Осень 1915 г. – планы и действия Антанты на Балканах. Гибель Сербии

Осень 1915 г. – планы и действия Антанты на Балканах. Гибель Сербии

В середине осени 1915 г. положение Сербии было уже близким к катастрофе. 17 октября Р. Путник обратился к М. В. Алексееву с призывом о помощи. По его мнению, возможный прорыв болгар в долину Моравы ставил сербскую армию в безвыходное положение¹. Затянувшееся обсуждение возможных способов оказания помощи сербскому союзнику уже лишало смысла эти меры, а отрицательное отношение к ним военных руководителей Англии, Франции и Италии превращало разгром Сербии в неизбежность. Время для оказания помощи Сербии было уже безвозвратно упущено. Начиналась «сербская Голгофа».

Тем временем франко-английское наступление в Шампани выдыхалось, а силы для активизации русского фронта в Буковине еще надо было собрать. Единственной армией, которая попыталась перейти в этот момент в наступление, была итальянская. 18 октября по фронту от нижнего течения Изонцо до моря началась бомбардировка, а затем и атаки пехоты. Но надежды итальянского командования исправить положение фронтовой линии, воспользовавшись тем, что ударные силы противника прикованы к сербскому направлению, были разрушены несокрушимой обороной венгерских и немецких частей². Объективности ради необходимо отметить, что оборона эта была облегчена позиционными особенностями – горной грядой и множеством водных препятствий.

В Салониках, откуда сербы также ждали помощи, у англо-французских войск с самого начала возникли многочисленные проблемы. Город еще недавно оспаривали войска бывших союзников по Балканским войнам, старые страхи не могли быстро забыться. Здесь было немало как симпатизировавших Германии и ее союзникам, так и тех, кто опасался их. Еще в октябре 1913 г. греческое население больше всего боялось болгар, сумевших войти в Салоники во время Первой Балканской войны³. Турецкий 8-й корпус, стоявший в Салониках, капитулировал перед греками в ночь с 26 на 27 октября (с 9 на 10 ноября) 1912 г., и греческие войска вошли в город утром 27 октября (10 ноября). Болгары смогли сделать это лишь вечером того же дня. На следующий день в город прибыли королевичи Кирилл и Борис⁴. Значительный отряд болгарской пехоты оставался здесь более двух недель, после чего был перевезен на греческих транспортах в Дедеагач для усиления войск, действовавших против турок. Соседствование солдат двух еще союзных армий послужило причиной многочисленных конфликтов⁵.

Спор о принадлежности Салоник привел к тому, что в нем остался небольшой болгарский отряд майора В. Лазарова, входивший в дивизию генерал-майора Х. Хесапчиева. По нему в начале Второй Балканской войны и был нанесен удар греческого гарнизона. Стены Салоник долго были покрыты лубками, воспевающими подвиги греческой армии в войне с болгарами, а часть домов, занятых когда-то болгарскими солдатами, осенью 1913 г. еще носила следы винтовочной, пулеметной и артиллерийской стрельбы. Болгарские жители вынуждены были покинуть город. Греческие власти фактически организовали резню и военнопленных, и гражданского болгарского населения⁶. Созданная импровизационным образом новая 2-я болгарская армия должна была обеспечить тыл войск, действовавших против сербов. Она состояла из 30–35 тыс. человек, из них около 15 тыс. были македонскими крестьянами старших возрастов, которые, по словам одного из офицеров штаба армии, «криво-лево обучены за один-два месяца». Ни прикрыть фронт длиной около 200 км, ни остановить наступление 120 тыс. греков они в 1913 г. не смогли⁷.

Неудивительно, что в 1915 г. у офицеров проигравшей за два года перед этим армии могли возникнуть реваншистские настроения. Болгарское наступление в случае успеха не могло не вызвать опасений греческого правительства. «Отношения Болгарии и Греции никогда не были дружественными, – констатировал еще до начала Первой Балканской войны русский поверенный в делах в Софии князь Л. В. Урусов. – Схизма, наложенная на болгарскую церковь Вселенской Патриархией, взаимно истребляющая вражда болгар и греков в Македонии, греческий погром, со стихийной силой пронесшийся по Болгарии в 1906 году, на долгое время отдалили возможность политического соглашения между Болгарией и Грецией, хотя уже с 1891 года афинский кабинет пытался работать в этом направлении»⁸. Но после 1913 г. в Афинах уже никто не помышлял об этом, опасаясь возможного реванша со стороны Софии. Однако боялись там не только соседей. Прежде всего, пока еще занимавший пост премьер-министра Греции Э. Венизелос соглашался лишь на проход союзных войск через Салоники и территорию Греции, но вовсе не был в восторге от того, что англичане и французы действовали в его стране, по словам Э. Грея, «так, если бы это место принадлежало нам»⁹.

Уже на следующий день после высадки, 6 октября 1915 г., ввиду изменившейся после отставки Э. Венизелоса ситуации, Э. Грей рекомендовал английскому командованию быть чрезвычайно острожным в контактах с греческими властями, а ввиду того, что поведение нового правительства этой страны во главе с А. Заимисом было абсолютно непрогнозируемым, – не уходить в глубь Балкан от Салоник¹⁰. Русский военный агент в Греции видел ситуацию в другом свете. 2 (15) октября 1915 г. он сообщал о резком усилении влияния Германии и ее союзников: «Растет и симпатия к немцам, ибо здесь преклоняются лишь перед реальной силой… Надо прочно захватить Салоники, и тогда большая часть греческой армии, отрезанная от базы, в руках наших. Захват Салоник – сердца обороны Греции и базы войск пограничного района – уже большая угроза. Если прибавить угрозу блокадой, то Греция всецело в руках наших; это здесь понимают и страшно боятся»¹¹. Эти предложения, в конце концов, были воплощены в жизнь союзниками, но поначалу у них не было единства в понимании как важности Салоник, так и того, что, собственно, они должны там делать. Взгляды британских политиков и военных на этот раз не расходились.

Еще 21 сентября 1915 г. генерал Я. Гамильтон изложил их предельно ясно в своем дневнике: «История не оставляет сомнений по поводу Салоник. Во всех кампаниях, которые велись в этом самом районе, роль, которую играли Салоники, была военно-морской, а не военной. Этому должна была быть веская причина: она была и она все еще существует – это география! Нельзя было ранее и нельзя сейчас провезти какой-либо большой груз через (выделено автором. – А. О.) пару узких расщелин в бездорожном лабиринте гор. Проблема – это повторение афганской дилеммы. Большая армия будет голодать в Нише и на Дунае; маленькая армия будет проглочена противником»¹². Всего через три дня после того как Я. Гамильтон сформулировал свое видение положения, М. В. Алексеев сделал запрос о возможной посылке британских войск на помощь сербам. 11 (24) сентября 1915 г. директор канцелярии МИДа М. Ф. Шиллинг доложил о согласии Франции послать для этого 150-тысячную армию. Начальник штаба Ставки интересовался, не мог бы Лондон выделить такое же количество войск на Балканы¹³.

Ничего подобного там и не собирались делать. На очереди стоял вопрос о прекращении Галлиполийской операции. 17 октября 1915 г. неудавшийся победитель Константинополя Я. Гамильтон отправился в Англию, и командование принял генерал Ч. Монро¹⁴. На самом деле англичане вовсе не собирались идти в глубь Балкан, тем более значительными силами.

Еще хуже было положение британских союзников, вместе с которыми они высадились в Греции. Генерал М. Байо, командовавший французской дивизией, прибывшей в Салоники из Дарданелл, получил в течение семи дней несколько противоречивших друг другу приказов: 3 октября 1915 г.

пришел приказ двигаться на Ниш для соединения с сербской армией (главной проблемой виделось определение местонахождения сербской штаб-квартиры и налаживание связи с ней); 7 октября он получил телеграмму, извещавшую о том, что в Сербии нет продовольствия; 8 октября – приказ двигаться на Струмицу (то есть в Сербию), а 10 октября – не переходить сербо-греческую границу¹⁵.

Вскоре французские силы в Салониках получили нового командующего – М. Саррайля. Этот 59-летний генерал был на особом счету у президента республики¹⁶. В начале войны его 3-я армия имела успех, вслед за которым, впрочем, пришли потери без соответствующих достижений. А. Мильеран еще 22 июля 1915 г. вызвал его из Вердена и поручил разрабатывать план будущих операций в районе Проливов. 11 августа генерал представил Р. Пуанкаре альтернативные варианты направлений возможного удара: «высадку десанта в Адрамите, операцию в районах Чанака, Чардака или Бруссы, высадку в Смирне или Александретте и, наконец, интервенцию в Сербии после занятия Салоник». И далее президент Франции добавил: «Кажется, он предпочитает эту последнюю операцию». Такой выбор отнюдь не удивителен, так как в это же время французские военные атташе в Сербии и Черногории и бывший военный атташе в Турции, изучив вопрос об экспедиции на Балканы, сочли ее вполне возможной, отметив, правда, что пути сообщения между Салониками и Россией, проходящие через территорию Сербии и Румынии, нуждаются в ремонте¹⁷.

Немалое значение для судеб Салоникского фронта имел и тот факт, что французское правительство видело особый смысл в назначении М. Саррай-ля. По мнению посла Великобритании во Франции, это прежде всего был способ удалить с главного фронта неугодного генерала, которого подозревали в симпатиях к радикалам-социалистам и даже масонам¹⁸. Следует отметить, что радикальные социалисты на выборах 1914 г. получили в Палате представителей 136 мест. Это была самая многочисленная партия французского парламента, хотя она и не являлась большинством, однако правительство не могло не считаться с ней. Лидеры партии не скрывали своих симпатий к М. Саррайлю¹⁹. В близости к масонам генерала подозревали французские военные и особенно те, кто выдвинулся в первые два года войны: Н. де Кастельно, Л. д’Эспере, Ф. Фош, Ф. де Лангль де Кари и другие – все это были люди, которых до войны не очень жаловал политический режим Третьей республики, так как они имели репутацию клерикалов и консерваторов²⁰.

«Для военной клики, – отмечал Д. Ллойд-Джордж, – он был политическим генералом, что попросту означало, что руководящие политические деятели Франции относятся к Саррайлю с доверием. Лучше быть «другом мытарей и грешником», чем другом политиков. Для французского Генерального штаба Саррайль был поэтому более опасным врагом, чем сам фон Клюк. Генерал, который не пользуется симпатиями Генерального штаба, имеет меньше шансов на успех, чем политик, которого не любят партийные руководители. Последний может апеллировать к народу и тем самым занять такое угрожающее положение в партии, что лучше будет успокоить его, выдвинув на лучший пост. Но для солдата обратиться к какому-либо гражданскому судилищу, подвергая сомнению стратегический план или компетентность своих начальников, является само по себе таким прегрешением против профессиональной этики, которое делает его отщепенцем»²¹.

Впрочем, М. Саррайль прослыл отщепенцем еще до своего нового назначения. В 1900 г. премьер-министр Франции П. Вальдек-Руссо отправил в отставку военного министра генерала маркиза Г де Галифе – убежденного сторонника виновности капитана А. Дрейфуса и реакционера. Генерал начал службу во французской армии с 1848 г. и принимал участие во всех войнах Франции от Алжира до Мексики. Именно атака его кавалерийской бригады под Седаном вызвала восхищение Вильгельма I, именно он беспощадно подавлял сопротивление парижских коммунаров. Г де Галифе имел все степени ордена Почетного легиона и пользовался огромным авторитетом в армии. На его пост был назначен твердый республиканец Луи Андрэ, который привел в министерство своих сторонников, в том числе и майора М. Саррайля. В 1904 г. разразился грандиозный скандал: выяснилось, что через местные масонские организации Л. Андрэ и его сотрудники собирали информацию на офицеров и генералов французской армии. Тех из них, кого обвиняли в приверженности (и даже принадлежности!) к церкви и консервативным убеждениям (как правило, это были представители дворянских фамилий), обходили при чинопроизводстве²². Хотя биограф М. Саррайля утверждает, что он не участвовал в этой грязной истории, его современники твердо придерживались другого мнения²³.

Выдвинувшиеся на поле боя генералы ненавидели и презирали М. Саррайля, но они не могли претендовать на пост главнокомандующего, так как не пользовались поддержкой парламентариев. Другое дело – М. Саррайль, в штаб армии которого после первых успехов зачастили политики²⁴. Он мог угрожать положению Ж. Жоффра, и тот понимал это. Поэтому французский главнокомандующий и настоял на отзыве этого человека с фронта, в разговоре с президентом республики в открытую назвав его «мятежным генералом»²⁵. Есть еще одно объяснение, почему Р. Пуанкаре согласился с предложением Ж. Жоффра: М. Саррайль был единственным «левым» генералом французской армии, и республиканцы хотели сохранить его для послевоенного периода, так как в это время они ожидали роста легитимистских и антиреспубликанских настроений. Эта версия была весьма распространена на Салоникском фронте²⁶.

Триумф М. Саррайля на Балканах не мог ожидаться французским генералитетом с восторгом. Это во многом объясняет постоянные отказы Ж. Жоффра на просьбы о резервах и снарядах, которые присылал потом М. Саррайль. Представляется, что и сам он предчувствовал это и под всякими предлогами старался оттянуть свой отъезд на Балканы. Он говорил: «Моя карьера закончена. Мне дадут отставку, я знаю это. Но я отказываюсь отправиться на Дарданеллы. Меня унизили, начали с того, что сняли меня с поста командующего армией. В этих условиях я не могу принять никакого другого назначения»²⁷. Позже ему пришлось согласиться с отправкой на восток, но уже в Салоники. 7 октября 1915 г. генерал вместе с передовыми частями 57-й дивизии отплыл из Тулона, а в Салоники они прибыли через шесть дней²⁸. В городе в это время скопилось значительное количество врачей, медсестер, тыловых госпитальных служб, которые были отрезаны от пункта своего назначения – Сербии внезапным ударом Болгарии. Железная, да и другие дороги были небезопасны – на них действовали отряды комитаджей²⁹.

Человек, внимательно следивший за балканским направлением из Лондона, не без оснований подводил итоги действий союзного командования по отношению к М. Саррайлю: «Его оставили без сколько-нибудь компетентного штаба и снабдили отвратительным военным снаряжением в крайне неудовлетворительных транспортных условиях. Его войска были далеко не лучшим образцом среднего французского войска. Кроме того, его дивизии не имели полного состава… Его английские союзники находились в таком же положении: им недоставало материальных средств и они не были готовы к тому, чтобы действительно оказать содействие Саррайлю»³⁰. Так оно и было в действительности. При этом действия французского генерала отнюдь не возбуждали у представителей его союзников особого желания подчиняться. Он активно старался поддерживать экономические интересы своей страны в Македонии в противовес союзническим, окружил себя офицерами сомнительных профессиональных качеств, но зато близких по политическим взглядам. В штабе процветали фаворитизм и интриги, М. Саррайль и его приближенные почти не посещали линию фронта³¹. Представитель итальянского штаба вспоминал: «Он никогда не вел себя как настоящий международный командующий; он постоянно действовал в интересах Франции, как он их понимал, но понимал он их в самом узком и ограниченном смысле, подрывавшем не только интересы других союзников, но также и их общие дружественные договоренности и в результате – настоящие высшие интересы его собственной страны»³².

К середине октября на Салоникском фронте находились три французские дивизии (156, 122, 57-я) и одна английская (10-я), командир которой бригадный генерал Брайан Махон (в мае 1916 г. его сменил Джордж Милн) не подчинялся М. Саррайлю и имел собственные инструкции, в частности запрещавшие ему идти вместе с французами в глубь Сербии и переходить греческую границу. С конца декабря 1915 г. ввиду возможности наступления болгаро-германских частей французы неоднократно предлагали англичанам установить единое союзническое командование, однако Г Китченер категорически отказывался подчинить британские части М. Саррайлю. При отсутствии единого командования салоникская армия в конце 1915 г. и первые четыре месяца 1916 г. занималась в основном подготовкой укрепленных позиций и тыла³³. Выполняя приказы своего командования, М. Саррайль создал вокруг города три линии обороны по последнему слову тогдашней фортификации. Первые две были особенно хороши: окопы полного профиля, с проволочным заграждением до 10 метров шириной, позиции прикрывались батареями тяжелой артиллерии. Третья линия, впрочем, была только размечена. Все это делалось в отсутствие противника, без всякого контакта с ним³⁴. Французы не торопились со снабжением фронта тяжелой артиллерией и живой силой в том числе и потому, что вовсе не хотели создавать лишней популярности этому человеку. В 1915 г. на этот фронт было прислано всего шесть тяжелых английских и 24 французские тяжелые гаубицы³⁵.

Таким образом, положение на Балканах не давало надежды на компенсацию неудачи на Проливах. Реализовать план успешного прорыва фронта центральных держав не представлялось возможным. 3 (16) ноября 1915 г. в Могилев прибыл С. Д. Сазонов. На докладе у императора он предложил временно отказаться от планов визита великого князя Кирилла Владимировича и его супруги великой княгини Виктории Федоровны в Бухарест, «ибо как бы ни обставлять эту поездку под видом частного семейного посещения, в случае, если, как следовало предвидеть, Румыния откажется от пропуска наших войск, общественное мнение и печать повсюду громко протрубят о неудаче «миссии» Великого Князя». В тот же день вечером Николай II лично заявил об отмене поездки великого князя³⁶.

Итак, Румыния была ненадежна, а Болгарию требовалось сохранить как возможного союзника на будущее. В этой обстановке и возник новый план М. В. Алексеева. 22 ноября 1915 г. Имперский Генеральный штаб Великобритании получил от военного представителя Британской империи при русской Ставке генерал-майора Дж. Генбери-Вилльямса телеграмму, содержавшую предложения начальника штаба русского фронта генерал-адъютанта М. В. Алексеева на будущую кампанию: «Союзники в нынешней ситуации на обоих фронтах вынуждены атаковать противника в направлениях, где он наиболее силен и наименее поддается этим атакам, на позиции, которые укрепляются им всеми доступными техническими средствами. Следовательно, союзники вряд ли могут рассчитывать на достижение больших стратегических результатов, даже если они окажутся в состоянии ценой больших потерь достичь тактического успеха»³⁷.

Аналогичные записки были вручены представителям французской и итальянской армий при Ставке. Начальник штаба Верховного главнокомандующего отправил ее и С. Д. Сазонову, сопроводив объяснением. М. В. Алексеев объяснял цель своего плана следующим образом: он хотел сохранить сербскую армию как действующую силу и удержать в сфере влияния Антанты Румынию. «Эта записка, – писал он министру, – является с моей стороны попыткою внести, во-первых, единство в операции союзников, привлечь к общей работе итальянскую армию, а во-вторых, обратить внимание союзных главнокомандующих на важность при настоящих условиях Балканского театра военных действий. Отсюда мы можем нанести удар в наиболее опасном направлении для противника, объединить усилия союзных армий для достижения общей цели, вывести из колеблющегося состояния Грецию и Румынию. В настоящее время, когда Греция начинает, видимо, склоняться на сторону наших противников и своим решением может поставить англо-французские войска в критическое положение, смелое и безоговорочное принятие намеченного плана, связанного с дальнейшим усилением союзных войск на Балканском полуострове, очень отвечало бы общим интересам. Не питая надежды на принятие намеченных в записке моих предложений (выделено мной. – А. О.), я все же прошу Вашего содействия путем выяснения союзным правительствам через наших послов важности быть сильным на Балканском полуострове и направить оттуда решительный удар для разрушения Австрии. При условии принятия этого предложения мы без затруднений выполним наше обещание о выставлении сил, намеченных в записке»³⁸. Почему же М. В. Алексеев не питал надежд на реализацию собственных планов?

Здесь необходимо небольшое отступление. «Политика и военное министерство, – отмечал Эрих фон Фалькенгайн, – были так тесно связаны с командованием армией в этой борьбе за существование, что не могли быть от него отделены. Где это не проводилось, там всегда были налицо нездоровые последствия»³⁹. В военном и политическом руководстве практически всех ведущих участников Первой мировой войны боролись сторонники двух подходов к методу достижения победы. Одни считали, что кратчайший путь к ней лежит через уничтожение сильнейшего противника на самом сильном участке, им занимаемом. Другие предполагали, что успех лежит в менее внешне эффектных действиях, а именно в нанесении удара по наименее сильным союзникам противника, по слабейшим звеньям его обороны и в перспективе – в постепенном разрушении противостоящей коалиции. В Англии, Франции и Германии эти школы получили приблизительно одинаковые названия – «западников» и «восточников».

К первым у наших союзников относились генерал В. Робертсон, его предшественник на посту начальника Имперского Генерального штаба генерал А. Мюррей, генерал Д. Хейг, сменивший в 1915 г. Дж. Френча на посту главнокомандующего Британскими экспедиционными силами во Франции, генерал Ж. Жоффр, главнокомандующий французской армией в 1911–1916 гг., а также все без исключения его преемники: Р. Нивель, А-Ф. Петен, Ф. Фош. Вторых среди высшего военного руководства было не так много, и из наиболее видных «восточников» следует прежде всего назвать Д. Ллойд-Джорджа, Г Китченера и У. Черчилля, Р. Пуанкаре, А. Бриана, А. Тома, генералов Ж. Галлиени и М. Саррайля – командующего Салоникским фронтом.

Нетрудно заметить, что среди «западников» преобладали профессиональные военные, а среди «восточников» – политики. «Политики в Военном совете, – вспоминал У Черчилль, – в основном смотрели на Восток; в то время как сэр Джон Френч и штаб-квартира британской армии, естественно, отчаянно сражались за каждого человека, орудие и снаряд для фронта во Франции. Лорд Китченер с его постоянно меняющимся мнением был полем битвы этих убеждений. Иногда вместе с ним брала верх одна сторона, потом другая. Нет никакого сомнения, что если бы «восточники» имели бы дело только с британской армией и ее штабом, мы могли бы просто дать им приказы. Но позади сэра Джона Френча и сэра Генри Вильсона возвышался мощный авторитет генерала Жоффра, победителя на Марне»⁴⁰.

Уже в начале февраля 1915 г. на конференции в Париже по вопросам финансовой политики стран Антанты Д. Ллойд-Джордж поставил на обсуждение вопрос о немедленной посылке на помощь Сербии объединенного англо-франко-русского корпуса. «По мнению англичан, – сообщал русский министр финансов П. Л. Барк, – такая активная помощь побудит Грецию, Румынию и Болгарию примкнуть немедленно к нам. Считая с Сербией, такая армия, двинутая с юга против Австрии, составит не менее одного миллиона штыков и сразу изменит все положение, облегчая наше (то есть русское. – А. О.) движение на Силезию, оттягивая войска от французского фронта и разрешая вопрос о Проливах. Это предложение немедленно рассмотрено в частном совещании у Рибо, при участии Вивиани, Мильерана и Делькассе. Мильеран противится посылке французских войск в Сербию, желая иметь возможно больше подкрепления здесь»⁴¹. Это было довольно традиционное для Франции отношение к подобного рода проектам.

Довольно точно описал постепенное изменение позиции французского командования русский военный агент в этой стране полковник А. А. Игнатьев: «Французы, воспитанные на наполеоновской стратегии, считали, что война может быть выиграна только после разгрома главного противника и на кратчайшем стратегическом направлении. «Все силы против Германии, а об австрийцах поговорим, когда вы будете в Берлине», – давал мне советы в начале войны Мессими. К тому же французы ощущали присутствие немцев у самых ворот Парижа и, при столь мне известной узости политических горизонтов, долгое время не были склонны уделять свои силы на Салоникский фронт. Сентябрь их протрезвил, и Жоффр стал прислушиваться к мнению Алексеева, считавшего, что при борьбе с коалицией удар надо направлять против более слабого противника, чтобы отколоть его от более сильного (выделено мной. – А. О.). В конце концов, и Россия, и Франция были склонны к развитию операций на Салоникском фронте, не рассчитывая даже особенно на содействие Италии, хотя аппетиты ее на Балканском полуострове им были хорошо известны»⁴².

Когда в мае 1915 г. русское Верховное командование через Дж. Генбери-Вилльямса сделало запрос о стратегической политике союзников, то Дж. Френч, командовавший экспедиционным корпусом во Франции, отправился в Дулен для встречи с Ж. Жоффром. «Жоффр сказал, – записал в своем дневнике генерал Г Вильсон, – что ответ – «активные и агрессивные операции», но в то же время дал понять, что решение должно быть на Западном фронте, а не в России, не в Сербии и не в Италии»⁴³. Немцы стояли в 100 км от Парижа, и Ж. Жоффр, по его собственному признанию, рассматривал операции на второстепенных участках фронта как чисто теоретические, в то время как германская угроза Парижу была реальной и близкой: «По этой причине в 1915 и 1916 годах я оставался верным принципу сохранения возможно большего числа французских войск на главном театре войны, так как именно здесь должно было быть найдено решение. Я также использовал всякую возможность для того, чтобы убедить наших британских союзников следовать моему примеру и держать основную часть их сил на Западном фронте»⁴⁴. Этот принцип в конце 1915 г. означал, что сербы были предоставлены собственной судьбе и должны были решать свои проблемы имевшимися у них силами.

18-22 ноября 1915 г. воевода Р Путник предпринял последнюю попытку прорваться к Монастырю и Салоникам. После провала этой атаки сербская армия была вынуждена отступать к Адриатике через Албанию⁴⁵. Отступление через горы Албании носило характер подлинной трагедии. Продовольствие, топливо и фураж ценились на вес золота. Началось массовой дезертирство, доходившее до 1 тыс. человек в сутки. В декабре дневной паек отступавших равнялся 350 граммам кукурузы⁴⁶. Дороги, а вернее то, что здесь называлось дорогами, не были приспособлены для прохождения значительной массы людей и транспорта. Первыми жертвами нечеловеческих трудностей стали гражданские. Они начали умирать уже на втором переходе в горах. Как отмечал французский корреспондент, «по дороге стало попадаться много человеческих трупов, но ужаснее всего был вид умирающих беженцев, которые просили их прикончить и которым при всем желании нельзя было помочь»⁴⁷. По ночам колонны беженцев подвергались нападениям албанцев, вскоре смертность достигла такого уровня, что при движении, когда видимость затруднялась морозами и метелью, «ориентировка происходила по трупам замерзших беженцев, которыми ясно обозначался путь»⁴⁸.

Потери среди солдат и офицеров сербской армии превысили 120 тыс. человек, что составило более половины первоначального числа. Что же касается гражданских лиц, следовавших с армией, то жертвы среди них от налетов вражеской авиации, набегов албанских банд и эпидемий были ужасными и не поддающимися оценке. «Исход сербов из их страны, – писал британский военный журналист, участник этого двухмесячного отступления, – короля, правительства, армии и народа – займет место одного из самых трагических эпизодов истории»⁴⁹. 7 (20) декабря 1915 г. принц-регент Сербии Александр Карагеоргиевич обратился с телеграммой к Николаю II с просьбой оказать давление на союзников с целью ускорения эвакуации остатков сербской армии из Скутари в Валону и далее (наилучшим пунктом, по мнению принца-регента, были бы Салоники).

М. В. Алексеев считал, что время для спасения сербской армии окончательно упущено⁵⁰. Тем не менее была сделана попытка оказать ей помощь путем давления на восточный фронт австрийцев силами 7-й армии, переброшенной в декабре 1915 г. на Юго-Западный фронт из-под Одессы. Оставалась надежда, что в случае успеха она сможет ослабить давление противника на сербов⁵¹. Армия Д. Г Щербачева включала в себя 2-й и 16-й армейские корпуса, 5-й Кавказский корпус, 3-ю Туркестанскую стрелковую бригаду. Все эти части и соединения были доукомлектованы до полных штатов и сняты с Западного фронта. Позже в 7-ю армию были включены также 22-й армейский корпус и конный корпус генерала В. М. Драгомирова. Последний, по первоначальному замыслу, после ожидаемого прорыва фронта должен был осуществить вторжение на Венгерскую равнину⁵². 15 (28) декабря 1915 г. Б. Лонткиевич был информирован о том, что от десанта в болгарскую часть Добруджи Ставка отказывается. Это было сигналом для начала атаки 7-й армии в Карпатах⁵³, и 16 (29) декабря 1915 г. она перешла в наступление на Буковине.

С самого начала возникло непонимание между командованием армии и фронта: «Генерал Щербачев начал операцию и сразу недоволен нерешительностью и сбивчивостью приказаний, передаваемых генерал-квартирмейстером Ю.-З. фронта Дитерихсом»⁵⁴. Д. Г Щербачева поддерживал и его начальник штаба, бывший профессор Николаевской академии генерал Н. Н. Головин. Наступление в какой-то степени становилось бессмысленным: Сербия была уже разбита; необходимость выступления Румынии в ситуации декабря 1915 – января 1916 г. была сомнительной (военный министр генерал А. А. Поливанов в январе 1916 г. считал, что снять с фронта армию в 150–200 тыс. человек для переброски в Молдавию невозможно)⁵⁵; алексеевский план большого наступления на Балканах был отвергнут союзниками. Поэтому и задача, поставленная главнокомандующим ЮгоЗападным фронтом генералом Н. И. Ивановым перед армией, была сформулирована несколько расплывчато: «Разбить живую силу противника и стремиться отбросить его на север»⁵⁶. Судя по всему, на прорыв через Карпаты Н. И. Иванов не рассчитывал.

Тем не менее главкоюз планировал поддержать наступление 7-й армии на Стрыпе действиями всего своего фронта. 9-я армия должна была осуществить демонстративную энергичную атаку между Днестром и Прутом, 11-я – отбросить противника на север, а 8-я удержать силы врага на своем фронте. Резервом фронта была гвардия⁵⁷. Д. Г. Щербачев выстроил свои корпуса в линию, выделив каждому по 10 км фронта атаки и оставив в резерве один корпус. Первоначально обещанный резерв главнокомандующего 7-я армия так и не получила. По словам А. А. Брусилова, Д. Г. Щербачев был вынужден наступать «не кулаком, а растопыренными пальцами». Погодные условия не благоприятствовали наступлению, постоянно шел мокрый снег, непролазная грязь мешала переходу пехоты и артиллерии⁵⁸.

Помощь наступавшим попыталась оказать 9-я армия, которая также понесла большие потери в боях с 7-й австрийской армией К. фон Пфлянцер-Балтина. Отвлекающий удар не удался, единственным реальным достижением проведенной операции был опыт, который пригодился летом 1916 г.⁵⁹ «Генерал Линзинген отбил все атаки, – отмечал М. Гофман, – но в армии генерала Пфлянцер-Балтина в Буковине бои с переменным успехом затянулись до середины января. С трудом удалось этой армии удержать в общем свои позиции»⁶⁰. Позиции противника были хорошо укреплены и плохо разведаны. В результате русской артиллерии не удалось даже уничтожить проволочные заграждения. С 14 (27) по 18 (31) декабря 1915 г. пехота 9-й армии преодолевала их под огнем противника, и к январю 1916 г. демонстрация на этом участке ограничилась огневым боем⁶¹.

«Сознание, что при прорыве укрепленной полосы главное слово должно принадлежать артиллерии, в то время еще не проникло в умы, – вспоминал поручик 4-й батареи 32-й артиллерийской бригады, действовавшей против австрийцев, – а изобилие патронов (то есть снарядов. – А. О.) было новостью даже для нас. Не знаю, на основании каких данных и кто выбирал этот участок для прорыва; знаю лишь, что командующий 9-й армией генерал Лечицкий его обозревал лично, и таким образом ответственность падает на него. Главное несчастье было в том, что артиллерия видела только передний окоп противника, тянувшийся по гребню отлогого хребта, закрывающего собой весь тыл противника. И, конечно, этот хребет с противоположенной стороны был еще лучше наблюдаем неприятельской артиллерией, о месте нахождения которой мы могли иметь лишь самые смутные представления. Поэтому пять раз – 24, 25, 26 декабря 1915 г. и 1 и 6 января 1916 г. – повторилось одно и то же, каждый раз с новой дивизией: мы разметали первую линию окопов, и пехота их заняла (несмотря на общее осуждение солдатами атак по двунадесятым праздникам), артиллерия произвела эту же работу в обратном направлении, и наша пехота оказалась в исходном положении. Так ничего и не вышло»⁶².

На ряде участков наступление имело местный успех, развить который войска уже не могли – слишком велики были потери. Принимавший участие в этих боях А. М. Василевский вспоминал: «Так, сильный урон понесли мы в середине декабря 1915 г., когда в течение недели пытались прорваться западнее Хотина. Удалось оттеснить австрийцев верст на 15 и продвинуться до линии Доброновце – Боян. А затем армия вновь перешла к позиционной войне»⁶³. Однако и этот успех весьма встревожил Берлин. Опять обнаруживалась слабость союзника, с трудом удержавшего фронт. Тот же Э. фон Фалькенгайн отмечал: «Русские 24 дек. 1915 г. атаковали Южную армию генерала графа фон Ботмера и 7-ю австро-венгерскую армию, которой командовал генерал фон Пфлянцер-Балтин, на всем фронте от Бурканова на Стрыпе до румынской границы восточнее Черновиц и упорно продолжали свои усилия до середины января 1916 г. И в то время, как они на фронте южной армии не достигли ни малейших успехов и потому скоро измотались, положение дел на фронте 7-й австро-венгерской армии, против которой русские направили главный удар, долго колебалось в ту и другую сторону. Хотя противник не располагал существенным превосходством сил, армии лишь с трудом удалось продержаться. Ее резервы оказались недостаточными. Сверх того, у нее обнаружились и внутренние недочеты. В конце концов, правда, неприятельские атаки в общем были отбиты»⁶⁴.

Наступление действительно было плохо подготовлено, что сказалось, по свидетельству полковника А. А. Самойло, на его проведении и результатах: «Днем с целью подготовки атаки велась бомбардировка неприятельских позиций; ночью наша артиллерия молчала, давая противнику беспрепятственно исправлять произведенные разрушения; наутро армия наступала и, конечно, неудачно. Все это делалось при недостатке снарядов, при чрезмерном удалении артиллерийских позиций и плохом наблюдении за огнем. Захваченные позиции не удерживались, и войска, захватившие их, не получали поддержки. Задачи давались неопределенные; начальники находились от войск далеко; связи с тылом и соседями не было; донесения, как правило, были недостоверными»⁶⁵. Недостаток тяжелой артиллерии и неспособность полевой артиллерии эффективно поддержать наступление русских войск отметил и А. Нокс⁶⁶. В результате пулеметные гнезда противника не подавлялись, проволочные заграждения оставались неразрушенными. Русская пехота несла большие потери. По свидетельству очевидца, иногда происходило и такое: «Истощенные атакующие части соседнего корпуса, попадая в 300 м от австрийской позиции под сильный пулеметный огонь, бросали винтовки, поднимали руки и в таком виде продолжали движение через проволоку в австрийские окопы»⁶⁷. Все это убедило высшее германское командование в том, что наступление русской армии имело прежде всего политическое значение. По мнению Э. фон Фалькенгайна, оно было плохо подготовлено, начато в неблагоприятное время, а в наступавших войсках было мало компетентных офицеров⁶⁸.

Таким образом, к успеху это наступление так и не привело. М. В. Алексеев обратился с телеграммой к командующим Юго-Западным фронтом и 7-й армией, в которой подверг жесткой критике подобный образ действий, но сделал он это уже в конце Буковинской операции, которая завершилась 26 декабря 1915 г. (8 января 1916 г.). На предложение Д. Г Щербачева от 14 (27) января возобновить наступление М. В. Алексеев ответил отказом⁶⁹. Потери немцев и австрийцев, по данным разведки, составили около 50 тыс. человек, приблизительно такой же урон понесла и русская армия. Начальник штаба был потрясен этим масштабом, нисколько не соотносимым с достигнутыми результатами. Высокие потери были неизбежны. Единственным выводом, который сделало русское командование из неудачных атак, стало требование новых массированных атак: «Вместо признания недостаточности артиллерийской подготовки бюрократы полагали, что резервы следуют на слишком больших дистанциях и настаивали на более близком надвигании последних, что только увеличивало потери и сумятицу при каждом новом штурме»⁷⁰.

Первой реакцией на провал наступления 7-й армии, которой командовали профессора академии, были слова М. В. Алексеева: «Ах, эти профессора!». Николай II был потрясен этой сценой⁷¹ и попытался успокоить его: «Ну, что же делать, без потерь нельзя»⁷². В целом провал наступления Юго-Западного фронта убедил начальника штаба Ставки в неспособности главнокомандующего фронтом к исполнению своих обязанностей. «Операция Юго-Западного фронта, – писал М. В. Алексеев 18 (31) января 1916 г. генералу Я. Г Жилинскому – представителю русской армии при французском командовании, – не привела к намеченной цели. Кроме действительно неблагоприятной погоды – длительной оттепели, распустившей почву, в которой вязли орудия, лошади, даже люди, – были и более существенные причины, оказавшие влияние на такой исход»⁷³. Среди них и неверие Н. И. Иванова в успех, его индифферентность к разработке плана наступления, отсутствие надлежащего плана боя в 7-й и 9-й армиях, неправильные приемы атаки в 9-й и отсутствие ее единовременности в 7-й, недооценка сильных укреплений противника и, наконец, недостаточное количество тяжелой артиллерии⁷⁴. Наступление было провалено. На русском фронте наступил период затишья.

К 13 (26) декабря 1915 г. в сербской армии на Адриатическом побережье насчитывалось 3800 офицеров и чиновников, 101 тыс. нижних чинов, на вооружении находилось 57 тыс. винтовок и карабинов (по 80 патронов на ствол), 170 пулеметов и 81 орудие⁷⁵. С сербами через Албанию отступали и пленные. На месте были оставлены только раненые, которые не могли идти. По дороге пропали без вести и погибли от голода и холода около 35 тыс. пленных⁷⁶. В январе 1916 г. император отправил телеграмму союзникам с призывом не допустить пленения доблестной сербской армии противником⁷⁷. Для выполнения этой задачи потребовалось максимальное напряжение весьма значительных сил.

Одновременно с эвакуацией итальянцы стремились закрепиться в Валоне для того, чтобы полностью поставить под свой контроль оба берега Отрантского пролива, самой узкой части Адриатики⁷⁸. Желание это было столь сильным, что они даже отказались пропускать в город отступавших сербов. Такая новость вызвала протест и недоумение М. В. Алексеева, просившего вмешаться МИД. «Не признаете ли возможным поручить нашему послу, – писал он С. Д. Сазонову, – указать на ненужность и недальновидность таких действий. Прежде чем ревниво оберегать свое будущее достояние, его нужно заработать и обеспечить. Сербы же теперь могут лишь помочь, а не помешать узко эгоистическим стремлениям своеобразных союзников»⁷⁹. Добиться своей цели итальянцам не удалось. Им пришлось уйти из Валоны. Позиция, занятая Италией, особенно сильно раздражала М. В. Алексеева. Он даже подозревал ее правительство в тайном антисербском соглашении, о чем сообщил в разговоре с полковником Б. Лонткиевичем 22 января 1916 г.⁸⁰

20 января 1916 г. пала Черногория. 21 января союзники эвакуировали Сан-Джиованни-ди-Медуа. В январе 1916 г. то, что осталось от сербской армии, было вывезено на остров Корфу, в Салоники и Бизерту. Итальянская, французская и английская эскадры прикрывали эвакуацию от возможных ударов военно-морских сил Австро-Венгрии. Для перевозок было задействовано свыше 200 транспортов, которые совершили 322 рейса, две трети из них – суда под итальянским флагом. По данным союзников, были эвакуированы около 140 тыс. солдат и офицеров, вывезено 203 тыс. тонн груза. Около 25 тыс. пленных, преимущественно австро-венгерских подданных, были отправлены на остров Сардиния, где итальянцы имели лагеря для военнопленных. Эвакуация в целом была удачной, несмотря на 18 атак австрийских подводных лодок и активные действия австрийского крейсера «Гельголанд». Союзнические крейсеры и миноносцы совершили 1159 выходов в море для обеспечения безопасности перевозок. Тем не менее потерь избежать не удалось, союзники потеряли 11 мелких военных судов и восемь транспортов. Потери австрийцев были скромнее: два миноносца и два самолета⁸¹.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.