Судьбы главнокомандующих

Судьбы главнокомандующих

Военно-стратегические итоги первых месяцев «Великой войны» потребовали смены военачальников, не выдержавших экзамен на профессионализм. Первым из высших военных чинов, отставленных от командования, оказался главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта генерал от кавалерии Я. Г. Жилинский, который вследствие поражения подчиненных ему войск в Восточно-Прусской операции 3 сентября 1914 г. был отстранен от управления фронтом и отправлен в распоряжение Военного министра. Принадлежность к знатной фамилии[24], связи, образовавшиеся в ходе военной службы, и высокое покровительство определили его дальнейшую судьбу. Вскоре (в 1915 г.) он был назначен представителем Российской армии во Франции к неудовольствию союзников и чинов Ставки, – отметил русский военный агент во Франции А. А. Игнатьев. Он красноречиво описал момент приезда в Париж Я. Г. Жилинского, в большей степени интересовавшегося, по мнению автора, внешней стороной своего пребывания во Франции. Российский представитель потребовал помпезной встречи, размещения в замке, изысканной пищи и очень трепетно отнесся к своему жалованию в валюте.

На дипломатическом поприще неудачливый военачальник также не снискал себе лавров, продемонстрировав союзникам не лучшие черты характера и непонимание текущего момента, требовавшего тонкой политической игры. В Париже на заседании военного совета представителей союзных держав, состоявшегося 16 марта 1916 г., Я. Г. Жилинский в резкой форме подверг сомнению качество ружей, поставляемых Италией в Россию, заявив, что их можно использовать только для обучения новобранцев строевым приемам. Эта реплика российского представителя вызвала удивление и обиду итальянцев – союзников по Антанте, заявивших, что для чего же в таком случае Россия постоянно требует патроны для поставляемых ружей? Дипломатический скандал дошел по линии иностранных дел до Ставки Верховного главнокомандующего, которая открестилась от высказываний своего представителя. Последовавшие извинения российской стороны восстановили отношения, но итальянцы попросили ограничить их контакты с Я. Г. Жилинским.

Мнения, которые высказывались в окружении Верховного главнокомандующего о деятельности Я. Г. Жилинского во Франции, переданы военным журналистом, аккредитованным в Ставке Верховного главнокомандующего. «Жилинский все мучает наших дежурных офицеров по аппаратной своими путаными шифрованными телеграммами, в которых сообщает мало дельного и интересного». «Сообщения Жилинского все более водянисты и все более подчеркивают «недостатки французской армии… Да, его остроумно прозвали «Жан-Жак навыворот». Исследователи этого периода истории также весьма невысоко оценивали дипломатические способности Я. Г. Жилинского, считая, что его профессиональная несостоятельность в совокупности с «ничтожеством Сазонова» (министра иностранных дел России. – А. П.) привели к тому, что «интересы России стали игнорироваться».

В сентябре 1916 г. Я. Г. Жилинский был отозван из Франции и зачислен в распоряжение Военного министра в числе 40 высших военных чинов. Февральская революция 1917 г. прервала синекуру Я. Г. Жилинского. Сложное финансовое положение заставило военное министерство сократить эту категорию генералов, и 18 сентября того же года состоялся приказ по армии и флоту, в котором значилось, что Я. Г. Жилинский «Увольняется от службы по прошению… с мундиром и пенсией».

Транспортировка раненых

Мирная жизнь закончилась довольно быстро, и в 1918 г. Я. Г. Жилинский был арестован, затем выпущен из тюрьмы на поруки князя Е. Н. Трубецкого. Последние его дни достоверно неизвестны, и о них существует несколько версий.

1. С. Е. Трубецкой (сын Е. Н. Трубецкого) в своих воспоминаниях утверждал, что позже, после освобождения из тюрьмы «…генерал Жилинский, переходивший финляндскую границу, пропал там без вести, и семья даже не узнала, где именно и как он погиб». Это созвучно информации К. А. Залесского, который пишет, что Я. Г. Жилинский после Октябрьской революции пытался уехать за границу, но был арестован и расстрелян.

2. А. Тарсаидзе приводит письмо от 27 марта 1969 г. одного читателя. В нем сообщается, что в 1919 г. членом «военного совещания при Реввоенсовете» под председательством А. А. Брусилова состоял и Я. Г. Жилинский, «умерший в подвалах ЧК в 1936 г…», и с которым автор письма служил (…с 1923 г., и ежедневно встречался). Эта версия, на наш взгляд, маловероятна, так как во второй части полных воспоминаний А. А. Брусилова, выпущенных в 2001 г., подробно перечислены генералы, сотрудничавшие с новой властью, и имя Я. Г. Жилинского не упоминается.

3. Информация о захоронении представлена в военно-историческом журнале Е. Г. Новиковым, который утверждает, что бывший главнокомандующий был похоронен на кладбище с. Покрово-Шишкино Милославского р-на, Рязанской обл. (ныне село вошло в черту п. г. т. Милославское).

4. В Военной энциклопедии представлена еще одна версия смерти Я. Г. Жилинского, в соответствии с которой отставной военачальник после революции 1917 г. уехал к белым на юг, где вскоре умер.

По словам некоторых исследователей Первой мировой войны, уход М. В. Алексеева с должности начальника штаба Юго-Западного фронта, руководимого Н. И. Ивановым, изменил военное счастье последнего, и 17.03.1916 г. состоялось отстранение его от должности главнокомандующего с назначением членом Государственного совета и «состоять при Особе Е. И. В.». Небезынтересно поведение Николая Иудовича, связанное с изменением его служебного положения. Один из чинов Ставки отмечал: «Утром Иванов благодарил Алексеева за приятное ему назначение». Позже Н. И. Иванов жаловался, что отстранение его от должности произошло с подачи М. В. Алексеева.

Длительное напряжение высочайшей ответственности сменилось в общем бесцельным времяпровождением, заполненным приемом пищи в высочайшем присутствии и выполнением отдельных редких поручений Верховного главнокомандующего.

С началом Февральской революции Николай II, вероятно помня успешность Н. И. Иванова при подавлении Кронштадских революционных выступлений 1905–1906 гг., назначил его 27.02.1917 г. главнокомандующим войсками Петроградского военного округа с чрезвычайными полномочиями и с подчинением ему всех министров. Задачей отстраненного от активной деятельности военачальника было прекращение волнений в столице. Миссия Н. И. Иванова закончилась безрезультатно. Он по прибытии 1 марта на станцию «Дно», стал наводить порядок среди следовавших эшелонами в Петроград пьяных солдат. Приказал отбирать у них офицерские вещи, явно присвоенные теми насильственным путем, ставить наиболее дерзких солдат на колени, арестовывая нарушителей. Это впоследствии ему инкриминировалось как унизительное обращение с солдатами. Следуя далее эшелоном, Николай Иудович к 21 часу 1.2.1917 г. прибыл на станцию Царское Село. По окончании краткой беседы с Александрой Федоровной была получена телеграмма от Николая II, в которой император запрещал Н. И. Иванову принимать какие-либо меры.

Несмотря на выражение лояльности новой власти, Н. И. Иванов был арестован и 18.3.1917 г. доставлен в Петроград. В апреле того же года генерал написал письмо военному министру Временного правительства А. И. Гучкову, в котором объяснялся по поводу своей миссии в революционном Петрограде в 1917 г. В конце письма Николай Иудович просил военного министра предоставить ему возможность «еще послужить на пользу и славу дорогой родины и ее Временного правительства». Некоторое время находился под следствием Чрезвычайной следственной комиссии, но по личному распоряжению А. Ф. Керенского был освобожден по состоянию здоровья. Р. Р. фон Раупах вспоминал, что в двадцатых числах марта 1917 г., состоя в Чрезвычайной следственной комиссии, получил распоряжение от главного военного прокурора генерала Апушкина расследовать дело генерал-адъютанта Н. И. Иванова. Ему ставилась в вину попытка к вооруженному подавлению революции и унизительное обращение с солдатами. Нелепость выдвинутых обвинений была очевидна, и автором воспоминаний было направлено постановление о прекращении дела против больного генерала, страдавшего отеком ног и находившегося под домашним арестом в квартире генерала Маниковского.

После освобождения в конце 1917 г. уехал в Киев, затем в Новочеркасск, где проживал в бедности без всякого дела. В октябре 1918 г. генерал П. Н. Краснов с разрешения германского командования и на их кредиты стал формировать Особую Южную армию в составе Воронежского, Астраханского и Саратовского корпусов. По словам генерала А. Лукомского, «Предложение (через военное министерство гетмана или через донского атамана П. Н. Краснова) делалось многим; но желающих не находилось. Отказался граф Келлер и князь Долгоруков». Именно «германский след» оказался главным фактором отказа многих генералов от предложений П. Н. Краснова возглавить новую армию. Подобное предложение было сделано и Н. И. Иванову, известному среди офицерского состава своей безупречной репутацией человека, стоящего вне политики. Военачальник дал согласие только лишь после консультаций с А. И. Деникиным и приказом Донского атамана 1.11.1918 г. был назначен командующим. Но в это политизированное время избежать острых разногласий именно политического толка не удалось, «и армия распалась, ничего для России не давши…» Вскоре «…в Новочеркасске… хоронили командующего Южной армии генерала от артиллерии Иванова – он умер 29 января в Новочеркасске от сыпного тифа…»

Военное счастье оставило А. Н. Куропаткина в ходе Маньчжурской кампании 1904–1905 гг., в которой им в ранге главнокомандующего была проявлена профессиональная беспомощность[25]. Снятый с должности и уволенный из армии опальный военачальник посвятил свободное время сельскому хозяйству и литературному труду в своем имении, находившемся в д. Шешурино Наговской волости Холмского уезда Псковской губернии. Написанная им в отставке история прошедшей бесславной для России Русско-японской войны была обильно снабжена фактическим материалом, откровенно вскрывала многие застарелые пороки армии, оказавшие влияние на итог войны. Вместе с тем она поражала абсолютным отсутствием критического разбора своих действий, как в качестве военного министра в плане подготовке вооруженных сил к этой войне, так и в должности старшего воинского начальника на театре военных действий. Всю вину за минувшее А. Н. Куропаткин возлагал на своих подчиненных, не принимая на себя ничего, не допуская мысли, что он в чем-либо виновен. Соратник М. Д. Скобелева не придерживался жизненных принципов высоконравственного французского полководца Тюренна, подводившего итоги своих победных военных компаний словами – «Мы победили», а неудачи объяснявшего коротко – «Я проиграл». Столь же высокой нравственностью отличались и многие русские офицеры (в отличие от высшего командного состава), в частности генерал В. И. Селивачев, который известен не только своими героическими действиями, но и словами, сказанными в годы Первой мировой войны: «Побеждают полки, мне вверенные, а если терпят поражения, то в этом виноват я один!».

А. Н. Куропаткин не принимал их моральную формулу, отделявшую людей с государственным мышлением от тщеславных военных чиновников.

Реанимированный не без участия М. В. Алексеева военачальник по итогам своей деятельности в качестве главнокомандующего Северным фронтом в ходе летнего 1916 г. наступления был отстранен от занимаемой должности и направлен генерал-губернатором в Туркестан, где его незаурядные административные способности были вновь востребованы. Он без кровопролития устранил серьезное брожение среди туземного населения.

После Февральской революции состоялось его назначение в Александровский комитет помощи раненым, а в феврале 1918 г. он был отправлен в отставку. А. Н. Куропаткину была предложена послом Франции Нулансом помощь в отъезде за границу, но старый генерал не пожелал этого сделать. Не примкнул он и к белому движению. Почтенный возраст и отсутствие авторитета среди военных не позволили большевикам воспользоваться услугами военного ветерана. Осенью 1918 г. новая революционная власть в лице начальника Петроградской чрезвычайной комиссии Г. И. Бокия вручила А. Н. Куропаткину охранную грамоту. Советская власть сохранила за ним родовое имение и библиотеку в деревне, где ветеран занимался преподавательской деятельностью в организованной им школе. Умер бывший военный министр 16.01.1925 г. и был похоронен в своем бывшем имении. По версии С. Г. Нелиповича, А. Н. Куропаткин убит в 1925 г. бандитами. В 1964 г. на его могиле поставлен памятник с надписью: «Основателю сельскохозяйственной Наговской школы».

Февральский переворот резко изменил ход событий на фронтах войны. Временное правительство, потворствуя Петроградскому Совету рабочих и солдатских депутатов, инициировавшему приказ № 1, поставило офицерский состав практически вне закона. Некогда стройная военная организация превращалась в стихию, никем и ничем не контролируемую. Солдаты изгоняли офицерский состав, зачастую творя над ним самосуд, выбирали из своей среды или из числа офицеров, приветствующих анархию, новое командование, которое способствовало всевозможным проявлениям диких страстей. На фронтах происходило массовое оставление передовой.

В таких условиях военачальники не могли навести порядок традиционными мерами и продолжать военные действия. Накопившееся возмущение они высказывали представителям Временного правительства, что порождало ответную реакцию, выражавшуюся в замене неугодных военачальников лояльными к политическим переменам генералами. Революционные события раскололи группу высших военачальников, несших груз ответственности на своих плечах. Некоторые из них, не желая идти на компромиссы с Временным правительством, решили оставить военную службу, доживая свой век на пенсии.

Одним из первых такое решение принял главнокомандующий Западным фронтов генерал от инфантерии А. Е. Эверт. Сразу после отречения императора от трона Алексей Ермолаевич написал прошение на имя Военного министра, помеченное 10 марта 1917 г. «Непрерывно напряженная нервная служба подорвала мое здоровье настолько, что я не в состоянии продолжать службу на ответственном посту с той энергией, которая необходима на благо Родины… Жительство предполагаю в г. Смоленске».

Частная жизнь со своей семьей в нужде и лишениях закончилась трагически в конце 1917 г. в г. Смоленске, где он был арестован и убит представителями новой революционной власти. Имеются сведения, что А. Е. Эверт умер в 1926 г. Это опровергается работой С. В. Волкова и мемуарами А. А. Брусилова.

Последний приказ главнокомандующего армиями Северного фронта генерала от инфантерии Н. В. Рузского гласил: «Согласно Указа Временного Правительства 25 сего года апреля я уволен по болезни от должности главнокомандующего. С тяжелым чувством расстаюсь с Вами доблестные войска Северного фронта… Великие дни перехода к новому строю жизни мы перешли вместе. С Вами увидел я зарю свободы Родины…» (орфография сохранена. – А. П.). Депутаты Псковской городской думы назвали его «генералом русской Свободы», Всероссийский союз городов и Комитет Северного фронта «…не только мудрым полководцем, но и честнейшим гражданином нашей великой страны…», а солдаты Псковской команды санитаров и Псковских рабочих комитетов Северного фронта Всероссийского союза городов – «…нашим солдатским и рабочим Генералом», который сумел вовремя сберечь наши жизни от лишнего… кровопролития».

В мае того же года Н. В. Рузский приехал в Ессентуки на постоянное место жительства. Сложная военная ситуация заставила высшее руководство России обратиться к бывшему главнокомандующему, так как пришедшие на смену старой плеяде военачальников новые выдвиженцы не смогли удержать под контролем ситуацию на фронтах продолжавшейся войны. Он участвует в совещании высших военачальников в Ставке, на съезде общественности в Москве. Вероятно, реалии новой жизни не прибавили ему желания вернуться к активной жизни. И когда Военным министром было сделано предложение отставному генералу оказать помощь новой власти и принять активное участие в происходящих в России событиях, Николай Владимирович ответил кратко телеграммой от 30.8.1917 г.: «Моя любовь Родине вне сомнений. Принять предложение не могу. Рузский».

События октябрьского переворота 1917 г. перечеркнули мечты Н. В. Рузского о спокойной и заслуженной старости. В апреле 1918 г. последовал унизительный обыск революционными солдатами скромного дома отставного генерала. Единственным «трофеем» представителей новой власти оказался сверток с погонами, которые последовательно в разных воинских званиях носил генерал на всем протяжении своей армейской службы. Один из обыскивающих положил сверток на стол и разрубил погоны шашкой, на что генерал тихо, но внятно сказал: «Что вы сделали, хамы? – Это моя память. Службу начинал я с подпрапорщика».

Республиканский вестник «Народная власть» от 15 мая 1918 г. сообщил, что бывший главнокомандующий армиями Северо-Западного и Северного фронтов Рузский Н. В., сославшись на преклонный возраст, отказался служить революции. Он был за отречение Николая II, но не против монархии вообще, чем составил тихую оппозицию большевикам. В соответствии с призывами руководителей Октябрьского переворота 1917 г. «к беспощадной борьбе с отдельными лицами и целыми классами, не желающими стать на так называемую советскую платформу» советские функционеры на Северном Кавказе ввели в практику взятие заложников. Это было оформлено приказом № 73 Чрезвычайной комиссии Северного Кавказа по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. В нем было сказано, что взятые заложники (в одной из групп в 32 человека были генералы Н. В. Рузский и Р. Д. Радко-Дмитриев) подлежат расстрелу в первую очередь «при попытке контрреволюционного восстания или покушения на жизнь вождей пролетариата». Случай не заставил себя ждать. В материалах особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков, состоявшей при главнокомандующем вооруженными силами на юге России, достаточно подробно представлены последние дни заложников, в том числе и Н. В. Рузского. Вынесем на суд читателей лишь отдельные фрагменты из упомянутых материалов.

В г. Пятигорске, где под стражей содержались заложники, им были отведены номера Новоевропейской гостиницы на Нижегородской улице (ныне ул. Дзержинского), обстановка в которых была удручающей. Двери в этой гостинице, называемой большевиками «концентрационным лагерем», плотно не затворялись, во многих окнах стекла не были вставлены, дули постоянные сквозняки, и, хотя на дворе стоял октябрь, печи не топились. В постелях гнездилось такое количество клопов, что многим заложникам приходилось по этой причине спать на полу. При таких условиях случаи заболеваний со смертельным исходом были довольно часты. Особенно тяжки были для заложников мучения нравственного свойства, которые им приходилось терпеть за время их пребывания в номерах гостиницы. Нередко в караул попадали озлобленные красноармейцы, и тогда обращение с заключенными становилось невыносимым. Грубые большевики всячески глумились над беззащитными людьми и порой обращались с ними, как с собаками, и гнали их из коридора в номера со словами: «Пошли вон в свои конуры, барбосы».

18 октября 1918 г. всех заложников повели в Чрезвычайную комиссию, которая располагалась в доме Карапетянца на углу Ермоловского проспекта и Ессентукской улицы (ныне проспект Калинина и ул. К. Хетагурова).

По прибытии к «Чрезвычайке», заложников заперли в одну из комнат верхнего этажа. Из этой комнаты их поодиночке вызывали в другую, где с них снимали одежду. Тут же заложникам скручивали руки за спину и туго перевязывали их тонкой проволокой, после чего только переводили в третью комнату. В таком именно виде, в одном белье, со связанными за спиною руками заложников повели на городское кладбище. Дорогой генерал Рузский заговорил тихим протяжным голосом. С грустной иронией заметил он, что свободных граждан по неизвестной причине ведут на смертную казнь, что всю жизнь он честно служил, дослужился до генерала, а теперь должен терпеть от своих же русских. Один из конвойных спросил: «Кто говорит? Генерал?» Говоривший ответил: «Да, генерал». За этим ответом последовал удар прикладом ружья. Свидетель Вагнер утверждает со слов присутствовавшего при казни Кравца, бывшего председателя Чрезвычайной следственной комиссии г. Кисловодска, что генерал Рузский перед самой смертью сказал, обращаясь к своим палачам: «Я – генерал Рузский (произнеся свою фамилию, как слово “русский”), и помните, что за мою смерть вам отомстят русские». Произнеся эту краткую речь, генерал Рузский склонил свою голову и сказал: «Рубите».

Небезынтересно, что красноармейцы отказались расстреливать боевых генералов: Н. В. Рузского и Р. Д. Радко-Дмитриева. Служили ли они под их командованием или были наслышаны о военных делах георгиевских кавалеров на фронтах мировой войны – этого никто не узнает. Казнь выполняли матросы из конного карательного «батальона смерти». Заложников сначала избивали резиновой плеткой, затем отрубали ноги, руки и лишь в конце – голову. Некоторых, в числе которых оказался Р. Д. Радко-Дмитриев, подбрасывали вверх и ловили на штыки.

Со слов свидетеля Тимрота, председатель «Чрезвычайки» Атарбеков в разговоре со Стельмаховичем, политическим комиссаром 2-й армии и неизвестным свидетелю лицом, сказал, что Рузского «я зарубил сам, после того, как он на мой вопрос, признает ли он теперь великую российскую революцию, ответил: “Я вижу лишь один великий разбой”. Я ударил, – продолжал Атарбеков, – Рузского вот этим самым кинжалом (при этом Атарбеков показал бывший на нем черкесский кинжал) по руке, а вторым ударом по шее».

Генерал Рузский, согласно показанию свидетеля Васильева, скончался после пяти нанесенных ему ударов, не издав при этом ни единственного стона. Как видно далее из дела, генералу Рузскому предлагали устроить побег, но он с чувством полного достоинства заявил, что совесть у него чиста и что поэтому у него нет основания спасаться бегством. Не хотел генерал Рузский спасать свою жизнь и при помощи сделки со своей совестью. Поэтому, когда большевистские главари Атарбеков и Кравец неоднократно приезжали в Новоевропейские номера и предлагали ему пост главнокомандующего советскими войсками, то генерал Рузский категорически отклонил это предложение и предпочел принять мученическую кончину от руки палача.

27 и 28 февраля 1919 г. была разрыта Особой комиссией первая могила, находящаяся в северо-западном углу пятигорского городского кладбища на расстоянии 19 саженей от западной стены кладбища и четырех с третью саженей от его северной стены. При экспертизе трупа № 6 в нем было опознано тело генерала Рузского.

В настоящее время в г. Пятигорске за оградой Свято-Лазаревского храма находятся два скромных надгробья, надписи на которых свидетельствуют о том, что здесь покоится прах двух активных участников Первой мировой войны: сына болгарского народа, посвятившего себя службе России, бывшего командующего армией генерала от инфантерии Р. Д. Радко-Дмитриева и кавалера трех Георгиевских крестов (4, 3 и 2-й степеней) генерала от инфантерии Н. В. Рузского.

Но на этом история захоронения жертв большевистского террора не заканчивается. В январе 2012 г. автор узнал из личного разговора с научным сотрудником Ессентукского краеведческого музея А. Н. Коваленко, что места погребений двух военачальников неточны. По ее словам, реальное захоронение могло быть на территории храма, в его ограде справа от церкви, либо вообще в другом месте. Неточность объясняется тем, что в 1919 г. во время расследования казни Особой комиссией некоторые из опознанных трупов были перезахоронены родственниками. Достоверных данных о захоронении упомянутых военачальников нет. Стилизация же захоронений условна и вызвана, со слов краеведа П. Н. Никитина, следующим обстоятельством. В 1960-е гг., во времена хрущевской оттепели в Пятигорск в рамках культурного обмена между странами социалистического лагеря стали приезжать делегации из братской Болгарии. Члены одной из первых просили представителей советской стороны указать место захоронения национального героя Болгарии Р. Д. Радко-Дмитриева. Политическая корректность определила необходимость искусственно создать место захоронения героя Болгарии вместе с его сослуживцем Н. В. Рузским в непосредственной близости от массового захоронения невинных жертв 1918 г.

В числе генералов, предпринявших попытку служить новой власти, оказались М. В. Алексеев и А. А. Брусилов.

В 1915 г. Николай II, став Верховным главнокомандующим, на должность начальника штаба Ставки избрал М. В. Алексеева. По многочисленному мнению военных и общественных кругов, стратегия русской армии с этого периода являлась стратегией М. В. Алексеева, хотя в своей основе по-прежнему была обусловлена военно-политическими требованиями союзников.

Пулемет на позиции

Обеспечение фронта всем необходимым требовало теснейшего сотрудничества начальника штаба Ставки с представителями правительственных и общественных кругов, среди которых М. В. Алексеев пользовался большим авторитетом, так как, по их мнению, именно начальник штаба был реальным руководителем действующей армии. В результате деятельность М. В. Алексеева стала естественным образом выходить за рамки чисто военных вопросов. Рассматривая личность М. В. Алексеева, историк А. Я. Аврех писал, что окончательная победа в войне тому виделась в союзе правительства с Думой, Земским и Городским союзами. Начальник штаба Ставки сочувствовал борьбе «Прогрессивного блока» с правительством и имел довольно доверительные контакты с оппозиционными лидерами: М. В. Родзянко, А. И. Гучковым, М. Челноковым, А. Коноваловым.

При этом следует отметить, что М. В. Алексеев не был искушенным политиком. Он, по наблюдениям сотрудника Ставки М. К. Лемке, находился в самом полном неведении относительно политических партий, группировок, течений, программ. А. Д. Бубнов полагал, что по своим политическим взглядам М. В. Алексеев, несомненно, принадлежал к либерально настроенной, честной и любящей свою родину части русского общества.

М. В. Алексеев изнутри видел порочность методов, применяемых Николаем II в управлении армией. Проявлялись они, в частности, в том, что командный состав армии был «совершеннейшей катастрофой», так как император персонально ставил на высшие должности военачальников, невзирая на отсутствие у них необходимых полководческих качеств, что неизбежно приводило к поражению войск в сражениях и к напрасной гибели огромных масс людей. Так, еще летом 1915 г. в должности главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта М. В. Алексеев писал, что «…наш враг внутренний, наши деятели Петербурга… наша система…» не дают возможности для победы.

Исследователи считают, что попытка генералитета, в том числе и М. В. Алексеева, повлиять на высшую власть государства основывалась на обеспокоенности военачальников за состояние дел в обществе и в действующей армии. Так М. В. Алексеев в конце февраля 1917 г. стремился не допустить развала на фронте: «…на всех нас лег священный долг перед Государем и родиной сохранить верность долгу и присяге в войсках действующей армии».

Политические деятели «Прогрессивного блока», с которыми имел связь М. В. Алексеев, в первую очередь А. И. Гучков, с самого начала возлагали надежды на дворцовый переворот. Считалось, что только ценой отречения государя можно получить известные шансы успеха в создании новой власти, при этом строй должен был остаться монархическим. Относительно генералитета А. И. Гучков писал С. П. Мельгунову: «…никого из крупных военных к заговору привлечь не удалось».

Важно отметить, что при растущем неприятии личности Николая II дворянством, военной верхушкой, монархическая традиция в России оставалась по-прежнему сильной. М. В. Алексеев, хотя и находился в оппозиции к Николаю II, но оппозиции верноподданнической и, без сомнения, был горячим приверженцем монархии. Но при этом был совершенно чужим человеком в придворных кругах, к которым относился с предубеждением и от которых держался, возможно, дальше, не ища ни почестей, ни отличий, и был ярым антираспутинцем.

В подтверждение убежденности М. В. Алексеева в необходимости именно монархии как формы государственного правления, следует привести размышления о судьбе страны и армии, которые отражал его «всеподданнейший доклад» (неоконченный, без даты, по времени относится предположительно к осени 1916 г. – А. П.), находящийся в личном архиве. Упоминая о брожении в тылу армии и бездействии власти, он писал, что «…Народ не доверяет членам правительства, которые пренебрегают в полной мере общественной психологией… Народная молва не отделяет имя императора от деятельности правительства. Спасать имя своего государя, выделить его в вероятные кровавые часы нашей истории из среды дряблого правительства – священный долг каждого верноподданного». По нашему мнению, последняя фраза ясно дает понять намерение М. В. Алексеева не участвовать в свержении монархического строя в России, а «спасать» монархию.

Тем не менее события, стремительно развивавшиеся в Петрограде в течение нескольких дней февраля – марта 1917 г., уничтожили вековые традиции самодержавности в России. А высшее военное командование России в Ставке Верховного главнокомандующего и на фронтах Первой мировой войны своими действиями оказало помощь общественно-политическим деятелям в устранении Николая II от власти и в переходе от конституционной монархии к парламентской республике. Одну из главных ролей в этом сыграл начальник штаба Ставки генерал от инфантерии М. В. Алексеев.

Анализируя события в Ставке Верховного Главнокомандующего в период Февральского переворота 1917 г., В. С. Кобылин обратил внимание на воспоминания А. И. Спиридовича и В. В. Шульгина. Последний писал, что 1 марта 1917 г. М. В. Родзянко все время ведет переговоры со Ставкой и Рузским, сообщая по прямому проводу, что положение вещей в Петербурге с каждой минутой ухудшается. Что вчера (т. е. 28.02.1917 г. – А. П.) уже стало ясно, что для спасения династии и монархии необходимо отречение государя в пользу наследника, и что генерал Алексеев «примкнул» к этому мнению. Таким образом, М. В. Алексеев находил необходимым отречение государя императора после разговора с М. В. Родзянко, состоявшемся, по-видимому, на исходе суток 28 февраля – в первые часы 1 марта, и который стал переломным в его дальнейших действиях.

Подтверждением может служить телеграмма М. В. Алексеева № 1833 от 1 марта, которая сразу выделяется из общего ряда и диссонируeт со всеми предыдущими телеграммами Ставки. В ней начальник штаба Ставки не упоминает об уже прозвучавших требованиях отречения императора в пользу сына Алексея и своем одобрении этого! Текст телеграммы только подготавливает к тому, что с императором разговор будет уже о чем-то другом, не об ответственном министерстве. И это другое решение будет мирное и укрепит Россию, то, о чем постоянно говорил Николай II. Вероятно, М. В. Алексеев определился и принял решение участвовать в давлении на императора и, возможно, следовал предложениям М. В. Родзянко – подвести Николая II, уже колеблющегося и готового на уступки, к осознанию безвыходности ситуации и необходимости отречения.

Дальнейшие действия М. В. Алексеева лишь подтвердили оценку качества его личности, данную историком А. Я. Аврехом: «…в позиции Алексеева, как и в других случаях, отражался все тот же необъяснимый паралич воли, поразительный разрыв между пониманием и действием, неспособность взять на себя подлинную ответственность за государственные дела».

Таким образом, М. В. Алексеев своим «пассивным участием» сыграл одну из главных ролей в государственном перевороте, задуманном и осуществленном политическими деятелями. Понимание того, что его провели искушенные политики, вероятнее всего, преследовало М. В. Алексеева всю оставшуюся жизнь. На наш взгляд, именно это заставило его принять самое активное участие в создание Белого движения.

После отречения императора от престола начальник штаба продолжал оставаться фактическим Верховным главнокомандующим. Его отношения с представителями новой власти были сложны и не находили взаимопонимания. Приказ № 1, подорвавший основы построения армии, был встречен Верховным главнокомандующим крайне негативно. Временное правительство, приняв на себя «монаршую власть», не хотело брать на себя ответственность за состояние дел на стремительно разлагавшихся с их подачи фронтах. Новый Военный министр А. И. Гучков, выполняя волю Временного правительства, требовал наступательных действий с целью выполнения решений, принятых в феврале в Петрограде на Межсоюзной конференции. М. В. Алексеев отчетливо видел бесперспективность наступления в данных условиях. Негативно он отнесся и к устроенной А. И. Гучковым «чистке» в армии, в основе которой лежали не деловые качества офицеров, а политические мотивы. Еще более усугубило нестабильность обстановки в армии издание Приказа № 2, инициированное А. И. Гучковым и преследовавшее цель сгладить негативное влияние Приказа № 1. В этих условиях главной заботой М. В. Алексеева было сохранение безопасности офицеров в условиях оголтелого экстремизма со стороны нижних чинов, поддерживаемых потоком приказов и постановлений новой власти.

Военным министром А. Ф. Керенским, сменившим А. И. Гучкова, было оказано давление на правительство, результатом которого стало увольнение Верховного главнокомандующего. Смена М. В. Алексеева была оформлена в мае 1917 г. как его самостоятельное решение – письмо министру-председателю Временного правительства: «…Я подал… прошение об увольнении меня от службы по болезни… Разрушение дисциплины в армии, опасное своеволие солдат лишает меня возможности бросить армию на врага, как подсказывает мне долг перед Родиной и крайне благоприятная военная обстановка. Считаю при таких условиях недопустимым носить звание Верховного главнокомандующего, прошу заменить меня другим, который, быть может, сумеет вдохнуть в армию порядок, дисциплину, желание сражаться». К рапорту был приложен Акт медицинского освидетельствования № 455 от 4.6.1917 г., в котором заключалось «…безусловно, службу продолжить не может и нуждается в постоянном врачебном уходе за собой». Истинная причина смены военной власти была изложена М. В. Алексеевым в июне того же года в письме генералу А. П. Скугаревскому, в котором он писал: «Я оказался неудобным, неподходящим тем темным силам, в руках которых, к глубокому сожалению, безответственно находятся судьбы России, судьбы армии…»

Уход в распоряжение правительства не остановил активного общения М. В. Алексеева со своими соратниками и единомышленниками в Ставке и в Петрограде. Да и Временное правительство не собиралось списывать генерала, авторитет которого среди широких армейских кругов, общественности в России и военно-политического руководства союзнического блока был очень высок. Это понимал и А. Ф. Керенский, который неоднократно обращался за помощью к М. В. Алексееву.

Первый раз это случилось в конце августа 1917 г., когда А. Ф. Керенский принял должность Верховного главнокомандующего (отстранив Л. Г. Корнилова), назначил М. В. Алексеева своим начальником штаба и просил его оказать помощь в локализации деятельности находящегося в Ставке и не желавшего сдавать свои полномочия Л. Г. Корнилова. Это и было исполнено М. В. Алексеевым 2 сентября.

В сентябре того же года А. Ф. Керенским был поднят вопрос о посылке представителя России в Париж для участия в общесоюзном совещании по вопросам, связанным с войной. Выбор пал на М. В. Алексеева, но генерал дал согласие при одном условии, что правительством будет ликвидирован большевизм. А. Ф. Керенский отказался от выполнения этого условия. В ответ М. В. Алексеев, отвергнув предложение, сказал: «Я краплеными картами не играю», заставив политика молча проглотить «пилюлю». Интересен прогноз событий, который сделал М. В. Алексеев в сентябре 1917 г. после отказа А. Ф. Керенского подавить большевицкое движение. По его мнению «Большевики овладеют Россией и заключат с Германией сепаратный мир, который, однако, не помешает считать германцам Россию завоеванной. Украина отделится от России, отделятся Финляндия, Грузия с Закавказьем, где Турции будут развязаны руки, армяне будут вырезаны. Япония высадит свои войска во Владивостоке и займет Сибирь…»! Читатель оценит прозорливость Михаила Васильевича.

А.Ф. Керенский

После октябрьского переворота М. В. Алексеев приехал в Новочеркасск. Вместе с Л. Г. Корниловым и А. М. Калединым был образован триумвират, «целью которого была освободительная война и организация, необходимая для ведения армии». В выпущенном воззвании военачальники призвали всю Россию подняться против немецко-большевицкого ига. Но всенародного энтузиазма, на что рассчитывали организаторы, не произошло. Рождение «добровольческой армии» шло очень сложно, в условиях почти безденежья, осложненных трудностями во взаимоотношениях между лидерами новой армии.

После множества столкновений с Л. Г. Корниловым произошло разделение функций. М. В. Алексеев стал ведать финансовыми вопросами, внутренней и внешней политикой, оставив своему соратнику командование армией. Приняв участие в Кубанском походе, М. В. Алексеев после смерти Л. Г. Корнилова возвратился с армией в Донскую область, где 18 августа 1918 г. принял звание Верховного руководителя Добровольческой армии.

Отдав все силы Белому движению, М. В. Алексеев умер 25 сентября 1918 г. В тот же день состоялся приказ № 1 Главнокомандующего Добровольческой армией генерал-лейтенанта А. И. Деникина, в котором кратко были подведены итоги жизни патриота России. В нем сказано: «Сегодня окончил свою полную подвига, самоотвержения и страдания жизнь Михаил Васильевич Алексеев. Семейные радости, душевный покой, все стороны личной жизни – он принес в жертву служению Отчизне. Тяжелая лямка строевого офицера, ученый труд, боевая деятельность офицера Генерального штаба, огромная по нравственной ответственности работа фактического руководителя всеми вооруженными силами русского государства в Отечественную войну – вот его крестный путь. Путь, озаренный кристальной честностью и героической любовью к Родине – великой и растоптанной. Когда не стало Армии и гибла Русь, он первый поднял голос, кликнул клич русскому офицерству и русским людям. Он отдал последние силы свои созданной его руками Добровольческой армии. Перенеся и травлю, и непонимание, и тяжелые невзгоды страшного похода, сломившие его физические силы, он с верой в сердце и с любовью к своему любимому детищу шел с ними по тернистому пути к заветной цели спасения Родины. Бог не судил ему увидеть рассвет. Но он близок. И решимость Добровольческой армии продолжать его жертвенный подвиг до конца пусть будет дорогим венком на свежую могилу собирателю Русской Земли (выделено мной. – А. П.)».

Л.Г. Корнилов

Торжественные похороны состоялись в усыпальнице Екатеринодарского Войскового собора. Смерть (от воспаления легких) примирила его с М. В. Родзянко, который оказался в числе лиц, выносивших тело усопшего М. В. Алексеева.

В начале 1920 г. во время отступления Вооруженных сил Юга России вдова генерала, Анна Николаевна, настояла на том, чтобы прах генерала был перенесен в Сербию. Ныне на Новом кладбище в Белграде стоит скромный памятник генералу М. В. Алексееву.

Выбор А. А. Брусилова в пользу Временного правительства дался ему тяжело. По воспоминаниям С. А. Сухомлина (начальник штаба Юго-Западного фронта с 23.10.1916 по 29.5.1917), главнокомандующий отчетливо видел разрушительную картину последних месяцев старого режима и от этого скорбел душой и предвидел катастрофу. Но как человек четких и осознанных действий, он принял решение в поддержку Временного правительства, подписав исторические телеграммы. Это стоило ему многих душевных переживаний. С. А. Сухомлин вспоминал, что телеграммы А. А. Брусилов подписывал дрожащей рукой, чего раньше с ним никогда не бывало.

Последние годы жизни А. А. Брусилова, проведенные вне армейской службы, насыщены драматизмом переживаний и выбором линии поведения. На наш взгляд, жизнь и деятельность А. А. Брусилова после февральского переворота можно условно разделить на четыре этапа.

1-й этап – демонстрация лояльности новой власти (март – июль 1917 г.). Поиск «нужных» для Временного правительства военачальников породил «чехарду» в их назначениях. Быстрая смена высшего военного руководства российской армии после февральского переворота была вызвана естественным недоверием новой власти к большинству генералитета, воспитанного в традициях самодержавия и не скрывавшего резкого неприятия «демократических» инициатив в армии. А. А. Брусилов в отличие от своих сослуживцев не стал обострять отношения с «революционерами» и повел себя так, что его поступки должны были убедить Временное правительство в лояльности и поддержке проводимого им курса. На съезде делегатов Юго-Западного фронта, проходившем 20 апреля 1917 г., главнокомандующий Юго-Западным фронтом в своем выступлении полный развал в войсках назвал «некоторыми недостатками», которые необходимо исправить, чтобы выполнить «долг перед Родиной, Свободою и Временным правительством». Он говорил о том, что «…не будь войны… перемена правительства и свобода не так дешево досталась бы народу». Выступление военачальника было пронизано главной идеей – необходимостью продолжать войну, борясь с тем, что этому препятствует.

А. Ф. Керенский общее разложение армии рассматривал как «детскую болезнь» новорожденной революционной армии и требовал от военного командования готовности к наступлению в любой момент времени. В таких условиях деятельность А. А. Брусилова отвечала мыслям и желаниям Военного и морского министра, который приложил все усилия для выдвижения на должность Верховного главнокомандующего более приятного и послушного ему генерала. Вскоре, в середине мая 1917 г., А. А. Брусилов назначается Верховным главнокомандующим вместо М. В. Алексеева.

Проявление лояльности к власти потребовало менять стиль отношений с подчиненными, дифференцируя свое поведение. В этой связи интересны воспоминания протопресвитера Русской армии и флота Г. И. Шавельского о встрече с вновь назначенным Верховным главнокомандующим. «У меня и теперь еще стоит в глазах встреча на Могилевском вокзале прибывшего в Ставку нового Верховного – генерала Брусилова. Выстроен почетный караул, тут же выстроились чины Штаба, среди которых много генералов. Вышел из вагона Верховный, проходит мимо чинов Штаба, лишь кивком головы отвечая на их приветствия. Дойдя же до почетного караула, он начинает протягивать каждому солдату руку. Солдаты, с винтовками на плечах, смущены – не знают, как подавать руку. Это была отвратительная картина». Не менее красочно этот же эпизод описывает генерал П. К. Кондзеровский: «…новый Верховный не обратил никакого внимания на стоявших на фланге генералов, никому не подал руки, но, когда к нему с рапортом, держа ружье на караул, подошли назначенные от караула в ординарцы и на посылки, то, приняв их рапорт, он каждому протянул руку; те были в полном замешательстве, не зная, как поступить и что делать с винтовкой. Конечно, на всех это произвело ошеломляющее впечатление».

Развал армии заставляет активно искать выход из положения. И 23 мая 1917 г. у нового Верховного главнокомандующего рождается идея формирования революционных батальонов из волонтеров тыла «…для защиты свободы и закрепления завоеваний революции… для поднятия революционного порыва в армии…». По его мысли, они должны наступать на тяжелейших участках фронта впереди штурмующих войск для поднятия в них воодушевления. Придумана форма одежды, написана присяга «революционного волонтера». Но это предложение не нашло поддержки у фронтовиков. А. А. Брусилов получил рапорт от Союза офицеров Армии и Флота, где излагалось о том неизбежном вреде, который волонтеры уже разложенного тыла привнесут в активно разлагавшуюся армию. Данная мысль, по мнению активистов «Союза…», тем более неуместна, что в армии шел процесс создания ударных батальонов из фронтовиков.

Выполнение воли А. Ф. Керенского об активизации армии привело к наступлению Юго-Западного фронта, начавшегося 6 июня 1917 г. Опираясь на ударные батальоны 8-й армии, был достигнут тактический успех, который вскоре был «заболтан» митингующими солдатскими массами, выяснявшими, соответствует ли предпринятое наступление духу воззвания Петроградского совета от 13 марта 1917 г., призывавшего положить конец мировой бойне.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.