ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

Едва взошло солнце, как прямо по носу появились густые шапки дыма

— Это, несомненно, ушедший вперед Небогатов! — опустил бинокль командир. — Курс на дымы!

Расталкивая волны, «Ушаков» повернул на дым На бак набегала вода, из труб снопами летели искры, дрожал, как в лихорадке, корпус, но ход не увеличивался. Вскоре дым стал белеть, а затем и вовсе исчез с горизонта.

— Рулевой, держать норд-ост 23 градуса! — вновь распорядился командир броненосца.

Из воспоминаний капитана 2-го ранга А. Транзе: «Продолжая по возможности идти курсом NO 23°, уклоняясь в сторону от каждого замеченного на горизонте дыма, около часа или двух пополудни увидели на горизонте на носу силуэты примерно двух десятков японских кораблей. Стало ясно, что прорыв невозможен, а бой и гибель неизбежны. Командир повернул от неприятеля, от которого отделились для погони за нами два корабля. Мы стали готовиться к последнему бою: выбросили за борт оставшиеся от отражения ночных минных атак на верхней палубе и на мостике снаряды мелких скорострельных орудий, готовили из бревен плотики, чтобы к ним привязывать раненых, разнесли по кораблю спасательные пояса и иконки; команда и многие офицеры переоделись во все чистое и новое».

Спустился в каюту и Миклуха. Вскоре он снова вышел на мостик.

— Переоделся, даже побрился, теперь и умирать можно! — мрачно пошутил он, беря в руки бинокль.

Эту фразу командира запомнил один из оставшихся в живых офицеров.

Через полчаса вдалеке показался противник. То был отряд старых кораблей во главе с броненосцем «Чин-Ен», который рыскал в надежде добить поврежденные и отставшие русские корабли. Заметив русский броненосец, японцы взяли курс на него. Однако Миклуха, несколько раз поменяв курс и приведя преследователей за корму, скоро оставил их далеко позади.

— Хороша Маша, да не ваша! — смеялись повеселевшие матросы.

И вновь одинокий броненосец шел на Владивосток Через час с небольшим вдали опять показались японцы. Теперь это был крейсерский отряд адмирала Катаока. Опыт и мастерство командира снова спасли «Ушакова»: умело маневрируя, он и на этот раз уклонился от неприятеля. Опять впереди по курсу было чистое море, но напряжение не спадало.

В шестом часу утра из дымки вынырнул двухтрубный японский крейсер «Читосе». За ним следовал миноносец. Противники быстро сближались. На «Ушакове» пробили артиллерийскую тревогу.

— Если этот наглец посмеет вылезти на дистанцию залпа, мы раскатаем его, как Бог черепаху! — прикинул Миклуха, оценив боевые возможности неприятельского крейсера.

С крыши штурманской рубки, где располагались дальномеры, непрерывно давали дистанцию. Башни главного калибра мягко развернулись в сторону приближающегося неприятеля. Длинные хоботы орудий качнулись и застыли в ожидании команды. Но «Читосе», однако, сразиться с израненным броненосцем не решился. Несколько минут он шел параллельным курсом, а когда «Ушаков» развернулся и пошел на пересечку, «Читосе» резко отвернул и, дав полный ход, скрылся.

— Кишка тонка кулак на кулак! — смеялись теперь уже и офицеры.

— Погодите радоваться! — шикнул на весельчаков проходивший мимо Мусатов. — День еще только начинается!

Около одиннадцати часов утра вдали прогремело несколько выстрелов, но вскоре все стихло.

— Неужели это Небогатов? — гадали на броненосце. — Но ведь бой не мог быть таким скоротечным Неужели так легко прорвались?

Старший офицер Мусатов предложил было идти на выстрелы, но Миклуха отказался: что-то подсказало ему — этого делать нельзя.

— Со своим ходом мы за ними все равно не успеем, лишь ускорим собственную гибель. Остаемся на прежнем курсе!

Командир «Ушакова» и его старший офицер никогда не узнают, что их флагман к Владивостоку так и не прорвался. Случилось самое страшное. Застигнутый и окруженный на выходе из Цусимского пролива японским флотом, он сдался неприятелю… Произошло это утром 15 мая, когда «Адмирал Ушаков» еще искал ушедшие вперед небогатовские корабли…

Из воспоминаний капитана 1-го ранга А. Гезехезуса: «На рассвете 15 мал 1905 года, идя курсом N0 23, указанным вступившим в командование остатками флота контр-адмиралом Небогатовым, после тяжелого дневного боя 14 мая и бесчисленных ночных минных атак, броненосец береговой обороны "Адмирал Ушаков" очутился в полном одиночестве. Впереди по курсу были едва заметны дымы судов нашего флота. Получив в дневном бою 14 мая большую пробоину в таранном отделении, броненосец не мог развить хода в 12 узлов и за ночь сильно отстал; он был предоставлен самому себе, и поэтому не было никакой надежды догнать уходящие суда. Командиру предстояло самому решать, как действовать дальше. Положение было не из легких, так как существовала полная уверенность в том, что японцы приложат все усилия к тому, чтобы использовать свой успех до конца. Это подтверждалось тем, что на горизонте то и дело появлялись и исчезали дымы — очевидно, японских разведчиков. Командир не взял на себя решения такого сложного вопроса и поэтому созвал всех офицеров на военный совет в рубку под мостиком. На этом совете было единогласно решено выполнить последний приказ адмирала и следовать по назначению, то есть во Владивосток, избегая по возможности встречи с неприятелем Для этой цели решено было срубить стеньги, по возможности не дымить и уклоняться в сторону от всякого появляющегося дыма на горизонте; приблизиться к японским берегам и, располагая курсы вдоль этих берегов, вне видимости, постепенно подыматься на N. Эта последняя мера была принята в предположении, что бдительность японцев у своих берегов будет несколько меньше. В общем же, все, конечно, ясно сознавали, что выбраться благополучно из этой ловушки весьма трудно, но меры какие-то все-таки принимать необходимо. Все верили в опытность и энергию командира, доказавшего это на всем переходе от Либавы до Цусимы. И вот началась агония броненосца. Легли на курс к японскому берегу, хода больше 8 узлов нельзя было дать из-за пробоины в таранном отделении. По-прежнему появлялись на горизонте дымы, приходилось от них отводить, так что броненосец в итоге описывал какие-то зигзаги, очень мало приближаясь к намеченной цели».

Сразу после обнаружения противника «Адмирал Ушаков» повернул на юг, и японцам пришлось его догонять. Только около 17 часов дистанция уменьшилась до 80 кабельтовых. В 16 часов 50 минут контр-адмирал Симамура, следуя полученному от адмирала Того приказанию, распорядился поднять сигнал по международному своду: «Ваш флагман сдался, предлагаю Вам сдаться». Одновременно на «Ивате» взвились боевые стеньговые флаги.

— Драться, пока хватит сил, а потом уничтожить броненосец.

С приближением противника пробили боевую тревогу. Давая поручение священнику на случай своей гибели, мичман Дитлов не мог сдержать волнения. Отец Иона, поняв состояние молодого офицера, заверил его:

— Хорошо, все сделаю, если Бог спасет, а ты успокойся, а то команда увидит.

Понимая, что этот бой будет для них последним, офицеры и матросы прощались друг с другом.

Последний броненосец русского флота упрямо шел вперед, на Владивосток. Несколько раз он успешно уклонялся от многочисленных японских отрядов, бродивших в поисках легкой добычи.

Из воспоминаний капитана 1-го ранга Л. Гезехезуса:«…Напряженное состояние продолжалось до обеда, когда во время церемонии погребения нескольких убитых в дневном бою 14 мая за кормой появился дымок быстро нагоняющего нас судна. По прошествии весьма непродолжительного времени обозначился силуэт, по-видимому, легкого крейсера типа "Читозе". Скрыться от него не было никакой возможности. Пробили боевую тревогу и повернули на сближение с ним Крейсер быстро приближался, и командир приказал открыть огонь. После залпа 10-дюймовой башни он круто повернул и так же быстро исчез. Эта встреча окончательно рассеяла всякие иллюзии возможности благополучно достичь намеченной цели, то есть прорыва во Владивосток.

Обеденное время прошло сравнительно спокойно. В кают-компании собрались все свободные офицеры во главе со старшим офицером капитаном 2-го ранга Александром Александровичем Мусатовым. Покойный Александр Александрович был удивительно спокойный человек. Держал себя во всех случаях ровно и невозмутимо. Никакие обстоятельства, кажется, не могли его вывести из себя. Его хладнокровие, распорядительность весьма благотворно действовали на подчиненных ему людей. Одно его присутствие поддерживало бодрое состояние духа даже у людей, не обладающих достаточно крепкими нервами.

На этом последнем обеде старший офицер, наливая себе рюмку водки, произнес: "Ну, покойнички, выпьем!" Через несколько часов эти слова оказались для него самого и некоторых из присутствующих пророческими, но в тот момент все приняли их как шутку и единодушно потянулись чокнуться с Александром Александровичем. В душе же каждый, я не сомневаюсь, был уверен, что старший офицер был прав. Обед прошел, в общем, довольно оживленно.

После обеда я пошел в каюту отдохнуть, так как чувствовал себя после пережитого совершенно разбитым. Через весьма короткий промежуток времени, насколько мне помнится, около половины второго дня, я был разбужен окриком лейтенанта Т.: "Вставай, Петрович, опять дымы, пробили боевую тревогу". Я немедленно вскочил и побежал на мостик.

На этот раз вся зюйд-вестовая часть горизонта была заволочена дымами. Сомнений никаких — это могла быть только неприятельская эскадра. Однако дымы эти, видимо, не приближались, а как бы держались на определенном расстоянии. Затем казалось, что от всей массы дымов отделились два и начали движение в направлении к нам. Постепенно открывались рангоут, трубы и, наконец, силуэты двух быстро идущих на нас судов».

В половине четвертого пополудни по носу «Ушакова» показались Первый и Второй японские броненосные отряды под флагами адмиралов Того и Камимуры.

— А вот и главный самурай пожаловал, ишь, дымит в полнеба, во всю прыть чешет! — вздохнул старший артиллерист, усаживаясь в кресло управляющего стрельбой. И уже рассыльным: — Опросить командиров башен и плутонгов о готовности к открытию огня. Главная цель — флагман Того «Миказа». С него и начнем

— Пусть себе наяривают. Ловушка еще не захлопнулась. Адмирал Того, как всегда, ошибся в расчетах, и мы своего шанса теперь не упустим! — отозвался Миклуха. — Рулевой, право пятнадцать! Будем уклоняться!

И снова командиру «Ушакова» удалось почти невероятное — обмануть самого Того и весь японский флот, следовавший с ним! Вскоре неприятельские броненосцы остались далеко позади, долго еще пачкая горизонт грязным дымом

Но Владимир Николаевич особо не радовался. Слетев по трапу, он вбежал в штурманскую рубку и вместе со штурманом дырявил измерительную карту, прикидывая все возможные варианты действий неприятеля. Затем вызвал к себе Мусатова,

— Александр Александрович, до выхода из пролива нам остается не больше двух часов, а там ищи ветра в поле, там японцам нас не достать, это я вам говорю как старый дальневосточник. Будем уходить к берегам Японии, там-то уж нас искать не будут. Все должно решиться в эти два-три часа. Обойдите посты и попросите людей от моего имени постараться, как никогда

— Того наверняка сейчас наводит на нас телеграфом ближайшие крейсерские отряды! Это его последний шанс догнать броненосец! — заметил Мусатов, уходя.

— Разумеется, — кивнул Миклухо-Маклай. — И если бы у нас не разбило во вчерашнем бою беспроволочные телеграфы, вполне можно бы подслушать их болтовню и отвернуть в сторону. Но, увы, чего нет, того нет!

Вспоминает один из членов экипажа броненосца: «Больной, с издерганными походом нервами… Владимир Николаевич с самого начала боя, еще 14 мая, вел себя безукоризненно, не проявив ни малейшей робости или сомнения. Невзирая на все несчастные для нас условия, он твердо решил, что имя старика Ушакова не будет запятнано и русский флаг на броненосце его имени опозорен не будет…»

Постоянно меняя курс, «Ушаков» спешил вырваться из узкого Цусимского пролива.

— Господи, пошли туман! — молили офицеры и матросы. Но солнце, как назло, светило вовсю, и видимость была великолепная.

Сзади на горизонте появились два дымка. Сначала чахлые и еле заметные, они быстро увеличивались, становясь все гуще и больше.

Скоро с ходового мостика можно было разглядеть броненосный крейсер «Ивате», а за ним однотипный «Якумо». На каждом—по четыре новейших восьмидюймовых орудия с дальностью стрельбы, перекрывающей дальность «ушаковских» пушек почти вдвое, и по двенадцать шестидюймовых. Оба играючи дают двадцать узлов с лишним. Водоизмещение каждого в два раза больше, чем у «Ушакова».

— Недурно, кто толк понимает, — бросил сам себе Миклуха озабоченно. И скомандовал: — К бою!

Артиллерийская тревога была пустой формальностью. Все уже давно разбежались по боевым постам. Но боцманские дудки уже тревожно пели «все по своим местам» — сигнал, от которого начинали чаще биться сердца.

— Японские пушки лупят по 75 кабельтов! — присвистнул старший артиллерист, заглянув в справочник. — Нас спасет только кратчайшая дистанция боя!

— Вот когда и проявились наши «неудачной серии выделки» пушечки! — в сердцах сплюнул за борт Владимир Николаевич. — Сюда бы того умника, что бумажечку эту подписал! Посмотрел бы я сейчас ему в глазки!

Спустя полчаса японские крейсера напили тихоходный броненосец…

Позднее будет установлено точное соотношение сил в том неравном бою. «Ушаков» мог противопоставить японцам лишь свои четыре 10-дюймовые орудия с малой точностью стрельбы и дистанцией шестьдесят три кабельтова (по проведенным полигонным расчетам, а на деле еще меньше) и четыре 120-миллиметровых орудия. Их дальность была еще меньше — пятьдесят кабельтов. Таким образом, японцы превосходили поврежденный «Ушаков» как минимум в пять раз!

Из воспоминаний капитана 2-го ранга Л. Транзе: «Японские крейсеры "Иватс" и "Якумо", идя большим ходом, сходящимся курсом, шли на сближение. На головном из них был поднят какой-то длинный сигнал. На броненосце пробили боевую тревогу. Когда японские крейсеры, находясь сзади нашего правого траверза, были в пределе дальности наших орудий (63 кабельтова), командир приказал дать залп. Крейсеры на наш огонь не ответили. К нашему удивлению, на фок-мачте головного крейсера "Ивате" мы увидели большой русский коммерческий флаг, и, только разглядев вымпел переговоров по международному своду, поняли, что сигнал относится к нам».

На фалах головного «Ивате», идущего под флагом контр-адмирала Самимуры, взвился сигнал Сигнальщики, лихорадочно листая международный свод сигналов, быстро отыскали нужное сочетание.

— Быстрее, быстрее, — торопил их командир. И обернулся к старшему артиллеристу. — Вы готовы к открытию огня?

— Готов, Владимир Николаевич! — отозвался тот весело. Штурман Максимов тем временем, забрав у сигнальщиков

книгу, читал флажный семафор:

— Советую сдать корабль…

— Хватит! — резко оборвал его Миклухо-Маклай. — Остальное нам знать не надо! Открыть огонь!

Полный же текст семафора выглядел так: «Советую сдать корабль. Ваш флагман уже сдался».

Из воспоминаний капитана 2-го ранга А. Транзе: «Когда доложили командиру разобранную часть сигнала: "Советую вам сдать ваш корабль…" и увидели, что есть еще и продолжение сигнала, командир сказал: "Ну, а продолжение сигнала нам знать и не надо" и приказал не подымать "до места" ответное "Ясно вижу", чтобы, продолжая сближаться, крейсеры подошли еще ближе. Когда же дистанция уменьшилась до возможной действенности нашего огня, командир приказал поднять ответ до места, а со спуском его снова открыть огонь».

Ударили пушки «Ушакова». Бой начался. Не ожидавшие столь решительного отпора после сдачи небогатовского отряда, японцы долго не могли пристреляться. Умело маневрируя, командир все время сбивал им наводку.

Вот получил подряд несколько попаданий и отвернул в сторону на некоторое время «Ивате». Вот завилял на курсе, объятый пожаром, «Якумо». Русские пушки били безостановочно. Точность их огня была поразительна, и это при их-то низком качестве! Долгие месяцы напряженной учебы и тренировок не прошли даром.

Из воспоминаний капитана 1-го ранга А. Гезехезуса: «Взоры всех были напряженно направлены на эти суда. Кто-то крикнул: "Да это наши крейсеры!" Крик ошеломляюще подействовал на всех. Многие бурно стали выражать свой восторг. Но это продолжалось недолго. Вскоре стало ясно, что это неприятельские крейсеры. Восторг сразу исчез, лица стали сосредоточенными, и взоры всех обратились на своего командира. Командир спокойно, без признаков малейшего волнения, рассматривал в бинокль приближающиеся суда. На переднем крейсере взвился большой сигнал. "Ответ до половины, разбирайте сигнал", — приказал командир. По боевой тревоге все разошлись по своим местам. Перед этим командир приказал всем нам озаботиться, чтобы у всех людей были приготовлены спасательные средства. По приходе в башню я сейчас же приказал расшнуровать койки и по числу прислуги башни взять на каждого по пробковому матрацу. Минному офицеру лейтенанту Жданову командир приказал заложить подрывные патроны на случай взрыва броненосца, что и было им исполнено. Под циркуляционные помпы были заложены патроны. Все эти распоряжения ясно показывали, что командиром заранее было принято совершенно определенное решение. Никакого другого выхода из положения он, вероятно, не видел.

В это время суда, оказавшиеся броненосными крейсерами 1-го класса "Якумо" и "Ивате", быстро приближались. Расстояние около 50 кабельтовых, когда удалось разобрать первую половину сигнала, поднятого по международному своду. "Предлагаю вам сдать ваш корабль…" — разобрал старший штурман лейтенант Максимов и доложил командиру. Ни минуты не задумываясь, резко приказал командир: "Дальше разбирать не надо, долой ответ, открыть огонь!" Не ожидавшие такого отпора японцы неосторожно приблизились и поплатились за это, получив залп 10-дюймовой башни в борт. Это наше первое попадание показывали нам японские офицеры на крейсере "Якумо". Снаряд ударил в борт крейсера впереди кормового левого трапа, сделав в борту отверстие по своему калибру, и затем разорвался внутри на семь кусков, не причинив судну серьезного повреждения, но убив два-три десятка японцев.

Быстро слетел сигнал, крейсеры повернули и еще быстрее стали удаляться от маленького дерзкого противника, предпочитая иметь с ним дело на безопасном для себя расстоянии, несмотря на огромное преимущество в артиллерийском вооружении, скорости хода и моральной поддержке в виде большого количества дымов на горизонте. Во всякий момент они могли получить оттуда действенную помощь. Наш же маленький броненосец был совершенно одинок и мог рассчитывать только на свои четыре 10-дюймовые орудия и 8-узловый ход. Надо еще к тому добавить, что у наших орудий гидравлические установки (предельный угол возвышения которых был 18°), что соответствовало дальности полета 53 кабельтовых; японцы же свободно стреляли с 70 кабельтовых. Но не таков был капитан 1-го ранга Миклуха, чтобы эти обстоятельства могли поколебать его понятия о своем долге и чести Андреевского флага. Он все время старался сблизиться с противником и ни на секунду не прекращал боя.

Колоссальная разница в ходе, конечно, давала полную возможность японцам легко парализовать эти намерения командира. Они свободно удерживали расстояние 70 кабельтовых и действовали своими орудиями, как на учении, без малейшего для себя риска. Наши снаряды давали большие недолеты. Между тем японцы быстро пристрелялись, у них начались сплошные попадания. В 120-миллиметровой батарейной палубе начался пожар. Загорелось несколько приготовленных беседок с 120-миллиметровыми патронами, появились подводные пробоины».

Получив сдачи, крейсера отскочили в сторону и некоторое время крутились вдалеке, не зная, что предпринять. Затем Самимура изменил тактику. Оба крейсера отошли на предельную дистанцию стрельбы своих орудий и начали безнаказанно расстреливать русский броненосец. Наши орудия давали теперь лишь одни недолеты. Положение «Ушакова» сразу же стало безнадежным. Ни скорость хода, ни дальность стрельбы его орудий не оставляли теперь ни одного шанса на успех. Броненосец то и дело дергался, как в судороге, при попадании неприятельских снарядов. Загорелась обшивка корпуса и матросские рундучки на жилой палубе…

— Обе вперед полный! — скомандовал Миклуха. Подобного история морских сражений еще не знала!

Избиваемый, обреченный на гибель корабль шел в свою последнюю атаку. Вид его был ужасен: из рваных дыр борта вырывались фонтаны огня, на палубе гулял пожар, рушились мачты и шлюпбалки. И враг побежал.

— Ага, не нравится, желтопузый, получи еще в разлуку! — кричали в азарте артиллеристы, отскакивая от стреляющего орудия.

Японцы, не подпуская к себе русский броненосец, снова отбежали в сторону от него и продолжали обстрел.

От попадания осколка полетел механизм гидравлической горизонтальной наводки носовой башни.

— Что делать? — в запале кричал командир башни лейтенант Тыртов (сын бывшего морского министра России).

— Вращайте вручную! — крикнули ему с мостика. Вращая башню, артиллеристы вели огонь по неприятелю. Из воспоминаний бывшего офицера «Ушакова» А.А. Транзе: «Несколько раз был он (Андреевский флаг. —В.Ш.) сбит во время боя, но стоявший под флагом часовой строевой квартирмейстер… Прокопович каждый раз вновь поднимал сбитый флаг. Когда разрешено было спасаться, старший артиллерийский офицер Николай Николаевич Дмитриев в мегафон крикнул с мостика Прокоповичу, что он может покинуть свой пост, не ожидая караульного начальника или разводящего, но Прокопович, стоя на спардеке вблизи кормовой башни, вероятно, оглох за два дня боя от гула выстрелов и не слыхал отданного ему приказания. Когда же к нему был послан рассыльный, то он был уже убит разорвавшимся вблизи снарядом».

Прямым попаданием разбило правое носовое 120-миллиметровое орудие, вспыхивали все новые и новые пожары. А затем сразу два попадания, и каких! Первое — под носовую башню, второе — под кают-компанию, разворотившее весь правый борт. Броненосец стал угрожающе заваливаться вправо. Крен рос с устрашающей быстротой. На исходе был боезапас Но «Адмирал Ушаков» не сдавался, достреливая последние снаряды.

Из воспоминаний капитана 1-го ранга Д. Тыртова: «Стало светать. Море пустынно, мы совершенно один. В шесть часов за нами показался крейсер "Митозе". Дали залп из кормовой башни. Хотя расстояние было большое, и снаряды легли крупным недолетом, японец скрылся. К полудню в разных местах горизонта стали показывался дымки. Как ни старались мы уйти от них, они появлялись вновь, преграждая нам путь. Мы были окружены. В последний раз собрались мы все вместе за обедом, в кают-компании. Адмирал Ушаков, как всегда, был среди нас. Его глаза на этот раз смотрели как никогда прежде — ласково и вместе с тем грустно. Около четырех часов дня справа показались силуэты двух мощных японских броненосных крейсеров — "Ивате" и "Якумо". Выхода для нас не было: 19 000 тонн против 4000, 34 орудия против восьми, 21 узел против семи. Они могут нас расстреливать, как на учении, без всякого для себя вреда На "Ивате" поднят по международному своду сигнал. Приподняли "ответный", стали разбирать: "Предлагаю вам сдаться, так как…"

— Спустить ответный, открыть огонь из десятидюймовых орудий и батарей, продолжение сигнала нам знать нечего, — крикнул командир.

Первые снаряды дали большие недолеты. Тщетно пытался "Ушаков" сблизиться с неприятелем: тот, пользуясь преимуществом в ходе и дальнобойностью своих орудий, держал выгодное для себя расстояние. В "Ушакова" начались попадания: взорвались три беседки 120-миллиметровых снарядов, начался пожар, остановились разбитые осколками обе машины. Падали убитые, раненые спешили перевязаться и вернуться на свои места. Отец Иона вместе с доктором и фельдшером делает перевязки. Гибель, все это понимали, неизбежна. Перебиты фалы и грот-стеньги. Капитан 1-го ранга Миклуха приказал поднять Андреевские флаги на ноках. Разрывом снаряда уничтожен гидравлический привод носовой башни, которой я командовал. Ее приходилось вращать вручную. Скоро она принуждена была прекратить огонь — ее больше нельзя направить на неприятеля. Несколько снарядов упало у ватерлинии. Вода устремляется в образовавшиеся пробоины».

— Переборки не держат! — докладывали механики. Вслед за носовой башней замолчала и кормовая башня

главного калибра, стволы ее орудий черпали воду. Огонь вела только последняя, 120-миллиметровая пушка, но и ее снаряды падали с большим недолетом.

«Все, — глухо сказал Миклуха самому себе. — Корабль погибает, теперь надо думать о людях».

Он обернулся к стоявшим рядом офицерам:

— Застопорить машины! Затопить бомбовые погреба! Подорвать циркуляционные помпы и открыть кингстоны!

Команде спасаться! Первыми грузить раненых! — Миклуха обвел взглядом находящихся в боевой рубке:

— Всех благодарю за службу. Прощайте!

Только сейчас все обратили внимание, как постарел и осунулся за последние два дня командир, как поседела голова, а по лицу пролегли глубокие и многочисленные морщины.

Для ускорения гибели трюмный механик Джелепов с хозяином трюмных отсеков Шагигалеевым затопил патронные и бомбовые погреба. Вода хлынула в машинное отделение через открытые кингстоны и подорванные циркуляционные насосы. «Ушаков» остановился и начал быстро крениться на правый борт. Японцы огня не прекращали.

— Ну, гады, держитесь! — обозлился выскочивший на ют мичман Дитлов. Вместе с комендорами Максимом Алексеевым и Матвеем Шишкиным он бросился к 120-мм пушке и выстрелил. «Адмирал Ушаков», погружаясь носом в воду, лег на правый борт.

Из воспоминаний капитана 2-го ранга А. Транзе: «Японские крейсеры, пользуясь своим огромным преимуществом в ходе и большей дальнобойностью своих орудий, отойдя за пределы досягаемости наших снарядов, открыли огонь по броненосцу. Так начался наш последний, неравный бой. Вскоре же начались попадания в броненосец, появились пробоины, вспыхнули пожары. Наши снаряды ложились безнадежно далеко от неприятеля. От пробоин образовался крен, выровнять который из-за перебитых труб отливкой системы не представлялось возможным. Крен на правую сторону все увеличивался, а из-за крена дальность полета наших снарядов все более и более уменьшалась. Этим обстоятельством пользовались японские крейсеры, подходя все ближе и ближе к броненосцу. Наконец, как следствие крена, заклинились обе башни. Одно из двух 120-миллиметровых орудий правого борта было разбито, загорелись снаряды в беседках на верхней палубе. Действовало только одно оставшееся 120-миллиметровов орудие для подбодрения команды и… "на страх врагам". Японские крейсеры, видя, что наш огонь почти совсем прекратился, подойдя почти вплотную, в упор расстреливали броненосец из всех орудий (на обоих крейсерах 8 — 8-дюймовых и 30 — 6-дюймовых). Тогда командир приказал открыть кингстоны и взорвать трубы циркуляционных помп и, не делая "отбоя", разрешил команде спасаться "по способности", бросаясь в море. Все шлюпки были разбиты или сгорели».

Пренебрегая собственными жизнями, члены экипажа без всяких раздумий шли на помощь друг другу. Вот крупнокалиберный японский снаряд разорвался о броню носовой башни. Стоявший неподалеку офицер был сброшен взрывной волной за борт. Увидев это, сигнальщик Агафонов, которому офицер незадолго перед этим отдал свой спасательный круг, не раздумывая, бросился за ним с высоты верхнего мостика. Минный офицер лейтенант Борис Жданов помогал судовому врачу Бодянскому за кормовой башней привязывать раненых к плотикам и койкам, спускать их в воду. Когда работа была окончена, Бодянский обратил внимание, что Жданов без спасательного пояса.

— Что же, Борис Константинович, у вас ничего нет? — спросил озабоченно.

— Я лее всегда говорил, что в плену никогда не буду! — махнул тот рукой и, сняв фуражку, направился по трапу на офицерскую палубу.

Из воспоминаний капитана 1-го ранга А. Гезехезуса: «После получасового боя становилась совершенно ясной бесполезность сопротивления, продолжение которого грозило бесполезной гибелью всего личного состава. Для спасения хотя бы части этого состава командир приступил к выполнению заранее принятого решения, то есть к потоплению корабля. Было приказано прекратить огонь, старшему механику открыть кингстоны, минному офицеру взорвать подрывные патроны, людям лее спасаться.

Через несколько минут броненосец сильно накренился на правый борт, люди стали бросаться в воду. Старший офицер, обегая последний раз низы, снял часового у денежного сундука, который, выполняя свой долг, не покидал поста без приказания. Минный офицер лейтенант Жданов, исполнив приказание командира, отказался спасаться и спокойно спустился вниз. Старший офицер капитан 2-го ранга Мусатов, пробегая по спардеку, был смят сорвавшимся с ростр баркасом Офицеры бросались в воду последними. Часовой у флага по боевому расписанию боцманмат Прокопович был разорван на части снарядом, и остатки его, в виде кровавой массы, лежали на посту. До этого он бессменно простоял все бои на своем посту. Спокойные распоряжения командира действовали на всех ободряюще, и не было никакой паники.

Приведу несколько примеров, доказывающих отсутствие какой бы то ни было паники. По моем выходе из башни в последний момент, когда крен броненосца стал уже критическим, я увидел, как из спардека осторожно выносили на шканцы тяжелораненого, положили на палубу и начали обвязывать его пробковыми матрацами. Когда все возможное было сделано, мы его перекрестили и бросили за борт. Впоследствии этот раненый был спасен и, кажется, даже выжил

На баке произошла трогательная сцена. Стоял наш батюшка отец Иона с юным фельдшером, почти мальчиком. Этот последний почему-то мешкал и не решался броситься в воду. На вопрос батюшки, отчего он медлит, он ответил, что забыл в каюте образок — благословение матери — и не знает, как ему быть. Раздумывать было некогда, но батюшка все-таки ему сказал: "Если благословение матери, то попытайся достать, Бог поможет". Быстро фельдшер исчез, слова батюшки побороли в нем колебания, и через весьма короткий промежуток времени он с сияющим, счастливым лицом появляется на верхней палубе с образком в руках. У меня же в башне произошел комичный эпизод. Еще до Цусимского боя я по совету судового врача взял в башню бутылку коньяку, на случай поддержать силы раненых. Бутылку эту я сдал башенному артиллерийскому унтер-офицеру с приказанием хранить се до моего распоряжения. Во время дневного Цусимского боя, ночных атак и последнего нашего боя я и все в башне совершенно забыли об этой бутылке. В последний момент, когда часть прислуги уже выскочила из башни, артиллерийский квартирмейстер обратился ко мне с вопросом: "Ваше высокоблагородие, а как же быть с коньяком?" Ошеломленный таким неуместным вопросом, я ответил: "Какой там коньяк, брось его к черту, нельзя терять ни минуты". "Никак нет, разрешите прикончить?" "Ну, быстро, всякая задержка может стоить нам жизни". В момент вылетела пробка, появились кружки. Оставшиеся в башне "прикончили" бутылку, и все благополучно выскочили на палубу и выбросились за борт. Я думаю, что этот глоток коньяку оказал впоследствии даже некоторую пользу, ибо я сравнительно легко перенес трехчасовое плавание в 11-градусной воде».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.