Книга XXV

Книга XXV

1. (1) Пока в Африке и Испании происходили такие события, Ганнибал, ничего не предпринимая, провел лето в Саллентинской области[534]; он надеялся, что Тарент будет ему выдан; пока что к нему перешло несколько небольших городов из числа саллентинских. (2) В это самое время из двенадцати бруттийских племен, отпавших в прошлом году к карфагенянам, консентинцы и тавриане[535] вернулись к Риму.

(3) Перешло бы и больше, если бы Тит Помпоний, уроженец Вей, префект союзников, неоднократно и счастливо грабивший землю бруттийцев, не вообразил себя настоящим военачальником: он собрал наспех кое-какое войско и повел его сражаться с Ганноном.

(4) Огромную, но беспорядочную толпу селян и рабов частью перебили, частью взяли в плен. Наименьшей потерей был сам префект, оказавшийся тоже в плену, – виновник бессмысленной битвы, в прошлом откупщик, знаток всех хитрых уловок, неверный, вредный как в государстве, так и в товариществе откупщиков[536]. (5) У консула Семпрония в Лукании было много незначительных сражений, не стоящих упоминания; он взял несколько малозначительных луканских городов.

(6) Война все тянулась; победы чередовались поражениями – менялось не столько положение дел, сколько души людей. Богобоязненность овладела Городом, но молились главным образом чужеземным богам, будто вдруг то ли боги, то ли люди стали другими. (7) От римских обрядов отрекались не тайком, не в своих четырех стенах, а публично: даже на форуме и в Капитолии толпа женщин молилась и приносила жертвы не по отеческому обычаю.

(8) Умы людей оказались в плену у жрецов и прорицателей, число которых увеличивалось от того, что толпы селян, обнищавших, запуганных, забросивших свои поля из-за долгой войны, были согнаны бедствиями в Город, а легкая нажива на людских заблуждениях стала как будто дозволенным ремеслом. (9) Порядочные люди сначала негодовали втихомолку, наконец стали жаловаться открыто, и дело дошло до сената.

(10) Сенат сильно пожурил эдилов и триумвиров по уголовным делам[537] за попустительство, но, когда те попытались прогнать с форума толпу и разбить посуду, применявшуюся при жертвоприношениях, их чуть не прибили. (11) Зло явно набрало силу, и младшим должностным лицам его было не одолеть. Сенат поручил Марку Эмилию, городскому претору, избавить народ от этих суеверий.

(12) Он прочитал на сходке сенатское постановление и издал указ: у кого есть книги предсказаний, молитвословий и подробное описание, как совершать жертвоприношения, пусть принесут к нему все эти книги и записи до апрельских календ[538] и никто пусть не смеет совершать на общественном и освященном месте жертвоприношения по новому или чужеземному обряду.

2. (1) В этом году [213 г. до н. э.] умерло много государственных жрецов: Луций Корнелий Лентул, великий понтифик; Гай Папирий; сын Гая, Массон, понтифик; Публиций Фурий Фил, авгур; Гай Пацирий; сын Луция, Массон, децемвир священнодействий. (2) На место Лентула поставлен был Марк Корнелий Цетег, на место Папирия – Гней Сервилий Цепион, авгуром был назначен Луций Квинций Фламиний, децемвиром священнодействий – Луций Корнелий Лентул.

(3) Приближалось время избрания консулов, но так как отвлекать консулов от военных действий не хотели, то консул Тиберий Семпроний назначил для проведения консульских выборов диктатора Гая Клавдия Центона, а тот назначил Квинта Фульвия Флакка начальником конницы.

(4) Диктатор тут же провел выборы, объявил консулами Квинта Фульвия Флакка, начальника конницы, и Аппия Клавдия Пульхра, который в бытность претором ведал Сицилией. (5) Затем избраны были преторы: Гней Фульвий Флакк, Гай Клавдий Нерон, Марк Юний Силан, Публий Корнелий Сулла. По окончании выборов диктатор сложил с себя свою должность.

(6) Курульным эдилом в этом году был избран, вместе с Марком Корнелием Цетегом, Публий Корнелий Сципион, получивший впоследствии прозвище Африканский. Против его кандидатуры возражали народные трибуны, ссылаясь на то, что он не достиг еще установленного для эдила возраста[539].

(7) «Если все квириты желают сделать меня эдилом, то лет мне достаточно», – возразил Сципион. При голосовании по трибам народ проявил такое расположение к Сципиону, что трибуны сразу отказались от своего замысла. (8) Эдилы были очень щедры: Римские игры были отпразднованы по тем временам роскошно и длились один день, а в каждом квартале[540] выдано было по […][541] конгия[542] оливкового масла.

(9) Плебейские эдилы Луций Вилий Таппул и Марк Фунданий Фундул обвинили перед народом в разврате нескольких матрон; некоторых из них осудили и сослали. (10) Плебейские игры длились два дня; по случаю их устроен был пир Юпитеру.

3. (1) Квинт Фульвий Флакк вступил в консульскую должность в третий раз, Аппий Клавдий – в первый [212 г. до н. э.]. (2) Обязанности преторов были распределены жеребьевкой: тяжбы между гражданами и между гражданами и чужеземцами разбирает Публий Корнелий Сулла (раньше эти обязанности выполняли два человека). Гней Фульвий Флакк ведает Апулией, Гай Клавдий Нерон – Свессулой, Марк Юний Силан – Этрурией.

(3) Консулы ведут войну с Ганнибалом, каждый командует двумя легионами: один принимает их от Квинта Фабия, консула прошлого года, другой – от Фульвия Центимала. (4) Претор Фульвий Флакк командует легионами, которые в Луцерии были под командованием претора Эмилия, а Нерон Клавдий – теми, что стояли в Пицене под командованием Гая Теренция.

Пополнение в свои легионы пусть набирают сами. Марк Юний в Этрурии получил городские легионы прошлого года.

(5) Тиберию Семпронию Гракху и Публию Семпронию Тудитану продлили срок управления Луканией и Галлией и командования их прежними войсками, (6) также и Лентулу, который ведал старыми римскими владениями в Сицилии; Марку Марцеллу продлили управление Сиракузами и прежними владениями царя Гиерона; Тит Отацилий по-прежнему командует флотом; Грецией по-прежнему занят Марк Валерий, Сардинией – Квинт Муций Сцевола, Испанией – Публий и Гней Корнелии Сципионы.

(7) Консулы добавили к войску два городских легиона; всего легионов в этом году было двадцать три.

(8) Консулам, производившим воинский набор, мешал Марк Постумий, уроженец Пирг[543], который едва не вызвал большие беспорядки. (9) Постумий был откупщиком, и уже много лет не было в государстве человека, равного ему по лукавству и алчности, кроме Тита Помпония из Вей, который неосторожно грабил поля в Лукании и был в предыдущем году пойман отрядом карфагенян, которым командовал Ганнон.

(10) Эти люди, поскольку гибель груза, отправленного войску и затонувшего в бурю, ложилась долгом на государство, выдумывали кораблекрушения, которых не было; даже действительные, о которых они докладывали, были подстроенными, а не случайными.

(11) Старые разбитые суда нагружали малым количеством дешевого товара, выводили эти суда в открытое море, моряков пересаживали в приготовленные заранее лодки, топили суда и лживо заявляли о множестве погибших товаров. (12) Претору прошлого года Марку Эмилию донесли об обмане, он доложил о нем сенату, но сенат никакого решения не вынес, так как сенаторы не хотели в такое время задевать сословие откупщиков.

(13) Народ строже осудил обман: Спурий и Луций Карвилий, народные трибуны, были возмущены таким отвратительным бесстыдством и присудили Марка Постумия к штрафу в двести тысяч ассов. (14) В день суда народа собралось столько, что на Капитолии было тесно.

(15) Дело было подробно изложено; оставалась единственная надежда: может быть, народный трибун Гней Сервилий Каска, приходившийся родственником Постумию, еще до голосования триб воспользуется своим правом вмешательства. (16) Пригласили свидетелей, трибуны раздвинули народ; принесли жребии, чтобы определить, где голосовать латинам[544].

(17) Тем временем откупщики требовали от Каски, чтобы он запретил голосовать в тот же день; (18) народ негодовал. Каске, который случайно сидел первым на углу трибуны, было и страшно и стыдно. Помощи от него было мало, и откупщики, надеясь произвести беспорядки, пошли клином, раздвигая толпу и перебраниваясь с народом и трибунами.

Недалеко было и до рукопашной, когда консул Фульвий крикнул трибунам: «Вы что, не видите, что с вами не считаются и дело идет к мятежу, если вы немедленно не распустите собрание».

4. (1) Собрание распустили, созван был сенат, и консулу доложили о беспорядках, учиненных дерзким насилием откупщиков. (2) Марк Фурий Камилл, говорили консулы, изгнание которого должно было повлечь за собой разрушение Города, претерпел суд неблагодарных граждан; (3) еще раньше децемвиры, по чьим законам мы живем до сего дня, а после них многие первые люди в государстве терпеливо перенесли народный суд; (4) а вот Постумий, уроженец Пирг, лишил римский народ права голоса, разогнал народное собрание, отказался считаться с народными трибунами, восстал на римский народ, занял на форуме место, с которого можно было помешать трибунам обратиться к римскому народу, помешать созвать трибы на голосование.

(5) От кровопролитной свалки, сказано было дальше, удержало народ только терпение должностных лиц, которые – чтобы только не дать повод к кровопролитию – до времени уступили, стерпев, чтобы и сами они были побеждены дерзостью нескольких безумцев, и римский народ, и его собрание, (6) которому подсудимый намеревался помешать силой оружия.

(7) Хорошие граждане приняли слова консулов, как того требовала гнусность преступления; сенат решил, что была применена сила против государства и подан опасный пример. (8) Народные трибуны Карвилии оставили дело о штрафе и назначили день суда над Постумием, виновным в уголовном преступлении; если он не представит поручителей, служителю велено было арестовать его и препроводить в тюрьму.

(9) Постумий поручителей представил, но сам не явился. Трибуны обратились к плебейскому собранию, и оно постановило так: если Марк Постумий до майских календ не появится, не придет по вызову в суд и не оправдается, то считать его изгнанным, имущество его распродать, а самого лишить воды и огня[545].

(10) Некоторым зачинщикам беспорядков велено было явиться в суд по обвинению в уголовном преступлении и представить поручителей. (11) Сначала посадили в тюрьму тех, кто не дал поручителей, а затем и тех, кто мог дать; чтобы избежать этой опасности, многие отправились в изгнание.

5. (1) Так закончилось дело с откупщиками, обманывавшими государство, защищавшими свои преступления. (2) Состоялись выборы великого понтифика; председательствовал новый понтифик Марк Корнелий Цетег.

(3) Этого звания горячо добивались трое: Квинт Фульвий Флакк, консул, который уже был консулом дважды, а также цензором; Тит Манлий Торкват, тоже известный двумя консульствами и цензурой, и, наконец, Публий Лициний Красс, еще только собиравшийся стать курульным эдилом.

(4) Почтенных старцев победил юноша. До него в течение ста двадцати лет не было ни одного великого понтифика – кроме Публия Корнелия Калуссы, – который не занимал бы курульной должности.

(5) Консулы с трудом набрали воинов: не хватало молодежи, чтобы составить новые городские легионы и пополнить старые. (6) Сенат велел консулам продолжать набор и назначить две комиссии триумвиров.

Им надлежало обойти – одной в пределах, другой за пределами пятидесяти миль от Города – сельские округа, рынки, торговые городки[546] и, освидетельствовав всех свободнорожденных, (7) отправить на военную службу всех, кто в силах носить оружие, хотя бы они и не достигли еще положенного возраста.

(8) Народным трибунам было поручено, если им это угодно, обратиться к народу с предложением, чтобы новобранцам, принесшим присягу, когда им еще не было семнадцати лет, жалованье начислять точно так же, как если бы им уже исполнилось семнадцать лет или больше.

(9) Две комиссии триумвиров, назначенные по сенатскому постановлению, занялись поисками свободнорожденных по деревням.

(10) Из Сицилии пришло письмо Марка Марцелла о требованиях солдат, воевавших под командой Публия Лентула; его прочли в сенате. Это были воины, уцелевшие после разгрома войска под Каннами и, как сказано было раньше, сосланные в Сицилию; вернуться в Италию им было разрешено только по окончании войны с Ганнибалом.

6. (1) Они с разрешения Лентула отправили к Марцеллу в его зимний лагерь послов – лучших из числа всадников, центурионов и пехотинцев. Когда им было разрешено говорить, один из них обратился к Марцеллу: (2) «Мы явились бы к тебе, консулу, Марцелл[547], еще в Италии, когда сенат вынес постановление – пусть справедливое, но для нас, конечно, горькое.

Мы надеялись, однако, что в провинции, где после смерти царей[548] начались волнения, нас пошлют на трудную войну с сицилийцами и карфагенянами (3) и наша кровь и раны примирят с нами сенат, как то было – на памяти отцов наших – с солдатами, которые были взяты Пирром в плен под Гераклеей и потом сражались против него же.

(4) За какую вину нашу, отцы-сенаторы, вы разгневались на нас и гневаетесь сейчас? (5) Когда я вижу тебя, Марцелл, мне кажется, я вижу обоих консулов и весь сенат. (6) Будь ты консулом под Каннами, судьба государства и наша сложилась бы лучше. Позволь, прошу тебя, прежде чем я начну жаловаться на наше положение, обелить себя от вины, которую на нас возлагают.

Если не гнев богов, если не судьба, по неколебимому закону которой вершится все в делах человеческих, были причиной разгрома под Каннами, то кто виноват в нашей гибели? Чья здесь вина? Воинов? Полководцев? (7) Я, солдат, ничего не скажу о своем полководце – мне ведь известно: сенат благодарил его за то, что он не отчаялся в судьбе государства, и ему, бежавшему с поля сражения под Каннами, командование тем не менее продлевалось из года в год[549].

(8) Остальные уцелевшие после Канн были у нас военными трибунами; мы слышали, они ищут должностей, исполняют их и ведают провинциями.

(9) Вы снисходительны к себе и своим детям, отцы-сенаторы, и свирепствуете только над нами – мы, конечно, люди ничтожные. Консулу и знатнейшим мужам в государстве не было зазорно обратиться в бегство, когда надеяться уже было не на что. А вы послали воинов на верную смерть.

(10) От Аллии бежало почти все войско; в Кавдинском ущелье войско сдало оружие врагу, даже не попытавшись вступить в бой; не буду говорить о других постыдных поражениях. (11) И однако, позорной кары этим войскам не придумывали; больше того – войско, бежавшее от Аллии в Вейи, взяло назад Рим.

(12) А кавдинские легионы, вернувшиеся в Рим без оружия, были вооружены и отправлены в Самний; того самого врага, который радовался их бесчестью, они прогнали под ярмом. (13) Можно ли обвинить сражавшихся под Каннами в трусливом бегстве, если там полегло больше пятидесяти тысяч человек, если консул бежал с семьюдесятью всадниками, а кто уцелел, тот уцелел потому, что неприятель устал убивать?

(14) Пленным отказали в выкупе, и люди нас хвалили за то, что мы сохранили себя для государства, за то, что пришли в Венузию, сохраняя вид, приличествующий войску. (15) Мы сейчас в худшем положении, чем пленные в старые времена. Вернувшегося из плена понижали в чине, переводили в другой лагерь, стоявший в худшем месте, меняли род войск, но, если он был усерден по службе и отличался на войне, ему возвращали все, что отняли.

(16) Никого не ссылали, никого не лишали надежды на продолжение службы, они сражались с врагом, смывая свое бесчестие. (17) Нас, которых можно упрекнуть только в том, что мы уцелели под Каннами, отослали подальше от родины, от Италии, и подальше от неприятеля; (18) мы стареем в изгнании, у нас нет ни надежды, ни возможности смыть свой позор, умилостивить разгневанных граждан, умереть славной смертью.

(19) Мы не просим вернуть нам доброе имя и наградить за храбрость, мы просим только: испытайте нас, дайте нам показать себя; мы просим трудов и опасностей, хотим нести обязанности мужей и воинов.

(20) Уже второй год в Сицилии идет жестокая война: одни города осаждают карфагеняне, другие римляне; сражаются и пехота, и конница; под Сиракузами идет война и на суше и на море; (21) крики сражающихся и лязг оружия мы слышим – и сидим вялые, опустившиеся, словно нет у нас рук взять оружие. Сколько раз консул Тиберий Семпроний шел в бой с легионами из рабов: вознаграждением за службу были для них и свобода, и права граждан.

(22) Считайте нас хоть рабами, купленными, чтобы послать на эту войну; позвольте нам сражаться и обрести свободу в бою. Испытай нас, хочешь на море, хочешь на суше, хочешь в строю, хочешь при осаде города.

(23) Мы настоятельно просим: пошлите нас на самое трудное и опасное дело, чтобы возможно скорее сделано было то, что следовало сделать под Каннами, ведь сколько мы прожили после Канн – все под знаком позора».

7. (1) При этих словах послы упали к ногам Марцелла. Марцелл сказал, что решить их судьбу не в его власти; он напишет обо всем сенату и поступит согласно его решению. (2) Письмо его было передано новым консулам[550] и прочтено ими в сенате; сенаторы, посовещавшись, решили так: (3) нет основания поручить государство воинам, покинувшим в бою своих товарищей.

(4) Если проконсул Марк Клавдий думает иначе, пусть поступает так, как считает, по совести своей, полезным для государства, лишь бы каждый из этих воинов делал свое дело, не получал бы наград за доблесть и не был бы привезен в Италию, пока неприятель находится на италийской земле.

(5) По решению сената и народа состоялись выборы; выбрали пять человек наблюдать за ремонтом стен и башен и две комиссии по три человека в каждой: (6) одну – для розыска святынь и переписи вкладов, другую – для наблюдения за ремонтом храмов Фортуны и Матери Матуты по эту сторону Карментальских ворот и за храмом Надежды по ту их сторону (в прошлом году в этих храмах был пожар).

(7) Были ужасные бури; на Альбанской горе два дня подряд шел дождь из камней; во многие здания попала молния: в два храма на Капитолии, во многих местах лагеря над Свессулой, причем убило двух караульных; (8) в Кумах молния ударила в стену и в несколько башен и разрушила их.

В Реате[551] видели огромный летающий камень, а солнце, более красное, чем обычно, казалось кровавым. (9) По поводу этих знамений устроено было однодневное молебствие; несколько дней консулы занимались священнодействиями; девять дней уделено было жертвоприношениям.

(10) Ганнибал давно надеялся, а римляне подозревали, что тарентинцы хотят отпасть. Случайность поторопила их. (11) В Риме уже долго жил под видом посла тарентинец Филеас. Это был человек беспокойный, не терпевший безделья, которое, по его мнению, затянулось и его старило.

Он сумел познакомиться с заложниками из Тарента и Фурий[552], которых содержали в Атрии Свободы[553] под охраной не очень строгой: (12) ни самим заложникам, ни городам, их давшим, не было выгоды обманывать римлян. (13) Часто разговаривая с заложниками, Филеас уговорил их бежать; как только стемнело, он вывел их – храмовые служки и стражи были подкуплены – и сам повел по дороге, никому не известной.

(14) Весть о побеге разнеслась по городу с рассветом; за беглецами послали погоню, которая настигла их под Таррациной. Всех захватили и приволокли обратно. На площади их с одобрения народа высекли розгами и сбросили со скалы.

8. (1) Жестокость этого наказания возмутила жителей в двух славнейших греческих городах Италии – и всех вместе, и каждого по отдельности: (2) у многих были подло умерщвлены или родственники, или друзья. (3) Такую потерю пережили и тринадцать знатнейших юношей-тарентинцев, составивших заговор, во главе которого стали Никон и Филемен.

(4) Прежде чем что-нибудь предпринять, решили поговорить с Ганнибалом; (5) ночью вышли из города, будто бы на охоту, и направились к нему; неподалеку от лагеря, около дороги, остальные спрятались в лесу, а Никон и Филемен дошли до караульных постов, были схвачены и отправлены к Ганнибалу – этого они и хотели.

(6) Они рассказали ему о своих замыслах и намерениях. Ганнибал оказался щедр на похвалы и обещания; он велел им уверить горожан, что они выходили из города за добычей: пусть они гонят в город скот карфагенян, который выпустили пастись, и никакой помехи им не будет. (7) Добычу оглядели – и в другой раз и дальше их смелым вылазкам почти перестали удивляться.

(8) При вторичном свидании с Ганнибалом клятвенно утверждены были условия договора: тарентинцы свободны; они сохраняют свои законы и все свое имущество; против своей воли они не будут платить пунийцам никакой дани, не примут никакой гарнизон; дома, занятые римлянами, и их гарнизон будут выданы карфагенянам.

(9) Сговорились; у Филемена вошло в привычку по ночам выходить из города и под утро возвращаться домой. Он был страстный охотник; уходил с собаками и с полным охотничьим снаряжением; (10) пойманную или припасенную для него неприятелем дичь он дарил или префекту, или охране, стоявшей у ворот.

Думали, что он разгуливает по ночам из страха перед неприятелем, (11) и настолько привыкли к этому, что стоило ему свистнуть, как ворота по этому знаку открывались в любое время ночи. Ганнибал решил, что пора действовать. (12) Он стоял в трех днях пути от Тарента.

Боясь, как бы не показалось странным, что он так долго стоит лагерем на одном и том же месте, Ганнибал притворился больным. (13) Римскому гарнизону в Таренте перестало казаться подозрительным это затянувшееся безделье.

9. (1) Ганнибал решил идти на Тарент; он отобрал десять тысяч проворных легковооруженных пехотинцев и всадников, которых считал наиболее пригодными для предстоящего похода. Он выступил в четвертую стражу ночи, (2) выслав вперед нумидийцев – всадников восемьдесят, и велел им рассыпаться по дорогам и тщательно обследовать, не спрятался ли где кто-нибудь и не наблюдает ли издали за его отрядом.

(3) Обогнавших отряд было приказано тащить назад, встречных убивать – пусть окрестные жители сочтут их не войском, а разбойничьей шайкой. Сам он быстро повел свой отряд и стал лагерем милях в пятнадцати от Тарента.

(4) Он и тут не сказал ни слова о том, куда они идут, а только созвал воинов и велел идти по дороге, никуда не сворачивать и не выходить из строя, а самое главное – внимательно слушать приказания и ничего не делать без распоряжения командиров; он своевременно объявит, что он намерен делать.

(5) Почти в это же время в Тарент дошел слух, что нумидийцы[554] разграбили несколько деревень; ужас охватил окрестных жителей, даже дальних. (6) Эти известия ничуть не встревожили римского префекта, и он только приказал, чтобы часть всадников выступила завтра с рассветом, чтобы положить конец грабежам. (7) Ни о чем другом он не позаботился, более того – набег нумидийцев, казалось, говорил о том, что Ганнибал с войском не снялся с лагеря.

(8) Пуниец двинулся глубокой ночью; проводником был Филемен, по обыкновению нагруженный добычей; остальные изменники ждали, как и было условлено, (9) что Филемен, внося дичь, проведет вооруженных знакомой ему калиткой; Ганнибал же войдет с другой стороны, через Теменитидские ворота. Они обращены на восток – в сторону суши; в этой части города много гробниц[555].

(10) Подойдя к воротам, Ганнибал, как было условлено, зажег огонь; в ответ блеснул свет – знак, поданный Никоном, – (11) затем с обеих сторон он погас. Пуниец в тишине подходил к воротам; неожиданно появившийся Никон перебил сонных стражей в их постелях и открыл ворота.

(12) Ганнибал вошел с отрядом пехоты и велел всадникам не въезжать: пусть, когда потребуется, им будет где развернуться. (13) Филемен подошел к калитке, которой обычно входил в город; знакомый голос и обычный сигнал разбудили караульного.

(14) Филемен сказал, что он убил огромного зверя; впереди его двое юношей несли дикого кабана, сам он шел без ноши, он выхватил рогатину и пронзил караульного, который, ничего не подозревая, изумлялся величине зверя. (15) Вошли человек тридцать вооруженных, они перебили весь караул, взломали ближайшие ворота, туда стремительно ворвался вооруженный отряд, затем они проследовали на форум, где и присоединились к Ганнибалу.

(16) Там он разделил двухтысячный отряд галлов на три части и разослал их по городу; к каждой из них он прибавил проводниками двух тарентинцев и приказал занять самые людные улицы, (17) а когда поднимется тревога, убивать встречных римлян; горожан не трогать. Юношам-тарентинцам он велел, если они увидят издали кого-нибудь из своих, сказать ему, чтобы молчал и не беспокоился.

10. (1) Уже поднялись тревога и крик, обычные в захваченном городе, но никто толком не знал, что случилось: (2) тарентинцы думали, что пришли римляне и собираются разграбить город; римляне – что горожане вероломно восстали. (3) Префект, разбуженный тревогой, бежал в гавань и на лодке кружным путем добрался до крепости.

(4) В заблуждение вводила труба, звуки которой доносились из театра. Труба была римская, изменники запаслись ею в своих целях; но грек трубил неумело, и было непонятно, кто и кому подает сигналы. (5) Когда рассвело, римляне разглядели пуническое и галльское оружие, а греки увидели тела римлян то здесь, то там; стало ясно – город взят Ганнибалом.

(6) Когда стало совсем светло, римляне, оставшиеся в живых, бежали в крепость. Постепенно шум улегся, и Ганнибал велел созвать тарентинцев – пусть придут без оружия. (7) Пришли все, кроме тех, кто последовал за римлянами в крепость, чтобы разделить с ними любую участь.

(8) Ганнибал обратился к тарентинцам с благосклонной речью, напомнил им, как поступил он с их земляками, взятыми в плен у Тразименского озера и под Каннами, (9) обрушился на римлян, властителей высокомерных. Он велел всем, вернувшись домой, написать на дверях свое имя; дома, где этой надписи не будет, он распорядится немедленно разграбить; того, кто напишет свое имя на доме, где стоит римлянин (римляне занимали пустые дома), он будет считать врагом.

(10) Собрание было распущено; помеченные двери позволили различать дома друзей от вражеских; воины по данному знаку бросились в разные стороны грабить римские обиталища. Добыча была немалой.

11. (1) На следующий день Ганнибал повел солдат на осаду крепости. Он видел, что она расположена как бы на полуострове, море омывает значительную часть, а от города отгорожена очень высокими скалами, стеной и огромным рвом – взять ее невозможно было ни приступом, ни осадными машинами.

(2) Ганнибал не хотел задерживаться, охраняя тарентинцев, – у него были дела поважнее, – а чтобы римляне, сидевшие в крепости, не напали вдруг на беспомощных тарентинцев, он распорядился отгородить город от крепости валом. (3) Втайне он надеялся, что если римляне станут препятствовать этой работе, то завяжется схватка, разгорится бой – многих убьют, гарнизон будет ослаблен, и тарентинцы смогут защищать себя сами.

(4) Работа была уже начата, как вдруг ворота распахнулись и римляне кинулись на сооружавших вал. Охранявшие их солдаты позволили себя оттеснить, чтобы успех раззадорил римлян и они кинулись в погоню за многочисленным отрядом далеко ушедших карфагенян.

(5) Тут по данному сигналу отовсюду появились пунийцы, которых Ганнибал держал наготове. Римляне не выдержали натиска, но бежать врассыпную было невозможно: мешали теснота самого места, начатые работы, устройства и инструменты. (6) Многие прыгали в ров, бежавших погибло больше, чем сражавшихся.

(7) Никто теперь не мешал начатой работе: проведен был огромный ров, за ним поднимался вал; в нескольких шагах от него Ганнибал готовился поставить еще стену, чтобы тарентинцы могли и без его помощи защищаться от римлян. (8) Он оставил все-таки небольшой гарнизон – пусть солдаты помогают складывать стену.

Сам он отправился с остальным войском к реке Галез – она протекает в пяти милях от города и там расположился лагерем. (9) Оттуда он вернулся посмотреть, как идет работа, – шла она гораздо быстрее, чем он рассчитывал, и у него возникла даже надежда взять крепость: она стоит не на высоком месте, где само местоположение было бы защитой, а на равнине, и от города ее отделяет только стена и ров.

(10) Осаду начали, используя разные машины, когда из Метапонта к римлянам пришло подкрепление; они воспрянули духом и ночью неожиданно напали на вражеские сооружения: одни сожгли, другие раскидали. Так закончилась попытка Ганнибала взять крепость приступом.

Оставалась надежда на осаду, (11) но и она была шаткой: крепость находилась на полуострове, над самым входом в гавань – для римлян море открыто, но если в город нельзя будет доставлять продовольствие морем, то бедствовать придется осаждающим, а не осажденным.

(12) Ганнибал созвал тарентских старейшин, изложил им, в каком трудном сейчас положении находится город. Нечего и думать, пока на море хозяйничают римляне, взять укрепленную крепость приступом или осадой; (13) а вот если бы у тарентинцев были суда и они мешали бы подвозу продовольствия, то римляне сразу бы вышли из крепости или сдались бы.

(14) Тарентинцы согласились, но решили: пусть подавший совет поможет его осуществлению; (15) можно, конечно, пригнать карфагенские суда из Сицилии, но суда тарентинцев заперты в гавани – маленьком заливе, выход из которого охраняется римлянами. Как смогут они выйти в открытое море?

(16) «Выйдут, – сказал Ганнибал, – многие затруднения, созданные природой, распутывает разум. Город ваш стоит на равнине; во все стороны расходятся ровные и достаточно широкие дороги. (17) По той, которая проведена через центр города к морю, я перевезу на телегах не очень большие суда, и море, где сейчас хозяйничает неприятель, будет в вашей власти; мы осадим крепость и с моря и с суши и вскорости возьмем ее, или покинутую врагами, или даже с врагами вместе».

(18) Речь эта внушила не только надежду, но и восхищение полководцем. Сейчас же приволокли отовсюду множество телег, связали их вместе, подвели машины вытаскивать суда, вымостили дорогу, чтобы телеги шли легче и не так трудно было везти груз.

(19) Потом собрали людей и мулов, взялись за дело усердно: через несколько дней готовый снаряженный флот обошел крепость и стал на якорь у самого входа в гавань. (20) Таково было положение дел в Таренте, когда Ганнибал вернулся в свой зимний лагерь. Произошло ли отпадение Тарента в этом году или годом раньше, об этом пишут по-разному. Большинство писателей, более близких к этим событиям по времени, относят его к этому году.

12. (1) Консулов и преторов задержали в Риме до пятого дня перед майскими календами[556] Латинские празднества. (2) В этот день, совершив жертвоприношение на Альбанской горе, все отправились в свои провинции. Римляне вдруг стали богобоязненны – из-за стихов, сложенных Марцием, славным прорицателем.

(3) Когда в предыдущем году по постановлению сената такие книги разыскивали и розыском ведал городской претор Марк Эмилий, предсказания Марция попали в его руки. (4) Он тут же передал их новому претору, Сулле. Правдивость одного из этих стихотворений подтверждали случавшиеся события, а это заставило верить и предсказанному на будущее.

(5) В первом стихотворении предсказано было поражение под Каннами в таких примерно словах: «От реки, потомок троянцев[557], Канны беги, да не заставят тебя чужеземцы схватиться с ними на Диомедовой равнине. (6) Но ты не поверишь мне, пока не зальешь кровью равнину и не унесет река много тысяч твоих убитых с плодоносной земли в море великое; рыбам, птицам и зверям, населяющим земли, в снедь будет плоть твоя: так изрек мне Юпитер».

(7) Сражавшиеся в тех местах знали и равнину Диомеда-аргивянина[558], и реку Канна и помнили самое поражение. (8) Прочли второе стихотворение, темное не только потому, что будущее менее ясно, чем прошедшее, но и потому, что путаней было его изложение: (9) «Если желаете, римляне, изгнать врага, эту чуму, издалека пришедшую, надо, думаю, посвятить Аполлону игры; да повторяются они ежегодно, Аполлону приятные.

Когда народ на эти игры отчислит часть из казны, и пусть каждый внесет за себя и своих; (10) игры будет устраивать тот претор, который разбирает тяжбы народа и плебеев; децемвиры совершат жертвоприношения по греческому обряду. Если все правильно исполните, в радости всегда пребудете и дела ваши поправятся, ибо расточит врагов ваших тот бог, который в мире содержит ваши поля».

(11) На истолкование этого стихотворения ушел целый день. На следующий день сенат постановил: пусть децемвиры справятся в Книгах[559] об Аполлоновых играх и богослужении. Когда они о том справились и доложили (12) сенату, постановлено было совершать игры в честь Аполлона, а на устройство их выдать претору двенадцать тысяч ассов и двух волов.

(13) Издано было и другое постановление: пусть децемвиры принесут в жертву по греческому обряду Аполлону – быка с вызолоченными рогами и двух белых коз с вызолоченными рогами, Латоне – корову с вызолоченными рогами. (14) Претор, собираясь устроить игры в Большом цирке, издал указ, чтобы народ во время этих игр делал посильный взнос Аполлону.

(15) Таково происхождение этих игр в честь Аполлона, обетованных и учрежденных ради победы, а не ради здоровья, так думает большинство. Зрители в венках[560] молились и приносили обеты, матроны взывали к богам, народ угощался под открытым небом, двери были настежь, и день этот отметили разными молебствиями.

13. (1) Ганнибал находился под Тарентом, оба консула были в Самнии и собирались осаждать Капую. Голодала не только Капуя (при всякой затянувшейся осаде голод – бедствие обычное), но и вся Кампания: римские войска помешали им посеять хлеб.

(2) К Ганнибалу отправили послов и умоляли его свезти из окрестных мест хлеб в Капую, пока консулы со своими легионами не вошли в их земли и не расставили по всем дорогам свои заставы. (3) Ганнибал велел Ганнону перейти с войском из Бруттия в Кампанию и щедро обеспечить кампанцев хлебом.

(4) Ганнон выступил из Бруттия с войском и, стараясь не наткнуться на консулов, находившихся в Самнии, расположился лагерем на какой-то высотке вблизи Беневента, в трех милях от города, (5) и приказал окрестным союзникам свезти нынешний урожай в лагерь; для сопровождения обоза была предоставлена вооруженная стража.

(6) В Капую он послал сказать, в какой день им явиться за хлебом; пусть соберут по окрестностям всякого рода телеги и вьючных животных. (7) Кампанцы повели себя как обычно – лениво и небрежно; прислали телег четыреста и очень мало вьючных животных. Ганнон их выбранил: голод побуждает к действию даже бессловесных животных, а они сидят себе сложа руки, – назначил приехать за пшеницей в другой день, снарядившись получше.

(8) Когда обо всем этом узнали в Беневенте, жители города тотчас же отправили десять послов к консулам – римский лагерь был под Бовианом[561]. (9) Консулы, узнав о том, что было под Капуей, уговорились, что один из них поведет войско в Кампанию, и Фульвий, которому выпало ведать этой провинцией, вступил ночью в Беневент.

(10) Тут он узнал, что Ганнон, находившийся поблизости, отправился с частью войска за продовольствием; его квестор выдал хлеб кампанцам; прибыло две тысячи телег и с ними толпа, безоружная и беспорядочная; все суетятся, все перепуганы, в военный лагерь затесались окрестные жители: лагерь утерял вид военного стана, порядка в нем уже нет.

(11) Хорошенько все разузнав, консул объявил воинам: они выступят этой ночью и нападут на карфагенский лагерь. (12) Всю поклажу и весь обоз оставили в Беневенте, незадолго до рассвета подошли к лагерю и внушили врагам такой ужас, что, будь их лагерь на ровном месте, его взяли бы с ходу.

(13) Карфагенян защищали укрепления и само место: подъем всюду был крут и тяжел. (14) На рассвете разгорелся жестокий бой; пунийцы не только защищали вал, но, занимая позицию более удобную, сталкивали врагов, карабкавшихся по крутизне.

14. (1) Все одолевает стойкая доблесть: кое-где удалось добраться до вала и рвов, но дело было опасное – многих ранило и убило. (2) Консул созвал легатов и военных трибунов: надо отказаться от дерзкого начинания, безопаснее отвести сегодня войско в Беневент, а на следующий день поставить свой лагерь рядом с лагерем врага, вплотную к нему так, чтобы ни кампанцам не выйти, ни Ганнону войти.

(3) Он обеспечит успех, вызвав коллегу с войском; они поведут военные действия только в этих местах. Уже трубили сигнал к отступлению; но эти планы полководца провалили солдаты, пренебрежительным криком отвергшие столь малодушный приказ.

(4) Ближе всех к врагу оказалась когорта пелигнов[562]; ее префект Вибий Аккай схватил знамя и перебросил его через вражеский вал[563]: (5) «Будь я проклят и моя когорта со мной вместе, если неприятель овладеет этим знаменем». Он перемахнул через ров и ворвался в лагерь.

(6) Пелигны сражались уже в неприятельском стане, а Валерий Флачкк, военный трибун третьего легиона, корил римлян за трусость: честь взятия лагеря они уступают союзникам. (7) Тит Педаний, первый центурион, выхватил знамя у знаменосца: «Это знамя и этот центурион будут в неприятельском лагере; кто не хочет, чтобы враг завладел знаменем, следуй за мной». Он перескочил ров первым, за ним – его манипул, потом и весь легион.

(8) Консул, видя, как воины перебираются через вал, передумал звать их обратно; он уговаривал их показать, как мужественно ведут себя в грозную решительную минуту и римский легион, и союзническая когорта.

(9) Осыпаемые стрелами воины действовали каждый на свой страх – кто в удобном, а кто и в неудобном месте; они опрокинули врага и бегом ворвались в лагерь. Многие были ранены, но даже обессилевшие, истекавшие кровью старались добраться до лагеря и умереть уже там.

(10) Лагерь был взят стремительно, словно стоял он на ровном месте и не был сильно укреплен; внутри его все смешалось: была бойня, а не сражение. (11) Больше шести тысяч врагов было убито, больше семи тысяч взято в плен; взяты фуражиры-кампанцы, все телеги, все мулы и все снаряжение; огромной была и прочая добыча (Ганнон свозил в лагерь все, что награбил, проходя по полям римских союзников).

(12) Уничтожив вражеский лагерь, римляне вернулись в Беневент; там оба консула – так как и Аппий Клавдий прибыл в Беневент через несколько дней – продали и поделили добычу. (13) Награждены были те, кто помог взять лагерь, прежде всего пелигн Аккай и Тит Педаний, первый центурион третьего легиона.

(14) Ганнон из Коминия Окрита[564], куда пришло известие о разгроме лагеря, вернулся в Бруттий с несколькими фуражирами, случайно при нем оказавшимися; вернее сказать, бежал, а не вернулся спокойно.

15. (1) Кампанцы, услышав о беде своей и своих союзников, отправили к Ганнибалу послов сказать ему: оба консула под Беневентом, откуда до Капуи один день пути[565]– война у городских стен и ворот; если он не поспешит, Капуя окажется в руках врагов скорее, чем Арпы.

(2) Не только тарентская крепость, но и весь Тарент не стоит Капуи; Ганнибал считал ее равной Карфагену – ради того нельзя бросить ее и отдать, беспомощную и беззащитную, римлянам. (3) Ганнибал обещал заняться Кампанией, а пока что отправил туда легатов и две тысячи всадников-кампанцев, чтобы защитить кампанские земли от опустошения.

(4) У римлян было много хлопот, но о гарнизоне, запертом в тарентской крепости, они не забывали. Легата Гая Сервилия претор Публий Корнелий по распоряжению сената послал в Этрурию закупить пшеницы; с несколькими нагруженными кораблями он пробрался через неприятельскую охрану и вошел в тарентскую гавань.

(5) Положение изменилось: раньше горожане часто уговаривали воинов, почти утративших надежду, сдаться; теперь воины советовали сдаться горожанам: тарентский гарнизон значительно усилился с приходом войска из Метапонта. (6) Жители Метапонта, вдруг избавленные от страха, который удерживал их от измены, перешли к Ганнибалу.

(7) Так же поступили жители побережья и Фурий; их побудила к этому не столько измена Тарента и Метапонта, с жителями которых они, уроженцы Ахайи, кровно связаны, сколько гнев на римлян, которые недавно перебили фурийских заложников.

(8) Их друзья и родственники писали и отправляли гонцов к Ганнону и Магону[566], стоявшим поблизости в Бруттии: если они с войском подойдут к их городу, то они им его сдадут. (9) Марк Атиний командовал в Фуриях небольшим гарнизоном; неприятель полагал, что его легко вызвать на безрассудную схватку: он полагается не на воинов – их у него очень мало, – а на фурийскую молодежь, которую он на такой случай разбил на сотни[567] и старательно вооружил.

(10) Вожди карфагенян, войдя в земли Фурий, разделили войско: Ганнон с готовым к бою отрядом направился к городу, а Магон с конницей стал возле холмов, за которыми легко было укрыться в засаде. (11) Атиний, которому разведчики сообщили только об отряде пехоты, вывел свое войско в боевом строю; он ничего не знал об измене горожан и о вражеской засаде.

(12) Пехота сражалась лениво; немного римлян билось на передовой; фурийцы скорей выжидали, чем закончится бой, а не помогали сражавшимся. Карфагеняне нарочно отступали, завлекая неосторожного врага к холмам, за которыми засели их всадники.

(13) Подошли к холмам; с криком выскочили всадники и сразу обратили в бегство беспорядочную толпу фурийцев, недостаточно преданных той стороне, на которой сражались. (14) Римляне, хотя их окружали и напирали на них – тут пехотинцы, там всадники – бились долго, но наконец и они повернули и побежали к городу.

(15) Толпа изменников распахнула ворота перед отрядом земляков, но, увидев, что римляне несутся врассыпную к городу, завопила: карфагеняне наседают, вместе с римлянами и неприятель ворвется в город, если спешно не запереть ворота. Римлян бросили на волю убийц; Атиния, впрочем, с несколькими солдатами впустили.

(16) Горожане некоторое время спорили: одни считали, что надо блюсти верность, другие – что надо уступить обстоятельствам и сдать город победителям. (17) Как обычно, верх взяли злая судьба и ее наветы; Атиния и его солдат отвели к морю и кораблям, скорее заботясь о нем самом за его мягкое и справедливое правление, чем из уважения к римлянам. Карфагенян впустили в город.

(18) Консулы повели войско из Беневента в Кампанию, не только чтобы вытоптать еще не выколосившиеся хлеба, (19) но и чтобы прославить себя и свое консульство взятием Капуи, богатейшего города, и смыть с власти римлян великий позор: третий год[568] безнаказанной остается измена столь недалекого города.

(20) Чтобы не оставлять Беневент без гарнизона, если Ганнибал пойдет на помощь Капуе и союзникам (не сомневались, что так он и сделает), консулы распорядились: пусть Тиберий Гракх с конницей и легковооруженными воинами идет в Беневент, а легионам, остающимся в Лукании и удерживающим ее в повиновении, назначит командира.

16. (1) Гракх, прежде чем двинуться из Лукании, приносил жертву и получил мрачное предзнаменование: жертвоприношение было закончено, (2) но из скрытного места выползли две змеи и обгрызли печень; их увидели, но они вдруг исчезли с глаз.

(3) По совету гаруспиков жертвоприношение повторили; с внутренностей не спускали глаз, но и во второй и в третий раз змеи подползли, поели печени и уползли; никто их не тронул. (4) Гаруспики предупреждали: знамение относится к полководцу; надо остерегаться скрытых людей и замыслов, но никакая осмотрительность не могла уберечь от неотвратимой судьбы.

(5) Луканец Флав возглавлял ту часть своих соплеменников, которые держались римлян, тогда как другая отпала к Ганнибалу; уже второй год он был в должности – его сторонники сделали его претором[569], (6) как вдруг изменились его желания, он стал заискивать перед Ганнибалом, но перейти к нему и перетянуть на его сторону Луканию показалось ему мало: надо было скрепить союз с Карфагеном кровью римского полководца[570], к тому же и своего гостеприимца.

(7) Он тайком явился к Магону, хозяйничавшему в Бруттии; Магон заверил Флава: если он предаст ему римского военачальника, луканцы станут друзьями Карфагена и свободные будут жить по своим законам. (8) Флав провел карфагенянина к тому месту, куда он обещал привести Гракха с немногими воинами; пусть Магон спрячет там вооруженных пехотинцев и всадников – в этом укрепленном месте их могло скрыться очень много.

(9) Место хорошенько со всех сторон осмотрели и назначили день, когда выполнят свой замысел. Флав явился к римскому полководцу и заявил: он начал большое дело, но завершить его можно только с помощью самого Гракха; (10) он убедил преторов всех народов, перешедших к карфагенянам, вернуться к Риму и возобновить с ним дружеские отношения.

После поражения при Каннах Риму, казалось, пришел конец, но римляне растут и крепнут, а Ганнибал сник – скоро он исчезнет. (11) Римляне простят старое преступление: их легко упросить – (12) нет народа более милостивого и незлобивого. Сколько раз прощали они их восставших предков!

(13) Такие речи они хотели бы услышать от самого Гракха и пожатием рук закрепить союз, о котором они и сообщат землякам. (14) Место для переговоров уединенное, оно недалеко от римского лагеря, и там в немногих словах можно изложить суть дела: вся Лукания будет верной союзницей Рима.

(15) Гракх не подозревал ни измены, ни вероломства; убежденный правдоподобной речью, он с ликторами и турмой всадников очертя голову устремился в ловушку. (16) Враги появились вдруг, среди них Флав – измена была несомненна: со всех сторон в Гракха и всадников летели дротики. (17) Гракх соскочил с коня, приказал соскочить остальным и обратился к ним: судьба оставила им только одно – доблестно умереть.

(18) Что еще остается маленькой кучке людей, окруженных целой толпой в ложбине, затерявшейся среди гор и лесов? Только смерть. (19) Что же? Их перережут, как скотину, и они не отомстят за себя? Не терпеть и ожидать конца, а кинуться в гневе на врагов, действовать и дерзать, облитые кровью неприятеля, они падут среди груд умирающих врагов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.