Маршал Советского Союза Родион Яковлевич Малиновский

Маршал Советского Союза Родион Яковлевич Малиновский

«Великолепный образчик профессионального военного, в полевой обстановке одетый даже элегантно, красивый брюнет, смуглое лицо которого несло печать некой глубинной интеллигентности». Эта характеристика Малиновского, в период командования им 12-й гвардейской армией, принадлежат известному британскому журналисту и историку Александру Верту (автору фундаментального труда «Россия в войне. 1941–1945»), который во время Великой Отечественной был военным корреспондентом Би-би-си в Советском Союзе и информацию добывал не только в штабах, но и непосредственно на передовой.

Трудно более точно охарактеризовать одного из наиболее выдающихся советских военачальников, в котором так органично сочетались высочайшая полководческая одаренность, невероятная храбрость и подлинная интеллигентность.

Родился будущий Маршал Советского Союза 11 ноября 1898 г. в Одессе. Мать, Варвара Николаевна Малиновская, работала кухаркой, об отце известно лишь то, что он был землемером и незадолго до рождения сына погиб от руки сумасшедшего.

Детство у Родиона было очень тяжелым. После окончания церковноприходской школы он, несмотря на огромную тягу к знаниям, не смог продолжить учебу и был вынужден зарабатывать на жизнь батраком, а потом учеником приказчика.

Жизнь мальчика на побегушках в галантерейной лавке круто изменил переломный для судеб мира 1914 г. Родион пытался записаться добровольцем, но, естественно, 16-летнему юноше отказали. Тогда он просто проникает в идущий на фронт воинский эшелон 256-го Елисаветградского пехотного полка 64-й пехотной дивизии и его, после долгих уговоров, зачисляют подносчиком патронов в пулеметную команду.

Вскоре Малиновский после больших потерь в пулеметной команде становится наводчиком пулемета и за спасение в бою под Сувалками артиллерийской батареи от наступающего неприятеля награждается солдатским Георгием 4-й степени и производится в ефрейторы.

Спустя десятилетия, обладавший незаурядным литературным даром, бывший доброволец-пулеметчик в автобиографическом романе «Солдаты России» рассказал подробности об этом запомнившемся ему навсегда бое: «После тридцативерстного броска и короткого отдыха батальон во второй половине дня вступил в бой. Пулеметный взвод быстро снял пулеметы с двуколок и занял позиции несколько впереди Сибирской батареи мортирного дивизиона. Пулемет Ванюши (теперь он был наводчиком третьего пулемета; помощником наводчика состоял Козыря, а единственным подносчиком патронов – Анатолий) занял позицию на скате высоты, где разбросила ветви большая груша. Быстро окопались и изготовились к открытию огня. Митрофан Иванович пошел с четвертым пулеметом на соседнюю высоту, а внизу, в небольшом поселке, устроился Мешков со своим патронным вьюком. Двуколки, выложив восемь коробок с патронами, отошли версты на две в тыл за небольшой лесок…

Через некоторое время по высоте с раскидистой грушей немцы открыли сильный артиллерийский огонь, видимо, заметив, как туда выдвигался пулемет. Вслед за этим из-за кустов показалась и рассыпалась по зеленому пшеничному полю густая вражеская цепь, за ней вторая, третья… Знакомая до дурноты картина…

Безотчетная ярость охватила Ванюшу. Вместе с тем рассудок его работал с поразительной ясностью… Ванюша твердо знал, что от него зависит очень многое…

Все время стоял перед ним образ опытного пулеметчика, и Гринько как бы по нему мерил свои мысли и поступки. «Нужно ближе подпустить, – подумал Ванюша, – патронов не так много, значит, надо бить наверняка».

До немцев осталось не более трехсот шагов. Ванюша точно навел пулемет и застрочил ровно… Передняя цепь бросилась врассыпную, но далеко не ушла, немало немцев полегло. В то же время несколько немецких пулеметов открыли меткий огонь по высоте, и сразу же Козыря, схватившись за бок и волоча перебитую ногу, пополз за горку. Ванюшу спасал щит, о который с треском ударялись пули.

Анатолий, по знаку Ванюши, подполз к пулемету с двумя коробками патронов. Ванюша повел огонь короткими очередями, сдерживая немецкие цепи. Враг, очевидно, заметил Сибирскую батарею на позиции и, осыпая ее пулеметным огнем, заставил замолчать. Теперь немцы стремились захватить ее.

Немецкие цепи все ближе подходили к батарее. Ванюша видел это и разрезал их метким огнем: часть немцев упала, часть побежала назад, а кое-кто продолжал подбираться к орудиям. Вот уже завязалась рукопашная схватка сибиряков с немецкой пехотой. Что произошло дальше, Ванюша не успел понять, но только видел, что немцы побежали от батареи назад, и стал добивать их. В это время батарея открыла картечный огонь, и все впереди нее смешалось в дыму и пламени.

Лента кончилась и выпала из приемника. Ванюша повернул голову к Анатолию и к ужасу своему увидел, что у того из-под левого уха струится кровь. Анатолий бессильно лежал на земле, с запекшихся губ его слетало еле слышное:

– Мама… Мама…

Слепило солнце. Но у Ванюши потемнело в глазах. Что же теперь будет!

На высоту стали выбегать стрелки восьмой роты. Быстро окопались и открыли ружейный огонь.

У самой груши появился командир роты, прапорщик Васильев. К нему бросился Ванюша:

– Ваше благородие, прикажите передать в поселок седьмому номеру Мешкову, чтобы доставил патроны!

Прапорщик кивнул головой, и тут же двое солдат побежали в поселок. Через полчаса с этими солдатами появился Мешков. Они принесли шесть коробок с набитыми патронами лентами.

Ванюшей владело возбуждение боя. Он быстро перезарядил пулемет, но все же успел крикнуть Мешкову:

– Тащи Анатолия на перевязочный пункт. Его ранило в голову, но, может, спасут!

А сам снова приник к пулемету».

В бою под Сморгонью осенью 1915 г. ефрейтор пулеметной команды получает тяжелое ранение и направляется на лечение в тыл.

В 1916 г. Малиновского, в числе лучших пулеметчиков, зачисляют в Русский экспедиционный корпус, направленный для помощи французскому союзнику. Малиновский во Франции воюет командиром пулеметного расчета 2-го пехотного полка и участвует в самых тяжелых боях.

Чтобы понять, что из себя представлял корпус и его роль в победе на Западном фронте, приведем часть статьи генерального секретаря Союза офицеров экспедиционного корпуса А. А. Хазина из эмигрантского журнала «Кадетская перекличка»: «Создавшееся критическое положение на Французском фронте настолько обеспокоило Англию, что лондонское правительство предложило телеграфно своему послу в Петербурге сэру БЬЮКЕНЕНУ позондировать у нашего мин. иностр. дел С. Д. САЗОНОВА почву о возможности отправки через АРХАНГЕЛЬСК во Францию 3-х или 4-х корпусов, перевозку которых Англия брала на себя и собиралась осуществить в недельный срок (телегр. мин. иностр. дел. Сазонова – послу в Париже А. П. ИЗВОЛЬСКОМУ от 17/30 августа 1914 года).

По моральным и материальным причинам выполнить просьбу Союзников было совершенно невозможно, но приведенный факт интересен тем, что им удостоверяется стремление наших западных Союзников уже в первые месяцы войны использовать Россию как резервуар людской силы и привлечь русские войска к участию в действиях на Западном фронте.

Солдат Русского экспедиционного корпуса во Франции Родион Малиновский

Подобные просьбы неоднократно повторялись союзными послами в Петербурге, особенно со стороны Франции, которая осенью 1915 года направила в нашу столицу крупного французского политического деятеля Поля ДУМЕРА (впоследствии французского президента Республики, убитого в 1932 году ГОРГУЛОВЫМ, выдававшим себя за русского эмигранта), являвшегося в начале войны помощником по гражданской части ген. ГАЛЛИЕНИ, военного губернатора Парижа.

Думер имел поручение получить согласие русского правительства на отправку во Францию 300 тысяч русских солдат, как бы в обмен на вооружение, в котором в то время очень нуждалась наша Армия.

Конечно, ни при таких условиях, ни при таких размерах наша помощь не могла осуществиться, но все же ДУМЕР добился согласия Государя и ген. АЛЕКСЕЕВА на формирование и посылку 4-х бригад двухполкового состава.

Полки трехбатальонные, при каждом полку по три пулеметных роты (по 12 пулеметов в каждой), команда связи и нестроевая рота. Запасные батальоны формировались в составе 6-ти рот.

Личный состав 1-й бригады (вместе с запасным батальоном) по штатам был определен: 1 генерал, 180 штаб– и обер-офицеров и около 9000 нижних чинов.

На каждую роту имелось по одной походной кухне. Бригада была прекрасно обмундирована, имея двойной комплект обмундирования и сапог. Вооружение и все остальное имущество части должны были получить во Франции.

Начальником 1-й бригады был назначен ген. – майор ЛОХВИЦКИЙ, Георгиевский кавалер; командиром 1-го особого полка – полковник НЕЧВОЛОДОВ и 2-го – полковник ДЬЯКОНОВ.

Начальником 2-й бригады, предназначенной для отправки на Салоникский фронт, был назначен ген. – майор ДИТЕРИХС, а командирами полков: 3-го – полковник ТАРБЕЕВ и 4-го – полковник АЛЕКСАНДРОВ.

Впоследствии были сформированы еще две особые бригады, доведшие общее число эспедиционных войск до 745-ти штаб– и обер-офицеров и около 44000 нижних чинов.

Начальником 3-й бригады был назначен ген. – майор МАРУШЕВСКИЙ, а полков: 5-го – полковник НАРВУТ, а 6-го – полковник СИМОНОВ.

Начальником 4-й бригады был назначен генерал ЛЕОНТЬЕВ, а командирами полков: 7-го – полковник МОЧУЛЬСКИЙ, а 8-го – полковник ГРУНДШТРЕМ. Состав бригад оставался почти прежним: 180 офицеров и около 10 000 нижних чинов.

По обоюдному соглашению русского и французского командований 1-я и 3-я бригады были направлены на Французский фронт, 2-я же и 4-я – на Салоникский.

Во Францию русские войска прибыли в апреле 1916 года и были восторженно встречены как населением страны, так и французским правительством. Путь следования русских частей был усыпан цветами. Огромный фурор среди французов производил сопровождавший одну из рот 5-го полка медвежонок МИШКА, приобретенный в Сибири во время следования эшелонов во Владивосток.

МИШКА стал всеобщим любимцем и проделал с полком всю кампанию на Французском фронте, ставши под конец войны уже взрослым и большим медведем.

Солдаты охотно с ним играли, боролись и внимательно кормили и чистили его. Он, находясь все время в строю, был известен и французскому начальству, вплоть до генерала ГУРО, командующего IV-й Армией.

Но лично МИШКА дружелюбно относился только к людям, одетым в «хаки» (т. е. к русским солдатам); цвет же одежды французских солдат вызывал в нем чувство некоторого недоверия и недружелюбия.

В одном из боев, превратившись уже во взрослого медведя, МИШКА был слегка отравлен неприятельскими газами, но благодаря заботам чинов полка быстро оправился и был зачислен на особый паек.

Первая особая бригада (ген. ЛОХВИЦКИЙ) совершила долгий путь по железной дороге из Москвы через всю Сибирь, погрузилась на русские и французские пароходы в порту ДАЛЬНЕМ и после 56-дневного перехода через Индийский океан, Суэцкий канал и Средиземное море высадилась 26 апреля 1916 года в МАРСЕЛЕ.

2-я, 3-я и 4-я бригады грузились в АРХАНГЕЛЬСКЕ и, пройдя Северное море, высадились в БРЕСТЕ.

1-я и 3-я бригады были направлены на фронт ШАМПАНИ…

Как здесь во Франции, на полях Шампани, так и в диких горах в Македонии русские особые полки покрыли себя неувядаемой боевой славой. Но и жертвы, принесенные на алтарь Отечества на чужбине, были велики. Могилы русских воинов разбросаны по всей Франции и по всей Македонии.

Самое большое военное кладбище, чисто русское, где покоятся тысячи наших братьев, находится около гор. МУРМЕЛОНА (департамент МАРНА).

Для увековечения памяти павших русских воинов Союз Офицеров Экспедиционного Корпуса, участников войны на Французском фронте, купил рядом с военным кладбищем кусок земли, на которой при помощи всей русской общественности был в 1937 году воздвигнут ХРАМ-ПАМЯТНИК во имя Воскресения Христова…

1-я особая русская бригада 16 июня 1916 года вошла в состав IV-й Французской Армии в XVII-й корпус.

Корпус занимал сектор восточнее гор. РЕЙМСА, от МУРМЕЛОНА до села ОБРИВА… Участок фронта перед Обривом был занят 1-й особой бригадой до 16 октября 1916 года.

За эти четыре месяца русская бригада стяжала себе прочную боевую репутацию.

Позиционная война на Западном фронте была крайне утомительна. Высшее командование постоянно требовало свежих сведений о противнике. Боевые поиски, разведки, короткие удары были постоянным явлением и держали противника в нервном напряжении, вызывали с его стороны многочисленные контратаки и влекли за собой немало потерь.

16 октября 1916 года 1-я особая бригада была сменена 3-й особой бригадой, которая оставалась там бессменно до 12 марта 1917 года. Личный состав 3-й бригады проявил себя столь же смелым и отважным, как и чины 1-й бригады.

Следует особо отметить поиски, совершенные нашими разведчиками 15 и 18 декабря 1916 года, причем последний был совершен в составе двух полурот 6-го особого полка, захвативших ближайшую к нашим окопам траншею противника и вернувшихся после жаркого ночного боя с многочисленными трофеями, но потерявших под артиллерийским огнем противника убитыми подпоручика НОВИКОВА и 8 солдат, ранеными поручика КОСТИНА, священника О. СОКОЛОВСКОГО и 42 нижних чина и контуженными 2-х офицеров и 7 солдат.

Эта вылазка была особо отмечена в приказе по корпусу генералом ДЮМА как «….исключительное по отваге дело, лишний раз показавшее неукротимую энергию русской пехоты».

* * *

Приведем также рассказ Хазина о роли русских солдат в Энском наступлении весной 1917 г., в котором участвовал и командир пулеметного расчета Малиновский: «К началу операций на фронте главного удара в 50 километрах были сосредоточены две французские армии – V-я и VI-я, и одна армия Х-я в резерве. Чтобы иметь представление о мощи огня, достаточно упомянуть, что было сосредоточено 5 с половиной тысяч орудий разных калибров: 50 миллионов выстрелов, из них 9 миллионов для орудий крупных калибров, 200 танков и столько же самолетов.

Пехотной атаке подлежал участок неприятельской позиции, лежащей на берегу реки ЭН (AISNE) и укреплявшейся немцами в течение 3-х лет.

Он упирался правым флангом с высоты Сэн ГОБЭН (где в 1918 году были установлены немцами знаменитые пушки «БЕРТЫ», обстреливавшие Париж с расстояния 100 км). Левым же флангом он примыкал к высотам БРИМОН, увенчанным Реймсскими фортами, находившимися в руках немцев.

Задача VII-го Корпуса (ген. де ВАЗИЛЕР), в который были включены русские бригады, должна была заключаться в овладении Бримонским массивом, весьма сильно укрепленным противником.

Во исполнение этой задачи, на левом берегу реки ЭН, главными объектами для первоначальной атаки частями VI-го корпуса должны были быть МОМТ MONT SPIN, MONT SAPIGNEUL, BERMICOURT, COURCY.

1-я русская бригада 13 апреля 1917 года заняла сектор против деревни КУРСИ. В командование сектором вступил ген. ЛОХВИЦКИЙ.

3-я особая бригада (ген. МАРУШЕВСКИЙ) первоначально была оставлена в резерве Армии и сосредоточилась к югу от гор. РЕЙМСА.

Задача 1-й бригады заключалась в том, чтобы в день атаки овладеть исходящим углом «СВИНОЙ ГОЛОВЫ», селеньем КУРСИ и достигнуть железной дороги РЕЙМС – ЛАОН, севернее КУРСИ, и держать защитников Бримонского массива под угрозой обхода с юго-запада, овладев «СТЕКЛЯННЫМ ЗАВОДОМ».

Что касается 3-й бригады, бывшей, как мы указали выше, в резерве V-й Армии, то перед самой атакой она была расположена таким образом, чтобы могла поддержать войска VII-го Корпуса.

Таким образом, мы вправе сказать, что обе русские бригады были намечены к использованию на самых ответственных направлениях V-й Армии.

Начавшаяся рано утром 16 апреля атака вначале развивалась успешно, и французская пехота легко достигла и заняла первую линию окопов противника.

Но здесь атака была встречена ужасающим огнем пулеметов, которые оказались уцелевшими от всеуничтожающего огня французской артиллерии.

Наступление замялось. К полудню серьезный успех обозначился только на правом фланге, где 1-я русская бригада овладела селением КУРСИ. Частями бригады было взято в плен одиннадцать офицеров и около 50 % солдат.

17 апреля бой продолжался в направлении на укрепление КАРРЭ, которое удалось захватить только 18-го числа.

После взятия указанного укрепления задача возлагавшаяся на 1-ю русскую бригаду, могла считаться законченной, и в ночь с 19 на 20 апреля части 1-й бригады были сменены прибывшей свежей 152-й французской Дивизией.

Находившаяся, как было указано, в резерве VII-го французского Корпуса 3-я особая бригада выделила из своего состава два батальона 6-го полка для поддержки французской 40-й Дивизии, потерпевшей неудачу при атаке возвышенности САПИНЬЕЛЬ. 5-й особый полк и один батальон 6-го полка были отправлены на поддержку 37-й французской пехотной дивизии, также потерпевшей неудачу при атаке восточной части возвышенности САПИНЬЕЛЬ и высоты МОН СПЭН.

В командование этим сектором атаки вступил ген. МАРУ ШЕВСКИЙ. Утром 19 апреля русские батальоны стремительно бросились в атаку и, прорвав три линии германских укреплений, закрепились и на возвышенности САПИНЬЕЛЬ, и на высоте МОНТ СПЭН. Во время этой атаки русские батальоны, обойдя МОНТ СПЭН, пытались захватить немецкие батареи, находившиеся в лесу на обратном склоне горы, причем немецким артиллеристам пришлось отбиваться ручными гранатами.

Все эти действия русских войск вызвали восхищение французов, которые в своих донесениях называли эту атаку «блестящей».

Вот два приказа по V-й Армии, отметившие выдающуюся работу наших бригад:

Приказ по V-й Армии № 166 от 25 апреля 1918 г.

1-я Бригада. 1-й и 2-й особые русские полки.

Отборная Бригада. 16 апреля 1917 года под энергичным командованием своего командира Генерала ЛОХВИЦКОГО блестяще овладевает всеми объектами атаки. Доведя свое усилие до конца, несмотря на тяжелые потери, особенно в офицерском составе, отразила все попытки врага отобрать обратно потерянный им участок.

Подписано: Генерал МАЗЕЛЬ.

На фронте во Франции в 1917 г. Родион Малиновский – в каске

Военный Крест с пальмой на знамена 1-го и 2-го русских полков.

Приказ по V-й Армии № 174 от 1 мая 1917 г.

3-я Русская Бригада. 5-й и 6-й особые полки.

Тщательно подготовленная своим командиром Генералом МАРУШЕВСКИМ, показала блестящую выдержку в бою. Получив приказание овладеть укрепленным пунктом, вышла в атаку с большой доблестью, преодолев смертоносный огонь противника.

Подписано: Генерал МАЗЕЛЬ.

Военный Крест с пальмой на знамена 5-го и 6-го русских полков.

Мы беспристрастно констатируем, что главный и почти единственный успех в этом грандиозном Энском сражении был в секторе VII-го Армейского Корпуса, куда входили обе русские бригады, и был он достигнут геройским поведением русских частей.

Но и потери обеих русских особых бригад были велики: они определяются в 70 офицеров и 4472 солдата убитыми, ранеными и без вести пропавшими.

Из-за полного неуспеха всей операции 29 апреля 1917 года Генерал НИВЕЛЬ был смещен и заменен на посту Главнокомандующего победителем при ВЕРДЕНЕ, будущим Маршалом, Генералом ПЕТЭНОМ.

Энское сражение было лебединой песнью русских особых бригад. Пришла революция, Россия вышла из строя, и особые полки русского Экспедиционного Корпуса были французским правительством отозваны с фронта и размещены в тылу, в лагере КУРТИН».

Добавим к этому описанию, что французское командование считало русских дешевым «пушечным мясом» и бросало их на самые опасные участки фронта. Для понимания размера потерь экспедиционного корпуса достаточно сказать, что к 15 октября только 1-я бригада потеряла более 35 % личного состава.

Подобное отношение французского командования стало одной из причин восстания солдат экспедиционного корпуса в сентябре 1917 г. в лагере Ля-Куртин, когда солдаты потребовали возвращения в Россию и отказались сдавать оружие. Против них были направлены командованием корпуса части, оставшиеся лояльными Временному правительству (располагавшиеся в лагере Курно), которые начали штурм Ля-Куртина.

Малиновский в своем романе оставил подробное описание этого братоубийственного столкновения, вскоре после которого корпус был расформирован: «Резкий залп нескольких батарей прогремел вместо звона часов. Разрывы накрыли замершую в ожидании толпу солдат.

Загудел барабан, упавший вместе с убитым барабанщиком. Рядом валялась сверкающая медная «тарелка», а в руке солдата еще подрагивала войлочная барабанная колотушка, будто силился он еще раз ударить в свой инструмент. Но вот рука с зажатой в ней колотушкой замерла совсем, а по виску барабанщика потекла тонкая струйка крови, темнея и сгущаясь около усов. Нет, не греметь больше твоему барабану, безвестный русский солдат!

За первым залпом последовал второй, третий. Крики отчаяния и стоны раненых покрыли плац. Солдаты бросились во все стороны. На площади остались груды трупов, множество раненых и небольшие группы санитаров. Санитары работали с полным напряжением, но не могли оказать помощь всем нуждающимся. Короткими перебежками спешили к ним солдаты, чтобы вынести раненых, оказать первую помощь и укрыть в каменных зданиях.

Несмотря на решение отрядного комитета – не отвечать на огонь огнем, куртинцы не выдержали. Когда каратели открыли массовый ружейно-пулеметный огонь, в их сторону тоже полетели ливни пулеметных пуль. Четко строчили пулеметы, отбивая попытки карателей взять штурмом лагерь. А те шли пьяные, дикой, озверевшей толпой – знало начальство, что трезвый русский человек не пойдет убивать своих же братьев солдат.

Атака курновцев была отбита.

Группа куртинцев с вещевыми мешками потянулась в сторону шоссейной дороги на Клерво – пошли сдаваться… Жорка Юрков смотрел на эту процессию и бессильно скрежетал зубами. В отчаянии он дал несколько очередей по своим. Те бросились врассыпную. Несколько убитых и раненых остались лежать на плацу перед офицерским собранием.

– Ты с ума сошел! – крикнул Гринько. – Зачем ты обстрелял своих?

– Пусть не сдаются! При первых разрывах сыграли в труса. А говорили – насмерть, – с перекошенным от злости лицом огрызнулся Юрков.

– Пойми, дурная голова, в семье не без урода. Пусть сдаются, нам без трусов будет легче. А бить их нельзя, они еще станут бойцами за наше дело.

– Как же, жди, будут! – Юрков повернул пулемет в сторону полигона, откуда была отбита атака курновцев.

Андрюша Хольнов, Женька Богдан, Петр Фролов и другие молча соблюдали «нейтралитет», но чувствовалось, что они не особенно осуждают Жорку: так, мол, им и надо; только треплются на собрании, а чуть что – сдаваться…

Ванюша сбегал в отрядный комитет. Сообщил друзьям: к курновцам и артиллеристам будут посланы наши товарищи.

– Смотри, – пригрозил он Жорке Юркову, – не полосни по ним! Это – наши солдатские парламентеры.

– Ладно! – сумрачно процедил Жорка.

Вскоре же стало известно, что куртинских пропагандистов арестовали и под французским контролем отправили в тыл. Но кое-что они успели сделать. Позднее в отчете о действиях отряда восточного сектора полковник Готуа свидетельствовал, что некоторые солдаты отказывались стрелять по мятежникам и возбуждали других к отказу от применения оружия. Рапп также докладывал генералу Занкевичу: замечены попытки отказа от участия в карательных действиях.

Поколебалась часть французов. Солдаты одной из батарей вообще отказались выполнить приказ своего командира и не открыли огонь по Ля-Куртину. Никакие увещевания не подействовали, пришлось поставить у орудий офицеров.

Эти события озадачили Занкевича и Раппа. Они поняли, что длительная операция может расшатать дух войск. Надо торопиться. Они решили усилить обстрел лагеря. По распоряжению Занкевича перекрыли водопровод, снабжавший лагерь водой…

К вечеру, когда артиллерийский обстрел наконец утих, собрался отрядный комитет. Все были сумрачны, подавлены. Выступил обычно молчаливый представитель пятого полка Фролов. Голос его дрожал, а смысл выступления был таков: выхода нет, надо сдаваться. Его поддержал член комитета Смирнов: выхода нет.

Глоба был взбешен. Но взял себя в руки, заставил трезво оценить обстановку. Он понимал, что держаться, конечно, трудно, но сдаваться – это значит добровольно отдать себя в руки контрреволюции. Нужно выждать, нужно показать свою решимость биться до конца… Ну, а кто уходит… Что ж, сердцем они на нашей стороне, жестокости к ним допускать не следует.

С этими словами Глоба укоризненно посмотрел в сторону Ивана Гринько. Ванюша хотел что-то сказать, но Глоба уже продолжал:

– Мы убедились, что от врага можно ожидать лишь расправы. Но наши требования справедливы, и наша борьба справедлива. Мы должны бороться.

– Правильно, – подтвердили члены комитета.

Фролов молча поднялся и обвел всех присутствовавших долгим и тяжелым взглядом. Его лицо было бледно, как полотно. Он хотел что-то сказать, но, махнув рукой и безнадежно опустив голову, вышел из комитета. Вслед за ним вышел и Смирнов.

После заседания отрядного комитета они с группой солдат своих рот пошли сдаваться по дороге на Орад.

Генерал Занкевич, возлагавший так много надежд на артиллерийский огонь, вынужден был донести Временному правительству, что обстрел лагеря Ля-Куртин артиллерией существенных результатов не дал. В своей телеграмме военному министру Верховскому генерал Занкевич жаловался, что мятежники, укрываясь в каменных зданиях, отбивают попытки овладеть лагерем. Рассчитывать взять мятежников голодом нельзя: у них 900 лошадей, картофеля на огородах до 100 тонн, в их распоряжении, по-видимому, имеется довольно значительный запас консервов. Между тем в карательных войсках заметны колебания. «Эти соображения, – доносил Занкевич, – заставляют меня и комиссара принять решение завтра, 17 сентября, обстрелять лагерь сильным артиллерийским огнем и атаковать мятежников. За 16 сентября к нам перебежало только около 160 солдат».

В ночь на 17 сентября отрядный комитет вновь собрался на свое пленарное заседание. В прокуренной комнате было тесно. Выступил Ткаченко и… предложил план удара по врагу. Он так ясно и четко обрисовал его, что многие удивились. Ткаченко был рядовым солдатом, а с военной точки зрения его план отличался основательной тактической грамотностью. Этот план понравился многим членам комитета. Понравился и сам Ткаченко своей отвагой и смелостью. Это был действительно волевой, храбрый человек. И многим припомнилось, что Ткаченко в прошлом шахтер макеевских рудников. Рабочая закваска чувствовалась.

Весть о предполагающемся ударе по карателям быстро разнеслась по лагерю. Люди приободрились, ждали приказа комитета. Чувствовалось по всему, что удар будет сильным и решительным. Настроение у всех поднялось.

Но приказа так и не последовало.

На фронте во Франции. Справа пулеметный расчет пулемета Гочкис. Под № 2 – Родион Малиновский

Да и не везде царил дух бодрости и подъема. Были роты, где господствовала атмосфера уныния и пессимизма. Кое-где солдаты колебались, колебались и члены ротных комитетов. Такие подумывали о другом: как спастись от смерти.

Наутро опять куртинцы недосчитались пары сотен бойцов.

Вскоре вновь начался обстрел лагеря. И опять были жертвы. Раненые, не получая помощи, истекали кровью. Убитые лошади были съедены. Но к голоду теперь прибавилась еще и жажда. Каждая капля воды была на вес золота.

А пьяные каратели пошли в атаку. Вот они прорвались к крайней казарме, которую защищали пулеметчики во главе с Гринько. Завязался сильный бой. Пулемет захлебывался непрерывным огнем, в карателей одна за другой полетели ручные гранаты.

Но с тыла, с другого конца, в казарму все-таки ворвались курновцы. Они забросали пулеметчиков гранатами. В дыму и грохоте упал как подкошенный Ванюша. С трудом приподнявшись, он в упор выстрелил в белобрысого пьяного поручика и убил его. Но тут же получил пулю в грудь и снова упал.

Артиллерийский и ружейно-пулеметный огонь все усиливался. Стоны раненых, жалобное ржание лошадей, взвизги пуль и осколков, взрывы снарядов… Это была страшная картина расправы… Быстрыми перебежками сновали санитары, а раненых и убитых становилось все больше и больше. Люди стали уходить в подвалы, но что это могло дать? Они лишились возможности обороняться…

В отрядном комитете поняли, что дальнейшее сопротивление бесполезно – оно привело бы к новым потерям. Теперь нужно было предпринимать иные шаги – сохранить людей, которые в дальнейшем, в более подходящих условиях, могли бы продолжить борьбу…

Над зданием отрядного комитета и над крайней к местечку казармой были подняты большие белые флаги. Артиллерия карателей замолчала, постепенно затих и ружейно-пулеметный огонь. Дым и гарь над лагерем медленно рассеивались…

Глоба от имени отрядного комитета обратился к генералу Занкевичу:

«…Жертвы уже слишком большие. Раненые истекают кровью, помощи никакой нет. Умирают от отсутствия медицинской помощи. Сколько вы еще хотите? Прекратите стрельбу. Винтовки приходите заберите или укажите, где их сложить. Просим оставить нас в лагере: не выступать никуда. Дайте ответ. Вышлите для переговоров делегатов или приезжайте кто из вас. Бросьте стрельбу и жертвы! Глоба».

Вскоре делегация куртинцев направилась в гостиницу «Сайон», где располагался штаб Занкевича и где по его требованию должны были состояться переговоры. В делегацию вошли Ткаченко, Разумов, Демченко и Домашенко.

В «Сайоне» их уже поджидали. Куртинцы вышли в холл и – как на стену наткнулись: в упор, ненавидящими глазами смотрели на них Занкевич, Беляев, Лохвицкий, Рапп… Ткаченко, возглавлявший делегацию, сразу, конечно, понял, что от них ничего не добиться, примирения быть не может. Но требования свои выложил четко: прекратить расстрел людей, выделить медицинский персонал для оказания немедленной помощи раненым… После этого можно будет продолжить переговоры…

Высокомерно и пренебрежительно генерал Занкевич изложил свои требования: в течение двух часов сдаться и сложить оружие, вожакам явиться с повинной. В случае отказа обстрел лагеря возобновляется.

Да, примирения не может быть…

Ровно через два часа по лагерю снова ударили пушки.

И как бы в ответ вместо белых флагов над лагерем взвились красные знамена.

И куртинцы пошли на врага. Пошли, не открывая огня, молча, сосредоточенно, угрюмо. Они имели при себе оружие, но ни один затвор не клацнул, ни один ствол не окутался сереньким дымком. Они хотели показать: мы идем, но не сдаваться. С нами оружие, и, если вы начнете бой, мы примем его. Но вся ответственность будет лежать на вас.

Вдруг со стороны вражеских позиций раздались крики «ура» и послышалась частая ружейно-пулеметная трескотня. Артиллерия открыла огонь по выходам из лагеря. Роты карателей стали огибать и охватывать куртинцев с флангов. Завязалась упорная борьба. Не открывавшие до этого огня подразделения куртинцев ударили по карателям в упор с близких дистанций. Во многих местах начались рукопашные схватки.

Бой, однако, продолжался недолго. Большая часть солдат 1-й бригады была окружена, схвачена и принуждена к сдаче. Другая часть, упорно отбиваясь, стала отходить в лагерь. Пулеметчики огнем прикрывали отход своих и сумели остановить озверевших карателей.

Поле боя было усеяно трупами, кругом валялись раненые. Видя эту страшную картину, Занкевич и его приближенные думали об одном: как скрыть или хотя бы уменьшить количество жертв? Как выяснилось после, в своих донесениях они или вовсе не показывали потери куртинцев, или утверждали, что эти потери ничтожно малы и исчисляются единицами.

…В лагерь отошло около тысячи куртинцев. Остальные были либо убиты, либо ранены, либо захвачены карателями. Попавшие в руки врагов подверглись унизительнейшим оскорблениям – их раздевали до последней рубашки, стягивали сапоги, срывали обручальные кольца. А потом отправляли в тыл под конвоем…

Наиболее стойкими оказались пулеметчики. Возвратясь в лагерь, они рассеялись по всей территории и поливали наседавшего врага ливнями пуль. Этот факт привлек пристальное внимание Занкевича и Раппа, они даже зафиксировали его, так сказать, документально. Они доносили верховному главнокомандующему в Россию, что фанатично настроенные восставшие «засели в различных каменных зданиях обширного лагеря с пулеметами и упорно не желают сдаваться и открывают пулеметный и ружейный огонь по нашим цепям и по всем пытающимся приблизиться к лагерю».

В ночь на 18 сентября еще многие солдаты ушли из лагеря.

А наутро в течение одного часа по восставшим было выпущено сто снарядов. Каратели били шрапнелью, гранатами, чтобы нанести наибольшие потери людям.

Но били курновцы по пустому месту Отрядный комитет понимал, что удержать весь лагерь оставшимися силами невозможно, и решил занять здание офицерского собрания, как наиболее подходящее к обороне.

Окна заложили мешками с песком, оставив только бойницы для пулеметов.

С большой осторожностью каратели начали занимать оставленный лагерь, предварительно очищая чердаки и подвалы казарм. Кое-где там еще оставались люди, главным образом из второго полка. Они храбро сопротивлялись. Каратели кололи куртинцев штыками, добивали раненых… Особенно зверствовал поручик из 3-й бригады Урвачев. А к вечеру обрушился артиллерийский и ружейно-пулеметный огонь на зеленую рощу, окружавшую офицерское собрание. Сотни снарядов рвались среди деревьев. Но атака на самое здание офицерского собрания была отбита, и каратели отошли в глубь лагеря.

Наступила ночь. Небольшая группа смельчаков из числа защитников лагеря сумела пробраться в расположение войск карателей, разведать их огневые силы и, главное, смогла узнать пропуск и отзыв. Куртинцы расхаживали по расположению карателей как патрули, с желто-синими повязками на рукавах, и к рассвету благополучно вернулись.

С утра началась сильная атака карателей на последние очаги сопротивления куртинцев. Сильный обстрел офицерского собрания – в здании и около него разорвалось свыше шестисот снарядов – не принес успеха курновцам. Во второй половине дня они начали атаковывать штурмовыми отрядами, сформированными из самых «надежных», преданных начальству солдат. Каждый такой отряд из двух-трех взводов находился под командой офицера или отменного шкуродера унтер-офицера. Во главе нескольких отрядов стояли наиболее реакционные офицеры – тот же поручик Урвачев, известный садист и палач, поручик Балбашевский, адъютант Занкевича, который своей особой жестокостью в расправе с куртинцами привел в умиление генерала Комби.

Куртинцы дошли до крайнего отчаяния. Всюду царила обреченность. И только мыслями уносились солдаты на далекую родину.

– С ума можно сойти, братцы, как хороша наша Россия! – воскликнул Жорка Юрков. Волосы у него были светлые, как спелая рожь, а глаза синие, как васильки, и сам он как бы олицетворял образ родины.

К Жорке присоединились остальные пулеметчики. Каждый начал вспоминать самое дорогое и близкое. Всегда в трудную минуту жизни русский человек вспоминает свою родину, ее величие, ее красоту, ее могучую силу, он испытывает страстное желание постоять за нее, бороться до последнего предела, жертвуя своей жизнью за то, что искони дорого для него.

Вот и сейчас защитники Ля-Куртина решили: пассивно отбиваться и сидеть – это удел обреченных. Хочешь победить – активно действуй и в обороне.

Под таким девизом дрались куртинцы с карателями. Группа солдат, укрепившаяся в казарме второго полка, упорно отбивалась от штурмового отряда поручика Балбашевского и нанесла ему большие потери. Она решила выйти навстречу и вступить в открытый бой.

– Вперед, куртинцы, за родину, за революцию! – крикнул Андрей Хольнов, и защитники казармы бросились на наседавших карателей.

Завязалась рукопашная схватка. Куртинцы дрались с большим ожесточением и упорством, дрались прикладами, штыками, тесаками. Курновцы шли в атаку пьяные, одурманенные ненавистью. Схватка достигла крайнего напряжения. Оставшийся в казарме пулемет строчил по пьяным штурмовикам Балбашевского, отсекая их от солдат, завязавших рукопашную схватку. Пулемет бил с короткой дистанции, каратели несли огромные потери.

Куртинцы в этой неравной борьбе вышли победителями. Они отбросили карателей от казармы, прорвали кольцо штурмового отряда, вышли в близлежащую рощу, а в сумерки покинули лагерь.

Дважды повторилась остервенелая атака на офицерское собрание, но и она не принесла карательным штурмовым отрядам успеха. Понеся большие потери, курновцы в сумерки отошли от последнего бастиона Ля-Куртина.

На лагерь опустилась ночь, но темноту пронизывали трассирующие пули. Нет-нет да и взлетали осветительные ракеты, заливая прилегающий к зданию офицерского собрания плац и изуродованную снарядами рощу бледным, мерцающим светом.

Не смыкали глаз члены отрядного комитета; решался все тот же вопрос: что делать дальше?!

– Надо прорываться в прилегающий с севера лес, – предложил Глоба. – Там видно будет, что делать, а ближайшая цель – это скрыться от карателей в лесу.

Кто-то предложил добраться до местечка и там попробовать укрыться среди французского населения, которое сочувствовало куртинцам. После можно будет переодеться в гражданскую одежду и пробраться в Швейцарию.

– Все это дело будущего, – сказал Варначев. – Давайте не будем терять времени на пустые мечтания, займемся делом.

– Надо прорваться в лес, – снова повторил Глоба. – Конечно, я не думаю, что он пустой. Пробираться надо скрытно. Пройти незамеченными заставы карательных войск и ускользнуть от них. Это главная задача.

– Мы все пойдем с вами, – сказал кто-то из солдат.

– Разумеется, пойдем все вместе, – подтвердил Глоба.

Через час весь отряд, покинув здание офицерского собрания, по поросшему оврагу тронулся на север. Все шли тихо, соблюдая осторожность. Кто-то споткнулся и упал – загремела винтовка, ударившись о камни. И вдруг куртинцы оказались лицом к лицу с врагом.

Почти одновременно обе стороны открыли огонь в упор. Завязалась короткая ожесточенная схватка. Куртинцы бросились в штыки, врукопашную. Пьяные каратели не выдержали такого напора и разбежались в стороны. Куртинцы их не преследовали, а кинулись по направлению к лесу. Взвилось несколько ракет, но кустарник и овраг позволили куртинцам укрыться. Не заметили их и соседние заставы карателей.

В ответ на желтую ракету, выпущенную курновцами, прилетело несколько снарядов с дальней батареи и разорвалось около офицерского собрания.

– Скорее, скорее, не растягиваться, – послышалась приглушенная команда Глобы, и отряд ускорил движение.

Сзади слышалась ругань поручика Урвачева, истязавшего очередную жертву: он добивал тяжело раненного куртинца ударом шашки по голове. Зараженные его жестокостью, и другие каратели истязали захваченных защитников Ля-Куртина. Далеко разносились крики: «Изменники! Бунтовщики!» Среди пьяного шума выделялся пропитой, сиплый с надрывом, голос главного палача поручика Урвачева: «А, ленинцы, большевики!» – и вновь раздавались выстрелы…

Чем могли помочь своим товарищам куртинцы? Они только скрежетали зубами от бессилия.

Наконец достигли леса. Опушка его была пуста, но всюду виднелись следы недавнего пребывания курновцев: брошенные и никому не нужные здесь, под Куртином, противогазы в круглых гофрированных железных коробках, банки из-под консервов. Тут же валялись изношенные дотла портянки, «шосет рюс», как их называли французы, пустые железные ленты от пулемета «гочкис»…

Сквозь деревья уже пробивался рассвет.

И тут, в лесной гуще, замелькали фигуры карателей. Защелкали винтовочные затворы, послышались крики:

– Вот они где!

– Бей их!

Выскочившая вперед группа курновцев, возглавляемая офицером, командиром штурмового отряда, окружила головную группу куртинцев, среди которых был и Глоба.

– Жаль, ночь коротка, – с горечью и досадой проговорил оказавшийся тут же Варначев. – Не успели уйти.

Куртинцы ощетинились штыками и решили сопротивляться до последнего. Но курновцев было много, очень много. Они просто задавили куртинцев своим численным превосходством, силой обезоружили их, убив при этом несколько человек.

Здесь, в лесу, и был схвачен председатель отрядного комитета Глоба со своими товарищами.

На перекрестках военных дорог случаются удивительные встречи. Отрядом, пленившим возглавляемую Глобой группу куртинцев, командовал капитан Жуков, с которым Глоба воевал и в России и во Франции… Жуков представлял Глобу к Георгиевскому кресту, очень уважал своего бывшего подчиненного за храбрость, острый прозорливый ум… Теперь он должен был передать его русским военным властям. Это означало, что Глобу ждет смерть. И капитан поступил иначе: передал унтер-офицера начальнику французского сортировочного поста.

Так вожаки отрядного комитета революционного лагеря избежали расправы.

А в лагере весь день шли разрозненные стычки и бои. Они вспыхивали в разных местах, сопровождаясь ружейной стрельбой, очередями пулеметного огня и разрывами ручных гранат. И везде повторялось одно и то же: захваченные и обезоруженные группы куртинцев под сильным конвоем карателей, подталкиваемые ударами прикладов, следовали в плен. Многие из них были до предела измучены, многие были ранены – их руки, ноги, головы были кое-как перевязаны разорванными рубахами, уже пропитавшимися кровью. Многие шли с открытыми, сочившимися кровью ранами.

К концу дня лагерь Ля-Куртин был разгромлен. Всех уцелевших от расправы куртинцев обезоружили и отправили на приемно-сортировочные пункты. Они шли непобежденными. Они твердо стояли против реакции и умирали со словами: «Мы простые люди, но твердо знаем, что погибаем за народ, за правду, за Россию!

Слава им!»

* * *

Во время штурма лагеря Малиновский получил ранение и был отправлен на каменоломни, что было сделано и с подавляющим большинством восставших русских солдат.

Из-за невыносимых условий труда и невозможности вернуться на Родину Малиновский в январе 1918 г. добровольно записывается в Иностранный легион 1-й Марокканской дивизии. Он так потом рассказывал об этой дивизии, службой в составе которой явно гордился даже в советское время: «Французское командование считает эту дивизию несравненной ударной силой, которая вводится в бой в самые ответственные моменты, для решающего дела. Оно полагает, что только с такой меркой и можно подходить к оценке дивизии, состоящей из конгломерата национальностей – чернокожих, желтых, белых… У всех здесь свои убеждения, но все они – обездоленные и угнетенные, всех загнало в эту дивизию горе – у каждого свое, их объединяет только безвыходность, тупая, свирепая дисциплина и, надо отдать справедливость, высокие качества офицерского состава. Офицеры сами умирают в бою со славой и заставляют умирать своих подчиненных. Трусить нельзя – расстреляют…

Вокруг 1-й Марокканской дивизии родилась легенда о ее непобедимости, которая свято оберегается. Многие арабы, марокканцы и алжирцы, сенегальцы и мальгаши очень религиозны и фанатически убеждены, что все убитые на войне прямым путем направляются в рай небесный. Их, дескать, никто не вправе спрашивать о грехах земных – им все прощается. И эти люди стремятся к смерти в бою, сломить их почти невозможно… А все это в совокупности и создало высокобоеспособную дивизию, которую командование очень высоко ценит».

Соответственно и потери в дивизии были огромны. В период с 26 апреля по 16 сентября 1918 г. она потеряла 14 тысяч солдат и 300 офицеров.

В сентябре 1-я Марокканская дивизия участвует в решающем для победы союзников прорыве «линии Гинденбурга», и эта победа заставила Германию пойти в ноябре на заключение перемирия. За участие в прорыве Малиновский награждается одной из наиболее почетных боевых наград Франции – Военным Крестом с серебряной звездой.

В приказе начальника 1-й Марокканской дивизии генерала Догана о Малиновском были сказаны следующие слова: «Отличный пулеметчик. Особенно отличился во время атаки 14 сентября, обстреливая из пулемета группу неприятельских солдат, оказавших упорное сопротивление».

Окончание Первой мировой войны дало возможность Малиновскому вернуться в Россию, хотя он и мог остаться во Франции и получить гражданство. Оказавшись во Владивостоке, кавалер французского Военного Креста отправляется в западном направлении и поступает добровольцем в Красную армию. Он воюет на Восточном фронте против армии Колчака инструктором пулеметного дела и красноармейцем в 240-м Тверском полку 27-й стрелковой дивизии, участвует в боях под Омском и Ново-Николаевском, станциях Тайга и Мариинск, сражается против барона Унгерна фон Штернберга.

В конце 1919 г. командование направляет Малиновского в школу младших командиров, после окончания которой он за семь лет проходит путь от командира пулеметного взвода до командира батальона.

В 1927–1930 гг. Малиновский обучается в Военной академии им. М. В. Фрунзе и после ее окончания занимает ряд ответственных штабных должностей. В январе 1937 г. начинается его «спецкомандировка» в Испанию в качестве военного советника под псевдонимом «полковник Малино» (испанский язык Малиновский выучил еще в академии).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.