От березины до бегства Наполеона из России

От березины до бегства Наполеона из России

Направление Русских войск после Березинской переправы. – Повеления Князя Кутузова о дальнейших действиях. – Распоряжения Наполеона и намерение его остановиться у Сморгони. – Маре скрывает поражения Наполеона. – Действия близ Риги. – Движения Сакена, Князя Шварценберга и Ренье. – Преследование главных неприятельских сил. – Князь Кутузов отправляется в средоточие армий. – Бедствия. – Наполеон помышляет об отъезде из России. – Бюллетени. – Обнародованное Князем Кутузовым известие из армии. – Бегство неприятелей. – Распоряжения Кутузова к сражению при Вильне. – Бегство Наполеона из России. – Его последние приказания.

На другой день после сражений при Стахове и Студянке, 17 Ноября, Наполеон был с армией на Виленской дороге, между Зембином и Каменем, преследуемый Чаплицем. Чичагов, Граф Платов и Ермолов, с авангардом Милорадовича, между Брилем и Стаховом; Граф Витгенштейн у Студянки. Наши Генералы отправили к Князю Кутузову донесения о происшествиях во время неприятельской переправы и в ожидании его повелений условились о следующем[593]: Дунайской армии идти непосредственно за Наполеоном, Графу Витгенштейну правее, Графу Платову обходить неприятеля с левой стороны. В тот же день пришел в Борисов Милорадович, после чрезвычайно трудных и усиленных переходов, «которые, – как он доносил, – соделывала возможными одна добрая воля солдат»[594]. Следственно, если бы Чичагов и Граф Витгенштейн только один лишний день задержали Наполеона на Березине, то подоспел бы к ним Милорадович! Вот лучшее доказательство, что при отправлении Кутузовым третьей части главной армии в погоню за неприятелем не было утрачено времени. Желая согласоваться с движениями Чичагова и Графа Витгенштейна, Милорадович хотел идти из Борисова по левой стороне Виленской дороги, на Юрьево, находясь в таком расстоянии от Дунайской армии, чтобы можно было содействовать ей в случае атаки на неприятеля[595]. Сих мер не привели тотчас в исполнение. Чичагов остался дневать у Бриля, а Милорадович в Борисове, откуда ему нельзя было выступить немедленно, потому что задние войска его и провиантские подвозы еще не приходили. Граф Витгенштейн тоже не мог скоро переправиться из Студянки на правый берег Березины. Наведению понтонных мостов мешали шедший по реке лед и наполнявшие ее человеческие и лошадиные трупы, хлам обрушившихся неприятельских мостов, потопленных Французских обозов и орудий. На первый случай, кроме авангарда Чаплица, посланы были за неприятелем только легкие войска: 1) от Графа Платова казачьи отряды, левой стороной Виленской дороги; 2) от Чичагова, по тому же направлению, отряженный накануне Стаховского сражения Генерал-Майор Ланской и 3) от Графа Витгенштейна два отряда: Графа Орлова-Денисова на Камень и Генерал-Адъютанта Кутузова к Докшицам, наблюдать за Вреде[596].

В тот день, 17-го, Князь Кутузов был с главной армией в Михеевиче, на походе в Ушу, и уже имел накануне от партизана Графа Ожаровского донесение о переправе Наполеона через Березину. Сначала он усомнился в истине сего показания и к главным начальникам, находившимся на Березине, послал узнать: справедливо ли уведомление о прорыве Французов? «Известился я вчерашнего числа, – писал он Чичагову, – что будто Наполеон с армией своей перешел при Веселове чрез Березину. Сему почти и верить не могу, зная, что дорога, по которой неприятель к Веселову идти должен, открывается с правого берега Березины, а равномерно, заняв дефилей при Зембине малым отрядом, можно воспретить в сем месте сильному неприятелю переход через реку. Ожидая от вас с нетерпением подробного известия о сем происшествии, прошу объяснить мне: какие меры и направления взяли вы после перехода неприятелей?»[597] Недолго продолжалось сомнение Князя Кутузова: подтвердительные донесения о переправе Наполеона через Березину приходили одни за другими. Досада Кутузова была чрезвычайная. Когда миновались первые вспышки гнева его, он сказал: «Бог довершит то, чего не умели сделать отдельные генералы. Немногого недоставало, и наш брат Псковский дворянин взял бы Наполеона в плен!» Еще не изгладилось из памяти современников, что значил Наполеон, а потому понятно прискорбие Князя Кутузова при известии о неудаче, но память его должна утешиться тем, что он первый нанес смертельный удар сильному, неукротимому врагу, восставшему против России. Для дальнейших действий и в намерении не допустить Наполеона соединиться с корпусами, находившимися в Литве и Курляндии, Князь Кутузов дал следующие повеления: 1) Чичагову идти по следам Наполеона; 2) Графу Платову выиграть марш над неприятелем и потом атаковать головы колонн его и фланги; 3) Графу Витгенштейну следовать через Плещеницу, Вилейку и Неставишки к Неменчину и быть правее от Чичагова, но всегда в связи с ним; 4) главной армии переправиться через Березину 19 Ноября при Уше, оставить Минск влево и идти на Раков, Воложин, Ольшаны и Новые Троки; 5) Милорадовичу направиться через Логойск, Радошкевичи и Хохлы, на Ольшаны. «На сих четырех пунктах, – доносил Князь Кутузов Государю, – найдет армия лучшее для себя продовольствие и может легко воспретить соединению корпусов Макдональда и Князя Шварценберга с Наполеоном»[598]. Граф Ожаровский послан был с отрядом левее от главной армии через Новогрудек на Белицу; Сеславину и Давыдову приказано, не обращаясь на отступавшего неприятеля, устремиться прямо на Ковно, для истребления находившихся там запасов[599]. Тучкову, принявшему вместо Эртеля начальство над Мозырским корпусом, велено идти в Минск.

После переправы через Березину цель Наполеона состояла в поспешном достижении до Сморгон, где надеялся он найти запасы и хотел остановиться в следующем расположении: 1) сам Наполеон с гвардией в Сморгонах; 2) Вице-Король и Даву между Сморгонами и Молодечной, находясь в сообщении, влево, с перешедшим из Докшиц в Вилейку Баварским корпусом Вреде, а вправо открывая связь с Князем Шварценбергом и Ренье; 3) Виктору и Нею приказано было составлять арьергард, прикрывая зимние квартиры, где сохранившие оружие войска должны были хоть сколько-нибудь оправиться; 4) безоружным и больным, не останавливаясь, идти в Вильну; 5) из Молодечно Польскому корпусу Понятовского обратиться на Олиту, а всем спешенным кавалеристам на Мереч, где были кавалерийские депо и ремонты; 6) Жюно, с остатками Вестфальского корпуса, прикрывать движение безоружных, больных, Польского корпуса и безлошадных кавалеристов. Укрепления Вильны, начатые неприятелем по занятии ее в Июне месяце, велел Наполеон оканчивать со всевозможной поспешностью, как равно и заложенный там укрепленный лагерь. Находившемуся в Вильне Министру Иностранных Дел Маре и главному чиновнику, поставлявшему неприятелям продовольствие, предписано было выслать в Сморгоны сколько можно более хлеба, вина и мяса. Туда же приказано направить из Вильны все войска и команды, какие находились в Вильне и ее окрестностях, в том числе дивизию Луазона, корпуса Ожеро, которая незадолго перед тем пришла в Вильну из Пруссии, в битвах не участвовала и была в полном составе людей. Маршалу Ожеро, во все время похода расположенному в Пруссии, писано об отправлении к Неману стоявшей на Висле дивизии Геделе; Макдональду велел Наполеон не трогаться из окрестностей Риги, дабы пребыванием его в Курляндии показывать, что Наполеону еще не было крайней необходимости притягивать к себе все войска, отступлением его не обнажать Прусскую границу и тем не дать Русским войскам возможности вторгнуться в Пруссию. Напротив, Князю Шварценбергу и Ренье приказано было согласовать свои движения с движениями главной армии. Наконец писано к Маре о выпровождении, под благовидным предлогом, в Варшаву проживавших в Вильне с начала похода всех чужестранных Посланников и поверенных в делах, аккредитованных при Тюильрийском Дворе. Наполеон не хотел, чтобы дипломаты, приглашенные из Парижа быть свидетелями его побед и покорения России, увидели, в каком жалостном и карикатурном состоянии армия его должна была прийти в Вильну[600].

Надобно отдать справедливость бдительности Французской полиции. Во всем занятом неприятелями крае никто не знал о погибели Наполеоновой армии при отступлении из Москвы. Вильна была под преимущественным надзором полиции и долее всех оставалась в неведении о военных происшествиях. Когда услышали там о взятии Чичаговым Минска, то сначала испугались, но вскоре успокоились, прочитав в газетах, будто движение Дунайской армии совершенно сообразно с намерениями Наполеона и есть не что иное, как поставленная для нее западня. Всеми средствами, письменными и словесными разглашениями, старался Маре поддержать уверенность Литвы и Европы в постоянной поверхности Наполеона над Русскими, выдумывал небывалые успехи Французского оружия и представлял их блестящими победами. Желая придать более достоверности мнимым торжествам Наполеона, приказывал он отправлять молебствия о победах и давал праздники, являясь на них окруженный представителями союзных с Наполеоном Дворов.

О поражениях своего повелителя он совсем не упоминал или изображал их в искаженном виде. В то время, когда дорога от Москвы до Березины устлана была остовами Наполеоновых войск, данники его все еще трепетали при его имени, верили существованию Великой Армии, постыдное бегство ее считали за искусный отступательный маневр и снаряжали новые войска для ее подкрепления.

Не одних Поляков и не одни иностранные Дворы морочил Маре вымыслами лжи: он обманывал даже отдельных корпусных командиров, Макдональда, Князя Шварценберга и Ренье. И от них скрывал он поражения Наполеона, сообщая им самые успокоительные известия о главной армии. Потому ни один из сих генералов не принимал мер сблизиться с ней или помочь ей какими-либо движениями. Макдональд по-прежнему спокойно стоял в Курляндии, издали наблюдая Ригу. Рижский Военный Губернатор Маркиз Паулучи ограничил свои действия нападением на Фридрихштат; он хотел овладеть им, в намерении лишить Макдональда возможности делать набеги на Лифляндию и Псковскую губернию, на что, впрочем, неприятель ни разу не покушался и о чем даже не помышлял. В Фридрихштате находилось 800 Баварцев и 3 Прусских эскадрона. Атакованные, 3 Ноября, с двух сторон, они очистили город и отошли к Якобштату. Макдональд послал на другой день отряд вытеснить наших из Фридрихштата и велел Пруссакам атаковать Левиза, стоявшего при Даленкирхе, на позиции, представлявшей неприятелю удобность обойти ее. Левиз отступил и занял другую позицию, в 3 верстах позади первой и в 14 от Риги. Произведенное на нее, 4 Ноября, нападение было нерешительно и потому безуспешно. Пруссаки отступили; наши передовые цепи расположились вдоль Миссы, где изредка, при бесполезных обозрениях, перестреливались ведеты. Перестрелки были даже вредны. Йорк писал к находившемуся при Маркизе Паулучи, бывшему некогда Адъютанту Генерала Моро, Рапателю, что сшибки на передовых цепях по-пустому озлобляют войска, порождая в Русских и Пруссаках ожесточение, дотоле между ними не существовавшее. Вообще на всем пространном театре Отечественной войны не было места, где с открытия похода до его окончания действовали с большей вялостью, как под Ригой. В Петербурге и вообще в России совершенно охладели к маловажным известиям, заключавшимся в донесениях, оттуда привозимых, и перестали покупать печатные реляции о происходивших там действиях.

Что касается Князя Шварценберга и Ренье, то они, после бывшего, 4 Ноября, при Волковиске дела, шли за Сакеном к Бресту и Ковелю. Австрийцы преследовали его главными силами, только до Мухавца, но очень медленно, изнемогая под суровостью непогод. Довольный отдалением Сакена от главного театра войны к Бугу, Князь Шварценберг оставил против него Ренье у Бреста и Ружан и сам обратился назад, в погоню за Чичаговым, но дальше Слонима не пошел он по двум причинам: 1) за наступившими морозами, губившими в его корпусе много людей; 2) от совершенного неведения о Наполеоне. 12 дней не получал он известий о главной неприятельской армии, находившейся между Смоленском и Березиной и потерявшей сообщения с Вильной, прерванные нашими легкими войсками. Наконец пришло к нему от Маре письмо, отправленное по повелению Наполеона, тотчас после переправы через Березину. Маре уведомлял Князя Шварценберга, будто Наполеон одержал совершенную победу над Чичаговым и Графом Витгенштейном, взял у них 6000 пленных, разбил до такой степени Дунайскую армию, что в ней осталось под ружьем 7000 пехоты и 6000 конницы, прибавляя, что о Князе Кутузове нет слухов и главная Французская армия идет на зимние квартиры. «Император, – говорил Маре Князю Шварценбергу, – полагает чрезвычайную важность в наблюдении вашем за движениями главной армии и действовании в смысле нынешнего положения дел. По мнению Его Величества, быстрота ваших маршей должна иметь величайшее влияние на ход дел»[601]. Не понимая столь темного и двусмысленного повеления, Князь Шварценберг просил Маре объяснить: в чем должен состоять его маневр и какое было положение главной армии, ему совсем неизвестное. В ожидании ответа он не выступал из Слонима и только посылал разъезды к Новогрудку и Несвижу. Сакен стоял между Ковелем и Любомлем и не мог покуситься ни на какое предприятие против Ренье, имея мало войск. Во время отступления от Волковиска к Бресту получил он от Чичагова повеление отправить половину своего корпуса к Дунайской армии, бывшей тогда на марше из Минска к Борисову. Он послал требуемые войска с Эссеном, приказав ему идти на соединение с Чичаговым через Пинск, или Несвиж, или как обстоятельства позволят[602]. Эссен узнал на походе, что Пинск занят неприятелем. Не полагая себя довольно сильным пробиться через Пинск и не решаясь возвратиться к Сакену, что было противно данному ему повелению, повернул он направо, для соединения с Дунайской армией через Овруч и Мозырь. От стечения сих обстоятельств корпус его ослабил своим удалением Сакена, не мог поспеть на усиление Чичагова и шел от Пинска через Овруч к Припети, в то время когда наши армии были на марше в противную сторону, то есть от Березины к Вильне.

Оставим отдельные корпуса Макдональда у Риги, Князя Шварценберга в Слониме, Ренье и Сакена у Бреста и Любомля, Эссена на марше в Мозырь и обратимся на правый берег Березины к главным армиям. Движения их представляли, с одной стороны, стремительное бегство Французов, а с другой – быстрое за ними преследование и мщение праведного Неба, разразившееся над врагами. Весь день, последовавший за Березинскими сражениями, 17 Ноября, тянулись неприятели из Зембина к Камену, 18-го вышли из дремучих лесов и прибыли в Плещеницу. Тут, в открытых местах, не давали им ни на минуту отдохновения. 18-го Чаплиц с авангардом Дунайской армии сильно напирал на их арьергард, бывший сперва под начальством Нея, а потом Виктора, и отбил 7 пушек; 19-го, вместе с Графом Платовым, настиг он Виктора у Хотавичей, не дозволил ему расположиться на ночлег, как хотел было Виктор, сбил его с позиции и опять взял 7 орудий[603]. 20-го продолжал он гнать Французов. Пользуясь лесным местоположением, неприятели защищались, но обращены назад с потерей одной пушки; 21-го Чаплиц взял 10 орудий, и 22-го подвинулся к Молодечно, где был Наполеон. За Чаплицем выступили наши главные силы, скопившиеся у Березины. 22-го, в день приезда Наполеона в Молодечно, находились: Чичагов в Илии, Милорадович на марше из Юрьева в Радошкевичи, Граф Витгенштейн в Камене, Князь Кутузов, переправившийся 19-го через Березину, на марше из Раваниц в Шипяны. В Раваницах поручил Князь Кутузов главную армию Тормасову, приказав ему впредь до повеления продолжать движение на Раков, Ольшаны и Новые Троки, а сам вознамерился ехать через Косино и Радошкевичи, чтобы сблизиться с Чичаговым, Графом Витгенштейном и Милорадовичем. По 10 обывательских телег и 60 лошадей были выставлены на каждой станции. Взяв с собою небольшое число самых нужных офицеров, в трескучий мороз, отправился Князь Кутузов в средоточие отдельных армий для личного распоряжения их действиями, ибо они находились уже вблизи одна от другой. Фельдмаршал приехал на ночлег в Косино 22 Ноября, день достопамятный в Отечественной войне, когда Наполеон решился обнаружить перед целым светом неудачу своего нашествия.

Расстройство неприятельской армии в последнюю неделю бегства от Березины до Молодечно достигло до невероятной степени от наступившей вдруг жестокой стужи; с 16 Ноября постоянно было больше 20 градусов мороза. 22 Ноября едва можно было говорить; от холода спиралось дыхание. Стиснув зубы, враги шли и бежали в безмолвном отчаянии; ноги обвертывали попонами, ранцами, старыми шляпами, окутывали голову, лицо и плечи мешками, рогожами, окладывались сеном и соломой; добыть лошадиную шкуру почиталось за счастие. На дороге находилось немного уцелевших селений: все они при шествии неприятеля внутрь России, а после мародерами были, более или менее, ограблены, разорены, выжжены. Когда Французам пришлось бежать назад по дороге, ими опустошенной, то, завидя какое-нибудь строение, они спешили к нему, но дома были пусты, и в них раздавался лишь свист порывистых ветров. Не находя крова, неприятель жег на пути своем дома, клети, хлева, заборы, для того только, чтобы согреться хоть на одном ночлеге. На пожарищах лежали кучи солдат; приблизившись к огню, они не имели более силы отойти от него. Нам случалось заглядывать в полусгоревшие корчмы: посредине обыкновенно находился курившийся огонек, а вокруг на полу замерзшие неприятели. Ближайшие к огоньку еще шевелились; прочие, в искривленном положении, с судорожными лицами, лежали как окаменелые. У многих вместо слез выступала кровь из глаз, и потому без преувеличения можно сказать, что враги проливали кровавые слезы. Подобно теням бродили они по пепелищам и среди пустынь, где не было ни движения, ни жизни; опершись на деревья или сучья, шатались они на ногах; лишенные всяких пособий к облегчению страданий, в тщетной борьбе с смертью, падали без чувств, на безлюдных, снежных полях. Сами не зная куда, тащились иные по дорогам, с примерзшей к ногам соломой, с почерневшими от грязи ступнями, покрытыми ледяной корой, зараженными антоновым огнем. С отмороженными по колени ногами, окутанные в отвратительные ветошки, с закоптелыми от дыма лицами, небритыми бородами, дикими глазами, иные не могли ходить и ползали на руках. Многие приходили в бесчувственность, лишались слуха, языка и ума; как шальные, выпуча глаза, смотрели на наши войска и ничего не понимали. В беспамятстве ложились на горячие угли и погибали в огне, грызя себе руки, пожирая стерво и человеческое мясо. Вместо последнего прощального вздоха с жизнью испускали из уст клокотание замерзавшей пены.

Биваки были так же пагубны, как и сильные дневные марши. Приходя к ночлегу, изнеможенные, полузамерзшие, бросались вокруг огней; крепкий сон одолевал их, и жизнь угасала прежде, нежели потухали огни. Не всегда и на биваках находили неприятели успокоение, потому что их тревожили Донцы. При одном имени «Казак!» сдавались Французы или бежали дальше, искать другого уголка оледеневшей земли, где усыпление превращалось в сон вечный. Пленными уже давно у нас пренебрегали. Часто они отставали толпами от неприятельского арьергарда, шли навстречу нашим войскам, от которых целым тысячам пленных давали иногда не более двух, трех казаков, Башкирцев или поселян. Нередко бабы, одна впереди, другая позади, гнали дубинками стада Европейцев. Даже с ружьями шатались Французы между снежными сугробами, в стороне от дороги, но никто ими не занимался. Они подходили к нашим колоннам и бивакам, окутанные и скорчившиеся, как безобразные чучелы, слабым голосом вымаливая куска хлеба. Сострадание добрых Русских солдат превозмогало святое чувство мщения: они делились с врагами сухарями и чем могли. С благоговением надобно сохранить в памяти сию черту великодушия наших солдат и офицеров, отдававших последний кусок хлеба врагам, просившим пропитания. Господь Бог помянет в Царствии Своем эти крупицы милосердия. Как обыкновенно случается в общественных несчастиях, разность отличий, чинов, состояний исчезла: генералы и солдаты, господа и слуги пили гибель из одной круговой чаши. Свирепость судьбы уравняла всех и породила зло, ужаснейшее мороза и голода – неповиновение, неуважение к старшим. Один генерал подошел греться к огню, у которого сидели солдаты; они отогнали его, сказав: «Сам принеси полено!» С великим трудом и убедительными увещаниями удерживали людей в арьергарде; сделав несколько выстрелов из ружей и пушек, пехотинцы оставляли ряды, канонеры убегали от своих орудий. Решительно со всяким часом и во множестве увеличивалось число солдат, бросавших оружие, и офицеров метавшихся с безоружными толпами.

Перестали полагать себя принадлежащими армии, сила коей состоит в стройном соединении и согласии всех частей: каждый почитал себя за странника, застигнутого в пути бедствием и долженствующего искать собственного спасения всеми возможными средствами.

Безмолвный свидетель гибели войск, чувствуя свое бессилие отвратить ее, потому что человеку нельзя спорить с Богом, Наполеон убедился в невозможности исполнить принятое им после Березинской переправы намерение остановиться между Сморгонами и Молодечно, где он хотел привести армию в какой-нибудь порядок. Армия переставала существовать, разрушалась с такой неимоверной быстротой, что, не видя средств спасти ее и будучи при ней зрителем, не действователем, Наполеон занялся предположениями совсем другого рода: мыслью об отъезде из России. Вопрос: выгоднее ли ему отправиться в Париж для собрания новых сил или оставаться при издыхавших войсках, был, как будто мимоходом, невзначай, предложен им в разговоре, но для доверенных лиц послужил достаточным указанием тайных намерений его. Надлежало устранить одно затруднение: как показаться в Париже, когда все бюллетени не преставали пять месяцев трубить о победах Наполеона в России? Бюллетени были за нумерами. 19-й возвестил о занятии Москвы; последующие три содержали в себе исчисление найденных там запасов, снарядов и описание пожара. 23-й и 24-й истощались в похвалах Русскому климату. В 25-м Наполеон говорил, что он выступил из Москвы, но оставил гарнизон в Кремле и идет на зимние квартиры, но куда – еще неизвестно, однако во всяком случае в намерении стать ближе к Петербургу. 25-й бюллетень заключался следующими словами: «Погода прекрасная, как во Франции в Октябре, даже немного теплее, но в начале Ноября будет холодно. Все заставляет помышлять о зимних квартирах, особенно нужных для конницы; пехота поправилась в Москве и находится в отличном состоянии». В 26-м бюллетене, из Боровска, представлен обзор военных действий, разумеется, самым превратным образом; в окончании сказано: «12/24 Октября Император надеется выступить к Двине и занять там позицию, приближающую его к Петербургу и Вильне. Русские не могут надивиться погоде: видим солнце и ясные дни Фонтенеблоских прогулок. Мы находимся в чрезвычайно изобильном краю; его можно сравнить с самыми плодоносными странами Франции и Немецкой земли». В 27-м бюллетене, из Вереи, изображено сражение при Малоярославце и между прочим сказано: «Русская армия рассеяна; главная сила ее состоит из вновь пришедших с Дона полков». Потом две недели не издавалось бюллетеней, и 28-й был прислан из Смоленска, с объявлением, что началась зима, пало 3000 обозных лошадей и брошено до 100 зарядных ящиков. О дальнейшем отступлении армии не сказано было в нем ни слова, из чего в подвластных Наполеону и союзных с ним Государствах заключали о намерении его стать на зиму между Днепром и Двиной.

В редком доме во Франции, Германии, Италии и других землях не было разложенной на столе карты России. С живейшим любопытством тысячи следили за исполинским нашествием Наполеона, жаждая знать о людях, близких сердцу их, увлеченных завоевателем в дальний Север, куда обращались взоры всех и потому еще, что от успеха или неудачи в нашествии на Россию зависело будущее политическое и нравственное состояние нашего полушария. Истина происшествий была от всех сокрыта; знали ее только в Англии, посредством писем, получавшихся там из Петербурга, но сношения Англии с твердой землей, за исключением Испании и Португалии, были строжайше запрещены Наполеоном. Знали ее отчасти в Вене и Берлине, где, однако, не вполне верили нашим успехам, и, из страха к Наполеону, приходившие известия сохранялись Кабинетами как Государственная тайна. Оглашалось одно то, что хотел Наполеон делать известным, и потому до Ноября месяца верили победам, провозглашаемым бюллетенями. Торжество Русских, уничтожение Наполеоновых сил было еще тайной непроницаемой, но не могло долго оставаться сокровенным. Театр войны все ближе и ближе подходил к нашим западным границам, отчего иностранным Дворам облегчалась возможность получать настоящие сведения о происходившем. Тогда решился Наполеон выдать 29-й и последний бюллетень, в котором, не переставая утверждать, что он везде был победителем, изобразил он в резких чертах свои бедствия, выставляя причиной их исключительно суровость зимы. «Лошади, – говорил он, – погибали каждую ночь не сотнями, но тысячами; в несколько дней пало их до 30 000; кавалерия очутилась пешком, артиллерия и обозы без лошадей; надобно было бросать и истреблять большую часть пушек, снарядов и запасов; армии, столь прекрасной 25 Октября / 6 Ноября, нельзя было узнать 2/14 Ноября. Не имея конницы, нельзя нам было и за версту посылать разъездов; без артиллерии не имели мы возможности принять сражения и принуждены были отступать, уклоняясь от битвы, ибо по недостатку снарядов не могли мы желать боя. Притом надлежало занимать довольно большое пространство, без чего Русские могли обойти нас, и мы должны были идти в совокупности, не имея кавалерии, для составления связи между колоннами и разведываний о неприятеле. Такие неудобства и чрезвычайный, внезапно наступавший мороз сделали положение наше тягостным. Люди, не одаренные от природы достаточной силой пренебрегать всеми превратностями судьбы и счастия, лишились бодрости духа и веселости, помышляя только о напастях. Напротив, другие, имевшие более мужества, не изменились и находили новый род славы в преодолении предстоявших им трудностей. Видя по дороге следы злополучия нашей армии, неприятель старался воспользоваться нашим положением. Все наши колонны были окружены казаками; подобно Аравитянам в пустынях, они отхватывали обозы». Тут следует длинное, но самое ложное описание сражений под Красным и на Березине; в заключение сказано, что первая потребность для армии есть отдых и здоровье самого Наполеона не находилось никогда в лучшем состоянии. Последнее обстоятельство было весьма естественно. Наполеон не делил трудов с армией, ехал в карете, закутанный в шубу, каждую ночь спал на кровати, и, когда войска его пожирали человеческое мясо, он, по обыкновению, сытно обедал и пил свое любимое бургонское вино.

29-й, или, справедливее, похоронный, бюллетень Великой Армии должен был приготовить Европу к известию о несметных потерях Наполеона и отъезде его из России, к чему начал он тайно готовиться в Молодечно. Однако же он не отважился отправиться в путь, пока дорога в Вильну не была обеспечена прибытием войск, высланных по его приказанию к нему навстречу. Проведя сутки в Молодечно, похал он в Сморгоны, 23 Ноября, когда на пути из Раваниц в Радошкевичи Князь Кутузов прибыл для ночлега в Белоручей, откуда приказал разослать по губерниям следующее известие, любопытное и потому, что оно было напечатано в самый день издания Наполеоном 29-го бюллетеня: «Успехи Российской армии в преследовании неприятеля час от часа становятся разительнее и быстрее. Каждый шаг ее вперед есть победа, гибельная для врагов нашего Отечества, для врагов Европы. Теперь Россия представляет вселенной зрелище величественное, и смело можно сказать, что все племена, не выключая и тех несчастных рабов самовластия, которые вооружены против нее робостью и бессилием, ожидают побед ее, в надежде приобресть от них мир и благоденствие. С одной стороны, мы видим мужественную армию: полки ее не расстроены; воинов ее оживляет возвышенное чувство мщения за родину, за расхищение отеческих городов и сел, мщение за человечество; их оживляет слава. Они не знают изнурения, не терпят нужды, а если иногда и ощущают некоторый недостаток, почти неизбежный при стремительном преследовании врага, то сносят оный бодро, ибо имеют в виду победу. С другой – являются развалины страшного ополчения, в котором многочисленные нации иноплеменников соединены были воедино, дабы уничтожить могущественный народ в недре его отчизны. Их ободрял успех, но этот успех был обман. Один сильный удар привел в расстройство сильную громаду; бегут, преследуемые ужасом; им сопутствует голод; не имея пищи, принуждены в бешенстве отчаяния пожирать мертвых лошадей, принуждены, чему едва поверят современники, как дикие съедать своих изнуренных братий. Те дороги, по которым мечтали они возвратиться с добычей и торжеством, усеяны мертвыми их трупами. Раненые и больные брошены на пути в жертву голоду и холоду. Все сии несчастные, осужденные погибнуть вдали от своего отечества, на разных языках проклинают властолюбие, причиняющее их погибель. А те, которые остались еще под знаменами расстроенных полков, следуют за ними без мужества и надежды, слабы, потеряли доверенность к фортуне своего военачальника. Пушки их достаются в добычу сотнями; они сами сдаются целыми отрядами; бросают оружие при первом выстреле или сражаются из одного отчаяния. Таково положение двух армий, которыми теперь решится судьба толиких народов».

Возвратимся к военным действиям. Столь же поспешно, как от Березины, бежали неприятели из Молодечно до Сморгон, и столь же неутомимо преследовали их казаки и авангард Чичагова.

Желая дать толпам своим хоть на малое время возможность остановиться, Виктор держался с арьергардом у Молодечно, пока силы его позволяли, но он был сбит Графом Орурком, в тот день имевшим начальство над авангардом, и потерял 9 орудий. Посланные в разные стороны отряды наши забирали на проселочных дорогах обозы, казенные бумаги, частные переписки, заключавшие в себе семейные тайны и излияние сердечных чувствований, знамена, штандарты, пушки, пленных, между коими находились генералы, офицеры, чиновники различных управлений и всякого звания люди. Трофеям не было счета; число их беспрестанно увеличивалось. Мороз свирепел; бедствия неприятелей возрастали, и враги торопились, кто как мог, в Сморгоны, где, 24 Ноября, была главная квартира Наполеона.

Между тем, согласно повелениям Князя Кутузова, по разным направлениям подвигались вперед: Граф Витгенштейн, Чичагов, Милорадович и с главной армией Тормасов. Сам Фельдмаршал прибыл 24 Ноября в Радошкевичи и прожил там два дня. Получая поминутно отвсюду донесения об успехах передовых войск, травле и гибели Французов, он не предавался упоению победы и, всегда чрезвычайно осторожный, полагал, что Наполеон мог сделать еще напряжение последних сил и отважиться на крайнее средство – принять сражение под Вильной, с войсками, находившимися в сем городе, присоединив к ним корпуса Князя Шварценберга, Ренье и Макдональда. Для предупреждения такого покушения, не выходившего из области возможного, особенно со стороны неприятеля, каков был Наполеон, Князь Кутузов послал в Вильну лазутчиков, или, как он называл их, конфидентов, подробно узнать о положении и замыслах неприятеля. На случай, если показания их подтвердят заключение о намерении Наполеона принять сражение, Фельдмаршал сделал, 24 Ноября, следующие распоряжения: 1) Чичагову остановиться в Ошмянах и обождать приближения справа Графа Витгенштейна в Слободку, слева Тормасова, долженствовавшего в сем предположении идти из Ольшан в Тургеле. По сближении трех армий на указанные места двинуться им к Вильне и атаковать Наполеона. 2) Если неприятель, не останавливаясь при Вильне, будет продолжать отступление к Ковно, то армиям идти по-прежнему, данному им на Березине направлению, то есть: Чичагову в Вильно и дале, Тормасову в Новые Троки, Графу Витгенштейну в Неменчин[604]. Особенное внимание обращал Кутузов на Князя Шварценберга и Ренье, потому что корпуса их были многочисленны и хорошо сбережены. Еще прежде приезда своего в Радошкевичи велел он Сакену принять все меры к воспрещению им марша на Вильну и быть в сношении с главной армией, шедшей на Ольшаны и Новые Троки. Для содержания связи с Сакеном послан был отряд Графа Ожаровского. «Легко случиться может, – писал Князь Кутузов Сакену, – что вы не будете в состоянии препятствовать движению Князя Шварценберга на Вильну. В таком случае, оставаясь в ближнем наблюдении за движениями его и в сношении посредством Графа Ожаровского с главной армией, по мере усиления Наполеона корпусом Австрийцев, соединитесь с нами, и чрез то неприятель не может поставить нам преград в успехах наших»[605].

Приготовления к атаке Наполеона у Вильны оказались ненужными. Вскоре по приезде его, 24 Ноября, в Сморгоны, наполнилось местечко сие толпами бродяг. Наполеон приказал раздавать свезенный в Сморгоны провиант только имевшим оружие солдатам, но при самом начале раздачи безоружные бросились на магазины и ограбили их, в присутствии Наполеона. Беспорядок, буйство, своеволие сделались общими. Тогда же получено от Виктора донесение о невозможности более держаться с арьергардом. Вот собственные слова его из донесения к Бертье: «Бывшее в арьергарде 23-го числа дело есть последнее наше усилие. Войска арьергарда доведены до крайности, и остатки их в таком жалком положении, что я нахожусь принужденным ставить их дальше от неприятеля, избегая всякой встречи с Русскими. Я решился на единственное, остающееся мне средство спасения: продолжать отступление, и буду сегодня ночевать в 4 лье от Сморгон. Наши ведеты в виду Русских; вероятно, сегодня буду я столь же сильно преследуем, как вчера; думаю, что Его Величеству приличнее отъехать от нас далее»[606]. И начальник арьергарда не ручался более за безопасность главной квартиры, а в ней производился повсеместный грабеж! Наполеон положил не откладывать далее своего намерения выбраться из России. Путь казался ему безопасным, ибо он получил донесение о прибытии из Вильны в Ошмяны дивизии Луазона и двух конных Неаполитанских полков. 24 Ноября призвал он Мюрата, Бертье и начальников уже не существовавших корпусов: Вице-Короля, Даву, Нея, Мортье, Лефевра и Бессьера – и объявил им об отъезде своем в Париж, предварительно изложив в пространной речи политические и военные уважения, соделывавшие присутствие его во Франции необходимым, для удержания в повиновении Западной Европы и образования новой армии. Окончив речь, он поручил Мюрату главное предводительство над остававшимися в России войсками и снабдил его следующим письменным повелением: «Собрать армию в Вильне и держаться в ней, расположась на зимних квартирах между Вильной и Ковно. Австрийцам и Саксонцам стать на Немане и прикрывать Брест, Гродно и Варшаву. В случае наступления Русских и невозможности удержаться на правой стороне Немана, заслонить правым крылом Варшаву и, ежели можно, Гродно; прочим войскам стать на левом берегу Немана, сохраняя Ковно в виде мостового укрепления. Собрать большие запасы в Кенигсберге, Данциге, Варшаве и Торне. Все вывезти из Вильны и Ковно и тем облегчить наши движения; вещи наиболее ценные отправить в Данциг».

С сжатым сердцем прощались Маршалы с своим повелителем, оставлявшим их в самом отчаянном положении. Тем более скорбели они, что не имели никакой доверенности к способностям Мюрата: он давно уже лишился твердости духа и помышлял только о личном спасении из России. Поезд Наполеона состоял из взятых у какого-то помещика кареты и саней; в карете сел он сам с Коленкуром, намереваясь под его именем тайком проехать по Германии; в санях поместились Обер-Гофмаршал Дюрок и Генерал Мутон; на козлах кареты были один Польский офицер и Мамелюк, всюду сопутствовавший Наполеону со времени Египетского похода. В таком скромном поезде трудно было узнать того, кто в Июне возглашал: «Судьба России должна совершиться!» В 8-м часу вечера, при 28 градусах мороза, отправился он из Сморгон в Париж и ночью прибыл в Ошмяны, где стояла дивизия Луазона, накануне, 23-го, при самом вступлении в Ошмяны, атакованная отрядом Сеславина. Наши гусары ворвались с разных сторон в город, ударили врасплох на Французов, изрубили караул и между тем брандскугелями зажгли магазин. В суматохе бросились Французы из города, но потом остановились, заметив, что имеют дело с одной конницей. Сеславин должен был отступить, отошел верст на 10, к Табаришкам и здесь находился он в то время, когда Наполеон проезжал через Ошмяны. Наполеон мог своими глазами видеть зарево огней, разложенных в нашем отряде. Если бы разъезды Сеславина стояли тогда на большой дороге, чему, впрочем, препятствовал трескучий мороз, плен Наполеона был бы неизбежен. За 28 верст от Вильны, в Медниках, встретил Наполеон своего наперсника Маре и на вопрос его об армии отвечал: «Армии нет; нельзя назвать армией толпы солдат и офицеров, без обуви и одежды, в 26 градусов стужи всюду скитающихся для отыскания пищи и крова. Еще можно составить из них войско, если в Вильне найдутся продовольствие и одежда. Но главный штаб мой ни о чем не заботился, ничего не предвидел». Маре представил ведомость о состоянии огромных Виленских магазинов и уверял, что в Вильне армия ни в чем не будет иметь недостатка. Наполеон, с удивлением воскликнул: «Что вы говорите? Неужели это правда? Вы возвращаете мне жизнь. Убеждайте Мюрата в возможности держаться в Вильне, по крайней мере неделю; между тем пусть он соберет армию, сколько-нибудь устроит ее и продолжает отступление не в таком жалком состоянии». Наполеон посадил Маре с собою в карету и, не желая во время бегства своего быть узнанным в Вильне, объехал город и остановился для перемены лошадей на конце Ковенского предместья, в уединенном домике, вокруг которого все соседние строения были истреблены недавним пожаром. Тут простился он с Маре и, уезжая, сказал ему: «Надеюсь, вы успеете уговорить Мюрата; он может дать другой вид отступлению и спасти армию; объявите ему, что я на него полагаюсь»[607]. Потом, во всю прыть лошадей, понесся он в Ковно и, проведя в России 5 месяцев и 14 дней, на заре 26 Ноября, в праздник Святого Георгия Победоносца, вырвался беглецом из наших границ, недавно мечтавши отодвинуть их за Днепр, может быть и далее. Не прошло трех месяцев, и дерзкие мечты исчезли. Кончилось тем, что Наполеон Русскими штыками заживо вырыл себе могилу и остался после похода в Россию с опустошенной и разочарованной душой, с угасшим верованием в счастие и разрушенными победными грезами. Казалось, что в течение шестнадцати лет стяжал он огромную славу только для того, чтобы растерять ее в борьбе с Александром.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.