел в ней, как гвоздь в дубовой доске.

Связисты и разведчики обрадовались моему воскресению и принялись перевязывать рану. Разрезали голенище сапога и штанину. Крови было мало, потому что осколок прочно заткнул рану. Попробовали еще раз вытащить осколок руками — ничего не получилось. Тогда прибинтовали осколок к ноге. Между тем приближалось время артподготовки. Позвонил командир артполка майор Рогоза. Как узнал, что я ранен, пришел в бешенство, изругал меня на чем свет стоит.

— Кто же теперь артогнем управлять будет?! — кричит в трубку.

— Да не уйду я с НП, буду корректировать на одной ноге, пока пехота не ворвется в город, — отвечаю, — потом уж в санбат.

Когда наши войска скрылись в городе, мои разведчики вытащили меня из карьера и перенесли в ближайший кустарник. Там уже стоял «доджик». Едва вбросили меня в низкий кузов, как машина рванула с места и помчалась в тыл. Несмотря на продвижение наших войск в город, немецкие артиллеристы продолжали вести наблюдение за нашей исходной позицией. Обнаружив машину, стали стрелять по ней. Снаряды рвались вблизи несшегося «доджа», тут встретилось железнодорожное полотно, водитель на полной скорости перелетел через него. Машина так подпрыгнула, что я на метр взлетел вверх. Думал, транспорт уйдет из-под меня и я опушусь на рельсы под рвущиеся снаряды.

В санбат я попал только к обеду. Располагался он в помещении школы в селе Туржаны. Раненых было много. Люди сидели, лежали, стонали, ругались, иные спали или были без сознания. Мы, легкораненые, сидели на скамейках, располагавшихся вдоль стен обширного коридора, ждали, пока не перетаскают мимо нас носилки с тяжелоранеными. Уже вечерело, когда около моих ног поставили последние носилки. Раненый лежал на животе с повернутой набок головой и закрытыми глазами. Потом он открыл глаза и стал безучастно водить взглядом по сидящим на скамейках. Когда увидел меня, вдруг оживился:

— Товарищ капитан, а нас с вами одной миной ранило.

— Не может быть. Меня в карьере одного ранило, всех остальных я закрыл своим телом в нише.

— Плохо вы закрыли. Я спрыгнул в карьер и попал между вами и нишей, прямо на задницу сел. Это на меня вы ругались, когда я стоял на краю карьера. Осколки от мины пошли низом и обе половинки зада мне разнесли, только на животе могу лежать. Боль адская. Вы уж простите меня, что навлек огонь.

— Чего ж теперь прощать, ты ведь уже поплатился за непослушание.

Тут из дверей операционной выглянул хирург в белом халате и резиновых перчатках:

— Товарищи, — обратился он к нам, — кто может лампочку-переноску подержать, а то уже темно, в комнате ничего не видно.

— Я могу, — отозвался я, — у меня только одна нога ранена, и я могу, сидя, держать лампочку.

Когда я добрался до операционного стола, на нем уже лежал подготовленный к операции виновник обстрела немцами нашего НП. Хирург взял скальпель и одним быстрым движением развалил ягодицу раненого на всю глубину до самой кости. Хирургическая сестра быстро убрала тампоном набежавшую в разрез кровь и ловко зажала пинцетом большой кровоточащий сосуд. Ее помощница накинула на пинцет узелок и сноровисто перетащила его через пальцы старшей так, что он опустился на сосуд. Рывком затянула узел, и кровь перестала поступать в рану. Хирург запустил в рану пальцы руки в перчатке и стал быстро-быстро нащупывать и вытаскивать из тела осколки мины. Разрез зашили и рядом сделали еще такой же. Когда врач прицелился делать десятый разрез уже на второй ягодице, я не выдержал больше такого изуверства, отвернулся. Лампочка в моих руках сместилась в сторону. Хирург ругнулся и поправил свет.

— На передовой я перевязывал самые жуткие раны, но смотреть, как по живому ножом полосуют, не могу, — оправдывался я.

— Теперь за тебя примемся. Показывай, что там у тебя, — сказал врач.

Я положил раненую ногу на столик, сестра быстро разбинтовала ее, а врач уже большие щипцы в руках держит.

— Да вы что, щипцами, что ли, тащить будете? — с тревогой спросил я.

— Да нет, я только попробую, крепко ли осколок засел.

Я успокоился, с любопытством смотрю на руки хирурга. Он долго прилаживался к торчавшему из моей ноги концу осколка, потом неожиданно как рванет с вывертом, изо всей силы щипцы вверх. Адская боль пронизала все мое тело, а лицо перекосилось не только от боли, но и от обиды за обман. Кровь толстой струей хлынула из развороченной раны.

— Да что же выделаете?! — возмутился я.

— Жгут! — властно крикнул хирург медсестре, не обращая внимания на мой крик. Сестра быстро наложила жгут выше колена, и кровь перестала фонтанировать.

— Скажи спасибо: вся дрянь вымылась кровью из раны, и никакого заражения не будет. Подумаешь, стакан крови на промывку собственной раны потерял!

Пока мне обрабатывали и бинтовали прооперированную рану, я рассмотрел стоявшее на полочке блюдце, до краев заполненное мелкими стальными осколками величиной со скорлупу подсолнечных семечек. Это были осколки, извлеченные хирургом из ягодиц виновника моего ранения. Да, подумал я, если бы связист своим прыжком в карьер не затормозил мое приседание во время взрыва, все эти осколки оказались бы в моих ягодицах, а так как приседал я не торопясь, могло бы этими осколками и оторвать кое-что. Такие случаи на войне бывали. С другой стороны, не появись этот злосчастный связист-разгильдяй у карьера, и обстрела не было бы. Но себе этот связист жизнь обеспечил. Пока он вылечится, и война закончится.

Ранило меня 22 апреля. Пока я лечился в санбате, наши войска 26 апреля взяли Брно.

Через пару недель с еще не зажившей раной я улизнул из санбата — без всякой выписки, просто сбежал. Приехал на машине Коренной и увез меня. 5 мая, опираясь на палочку, я вернулся в свой дивизион и сразу же включился в бои. Я торопился еще повоевать, считал, что без меня и война-то не закончится. А воевали мы уже под Прагой.

Большое количество немецких войск было окружено нашими войсками юго-восточнее Праги, однако самая отчаянная группировка фашистов в несколько тысяч человек во главе с генералом Штернером вырвалась из окружения и, громя все на своем пути, направилась мимо Брно на запад, к американцам. Наша дивизия с боями преследовала фашистов более 150 километров, от Брно до города Бенешов, что стоит под Прагой. 8 мая вечером мы услышали по радио о капитуляции Германии. Но «наши» немцы Штернера продолжали воевать. Чтобы проучить их, а заодно избавиться от снарядов, я открыл сильный огонь, и тут звонит комполка Рогоза:

— Зачем снаряды жжешь?! Немцы не думают сдаваться, чем стрелять по ним будешь?!

И мы продолжали биться с фашистами. Только к вечеру 12 мая последние остатки войск Штернера были уничтожены. Небольшие группы немцев рассеялись в лесах под Бенешовом, один из батальонов нашей дивизии вылавливал их до 16 мая. Некоторые наши товарищи погибли в этих боях после Дня Победы. Обидно было, после заключения мира столько людей потеряли!

День Победы наша дивизия праздновала под Бенешовом 13 мая. А 20 мая — воскресенье было объявлено первым выходным днем за все четыре года войны.

С 5 июня из-под Бенешова эшелонами через Прагу, Дрезден, Варшаву стали вывозить нашу дивизию в Советский Союз.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.