Альберт и пропагандистская война

Альберт и пропагандистская война

2 августа время снов закончилось. Нас разбудила канонада. Падавшие в озеро снаряды вздымали в воздух фонтаны воды высотой с дом. Дни безмятежности канули в Лету; фронт снова настиг нас. В 3-й роте один человек был убит и несколько ранены. Были передвижки и среди наших командиров. Командование батальоном принял Клингенберг. Появились и офицеры вермахта. Бахмайер, вернувшись от адъютанта, приказал нам «Подготовиться!». Вестовые были посланы к командирам рот, а мы моментально погрузили все необходимое на наши мотоциклы. Едва успело миновать четверть часа, как зарокотали первые двигатели, а вскоре и остальные двести двадцать. Наш Старик передвигался на штабной машине, за ним связники и передвижная радиостанция. Потом под командованием адъютанта двинулись и роты. Мы выехали к шоссе Смоленск – Рославль. Позже свернули и продолжили путь. Один обер-ефрейтор из полка «Великая Германия» показал нам как проехать к командиру одной из дислоцированных в этой местности частей. Мы остановились у КП и снова попали в переделку! Артиллерийский огонь противника вынудил нас искать, где укрыться. С севера доносился шум сражения. Нас с любопытством разглядывали солдаты из полка «Великая Германия». Их словно вываляли в грязи.

– Так вы явились нам на смену? – полюбопытствовал какой-то унтер-офицер.

– Вроде того.

– Да, самое время… Знаешь, мы здесь уже по самую завязку насиделись!

По тактическим значкам на технике они определили, что мы из дивизии СС «Дас Райх». Они знали нас по Ельне и были очень рады нашему прибытию. За минувшие три дня они чего только здесь не пережили и не перевидали. Русские изо всех сил наседали, но прорвать линию обороны так и не смогли.

Шум двигателей возвестил о прибытии рот. Появилась длинная колонна мотоциклистов. Их тут же препроводили на позиции полка «Великая Германия». Мотоциклисты-посыльные спешили надежнее укрыть мотоциклы и заняли позиции примерно в 200 метрах от батальонного командного пункта как раз на стыке 1-й и 2-й рот.

– Окапывайтесь, если еще не забыли, как это делается! – распорядился Бахмайер.

Старые окопы мало чем могли нам помочь – линия обороны сместилась. Где-где, а под Ельней мы хорошо поняли, что надежный окоп – половина победы. Вернер копал слева от меня, Лойсль справа. Лойсль завел роман в приозерной деревушке и теперь без конца плакался, что, мол, война, разлучила его с девушкой. В конце концов Вернеру опостылели эти причитания.

– Заткнись ты, ради всех святых. И так уже никаких нервов не осталось. После войны шуры-муры будешь заводить. Отведешь душу, не ной, сил нет слушать.

Он добавил и кое-что погрубее. Явно задетый за живое, Лойсль и правда умолк.

Сменили боевое охранение. Утром я завалился спать. Во сне я увидел, как марширую на параде в Арнеме, устроенном по поводу перевода 11-го пехотного полка СС в дивизию СС «Дас Райх». Потом Вернер взял да запустил мне в каску ком грязи. Я в ужасе вскочил.

– Нет, я точно спятил! – выкрикнул он. – Ты только послушай!

Оказывается, парад мне при виделся не случайно – музыка играла наяву. Причем исходила она из трофейного громкоговорителя. Один немецкий военный марш сменялся другим. Я даже ущипнул себя – уж не сон ли это? Нет, музыка продолжалась. И вдруг словно по команде оборвалась, и мы услышали голос. Кто-то говорил на безупречном немецком языке:

«Солдаты дивизии «Дас Райх»! К вам обращается ефрейтор Шульце из дивизии Х. Призываю вас сложить оружие. У вас остается 12 часов, после этого русские начнут атаку. Я видел, на какой технике они воюют. Переходите к нам! Поступите так, как я. Я насмотрелся на бессмысленное кровопролитие. Вы достойно сражались в Ельне. Русские это признают. Прекратите сопротивление! Вы жертвуете жизнью ради кучки поджигателей войны, пройдох, фашистов и капиталистов, захвативших вашу родину. Повторяю: складывайте оружие и переходите к русским. Только в этом случае вы увидитесь со своими родными и близкими…»

И так далее в том же духе.

Мы переглянулись.

– Знаешь, все это специально подстроено. Думаешь, этот тип, назвавшийся ефрейтором Шульце, – на самом деле из наших?

– Ну, почему бы не из наших, – возразил Никель. – Подонков и предателей везде хватает. И не важно – правду он говорит или нет, он был и останется предателем!

Тут мы вынуждены были пригнуться. Радиоспектакль закончился, и русские угостили нас несколькими снарядами из крупнокалиберных орудий. Впечатляло! Потом снова затишье и снова громкоговоритель – немецкие шлягеры. Тут и наша артиллерия решила сказать свое слово. И видимо, наши попали в цель, потому что громкоговоритель умолк на несколько часов.

Русские попытались в полдень атаковать нас. Мотоциклисты в роли пехотинцев подпустили их метров на тридцать, а потом открыли ураганный огонь, и русские бежали. Противник был явно разочарован, что все его пропагандистские трюки не возымели должного действия. Мы еще долго обсуждали новую тактику. Ни с чем подобным раньше нам сталкиваться не приходилось. Надо воздать им должное – русские противопоставили нам свои идеи.

Вопреки ожиданиям, следующий день прошел относительно спокойно. Мне только раз пришлось доехать до шписа и передать ему какое-то послание. На сей раз тыловые службы обосновались в небольшой деревушке неподалеку от шоссе, по которому осуществлялся войсковой подвоз. И у наших служб обеспечения был хлопот полон рот. Стояло множество мотоциклов, требовавших серьезного ремонта, причем как можно скорее. В конце концов, мне удалось убедить кладовщика выдать мне новое обмундирование взамен старого, в котором и показаться было стыдно. Кляня все и всех, он все же выдал мне мундир. Правда, не сразу, а лишь после того, как я намекнул ему кое на что. А речь шла вот о чем: когда мы были во Франции, этот роттенфюрер опоздал из увольнения. А дежурным в тот вечер был я и вполне мог его сдать начальству. Но не сдал. В конце концов, тогда я тоже рисковал, а выдать мне этот несчастный мундир со склада ему ничего не стоило.

Поздоровавшись с Эвальдом, я молча раскрыл седельный ящичек. Он был явно не в духе, что-то проворчал и вообще всем своим видом показал, что мне сегодня ничего не перепадет.

– Эвальд, мне было очень хотелось забрать свою сигаретную пайку. Ребятам на передовой страсть как хочется курить. А курить нечего.

Сам я не курил и до сих пор жертвовал свое табачное довольствие Эвальду. Мой тон возымел действие.

– Ладно, ладно, только вот не надо ТАК! Обожди секунду, я тут припас для тебя кое-что!

И я получил презент: банку ливерной колбасы, несколько банок сельди и бутылку шнапса. Сельдь была в томатном соусе. Мы получали такие консервы еще в Элльвангене, затем в Голландии, потом во Франции и в Сербии. Чем мы питались в Кирхдорфе? Дежурным блюдом была рыба в томатном соусе. Видимо, так и останется до тех пор, пока из моря не выловят последнюю рыбину и не усохнет последний помидор. Эти баночки для моих товарищей не предназначались. Как-нибудь обойдутся. Дело в том, что я обожал рыбные консервы в томатном соусе.

Перед тем как я вернулся в батальон, шпис велел мне довезти новичка – молодого светловолосого солдатика, стоявшего со своим вещмешком с самым потерянным видом возле мотоциклов.

– Давай залезай! Кстати, меня зовут Хельмут!

Новичок объяснил, что он назначен колясочником, что его зовут Альберт, и мы отправились в путь. Тогда я и предположить не мог, что этот новенький станет незаменимым человеком в нашей компании. Лишь позже мы узнали его историю.

Альберт был швейцарцем. Его отец был офицером русской армии в царской России. В 1917 году после Октябрьской революции отец эмигрировал в Швейцарию. Там он женился на немке, и у них родился сын, которого назвали

Альбертом. Альберт свободно говорил по-немецки с легким швейцарским акцентом. Но куда лучше он говорил по-русски! И мы быстро узнали об этом! И его русский язык стал своего рода нашим ценным достоянием. Теперь уже не было необходимости прибегать к изнурительному языку жестов в общении с местным населением. К тому же большую пользу Альберт приносил и командованию. Но как раз это нас интересовало меньше всего.

По прибытии на командный пункт батальона Бахмайер, у которого бутылка водки торчала прямо из кармана, распорядился разместить Альберта в моей землянке. Пришлось расширить ее из расчета на двоих. Изредка постреливала артиллерия, а так было спокойно. Со стороны русских снова зазвучал громкоговоритель. Теперь они передавали партийные песни НСДАП. Судя по всему, русские обновили технику.

– Ну и как тебе здесь? Неплохо, а? Не в каждом подразделении такое сыщешь!

Альберт недоуменно взглянул на меня и спросил:

– Неужели это и есть война?

В ответ я ни слова вымолвить не смог.

– Да, да, именно так. А ты что же, предпочитаешь, чтобы вокруг все гремело и разлеталось в куски? Включая людей? Нет уж, по мне уж лучше музыка. Погоди, погоди… еще насмотришься на настоящую войну!

Я был слегка шокирован таким рвением молодого солдата.

И вдруг он спросил:

– А почему бы и нам не попробовать тот же прием?

Сначала я даже не знал, что ответить.

– Ага! Понятно. Ты предлагаешь пропеть им «Интернационал», а потом обратиться к солдатам Красной армии и предложить им перебежать к нам? Только ты позабыл, братец, что они не понимают по-немецки.

И тут Альберт заговорил по-русски, да так бегло, я даже подумал, а не подсунул ли мне наш шпис замаскированного ивана. Альберт говорил громко, отчего даже Вернер и Лойсль пробудились ото сна.

– А знаешь, раз ты так чешешь по-русски, твоя идея не так уж и плоха. Весь вопрос в том, одобрит ли ее наш Старик. Сходи к нему. Если надо, мы и без музыки обойдемся. Или на губах маршик исполним – впрочем, выйдет слишком тихо. Нет, серьезно, достань себе мегафон или там рупор хотя бы, и – вперед!

Нас так захватила идея заняться контрпропагандой, что мы сразу и не заметили проходившего мимо унтерштурмфюрера Хильгера. Оказалось, его появление объяснялось «проверкой боевого духа личного состава». Альберт изложил ему свой план. Поначалу Хильгер отнесся к нему с явным недоверием, но потом усмехнулся. А затем, ни слова не сказав, ушел, оставив нас пребывать в неведении.

– Альберт, он наверняка принял тебя за ненормального, – предположил я.

Но вскоре Альберта вызвали на командный пункт, и его почти до конца дня не было. Мы особого значения этому не придали и улеглись вздремнуть.

Альберт вернулся, когда уже темнело. В руках у него было нечто походившее на самодельный мегафон. Изготовили его службы обеспечения, как выяснилось. А на КП батальона заготовили листок с несколькими фразами, которые Альберту предстояло произнести по-русски через мегафон, предварительно выучив их наизусть.

– Генеральная репетиция при командире прошла удачно. Стены дрожали, – доложил Альберт.

Уже совсем стемнело. Для проверки лично явился адъютант батальона. По мнению Альберта, расстояние до позиций русских было великовато, хотя оно и составляло всего 150 метров, может, чуть больше. И наш новичок, зажав под мышкой свой мегафон, отправился общаться с русскими. Темнота работала на него, но что, если русские вышлют группу захвата или откроют огонь?

Я интуитивно понимал, что Альберт – человек незаурядный. К тому же мы всего о нем не знали. Например, не знали того, что он ночью в туман переплыл на лодке Боденское озеро, чтобы в Линдау, на немецком берегу, записаться в ваффен СС. Мы были уже не первогодки, и эти первые недели в России научили нас многому. А этот парень едва прибыл на фронт, но вел себя так, будто ничего его не трогает и не беспокоит.

– Ничего, посмотрим и все узнаем, – подытожил Хильгер, забравшись в окоп рядом.

Сам я русского языка, к сожалению, не знал, но думается, этот Альберт и вправду задумал достучаться до солдат противника. Убежденным тоном он обращался к каким-то Виктору и Сергею и обрисовал ситуацию. Потом вдруг умолк ненадолго. И начал свою проповедь уже из другого места. И потом, к нашему удивлению, иваны отозвались. Альберт ответил им.

Бог ты мой, в нашей фронтовой практике ничего подобного не было до сих пор! Это был в принципе новый метод! Русские снова что-то сказали, Альберт снова ответил. И давно вышел за рамки предписанного унтерштурмфюрером Шраммом текста. И говорил свободно, явно импровизируя. А импровизировал он, судя по всему, весьма неплохо. На ходу реагировал на наверняка каверзные вопросы русских. И тут терпение русских иссякло – они попытались утихомирить нашего Альберта пулеметным огнем. Скоро Альберт вернулся, отдышавшись, он с улыбкой до ушей стал рассказывать. И перечислил все доводы, которые пытался вдолбить русским.

– Знаешь. Если бы не ты, мы и не представляли, что такое возможно. Это означает – выигрывать войны без единого выстрела! – не скрывал восхищения Лойсль.

Пулеметный огонь вскоре затих. Адъютант исчез куда-то. А Альберт, наш неутомимый Альберт снова продолжил свои монологи. Произнеся несколько фраз, он менял позицию, если русские открывали огонь, и продолжал снова.

В конце концов он охрип и едва мог говорить. Смысла не было продолжать, но он из чистого упрямства продолжал обращаться к русским солдатам. Откровенно говоря, мы не ждали выдающихся результатов от этой вылазки. Просто нам было интересно – хоть что-то новенькое, и это что-то все же вывело русских из равновесия.

Русские несколько пытались атаковать нас. Но безуспешно. Поняв, что их атаки ни к чему не приводят, прекратили их. Насколько я понимал, наш участок стратегической роли не играл, но мы были даже рады, что нам достался столь спокойный участок.

– Стой! Кто идет? Пароль! – послышался окрик стоящего в боевом охранении.

Перед Лойслем стоял кто-то с поднятыми вверх руками. Дело было ночью. Схватив винтовки, мы на всякий случай заняли оборону. Но это был русский. Самый настоящий русский! Альберт что-то прокричал ему по-русски, а потом Лойслю:

– Пусть подойдет. Он хочет сдаться!

Мы с тревогой вглядывались в темноту, зная, что пулеметчики справа и слева от нас сидели за пулеметами. Если что не так, этот иван станет первой мишенью. Русский, не опуская поднятых вверх рук, медленно повернулся. Подошел унтершарфюрер Бахмайер. В ходе краткого допроса пленного выяснилось, что это молодой солдат, рядовой и что через нейтральную полосу ползут еще девятеро русских – офицер и восемь человек рядового состава. Этого молодого русского отправили проверить обстановку и привести своих товарищей.

Пока все шло нормально. Но мы были, невзирая ни на что, настроены весьма скептически. Не прошло и нескольких минут, как к нам пожаловали – ни много ни мало десять человек русских. Мы, прихватив с собой и Альберта, тут же отконвоировали их на командный пункт батальона. Там каждого из них допросили через переводчика – разумеется, Альберта. Офицера заставили обождать. Я подошел к нему. Он немного говорил по-немецки, кстати, как многие русские, и у нас даже состоялось нечто похожее на беседу. Никакого страха он мне не внушал. Он был примерно моим ровесником и выглядел вполне обаятельным парнем. Русский с благодарностью принял предложенный мной ломтик шоколада. В ответ он угостил меня щепоткой махорки, сам свернул цигарку из газетной бумаги. Но я – повторяю – был некурящим. Он понял. И закурил сам. Ну и вонища! А русскому хоть бы что – сидел и пыхтел, выпуская дым через нос. Когда его спросили, с какой целью он перешел к нам, он молчал. Тут от тыловиков прибыл грузовик, русских погрузили в кузов и увезли[7].

Странно, размышлял я. Вполне нормальный русский парень. Что все-таки побудило его перейти к нам? Мы же воевали друг с другом, каждый из нас был убежден, что сражается за правое дело. Погрузившись в эти размышления, я забрался в свою землянку и улегся скрючившись. Спать уже не было смысла – близилось утро. Скоро русские дадут нам утренний салют. Альберт стоял в карауле. Я не хотел войны. Да и тот молодой русский офицер тоже не хотел. Я думал и думал.

– Что ты там делаешь? Яйца высиживаешь? – обратился ко мне Альберт.

– Нет, Альберт. Думаю о том, какого черта мы здесь изо всех сил стараемся изничтожить друг друга.

– Послушай, что я тебе скажу. Ты на самом деле считаешь, что мы с тобой можем хоть что-то изменить? И мы, и русские солдаты – пыль на ветру, и ничего больше в этой гигантской борьбе двух держав.

Потом он рассказал мне про своего отца, офицера царской армии, потом воевавшего в Белой армии Колчака. Рассказал о том, как Колчака в 1920 году предали англичане (а также французы, японцы, американцы и чехословаки), как они выдали его красным, как самодержавие царя, свергнутого в начале 1917-го, сменилось в конце 1917 года диктатурой большевизма. Альберт рассказал мне о кровавой бойне между белыми и красными. Его отец чудом смог сбежать в Швейцарию, а когда вспыхнула война между Германией и Россией, швейцарцы упрятали его за решетку. Швейцарские власти таким способом пытались предотвратить у русских эмигрантов чувство симпатии к Германии и чувство ненависти к России[8]. Он рассказал, как бежал из Швейцарии, сжигая все мосты, потому что швейцарские власти тут же упекли бы его в тюрьму. Альберт всей душой ненавидел большевиков, именно это и подвигло его служить в германской армии. По его мнению, только Германия заняла в отношении большевизма истинно непримиримую позицию, и только Германия с ее боевой мощью способна была очистить Европу от этой заразы.

– Нашему поколению просто здорово не повезло – именно ему приходится всем этим заниматься. – Этими словами он заключил свой монолог.

– Боже! И это я слышу не от кого-нибудь, а от швейцарца!

– Именно. И мне кажется, что ты не до конца понимаешь, почему мы отправились в эту страну.

Одно я понимал очень хорошо: взгляды Альберта были слишком радикальными.

– Прошу простить, что прерываю вашу политическую дискуссию, – вмешался Вернер, – но, как мне кажется, ни одна кампания не была выиграна голодными солдатами. Как насчет того, чтобы пожрать?

Верно. Сегодня моя очередь была отправляться за кофе и едой.

– Эх ты, несчастный, бездуховный пролетарий! Все, о чем ты способен думать, – жратва! – шутливо крикнул я Вернеру уже почти на бегу, в любую секунду готовый к тому, что тот не преминет запустить в меня комком земли.

Вечером стали поговаривать, что нас сменят на следующий день, то есть 10 августа. Вполне вероятно, что наше хозяйство понадобилось еще где-нибудь. Пехотинцы прибыли той же ночью. Чтобы им не тащиться пешком назад, Старик распорядился доставить их на мотоциклах с коляской. И вот они стояли перед нами, растирая затекшие задницы.

– Уж лучше пять часов пешком протопать, чем час просидеть в вашей люльке, – досадовал какой-то ефрейтор. Не сомневаюсь, что наши мотоциклисты отвели душу и сломя голову неслись по ухабам так, что у привыкших к пешему передвижению пехотинцев дух захватывало. Смена произошла без особых сложностей.

Мотоциклетному батальону поставили задачу по охранению в районе Болтутино неподалеку от Александрово (последнее ныне не существует). Даже при очень живом воображении эту переброску нельзя было сравнить с поездкой на курорт, но боевые действия здесь ограничивались перестрелками локального характера. Ротные патрули и разведгруппы выполняли поставленные задачи. Мотоциклисты-посыльные носились взад и вперед между ротами, другими подразделениями и штабами полков и дивизии. Бумажная война шла полным ходом, и нашей задачей было доставлять все эти бумажки по нужным адресам.

Однажды я направлялся из штаба дивизии в штаб батальона. По обе стороны дороги раскинулся мирный пейзаж – открытая равнина. Для полной идиллии не хватало только птичьего щебетания. А если они и щебетали, то все равно я их не слышал из-за тарахтения двигателя. Вдруг раздался хлопок, и мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы удержать машину на песчаной дороге и остановиться. В моем переднем колесе зияла дыра. Нет, запаска у меня теоретически имелась, но лишь теоретически – за день до этого печального события я пожаловал ее Беле. Он клялся и божился, что первой же возможности вернет мне ее в целости и сохранности. Пришлось расплачиваться за свою непредусмотрительность – толкать машину целых 10 километров до деревни, где разместилась наша рота. Врагу такого занятия не пожелал бы! Завидев первую деревенскую хату, я был на грани обморока. Один пехотинец показал мне, куда явиться, и я объяснил старшему фельдфебелю, что произошло.

– Да, крепко вам не повезло. Но дело в том, что мы на конной тяге.

Я уже раскрыл было рот, чтобы попросить его одолжить мне коня, но шпис – а это был именно местный шпис – добавил:

– Подождите минуту, у нас, кажется, есть мотоцикл.

Он произнес именно «мотоцикл» – мне не послышалось.

– Пойдемте-ка со мной.

Сначала мы явились к ротному оружейнику, а уже тот показал нам несколько мотоциклетных покрышек с камерами. Но в каком состоянии они были! Ужас, дыра на дыре. Из них я отобрал нечто, которое после двух часов латания сгодилось, чтобы быть одетым на обод. Вся резина ушла на заплаты!

– Ну вот… Теперь хоть дотянете до ремонтников, а уж там. В общем, поезжайте, – распорядился шпис.

Полчаса спустя я уже вовсю катил, отблагодарив этих ребят соответствующим образом. Чем так примечателен этот эпизод? Лично для меня примечателен, ибо служит примером войскового братства и готовности прийти на помощь в трудную минуту. В батальон я прибыл когда уже совсем стемнело.

17 августа нас сменили, и батальон был направлен на железнодорожную станцию Глинка. 19 августа мы мимо Починка и расположенного там аэродрома направились в Рославль, откуда до Смоленска шло главное шоссе – дорога, по которой осуществлялся войсковой подвоз. Движение на этом шоссе было чуть ли не как в Берлине, да и качество дороги было относительно приличным. Вот только девчонок не хватало! Мы обгоняли колонны мотопехоты, танковые батальоны, артиллерийские части и колонны снабжения. Все направлялись туда же, куда и мы. За порядком передвижения следила военная полиция. Пешие колонны шли вдоль обочин, глотая пыль. Лица у них были серыми от налипшей пыли, виднелись одни только глаза.

Нашим взорам предстало экзотическое зрелище: мимо пронеслись три мотоциклетные роты и рота тяжелых пулеметов. Вам когда-нибудь приходилось видеть мотоциклетную роту на марше? Пусть даже не в России? Если не приходилось, вам никогда не представить себе того лязга и шума, который сопровождает это шествие. Все люльки были до отказа забиты боеприпасами, оружием, ручными гранатами и всякой всячиной. Но самое удивительное, что в этих перегруженных люльках каким-то образом пристроились и бойцы! Диву даешься, на что способны эти машинки. А где-то посередине колонны ехал мотоциклист, напяливший на голову цилиндр вместо каски. Ума не приложу, откуда он его выкопал.

Шейные платки заслуживали целой главы. Были офицеры, которые зверели при виде подобных чудачеств. То, что некоторые мотоциклисты повязывали голову красными платками, поверьте, было самым скромным проявлением «индивидуального стиля». Не приходилось удивляться, что нашего брата величали не иначе как «цыганами».

Однажды во время очередной поездки я обгонял 11-й пехотный полк СС. Мой чудесный ярко-красный шейный платок развевался на ветру. Разумеется, подобные «аксессуары» играли положительную роль, когда ты покрывался коркой пыли. И вот еду я вдоль колонны, а в голове ее, как оказалось, следовал на штабной машине некий штурмбаннфюрер. Как я мог заметить его на ходу? А вот он меня заметил. По шейному платку. И жестом дал понять, чтобы я остановился. Я затормозил, да так резко, что окатил штабной лимузин волной пыли и песка. Как же он был взбешен! Я скороговоркой выпалил фамилию, должность, звание, часть, фамилию командира подразделения. А сидевший рядом с ним обершарфюрер аккуратно все записал.

– Доложите своему командиру, что я прошу наказать не солдата, а цыгана! Немедленно убрать эту тряпку!

Видимо, все мысли мои были написаны у меня на физиономии.

– Так точно, штурмбаннфюрер! – запинаясь, отрапортовал я, и повязка исчезла под маскировочной курткой.

Разумеется, едва этот аккуратист, который наверняка чистил зубы по три раза на день, исчез из виду, как мой платок снова красовался у меня на шее. Я доложил своему командиру об этом инциденте. В том числе и то, что меня обозвали «цыганом». То есть косвенно поставили моего командира во главе цыганского табора. Ему это, разумеется, пришлось не по нраву.

– Убирайтесь! – только и было сказано мне.

Поскольку мы торчали в палатках и бездельничали, меня снова куда-то погнали.

– Всегда именно я… – едва слышно буркнул я.

Но Бахмайер расслышал.

– Потому что вы знаете дорогу, вот и поезжайте!

Приказ есть приказ! И я поехал. В штабе дивизии меня задержали очень ненадолго и тут же велели возвращаться.

Когда я проезжал по низине, двигатель вдруг заглох, машина остановилась как вкопанная, а я перелетел через руль. Оказывается, поршень заклинило! Иисус, Мария и Иосиф, что теперь? А до батальона ни много ни мало 20 километров! И ни одной машины на дороге, как назло. И время на часах – 23:00! Ничего не остается, как толкать мотоцикл. 20 километров толкать мотоцикл! И я толкал его. Шесть часов! Периодически машина заваливалась на бок, ударяя меня по голени. Нет, не берусь даже описывать этот ужас. Сам виноват – не проверил уровень масла. Тошно было при мысли, что об этой неисправности придется докладывать начальству. Но ведь придется. А у нас в подразделении не церемонились, если выяснялось, что поломка произошла по вине водителя.

Наконец, около 5:00 утра, когда я превратился во вспотевший комок нервов, среди сосен показались палатки. Я предпочел сделать крюк, но дотащить машину до ремонтников. Часовой показал мне палатку, в которой спал штурманн Шуллер. Шуллер был свой парень. Если он мне не поможет, мне конец. Нагнувшись, я вошел в палатку и потянул ремонтника Шуллера за ногу.

– Шуллер, давай поднимайся!

Тот сонно осведомился, в чем дело.

– Не задавай лишних вопросов. Давай выбирайся наружу.

В конце концов он предстал передо мной в носках и подтяжках. Я рассказал, что произошло. Шуллер поскреб небритый подбородок и сообщил:

– Ну, допустим, имеется у нас парочка поршней. Посмотрим, что можно будет сделать.

И тут же без проволочек взялся за работу. Ему было лет сорок, он был специалистом в технике. И привел машину в порядок! Я поклялся себе, что никогда этого не забуду. Теперь можно было и явиться к адъютанту.

В штабе дивизии мне приказали кое-что передать на словах тыловым службам. Обычно в подобных случаях я записывал, чтобы не забыть. Но на сей раз все было настолько просто, что не было нужды транжирить бумагу. Но последние несколько часов голова у меня была забита явно не тем, поэтому я напрочь позабыл о том, что следовало передать тыловикам. Единственное, что я помнил, так это что в 10:00 какой-то грузовик должен прибыть куда-то. Или его нужно было отправить куда-то. И я стоял возле палатки, мучительно вспоминая данное мне поручение. С командованием у меня отношения были сносные. В особенности если иметь в виду Клингенберга – поверьте, а это уже кое-что. Но если я напутаю, мне крышка. В лучшем случае загонят к тыловикам, с одной стороны, это, конечно, преимущество, с другой – позор для солдата. По крайней мере, тогда я именно так и расценил бы этот перевод.

Не мог я представить себе, что мою котлы под бдительным оком шписа. Как же все-таки называется эта проклятая дыра? И что за грузовик? Ладно, ты, Гельмут, успокойся – спокойствие прежде всего. Попытайся мыслить логически. Забудь истину, которую тебе пытался вдолбить шпис: мы все тупицы, рождаемся такими и такими подохнем.

Минутку! Сначала это была даже не мысль, а импульс, но я нащупал ее. Вошел в палатку адъютанта. Вытянулся по стойке «смирно». Сам адъютант еще спал. И я как ни в чем не бывало отрапортовал ему. Я не был стопроцентно уверен, что я все верно изложил, но по его ответу я понял, что вопрос уже обсуждался, что он в курсе, и речь шла только о точном времени. Слава богу, точное время я помнил – 10:00. Без ума от счастья, что все уладилось, я побежал к ремонтникам.

Шуллер пахал как вол. Взглянув на меня через очки, он процедил сквозь зубы:

– Придушить тебя за это мало, лентяй чертов!

Я, виновато улыбаясь, принялся расписывать его способности. Шуллер лишь махнул рукой и снова склонился над разобранным цилиндром.

В 10:00 мы выехали. Я сидел на уже исправном мотоцикле, будто ничего и не произошло. Ох, какой же груз с плеч свалился! Нет, в другой раз такого везения мне не видать!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.