Эпилог Нюрнберг пятьдесят лет спустя

Эпилог

Нюрнберг пятьдесят лет спустя

Американский еврейский комитет и Академия евангелической церкви (самой крупной христианской конфессии в Германии) пригласил меня выступить с речью в 2002 году в главном соборе Берлина. К моему изумлению, немецкая пресса и телерадиовещательные компании подробно рассказали о моем детстве в нацистской Германии, о моих приключениях по всему миру, разговорах с поборниками нацизма и свидетелями на Нюрнбергском процессе, моей жизни в Америке, морских путешествиях и поездках в Гарделеген. В декабре того же года меня пригласили в Нюрнберг. Немецкий президент Йоханнес Рау только что открыл там новый музейно-образовательный комплекс Центр документации по истории съездов нацистской партии, который прослеживал взлет и падение гитлеровской Германии. Мне предоставили честь первому выступить в этом центре.

Чтобы освежить память, я попросил разрешения зайти в зал заседаний перед выступлением. Было пять вечера, 24 апреля 2002 года, шестьдесят один год без двух дней спустя после того, как я высадился в Америке.

Мой провожатый открыл массивную деревянную дверь, взял меня под локоть и легонько подтолкнул в зал 600, где заседал Нюрнбергский трибунал.

– Почему здесь так темно? – спросил я.

Я слышал приглушенные голоса, но не видел лиц. Вдруг меня ослепили вспышки фотоаппаратов и видеокамер. Кто-то раздвинул занавеси, и я увидел репортеров, у которых ручки замерли над блокнотами, аудиоинженеров с микрофонами на стойках, направленных в мою сторону. Вот так сюрприз!

Вместо того чтобы дать мне тихо сходить в зал заседаний, как я просил, без моего ведома устроители организовали пресс-конференцию!

– Вы были главным переводчиком американского обвинения на процессе над главными нацистами в 1945 году? – прокричал кто-то.

– Да, – сказал я.

– Покажите, где сидели нацисты. Где были судьи, прокуроры?

Вопросы сыпались на меня один за другим.

Каждая деталь зала 1945 года запечатлелась в моей памяти, но многое поменялось. Тогда с левой стороны зала в два ряда сидели подсудимые, а за подсудимыми и вокруг стояли молодые американские солдаты военной полиции в блестящих белых шлемах, белых перчатках и поясах, стараясь быть одновременно бдительными и неподвижными.

Я показал на место, где стоял судья Джексон, главный американский обвинитель, когда сказал: «Мы должны быть готовы к тому, что трибунал сочтет некоторых подсудимых невиновными. Иначе можно было бы просто их всех повесить!»

Исчез стеклянный бокс у задней стены, где судебные переводчики напряженно ловили каждое слово. Я объяснил:

– Я был главным переводчиком и допросчиком американского обвинения, и я провел сотни часов с подсудимыми и свидетелями в изолированных комнатах для допросов. Но я не был судебным переводчиком, который должен был в течение нескольких месяцев выслушивать подсудимых вон в том месте, но никогда не имел возможности поговорить с ними лицом к лицу, один на один, как я.

– Каковы же были ваши обязанности позже, в зале суда?

– Следить за тем, чтобы свидетели и обвиняемые давали на суде те же показания, что и во время предварительного следствия.

Кто-то спросил:

– Каков был итог суда?

– За преступления, совершенные на почве ненависти, расизма и шовинизма, одиннадцать самых высокопоставленных нацистских вождей были приговорены к повешению. Еще семеро получили тюремные сроки, а троих оправдали. Но было сделано и нечто даже более важное, чем наказание виновных. Нацистский обман, с помощью которого они завладели тотальной верховной властью, убийства и пытки немцев, не подчинившихся им, расправа над евреями, разорение и порабощение народов, на которые они напали, все это засвидетельствовано в их же документах, подписанных собственноручно, и показаниях их подчиненных. Эсэсовские убийцы давали показания о том, как они убили десятки тысяч, по нескольку человек за раз, до того, как печи Освенцима сделали такие разовые убийства устаревшими. Мир никогда бы не узнал весь страшный масштаб истребления без материалов этого суда и не увидел бы доказательств невероятного двуличия и безграничного эгоизма фюрера, за которого погибли миллионы немцев. Нюрнбергский трибунал написал историю тысячелетнего рейха, которая длилась всего двенадцать лет, и сделал навсегда невозможным отрицание или оправдание этой чудовищной главы немецкого прошлого.

– Расскажите нам о самых драматических сценах в зале суда, господин Зонненфельдт! – крикнул кто-то.

– Когда показывали съемки ужасающих зверств в концлагерях, некоторые подсудимые и их защитники плакали, видя бесконечные ряды измученных человеческих существ, согнанных на заклание, груды мертвых и умирающих, которые еще корчились в агонии. Но Геринг пробормотал, прищурившись, что это всего лишь пропагандистское кино, «какое мог сфабриковать Геббельс». Как будто холокост – плод воображения! Ну так фильм был настоящий, не сомневайтесь. На нем была печать гиммлеровских СС!

Потом журналисты поинтересовались:

– Как вам удалось стать главным переводчиком американского обвинения?

– Это все будет в моей книге, – ответил я.

– Вам было жаль покидать Германию?

– Нет, – сказал я.

– Почему вы приехали сейчас? – спросили меня.

– Это большая честь для меня – первым выступать на открытии нюрнбергского Центра документации, который когда-то был гитлеровским колизеем для съездов НСДАП. Завтра я буду говорить о своей жизни немецкого еврея, дальнейших перипетиях судьбы и беседах с обвиняемыми в Нюрнберге, гитлеровскими генералами и комендантами концлагерей. О том, как мне хорошо жилось в Соединенных Штатах после войны и до сегодняшнего дня, чего никогда не случилось бы без Гитлера!

– Почему подсудимые давали показания на Нюрнбергском процессе? Их принуждали? – спросил репортер.

– Нет, – сказал я. – Мы никогда не применяли силу или пытки. Мне самому было странно слышать, что они говорят, пока я не понял, что они просто пытаются спасти собственную шкуру, обвиняя в своих деяниях Гитлера, Гиммлера, Геббельса и Бормана, ведь все они уже были мертвы.

– Это правда, что вы зачитывали обвинения заключенным в здешней тюрьме? – спросили меня.

– Да, это было после полудня 20 октября 1945 года. У меня до сих пор сохранился оригинал присяги, которую я давал, и самого обвинения, – ответил я. – На этом все, дамы и господа, – сказал я, пытаясь закончить интервью, но несколько журналистов преградили мне дорогу к выходу.

– Пожалуйста, еще несколько вопросов… Это правда, что вы изобрели цветное телевидение?

– Конечно нет! – сказал я. – Но я был одним из двух десятков инженеров и изобретателей, которые разрабатывали цветное телевидение в США в 1950 году, и в процессе я получил тридцать пять патентов.

– Над какими еще интересными вещами вы работали, кроме цветного телевидения?

– Еще в 1960-х годах я работал над компьютерами, медицинской электроникой, автоматизацией производства, атомными электростанциями, оборудованием для программы НАСА по полету человека на Луну, видеодисками, спутниками связи, над всем, что было новым. В 1980-х годах я стал руководителем, а потом консультантом.

Я снова попытался протиснуться к двери, но репортер встал у меня на пути.

– Это правда, что вы переплыли из Америки в Европу через Атлантический океан на собственной тринадцатиметровой яхте?

– Да, трижды переплывал Атлантический океан с прекрасным экипажем, но больше я не хожу под парусом, – сказал я. – Я решил закончить после того, как отметил свой семьдесят пятый день рождения в шторм посреди океана. Кто-то сказал, что я, может быть, самый старый человек, который трижды пересек Атлантику на яхте с открытым кокпитом. Я решил больше не искушать судьбу.

Я подошел к двери, но кто-то дернул меня за рукав.

– Один последний вопрос, прошу вас! Вы ненавидите тех, кого судили в 1945 году, и ненавидите ли вы немцев сейчас?

– В Нюрнберге 1945 года я хотел, чтобы виновные были наказаны за свои преступления, но я никогда не хотел ненавидеть слепо, как нацисты, ни тогда, ни сейчас. Я не хочу, чтобы преследовали невиновных. Стал бы я приезжать в Германию, если бы ненавидел немцев, которые стараются сделать все, чтобы холокост никогда не повторился?

И потом, уже на пороге, я сказал:

– Спасибо. Большое спасибо, увидимся завтра.

Выйдя на улицу, я вспомнил, как уходил из этого же здания суда пятьдесят шесть лет назад. Для меня тогда закончились самые рискованные главы моей жизни. Не будь Гитлера, я, сын врача-еврея в Германии, наверное, был бы вынужден получить непременную докторскую степень и вести скучную жизнь до конца своих дней. Или, если бы я не был евреем, я, скорее всего, стал бы одним из погибших солдат гитлеровской армии. Да, жизнь была ко мне добра.

Перед своим выступлением я еще раз посмотрел оригинальную кинохронику, где шеренги нацистских штурмовиков салютовали своему фюреру, немецкие женщины впадали в экстаз перед ним и милые девочки с косичками на цыпочках протягивали ему букеты. Я снова смотрел на парад солдат в стальных касках, с квадратными подбородками, потрясающих оружием вермахта, которые разгромили Западную Европу и опустошили Советский Союз. Я снова услышал ложь Гитлера о еврейском вероломстве, его преклонение перед железом и кровью и претензии на непобедимую мощь нацизма. Я помню, с какой дрожью я в первый раз смотрел эту хронику.

Сейчас, через полвека с лишним после того, как Гитлер был разгромлен и опозорен, он появляется на экранах как аффектированный актеришка, выкрикивающий чушь, в которую никто уже не верит. Может ли быть такое, думал я, что этот бред и ненависть когда-либо снова охватят цивилизованный мир и уничтожат миллионы жизней?

Когда в тот вечер я шел к трибуне, я снова представил себе грандиозную арену неподалеку, где Гитлер гордо стоял под огромной свастикой. Там он заставил немцев поверить в его непобедимость и в то, что они раса господ, которым суждено властвовать над миллионами унтерменшей, недочеловеков, таких как я.

Я стоял перед огромной аудиторией немцев, в большинстве своем слишком молодых, чтобы быть нацистами. Я рассказал, как Гитлер захватил власть, используя и извращая менталитет немецкого народа в его время: послушание государственной власти, разочарование в демократии (которая была связана с экономическим упадком), ненависть к соседним странам и ура-патриотизм. Это адское варево идеально подходило для того, чтобы пришел деспот и заявил о себе как о спасителе нации. Я указал на недостатки довоенной немецкой конституции, которые позволили Гитлеру прикрыть захват власти имитацией законности. Я напомнил, что Франция и Англия вскормили его манию величия тем, что терпели его авантюры. Я объяснил, почему столько евреев осталось в Германии, пока им некуда было идти, кроме как на бойню, и как мне удалось выжить.

Потом я перешел к Нюрнбергскому процессу. Место, где он проходил, я почти мог видеть со своей трибуны. Мои слушатели, как и большинство немцев, очень мало знали о главных нацистах, которые когда-то правили их страной. Я позволил гитлеровским приспешникам говорить самим за себя, процитировав пресловутого доктора Геббельса, который, будучи рупором Гитлера, написал:

«Мы хотели взять власть легально, но мы не желаем использовать ее легально. Враги могли раздавить нас. Они могли арестовать некоторых из нас в 1925 г., и на этом все бы кончилось. Но они пропустили нас сквозь опасную зону. То же самое произошло и в международной политике. В 1933 г. премьер-министр Франции должен был сказать (и если бы я был французским премьер-министром, то сказал бы именно это): «Новый канцлер Рейха – это человек, написавший «Майн кампф», в которой говорится то-то и то-то. Этого человека нельзя терпеть рядом с нами. Или он должен исчезнуть, или мы выступим». Но они этого не сделали. Они оставили нас в покое. И когда мы были готовы и хорошо вооружены, намного лучше их, только тогда они начали войну!»

Геринг присвоил себе право решать, кто еврей, а кто нет. Это был веселый толстяк, который издал «Приказ об окончательном решении еврейского вопроса», а потом заявил, будто бы понятия не имел, что Гиммлер со своими эсэсовцами выполнил его приказ об уничтожении миллионов. Геринг-хвастун, который произвел впечатление на собственного брата тем, что освободил невиновных из концлагерей, но потом заявил, что он не имел полномочий отправлять их туда на смерть. Геринг, бомбардировавший Роттердам, мародер и наркоман, который со смешками говорил о своих сатанинских деяниях, человек с головой, но без совести. Второй человек после Гитлера с претензиями на то, чтобы стать первым.

Я процитировал Гёсса, коменданта Освенцима, человека-робота, рекордсмена по истреблению, который просил занести в протокол, что из трех с половиной миллионов погибших в Освенциме только два с половиной миллиона отравлены газом, в то время как остальные умерли по другим причинам – например, от голода и болезней. Гёсс, который считал преступлением не массовые убийства, а кражу принадлежавшего жертвам золота эсэсовскими охранниками.

И еще я процитировал Ганса Франка, главного нацистского юриста, который заявил, что единственным законом в гитлеровском Третьем рейхе было желание фюрера.

«А теперь, – сказал я, – послушайте тех немногих, кто позднее раскаялся. Тот самый Ганс Франк, перед тем как отправиться на виселицу, разрыдался: «Теперь я понимаю, что он [Гитлер] все больше превращался в ужасного авантюриста без чести и совести». И послушайте Альберта Шпеера, гитлеровского министра вооружений, который сказал: «Я увидел, что принцип фюрерства [абсолютной диктатуры Гитлера] привел к страшным ошибкам. Сочетание этой системы и Гитлера породило чудовищные катастрофы». И осознайте ответ маршала Вильгельма Кейтеля, когда того спросили, как бы он поступил, если бы снова оказался на своем месте. «Я предпочел бы выбрать смерть, чем снова позволить втянуть себя в эту преступную сеть», – причитал он».

Наконец, я призвал их вспомнить самого Гитлера с его манией величия, эгоиста в высшей степени, который обвинил немецкий народ и хотел, чтобы его страна – «ваша страна», я сказал слушателям, – была уничтожена. Он хотел, чтобы Германия сгорела в пожаре вместе с ним, так как считал, что его верные последователи – деды моих слушателей, – миллионы, погибшие за него, оказались слишком слабы, чтобы победить в войне, виновником которой был он один.

В тот вечер в Нюрнберге, где среди слушателей были мой сын Ларри и внучка Сара, я целый час после выступления отвечал на вопросы. Я, некогда еврейский подросток, который бежал из Германии, спасаясь от истребления, теперь был очевидцем, который мог рассказать о жестокости и бесчеловечных извращениях нацисткой Германии немцам, которые были слишком молоды, чтобы испытать их на собственном опыте.

Эти слушатели, как и другие, хотели, чтобы я объяснил им, как все это произошло. «Расскажите нам! Вы там были, а мы нет», – просили они снова и снова.

Наконец я попросил не задавать больше вопросов и предложил руку всем, кто был готов быть членом единой семьи людей с равными правами для всех, где общество, страна и мир исключают только тех, кто сам хочет исключить себя. Последовавшие овации дали мне понять, что я сумел пронести по жизни свою веру в себя и в человечество.

После этого выступления в Нюрнберге немецкое издательство перевело на немецкий мои мемуары, которые я написал на английском, чтобы издать их к Франкфуртской книжной ярмарке. Крупнейшей в мире, в сентябре 2003 года. «Mehr als ein Leben» («Больше чем одна жизнь») была единственной книгой американского автора, отобранной для чтения перед большой аудиторией в здании городского совета Франкфурта. После этого я еще с десяток раз выступал на немецком телевидении, в том числе в самых популярных ток-шоу.

Моя юность при Гитлере должна была закончиться в лагере. Вместо этого моя жизнь стала захватывающим приключением, интересным поворотом древнего китайского проклятия «Чтоб ты жил в интересные времена». Никто не знает, что готовит тебе судьба, даже если тебе уже восемьдесят.

Конечно же я не знал, какая интересная жизнь ждет меня, когда услышал крик: «Зонненфельдт! Рядовой Зонненфельдт! Генералу нужен переводчик!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.