Кем был Штирлиц?

Кроме Харнака и Шульце-Бойзена, у Москвы был еще один важный агент в Германии, служивший в РСХА. Судя по всему, именно он послужил прототипом знаменитого Штирлица. Только вот судьба агента была куда печальнее, чем у удачливого героя Юлиана Семенова. Вот что вспоминает о нем генерал Судоплатов: «5 августа 1942 года Разведупр забросил двух агентов-парашютистов в Германию – Артура Хесслера и Альберта Барта. Но немцы уже держали под наблюдением группу, на связь с которой они были посланы, и их арестовали. Хесслер погиб в гестапо, а Барта немцы перевербовали, и он начал вести с советской разведкой радиоигру, которую, кстати, наши сразу же разгадали. Во время допроса Барт раскрыл советского агента Вилли Лемана (Брайтенбах), который сотрудничал с нами с 1935 года. Леман был сотрудником гестапо и снабжал Москву исключительно важной информацией. Он передал нам в 1935–1941 годах важнейшие материалы о разработках гестапо по внедрению агентуры в среду русских эмигрантов и коммунистическое подполье.

От Лемана в свое время в Москве также узнали, какие источники польской контрразведки были перевербованы и использовались немцами после разоблачения в 1936 году в Берлине польского резидента Сосновского…

Лемана арестовали на улице и тайно, без суда, казнили. Гестапо сообщило жене, что ее муж исчез и его усиленно разыскивают. После войны нашли лишь его регистрационную карточку в архивах тюрьмы Плетцензее в Берлине – других следов о нем не осталось. Леман в годы войны был единственным офицером гестапо, сотрудничавшим с Советским Союзом.

В архивах гестапо были обнаружены сведения о „Красной капелле“. И хотя имя Барт там фигурирует, Леман даже не упомянут. Возможно, это вызвано нежеланием бросить тень на гестапо, в рядах которого оказался советский агент. Не исключено, что гестапо боялось доложить об этом Гитлеру. Барт был взят в плен англичанами и передан нам в 1946 году. Его доставили в Москву, судили и расстреляли за измену».

Иначе излагается агента «Брайтенбах» в книге «Тайна Зои Воскресенской», в анонимном очерке «Как звали Штирлица?» (возможно, его автором является Эдуард Шарапов). Здесь утверждается, что Леман был завербован еще в 1929 году, причем до того момента, как весной 1939 года связь с ним была впервые прервана, «этот человек передал нам чрезвычайно обильное количество подлинных документов и личных сообщений, освещающих структуру, кадры и деятельность политической полиции (впоследствии гестапо), а также военной разведки Германии. Он предупреждал о готовящихся арестах и провокациях в отношении нелегальных и легальных работников резидентуры в Берлине, сообщал сведения о лицах, разрабатываемых гестапо, наводил также справки по следственным делам в гестапо, которые нас интересовали, а в последнее время передавал главным образом материалы о военном строительстве в Германии, в том числе о сооружении особо важного объекта в Потсдаме – ставки Верховного главнокомандующего».

В справке, составленной летом 1940 года начальником 1-го отделения разведки ГУГБ П. М. Журавлёвым, отмечалось, что в отношении честности агента подозрений никогда не возникало и что работает он за деньги, а не из идейных соображений. В июне 1940 года Леман передал в советское полпредство письмо, где просил возобновить связь с ним.

В очерке «Как звали Штирлица?» изложена краткая биография агента «Брейтенбах»: «Родившийся в 1884 году Вилли Леман – сын преподавателя, учившийся на столяра, он 12 лет прослужил в императорском военно-морском флоте. В 1911 году он поступил в берлинскую полицию… попал в контрразведотдел берлинского полицай-президиума, с 1920 года стал начальником канцелярии отдела. В его обязанности входила и слежка за иностранными посольствами, в том числе и за советским…

Вилли Леман действовал осторожно: сначала он порекомендовал своему лучшему другу (тоже сотруднику полицай-президиума), попавшему в финансовые затруднения, обратиться к русским с предложением своих услуг. Это было в 1927 году, а в 1929-ом Леман последовал примеру друга, что было зафиксировано в делах Лубянки 7 сентября. Москва радировала (в Берлин. – Б. С.): „Ваш новый друг нас очень заинтересовал. Единственное наше опасение в том, что вы забрались в одно из самых опасных мест“. Резидентура отвечала: „…Опасность, которая может угрожать в случае провала, нами вполне учитывается, и получение материалов от источника обставляется максимумом предосторожностей“».

Дальнейшая судьба «Брайтенбаха» автором очерка «Как звали Штирлица?» описывается так: «В 1930 году Леману была поручена „разработка“ советского посольства и противодействие советскому экономическому шпионажу. Его знал и ценил новый прусский министр-президент Герман Геринг, взявший Лемана во вновь созданное гестапо. В начале 1933 года гестапо (вероятно, еще берлинский полицай-президиум, поскольку гестапо было создано специальным декретом Геринга только 26 апреля 1933 года. – Б. С.) посетил Геринг. Он просил чиновников не относиться враждебно к национал-социалистам в своих рядах. Чиновники с участием „Брайтенбаха“ подготовили в ответ письмо Герингу с благодарностью за выраженную им уверенность, что сотрудники отдела впредь исполнят свой долг. К „Брайтенбаху“ стали обращаться с предложением вступить в нацистский союз чиновников. Агент, однако, не спешил с ответом. И только 20 апреля 1934 года, в день рождения Гитлера, Леман был повышен в чине, а в мае принят в СС с правом ношения значка. О возможностях, открывшихся для советской разведки, говорит лишь такой факт: 30 июня 1934 года Леман был в свите Геринга, и в Москву пошла быстрая точная информация о „ночи длинных ножей“ (такое название получило устроенное Гитлером 30 июня 1934 года уничтожение руководителей штурмовых отрядов во главе с Эрнстом Ремом; в них фюрер видел будущих опасных соперников; кроме Рема, жертвой резни пали около 80 руководителей штурмовых отрядов и до сотни рядовых штурмовиков. – Б. С.)…

Приехавший в 1934 году в Берлин Василий Зарубин (сотрудник Иностранного отдела НКВД, с конца 1934 года – нелегальный резидент в Берлине, в будущем – легальный резидент в США, работавший под дипломатическим прикрытием. – Б. С.) хорошо сработался с „Брайтенбахом“, причем на совершенно деловой основе: не идеология, а ежемесячная сумма в 580 марок. Лемана это, видимо, устраивало, так как он вел скромный образ жизни. Его брак был бездетным. Жена унаследовала гостиницу и ресторан где-то в Силезии, там, в случае выхода на пенсию, Леман хотел открыть частное сыскное агентство. В Москве очень заботились о Лемане: помогли ему лечить диабет, а для пьяницы-коллеги, приведшего Лемана в посольство на Унтер-ден-Линден, обеспечили за русский счет поездку в Швейцарию, позаботясь тем самым и о соблюдении конспирации.

Сведения „Брайтенбаха“ поистине не имели цены. Не говоря уже о том, что московские разведчики за 12 лет не имели ни одного провала (обо всех операциях гестапо шли предупреждения). В Москву тек поток информации и документов. В архиве Лубянки отчеты с подписью „Брайтенбах“ составили 14 томов… Он регулярно освещал деятельность политической полиции, гестапо и абвера. Затем, когда по долгу службы он стал заниматься военной промышленностью и военным строительством, в Москву начали поступать данные о строительстве военных объектов. Для дешифровальной службы Лубянки „Брейтенбах“ слал немецкие исходные материалы… Через Лемана шли практически все документы отдела IV-Е (внутренняя контрразведка. – Б. С.)».

Обстоятельства провала Лемана здесь излагаются примерно так же, как и в мемуарах Судоплатова: «В начале сентября 1940 года (после полуторагодичного перерыва, связанного с заключением пакта Риббентроп – Молотов и очередной чисткой в разведке НКВД, связанной со смещением Ежова. – Б. С.) сотрудник резидентуры Александр Коротков встретился с „пропавшим агентом“. 9 сентября 1940 года из Москвы последовала завизированная Берия шифровка: от агента „нужно брать все, что находится в непосредственных его возможностях“, подобрать связника и фотолабораторию для документов, которые будут поступать. Ожидания вскоре оправдались: стала поступать высокоценная разведывательная информация, включая, к примеру, текст доклад Гейдриха от 10 июня 1941 года „О советской подрывной деятельности против Германии“ (этот доклад, подготовленный при участии отдела IV-Е, опубликован в мемуарах бывшего начальника этого отдела Вальтера Шелленберга; здесь описывалась главным образом деятельность агентуры Коминтерна, а также советских агентов в протекторате Богемия и Моравия и среди немецких переселенцев из территорий, присоединенных к СССР в 1939–1940 годах. – Б. С.)…

Позиции „Брайтенбаха“ еще более укрепились – он уже не полицейский, а хауптштурмфюрер СС, криминалькомиссар, сотрудник отдела IV-Е, занимавшегося контрразведкой. В этом отделе Леман ведал защитой военной промышленности Германии…

Связь с „Брайтенбахом“ была поручена новому сотруднику „Николаю“ – Борису Николаевичу Журавлёву… Уже в марте 1941 года „Брайтенбах“ сообщил, что в абвере в срочном порядке укрепляется подразделение для работы против СССР. Его новый начальник Абт, ушедший в свое время из гестапо как масон, по картотекам и спискам подбирает нужных людей. Когда к „Брайтенбаху“ обратился Абт, он рекомендовал ему некоторых своих бывших сотрудников, уже вышедших на пенсию… В июне агент должен был уйти в отпуск до 17 июля. 19 июня он пришел на встречу крайне взволнованный и сообщил, что получен приказ о начале войны против СССР в 3 часа 22 июня. В тот же вечер информация ушла в Москву…

„Брайтенбах“ был потерян во второй раз – на этот раз навсегда. Берлинская резидентура не подготовила связь с ним на случай войны и не дала агенту явок и связей, за что пришлось расплачиваться. Подходов к „Брайтенбаху“ не осталось, так как „Николай“ 4 июля с советской колонией покинул Берлин…

Когда в мае 1942 года в Германию был заброшен агент-парашютист Ганс Барт („Бек“) (у Судоплатова – Альберт Барт. – Б. С.), то ему дали старый пароль, обусловленный еще Коротковым. 11 декабря „Бек“ радировал из Берлина, что разговаривал с „Брайтенбахом“ по телефону, передал пароль и договорился о встрече. Но на следующий день агент не пришел. „Бек“ позвонил еще раз, однако к телефону подошла жена и сказала, что мужа нет дома…

„Бек“ – Барт был через несколько дней арестован и, как он впоследствии признался (он выжил и вернулся в Москву), выдал свою явку к „Брайтенбаху“. Когда же после войны советские офицеры пришли в дом № 21 по Кармен-Сильваштрассе, то госпожа Леман рассказала: в декабре 1942 года муж был срочно вызван на службу и домой не вернулся. Чуть позже сослуживцы под секретом ей сообщили: Вилли Леман расстрелян».

Интересно, а вспомнил ли Вилли Лемана его непосредственный шеф Вальтер Шелленберг, с сентября 1939 года по июнь 1941 года возглавлявший в РСХА контрразведывательный отдел IV-Е? Да, вспомнил. Из мемуаров Шелленберга, впервые вышедших в свет в 1956 году, мы узнаем, что его подчиненного сгубила любовь, но не к женщинам или к вину, как это обычно бывает со шпионами, а к лошадям: «Советам удалось нанести мне удар в области промышленного шпионажа. В нашем отделе, ведавшем этой работой, служил пожилой, тяжело больной сахарным диабетом инспектор Л., которого все на службе за его добродушие звали дядюшкой Вилли. Он был женат и вел скромную жизнь простого бюргера. Правда, у него была одна страсть – лошадиные бега. В 1936 году он впервые начал играть на ипподроме, и сразу же его увлекла эта страсть, хотя он проиграл большую часть своего месячного заработка. Знакомые дали потерпевшему неудачу новичку хорошие советы, и дядюшка Вилли утешился возможностью вскоре отыграться. Он сделал новые ставки, проиграл и остался без денег. В отчаянии, не зная, что делать, он хотел тут же покинуть ипподром, но тут с ним заговорили двое мужчин, которые явно видели его неудачу. „Ну и что ж с того, – произнес тот, кто назвал себя Мецгером, – со мной такое раньше тоже случалось, так что нечего вешать голову“. Мецгер проявил понимание к страстишке дядюшки Вилли и предложил ему в виде помощи в виде помощи небольшую сумму денег с условием, что он будет получать пятьдесят процентов от каждого выигрыша. Дядюшка Вилли согласился, но ему опять не повезло, и он проиграл. Л. получил новую субсидию и на этот раз выиграл. Но эти деньги теперь ему были крайне необходимы для семьи. Теперь Мецгер предъявил дядюшке Вилли счет и потребовал вернуть все полученные на игру деньги. Л. был не в состоянии вернуть долг, и Мецгер пригрозил сообщить об этом полицейскому начальству. Во время этого разговора Л. был под хмельком и согласился на условия своего сердобольного „друга“. За предоставление новой ссуды инспектор обещал передавать всю информацию из центрального аппарата нашей службы. Отныне он работал на русских. В течение нескольких лет Л. так умело использовали, что со стороны никто не заметил появления у него нового источника доходов. Дядюшка Вилли мог теперь удовлетворить свою страсть к игре на скачках, но при этом тщательно следил, чтобы его образ жизни остался прежним. Его растущий банковский счет был так тонко устроен, что не могло возникнуть никаких подозрений. В качестве промежуточного лица здесь действовал Мецгер, который брал со счета необходимые суммы.

За время сотрудничества с русскими Л. передал им столько ценных материалов, что мы вынуждены были во многих областях провести серьезную реорганизацию. На допросе он признался, что передавал своим партнерам не только устную информацию, но и важные документы. Бумаги Л. обычно носил за подкладкой шляпы. „Хозяин“ Мецгера, имевший внешность преуспевающего человека, носил точно такую же шляпу. При выходе из ресторана, где происходила встреча, они незаметно обменивались шляпами. Сведения в тот же вечер передавались в Москву из расположенного в глубине двора дома, где советские агенты оборудовали свою радиостанцию. Сам радист был коммунистом, обучавшемся в Москве. Он состоял не только в КПГ, но и в НСДАП и других нацистских организациях. Соседи и сослуживцы знали его как ревностного национал-социалиста. Но как-то он заболел и вынужден был лечь на операцию. Под наркозом он начал говорить о необходимости сменить шифр и несколько раз вскрикивал: „Почему Москва не отвечает?“. Врач, оперировавший его, сам пошел к Мюллеру и сообщил о случившемся. Обнаруженная таким образом шпионская сеть включала шестнадцать человек, к которым принадлежал и дядюшка Вилли. Вместе с другими восемью обвиняемыми он по приговору суда был расстрелян. Так как Гиммлер приказал держать все это дело в тайне, на службе у дядюшки Вилли мы распространили известие, что он во время служебной поездки в Варшаву, по всей вероятности вследствие приступа сахарной болезни, выпал из поезда и разбился насмерть. Я думаю, что до сих пор никто, кроме участников дела, ничего не знает о действительной подоплеке событий.

Дело дядюшки Вилли было типичным образцом великолепной работы Советов. Для руководства агентами они использовали, как правило, только те кадры, которые получили в этой области предварительно основательную подготовку. Обрабатывая свои жертвы, они не спешили; не торопили, не требовали невозможного; они прочно стояли обеими ногами на земле».

Итак, перед нами три версии жизни и судьбы Вилли Лемана, различающиеся в ряде существенных деталей. Шелленберг и Судоплатов полагали, что «Брайтенбах» работал на советскую разведку с середины 30-х годов. Напротив, в очерке о прототипе Штирлица утверждается, что Леман сотрудничал с Москвой уже с 1929 года. Российские авторы настаивают, что инициатива в установлении контактов с советскими спецслужбами исходила от самого агента. А вот бывший начальник Лемана в РСХА уверен, что тот был завербован советскими резидентами, использовавшими единственную слабость дядюшки Вилли – страсть к лошадиным бегам. Здесь я склонен больше доверять Шелленбергу. Очевидно, в момент ареста Леман продолжал трудиться в возглавлявшемся Шелленбергом VI отделе (зарубежная разведка). Немецкий начальник «Брайтенбаха» при работе над мемуарами, несомненно, опирался на материалы допросов Лемана. Правда, протоколами допросов Шелленберг в тот момент вряд ли обладал, так что, вероятно, ему пришлось излагать их содержание по памяти. Бедному дядюшке Вилли за шпионаж в военное время грозил неминуемый расстрел или, как и некоторым членам «Красной капеллы», гильотинирование. Единственный шанс если не избежать смертной казни, то по крайней мере отсрочить ее, было рассказать как можно больше эпизодов своей шпионской деятельности, чтобы затянуть следствие и вовлечь в него максимум других лиц. Конечно, Леман мог и придумать историю вербовки на бегах, чтобы уменьшить свою вину в глазах следователей и сослуживцев. Однако страсть его к скачкам наверняка была подлинной, это Шелленберг и его коллеги легко могли проверить. А человек, способный просадить всю месячную зарплату на ипподроме, представляет собой идеальный объект для вербовки. Кстати, в романе Юлиана Семенова «Пароль не нужен», посвященном ранним приключениям будущего Штирлица в годы гражданской войны, Максим Максимович Исаев вербует Алекса Фривейского, адъютанта правителя белого Приморья Спиридона Меркулова, благодаря тому, что тут крупно проигрался на бегах. Подозреваю, что в 1929 году Вилли Леман только впервые попал в поле зрения Москвы, после того как один из его знакомых или сослуживцев, работавших на советскую разведку, назвал имя Лемана в донесении, направленном в Москву. А в 1935 году «Брайтенбах» был завербован резидентом Зарубиным, который может быть отождествлен либо с «Мецгером», либо с «Хозяином» – преуспевающим человеком в модной шляпе. 35-й как год начала работы Лемана с советской разведкой, названный Судоплатовым, выглядит предпочтительнее, чем 36-й год, упоминаемый Шелленбергом. Судоплатов имел в своем распоряжении архивы Службы внешней разведки, а на допросе в конце 1942 года Леман мог уже и не вспомнить точную дату начала своего сотрудничества с Советами.

Можно сказать, что «Брайтенбаха» сгубила жадность. Не направь в июне 1940 года дядюшка Вилли послание в советское посольство, в Москве о нем бы наверняка забыли и в любом случае вряд ли бы смогли найти в условиях военного времени. Леман пережил бы войну. Потом, очевидно, он подвергся бы процедуре денацификации, но поскольку военных преступлений и преступлений против человечества не совершал, максимум, что грозило ему, – это пара лет в лагерях для интернированных за членство в преступных организациях. А если бы дядюшка Вилли доказал, что работал на советскую разведку, то, скорее всего, вообще избежал бы наказания.

Не вполне ясна и судьба предавшего Лемана радиста Барта. Судоплатов считал, что его имя Альберт, а автор очерка о прототипе Штирлица полагает, что Барта звали Ганс (а может быть, у радиста было двойное имя – Ганс Альберт?). Неизвестно, предал ли он Лемана сознательно или выдал сведения о нем под действием наркоза, на что намекает Шелленберг. В 1946 году англичане вряд ли стали бы выдавать советской стороне германского подданного, подозреваемого лишь в вынужденной двойной игре. Скорее можно предположить, что Барт добровольно вернулся в Москву, надеясь оправдаться. Ведь Судоплатов признает, что радиоигру с его участием на Лубянке очень быстро раскусили. Может быть, радист смог предупредить? И действительно ли он был расстрелян? Вероятно, окончательные ответы на эти и многие другие вопросы можно будет найти в архивах ФСБ и СВР, когда они станут более доступными для исследователей.

Юлиан Семенов очень внимательно читал мемуары Шелленберга. В результате пожилой немец инспектор Л. превратился в русского красавца средних лет штандартенфюрера Штирлица-Исаева. А добродушие дядюшки Вилли под пером писателя превратилось в добродушие папаши Мюллера. Но еще более существенную трансформацию претерпел немец-радист, предавший Лемана. В «Семнадцати мгновениях весны» он превратился… в русскую радистку Кэт, любимицу миллионов телезрителей. Правда, в романе и фильме Кэт выдает себя не во время операции, а при родах, начиная по-русски звать маму. Вопреки расхожему мнению, архивы советской разведки Юлиану Семенову не понадобились. Для создания замечательного, почти гениального образа Штирлица и других героев «Семнадцати мгновений весны» хватило знакомства с мемуарами бывшего шефа нацистской зарубежной разведки.

Слов нет, Вилли Леман был одним из наиболее ценных советских агентов в Германии. Однако даже его сведения никак не смогли прояснить вопрос о точной дате нападения Гитлера на Советский Союз. Хотя непосредственный начальник Лемана Шелленберг был информирован главой РСХА Гейдрихом об операции «Барбаросса» еще в марте 1941 года (до этого были лишь намеки на новую «евро-азиатскую» ориентацию Германии), подчиненные Шелленберга, в том числе и «Брайтенбах», узнали о предстоящем нападении лишь за три дня до его начала, когда уже ничего нельзя было изменить.