5. Реальности стратегической обстановки и динамика подходов Вашингтона к разрешению европейских вопросов с Москвой

Исходя из все более активного участия СССР в решении вопросов послевоенного устройства Европы, обозначившегося во второй половине 1944 г., быстрого продвижения Красной армии по территории ряда европейских государств, перед Вашингтоном все настойчивей вставал вопрос – имелись ли еще возможности повлиять на позицию СССР в европейских делах с помощью экономического воздействия. Другими словами, оставались ли у Рузвельта и его окружения те самые козыри, о которых шла речь в 1941 году, а именно – возможность ограничить сферу влияния Москвы в освобожденной Европе, обещая ей помощь в восстановлении разрушенного хозяйства, необходимые займы и благоприятное разрешение вопроса о репарациях со стран-агрессоров. В Вашингтоне прекрасно понимали, насколько важным для Москвы является этот вопрос. В телеграмме в Госдепартамент США от 16 октября 1944 г. Гарриман отмечал, что «сомневается в том, чтобы советское правительство имело какие-либо скрытые мотивы в своей репарационной политике. Советское правительство четко настроено на то, чтобы быстро получить с Германии и ее сателлитов все, что окажется возможным для того, чтобы, по крайней мере, покрыть часть потерь, понесенных СССР в результате оккупации его территорий, где разрушения были наиболее тяжелыми»²⁷². Вопрос о величине репараций, предназначенных для СССР, не раз поднимался в переговорах между союзниками.

Рузвельт не терял надежды достичь со Сталиным разрешения территориальных и политических вопросов на основе компромисса (в том числе в вопросе о Польше), желая сохранить за собой возможность политического маневра как в ближайшей перспективе, так и в отдаленном будущем. Осенью 1944 г., смирившись, что восточная граница Польши будет проходить по линии Керзона, он, прежде всего, учитывал фактор предстоящих в ноябре президентских выборов и, соответственно, голоса американцев польского происхождения. Еще в Тегеране в разговоре со Сталиным Рузвельт говорил о 6–7 миллионах американцев польского происхождения, голоса которых ему очень важны. Д. Доенек ставит под сомнение эту важность, считая, что она сильно преувеличена. По его словам, «в Соединенных Штатах проживала едва половина от указанного президентом числа поляков, и, более того, многие из них не обладали избирательными правами. В то же время Рузвельт, упирая на свои внутриполитические проблемы, старался оттянуть то, что он считал нежелательной договоренностью»²⁷³. Однако здесь трудно согласиться с историком. Даже скорректированная цифра выходцев из Польши представляется весьма внушительной. Американцы польского происхождения были способны оказать воздействие на внутриполитическую обстановку в стране не только собственными голосами, но и влиянием на общественное мнение других групп американцев. Кроме того, граждане США, имевшие польские корни, были членами Конгресса, различных правительственных и общественных учреждений, от которых зависело нормальное функционирование аппарата государственной власти. Интересное замечание по этому вопросу приводит один из переводчиков Сталина В.М. Бережков. Он вспоминал, что «произошло нечто странное». В октябре 1944 г. президент неожиданно порекомендовал премьеру эмигрантского правительства, посетившему Вашингтон накануне отъезда на переговоры в Москву (происходивших во время визита в СССР У. Черчилля. – М.М.), «оттянуть любое урегулирование о границах». Со своей стороны, госсекретарь США Э. Стеттиниус разъяснил полякам, что хотя в настоящий момент американцы не могут занять твердую позицию против СССР, «в недалеком будущем политика Вашингтона изменится, вернется к своим основным моральным принципам и сможет сильно и с успехом поддержать Польшу». После выборов в ответ на телеграмму польского премьера, бывшего в то время в Москве, с просьбой поддержать позицию лондонских поляков в вопросе о границах, Рузвельт 17 ноября сухо сообщил С. Миколайчику, что США поддержат любую договоренность, которую польское эмигрантское правительство достигнет с Советским Союзом²⁷⁴.

Весьма ценную информацию о внешнеполитических суждениях американского президента в конце 1944 г. и о его видении будущего развития ситуации в Восточной Европе содержит меморандум посла США в Москве А. Гарримана о встречах с президентом между 24 октября и 18 ноября 1944 г.²⁷⁵ Американский посол наконец осуществил свое желание высказать президенту наболевшие проблемы взаимодействия с СССР, выслушать его мнение и создать для себя более полное представление об американской стратегии в отношениях с Москвой. Ряд замечаний самого Рузвельта, записанные послом, а также его личные впечатления от тех встреч представляют значительный интерес.

Во время первой встречи с президентом (24 октября) Гарриман имел возможность рассказать президенту в деталях о политических аспектах визита премьер-министра Черчилля в Москву. В общих чертах он затронул военные вопросы и проблему Польши.

Далее посол сообщил о договоренностях относительно Балкан и о том, что венгерский вопрос остается пока открытым. «Президент, – по свидетельству Гарримана, – неизменно выказывал свою малую заинтересованность в восточноевропейских делах, за исключением тех моментов, которые могли оказать влияние на настроения населения в самой Америке». Рузвельт считал «европейские вопросы настолько сложными, что лучше стоять от них подальше, по крайней мере, ограничиться проблемами, которые напрямую относятся к Германии…»

Президент говорил и о предвыборной кампании. Он выглядел достаточно хорошо, но Гарриман отметил, что Рузвельт сильно похудел со дня последней встречи с ним в мае. Появившиеся морщины еще более старили его лицо. Однако он держался бодро, не теряя присутствие духа.

Вторая беседа Гарримана с Рузвельтом произошла вскоре после выборов, 9 ноября. Президент был уставшим, но много говорил о прошедшей избирательной кампании. В части беседы, посвященной польскому вопросу, «президент стал развивать фантастическую идею о том, что Сталин мог бы согласиться с предложением оставить город Львов Польше. Город будет представлять собой как бы польский остров посреди украинских фермерских полей. Управлять им будет специальный международный комитет. Окончательное определение статуса Львова будет дано в ходе плебисцита». Посол постарался объяснить президенту, что это практически невозможно – «иметь капиталистический город посреди социалистической страны». На что Рузвельт ответил, что «крестьяне могли бы приезжать в город и продавать там свою продукцию за рубли». Гарриман снова стал объяснять президенту, что в СССР большая часть распределения фермерской продукции контролируется государством, что ее свободная продажа в городе просто невозможна, не говоря уже о других, чисто политических трудностях. Он старался, как мог, убедить президента в правоте своих слов до тех пор, пока Рузвельт не сказал, что «все это ему надоело», а посол «просто не желает помечтать вместе с ним».

Во время третьего разговора с Рузвельтом, 10 ноября, Гарриман получил возможность обсудить с президентом планы Сталина относительно участия Красной армии в войне на Тихом океане, о предполагаемой кампании русских и сроках вывода их войск из Китая после окончания боевых действий.

Гарриман снова встретился с президентом 17 ноября во время ланча. Они беседовали всего минут сорок, но, как затем отмечал посол, он «еще ни разу до этого не получал такого удовлетворения от состоявшегося разговора». Рузвельт четко придерживался затронутой проблематики и говорил о способах решения насущных вопросов.

Вновь обсуждалась дальневосточная тема. Причем, по мнению Гарримана, в лице Сталина США могли найти «сторонника оказания определенного давления на коммунистов для того, чтобы они пришли к некоему разумному компромиссу с генералиссимусом (Чан Кайши) еще до начала русской кампании». Гарриман не ожидал от русских сюрпризов относительно их условий вступления в войну с Японией, которые, по его мнению, оставались такими же, какие были высказаны в Тегеране. Но он полагал, что наибольшую проблему между США и СССР составит вопрос о политическом будущем самого Китая.

Далее президент снова обратился к европейским проблемам. Он сказал о том, что русские все же «могли бы сделать жест доброй воли в отношении передачи Львова полякам. Он отметил, что окончательное решение этого вопроса могло бы быть отложено лет на десять, после чего в этом районе возможно было бы провести плебисцит». Теперь Гарриман более подробно объяснил президенту, что «Сталин навряд ли пойдет на такой шаг. Сталин прекрасно понимает, что нельзя вначале внедрить социализм на какой-либо территории, а затем отменить его. Единственно надежный способ погасить ростки предубеждения и ненависти между поляками и русскими – это основать формальные и дружественные отношения между Польшей и Россией. Но наибольшую опасность для этого процесса будет иметь как раз неразрешенный вопрос о границе. Он станет служить постоянным раздражителем во взаимоотношениях между двумя странами. Вот почему Сталин хочет определиться с этим вопросом именно сейчас».

Президент, как показалось Гарриману, «первый раз за все время уловил эту мысль и добавил, что не имел бы никаких возражений против линии Керзона, если сами поляки, русские и англичане пришли бы к взаимному соглашению относительно этого вопроса. Однако, поскольку Миколайчик хочет, чтобы он (президент) был посредником, то он одобрил бы обращение Гарримана к Сталину, в котором тот постарался бы объяснить советскому лидеру, почему было бы лучше, если бы Львов передавался Польше».

Последняя беседа Гарримана с президентом во время его пребывания в Вашингтоне произошла во время ланча в субботу, 18 ноября. На ней присутствовал также Г. Гопкинс. В процессе дискуссии они обсудили вопрос о наилучшем использовании судов для перевозки грузов в дальневосточные порты России. Президент сказал, что он не беспокоится за график союзных операций на Тихом океане. Однако, по его мнению, «разгром Японии без помощи России стал бы чрезвычайно тяжелой задачей, решение которой потребовало бы большой крови». Рузвельт уточнил, что США «должны сделать все возможное, чтобы помочь Сталину в его планах». «Но, – добавил он, – и Эйзенхауэр также должен поддерживаться всеми возможными способами».

В конце своего меморандума о встречах с президентом Гарриман сделал ряд существенных примечаний:

Прежде всего, ему показалось, что во время встреч с президентом он «не смог убедить того в необходимости поддержания бдительной и формальной политики, когда речь шла о развитии политической ситуации в ряде восточноевропейских государств. Однако Государственный департамент, – подчеркивал Гарриман, – отлично понимает необходимость такой политики, без которой вся Восточная и Центральная Европа могут оказаться под влиянием, если не под полным контролем Советской России». Кроме того, посол вспоминал, что «при нашей [его и Рузвельта] встрече в мае 1944 г. президент сказал мне, что его не беспокоит проблема, будет или нет в странах, граничащих с Советским Союзом, введен коммунистический режим. В своих телеграммах президенту, которые я посылал ему в течении лета 1944 г., я старался прояснить свою позицию. Однако во время наших последних бесед мне не удалось заострить его внимание на этом вопросе…»²⁷⁶ (см. док. № 7).

* * *

В польском вопросе Рузвельт не собирался идти на открытый конфликт со Сталиным, но он и не форсировал его окончательное разрешение. Пока шла война и русские уничтожали б?льшую часть германской военной мощи, ссориться с советским лидером из-за поляков было неразумно. Но в американском правительстве существовало достаточно большое количество ответственных лиц, которые, напротив, подчеркивали необходимость активного противодействия требованиям Москвы. Рузвельт не мог не учитывать более жесткую позицию в польском вопросе Госдепартамента, американского посольства в Москве, других влиятельных политических и общественных деятелей США. Поэтому проблемы польских границ и нового правительства Польши были обречены остаться одной из главных тем в дискуссиях между союзниками.

Заметно было стремление американского посла в Москве Гарримана обозначить различные подходы в оценках поведения Советского Союза в Европе, которые существовали в руководящих кругах Соединенных Штатов. С одной стороны, он учитывал мнение Рузвельта, с другой – позицию внешнеполитического ведомства США. Еще весной 1944 г., находясь в Вашингтоне, Гарриман встречался не только с президентом, но и присутствовал 10 мая на заседании Политического комитета Госдепартамента. Посол имел возможность высказать там свою личную точку зрения на проблемы взаимодействия с СССР. Его выступление слушали такие известные лица в американском внешнеполитическом ведомстве как Э. Стеттиниус, Г. Хэкворт, Д. Ачесон, Л. Пасвольский, Д. Грю и многие другие. Гарриман начал свою речь с того, что советско-американские отношения в последнее время стали намного прочнее, несмотря на остающиеся трудности и проблемы, в том числе фундаментального порядка. Сталин, по его мнению, не собирался «разжигать пожар революции в приграничных ему государствах или дестабилизировать в них обстановку, что могло вызвать всеобщую нестабильность в мире». Тем не менее, он сразу предостерег членов Госдепартамента, что «не следует подвергаться иллюзиям о том, что в России имеется какая-либо индивидуальная свобода или демократическая система». Главным вопросом, подчеркивал он, «является вопрос о Польше». Гарриман не верил, что «англичане, либо американцы могут что-либо сделать, чтобы побудить Советы признать польское правительство в эмиграции. Русские полагают, что это правительство находится под влиянием Соснковского и других польских офицеров, которые считают, что следующая война будет войной против Советского Союза». По остальным проблемам, продолжал посол, «мы, вероятно, можем прийти к соглашению с русскими». (Он кратко остановился на отношении Москвы к Чехословакии, Финляндии, Китаю и др. странам.) Слабостью американской внешней политики, с его точки зрения, являлось отставание США от выработки своей окончательной линии поведения. «Однако, – продолжал Гарриман, – когда бы мы не пришли к окончательному оформлению своей позиции, если в тот момент мы будем уверены в своей правоте, мы должны быть абсолютно тверды и последовательны в своих действиях»²⁷⁷. Отметим, что эти ключевые фразы были сказаны еще до начала варшавского восстания 1944 года и явились, пожалуй, первой попыткой посла повлиять на изменение политики США в сторону ее ужесточения к Советскому Союзу. Четыре месяца спустя, 9 сентября, новый призыв к более жесткой линии поведения с русскими был высказан им в упомянутом выше послании Гопкинсу. Есть все основания полагать, что многие члены Государственного департамента с благосклонным вниманием относились к подобным суждениям Гарримана и учитывали их в дальнейшей разработке американской стратегии.

Возвращаясь к меморандуму Гарримана о встречах с президентом в октябре-ноябре 1944 г., отметим еще одно его замечание. В конце документа посол сделал следующую запись: «За ланчем, 18 ноября, президент сказал, что он не разделяет оптимизм генерала Маршалла относительно ведущегося сейчас наступления на Западном фронте. Максимум, чего сейчас мы можем достигнуть, – заметил Рузвельт, – так это прорваться к Рейну. Но он не видит, каким именно способом мы можем окончательно разбить германскую армию, поскольку Рейн и возвышенности, находящиеся за ним, представляют собой большое препятствие. Дальнейшее наступление потребует новой и более тщательной подготовки…»²⁷⁸ Представляется, что подчеркнутая Гарриманом «малая заинтересованность Рузвельта в восточноевропейских делах» в этой связи основывалась на достаточно прагматичных соображениях. Слова, что президент «не разделяет оптимизм относительно ведущегося сейчас наступления на Западном фронте», подтверждают понимание Рузвельтом характера складывающейся в то время военно-стратегической ситуации. Действительно, обстановка на фронтах борьбы против Германии работала на дальнейшее укрепление позиций Советского Союза в Европе. К тому времени Красная армия, пройдя по территории Румынии и Болгарии, выведя из войны Финляндию, вела бои на территории Польши, Венгрии, Словакии, Югославии. То есть советские войска находились практически уже в центре континента со всеми вытекающими отсюда военно-политическими последствиями. Перспективы же развития операций союзных англо-американских войск, которые добились летом-осенью 1944 г. больших успехов, становились все более неясными. К концу года на Западном фронте сложилась достаточно неопределенная стратегическая ситуация. Черчилль писал 6 декабря 1944 г. в очередном послании Рузвельту:

«Поскольку мы не можем встретиться, я считаю, что для меня настало время обратить Ваше внимание на серьезную и разочаровывающую военную ситуацию, с которой мы сталкиваемся в конце этого года, – писал он. – Хотя на Западном фронте было одержано много прекрасных тактических побед… фактически нам не удалось выполнить стратегическую задачу, которую мы возложили на свои армии пять недель тому назад. Мы еще не достигли Рейна в северной части и на самом важном участке фронта, и должны будем вести крупнейшую битву еще много недель, прежде чем сможем надеяться достичь Рейна и создать там свои плацдармы. Но и тогда нам придется продвигаться дальше к Германии… К счастью, мы можем учитывать намерения русских. Сталин обещал нам провести зимнюю кампанию, которая, как я предполагаю, начнется в январе. На большей части своего колоссального фронта он, по-видимому, отдыхал и готовился, хотя против Эйзенхауэра были переброшены оттуда только примерно три-четыре немецкие дивизии.

Я попытался сделать обзор обстановки в целом, – замечал Черчилль, – с точки зрения ее масштабов и пропорций, и мне стало ясно, что нам при той или иной степени вероятности приходится ожидать: а) значительной затяжки достижения, а тем более форсирования Рейна на кратчайшем пути к Берлину; б) некоторого застоя в Италии; в) отхода на родину большой части немецких войск с Балканского полуострова; г) срыва наших планов в Бирме; д) выхода Китая из числа воюющих стран^{279*f «Symbol»s 12}. Когда мы сопоставляем эти реальные факты с радужными надеждами, которые питают наши народы, несмотря на наши общие усилия умерить их, отчетливо возникает вопрос: «Что же нам теперь делать?»

Мое беспокойство усиливается еще больше из-за крушения всех надежд на нашу скорейшую встречу втроем и отсрочки на неопределенное время нашей с Вами новой встречи вместе с нашими штабами…»²⁸⁰